28 дней

Алексей Забугорный, 2023

Каждый человек рано или поздно задается извечными вопросами: кто я? Для чего существую? В чем смысл моей жизни?Главный герой рассказа – молодой сотрудник крупной компании, изо дня в день вынужденный надевать маску и жить по навязанным правилам, которые идут вразрез с его собственным мироощущением. Внутренний протест и попытки не потерять себя в тисках корпоративной машины выливаются в отрицание системы и саморазрушение, за которыми кроются уязвимость и отсутствие внутренней точки опоры.Этот рассказ – о поиске, борьбе противоречий, ошибках, неудачах, надежде.

«Another brick in the wall»

(Pink Floyd, «The Wall»)

«…Грустно собаке; она живет за счет одного рождения, как и я».

(А. Платонов, «Котлован»)

Утро

«Д-з-з-з-з… Время — просыпаться. Четыре — тридцать. Д-з-з-з-з… Время — просыпаться. Четыре — тридцать. Д-з-з-з-з…»

Не открывая глаз шарю по тумбочке, нахожу дребезжащую виброзвонком «сотку» и на полуслове пресекаю эту гнусную фразу: «Д-з-з-з-з… Вре…»

Тишина.

Кто-то прошаркал по коридору. Заворочался за фанерной стенкой сосед, тоже разбуженный этим кощунственным призывом.

«Издевательство: живого человека, к шести утра, на работу, да это… Да за это… На фиг, на фиг…» Прижимаюсь лицом к подушке и сознание тонет в темных, теплых водах сладкого забытья.

…Я стою посреди цветущего луга. Горячее солнце, будто вплавленное в янтарь, застыло в зените, венчая купол глубокого ультрамаринового неба. Воздух, неподвижный и будто бы густой, напоен пряным ароматом трав, дыханием лета, томной негой июльского полдня. Шмель, покрытый золотистой пыльцой, лениво перелетает с цветка на цветок. Юркая ящерица проворно взобралась на камень и замерла, подставив солнцу пестрые бока.

Через луг, босиком по желтой песчаной тропинке шагает карапуз лет четырех, ярко-рыжий, веснушчатый, с ведерком и сачком для ловли бабочек.

Там, куда он идет, за этим лугом, — там очень хорошо, там льется нежный, ласковый свет и — счастье — как вечность…

«Д-з-з-з-з… Время — просыпаться. Четыре — тридцать — пять… Д-з-з-з-з…»

…Я в темной, холодной комнате. Тумбочка у кровати. Фанерный потолок. Полоска света под дверью.

Отключаю будильник.

Не буду просыпаться. Делайте со мной, что хотите, но я не встану. Не нужно мне ни душа, ни завтраков ваших суррогатных; скажите только, что Завод взорвался, что море вышло из берегов и поглотило его. Что можно еще хоть немного поспать…

Лежу. Волны сна мягко покачивают, а где-то в мозгу уже проснулся Сотрудник и ухмыляется корпоративно: «Вставай, бедолага. Пора. Завод сам себя, знаешь ли, не построит».

— Ну и пусть, — говорю ему, — пусть не построит. Плевать. Уеду домой, буду вечерами сидеть на лавочке… с пивом…. Чтобы клены, фонарь и тень от листьев на асфальте.

Все же, страдая, выбрался из-под одеяла, уселся на край кровати и сгорбился, прикрыв глаза.

Вот так — каждое утро, день за днем, и с каждым разом — все меньше, и ближе, и тревожно от смутного чувства вины перед кем-то, за что-то упущенное, не сделанное, невозвратное…

А сколько-ж я спал-то? Часа четыре с половиной, наверное. Ведь договаривались вчера: по пиву — и все, и по домам…

Мысли спутались, в голове — гул, во рту — мерзкий привкус от выкуренных сигарет.

На столе сгрудились бутылки из-под «Балтики». Беру одну и кидаю в мусорное ведро. От удара ведро опрокинулось, бутылка вывалилась и закатилась под стол. Ногой отправляю ведро следом за бутылкой, достаю из шкафа зубную щетку, пасту и выползаю из комнаты.

Коридор уже наполнялся восставшими ото сна сотрудниками. Прошла, стыдливо потупившись, юная дева в шелковом халатике с вырезом. Прошаркал заросший щетиной усатый мужик с опухшим лицом. Где-то, за одной из дверей, бубнит телевизор.

Новый день восставал из пепла в тысячный раз.

В душевой над раковиной стоит человек в синей футболке. В его темных восточных глазах — глубокая скорбь, в руке — бритва. Заметив меня он вздохнул обреченно, и провел бритвой по горлу, снимая щетину. Человек этот — Руслан, мой друг, соработник и иногда — психотерапевт: один из немногих, благодаря кому я не сбрендил здесь окончательно.

— Нуте-с, коллега… — сказал я, открывая тюбик с пастой. — Что скажете?

— А ничего… Даже странно.

— Алкаш вы, батенька. А я — болею…

— Что-то вы, друже, совсем расклеились. А еще — спортсмен…

Глянул в зеркало: взгляд мутный, лицо помятое, мешки под глазами, спутанные патлы на плечах. Не брился неделю. Бороду, что ли, отрастить… Борода, говорят, мужественности придает.

— Совсем вы себя не жалеете, Витенька, — выговаривал я своему отражению, орудуя щеткой. — Распустились. Все пьете. А раньше-то…

На миг вспомнилось: острый, как нож, скальный гребень, покрытый снегом и льдом, над морем сияющих под солнцем облаков. Звон забиваемых крючьев разносится в разряженном воздухе…

— Не для меня это место, — оправдывалось отражение. — Все силы высосало, как упырь…

Я обернулся к Руслану:"Друг мой, почему нельзя, чтобы было хорошо без того, чтобы потом было плохо?

— За все надо платить, однако, — резонно ответил он. — Но за хорошее — больше..

Руслан собрал бритвенные принадлежности в пластиковую сумочку и направился к выходу. В дверях обернулся: «Володя, сменщик, звонил. На той неделе он заедет».

— А ты, значит, домой?

— Ага. Хотя… домой вообще не хочется. — Руслан с тоской огляделся: «и здесь — не хочется…»

***

Вернувшись в комнату, долго искал чистые носки и пропуск. В конце концов, пропуск нашел под кроватью, носки же надел грязные; чистые закончились.

Кое-как собрался, сальные волосы не стал собирать в хвост и пополз на остановку, шаркая стоптанными рабочими ботинками по мокрому асфальту. По пути купил в продуктовом ларьке упаковку китайской лапши: завтрак.

Одно и то же, одно и то же изо дня в день.

Сейчас построимся в шеренги, погрузимся в автобусы, чтобы через пол часа вывалиться из них заспанной массой, пройти вдоль заборов с рядами колючей проволоки, под мертвенным светом прожекторов, мимо плакатов, с которых улыбаются и показывают большие пальцы люди в касках, влиться в ворота проходной, расползтись по своим местам и до вечера твердой рукой устранять, исправлять, улучшать и смотреть в будущее соколиным взглядом потомственных пролетариев.

Все как всегда: как вчера, позавчера, и неделю назад, и завтра и вовеки веков: извечный «день сурка».

***

В огромном зале без окон, обшитым белым пластиком, в этот ранний час было почти безлюдно: светились экраны мнемосхем, из чрева пультов управления доносился монотонный гул, с потолка безразлично пялились лампы дневного света под матовыми плафонами. Ведущий инженер ночной смены сдавал вахту инженеру смены дневной. Еще один человек примостился у пульта, торопливо дописывая данные в вахтовом журнале. За столиком у входа сидел заспанный охранник с журналом регистрации входа-выхода. Отсюда, из «нервного центра» Завода, окружающий мир виден через экраны камер наружного наблюдения: люди, стоящие в курилке; люди, вяло бредущие в темноте через проходные; охранники проверяющие их металлоискателями; столбы отпарных колонн, увешанные гроздьями желтых огней, и пылающие в черном небе факела, которые освещают Завод трепетным, мутно-красным заревом.

Так: пройти мимо охранника. Не дышать. Поздороваться с ведущим инженером. С человеком у пульта — тоже. Залить лапшу кипятком из чайника…

Ничего интересного за ночь, как обычно, не произошло. Почтовый ящик пополнился лишь дежурными рассылками: “Daily Company News”; “Internet Security Tips”; “Executive Assistant”… Удалил все, не читая.

Ничего не хочется, только спать. Утомленный мозг подернулся мыслью и завис, мешая Маркеса с Платоновым: «Терпеливая тщетность Бытия».

Третья неделя вахты. Время, когда начинает казаться, что жизнь глумлива и бессмысленна. Каждый новый день рождается в муках, будто приходит в движение разлаженный, проржавевший механизм. По утрам колесо шестеренки страгивается с лязгом и скрежетом, сточенными зубьями упираясь в пазы, напрягаясь и стеная. Заедая на наростах ржавчины и хрипя, шаг за шагом толкает себя сквозь время, минута за минутой, час за часом, перетирая воспаленными деснами пресную похлебку бытия. День тянется бесконечно долго. Шестеренку наполняет сознание собственной ненужности и ничтожности в тисках огромного Завода. Исчезнешь — никто и не заметит. Так проходит еще один день в мире, где отдельно взятый человек становится все менее значим. Для сотрудника — день жизни. Для Завода — оборот шестеренки.

А этот день, между тем, только начинается. Настроение паршивое, нервы натянуты уже с утра, и до отбоя — пол суток.

В операторную вбежала Лера, переводчик ночной смены: волнистые локоны цвета воронова крыла, агатовые глаза, улыбка.

— Привет, Витенька! Приятного аппетита! — она чмокнула меня в щеку и положила пред клавиатурой половинку «Сникерса».

— Превед и тебе, Лерчик.

— Как вчера вечер прошел? Гуля-яли небось, редиски, а я тут, сижу, понимаешь, одна, всеми покинутая и забытая… Вот… — она коротко вздохнула и обиженно выпятила нижнюю губку.

— Ой, Лер… лучше бы я вчера помер.

— Опять за свое! Хватит уже тоску нагонять, пессимист, блин!

— Ладно, ладно, исправлюсь. Что там у тебя? Дали, поди, прикурить?

— Ой, и не говори! Всю ночь турбину пускали, носились, как сумасшедшие. Слушай, ты не обижайся, но я ночной отчет так и не успела перевести. Сделаешь, а? Только надо прямо сейчас, до собрания, чтобы дневная смена продолжила.

— ОК, you bet.

— Ну, ты не обижайся?

— Валерия, на Вас — никогда! Не волнуйся, сейчас сразу и начну.

— Ну, лана, мой хороший, тада я побежала. Не раскисай тут! — и она упорхнула из операторной. Мужики проводили ее долгими взглядами.

Молодец, Лерчик, — подумал я. — Наш Андрей в надежных руках.

Андрей — сменщик Руслана, и в недалеком будущем супруг Леры, человек душевный и позитивный, но увидев его впервые, — мрачного бородатого викинга в татуировках, — испытываешь вполне понятную робость.

Работа

День начался с собрания: важные лица. Бейджи на ленточках. Ощущение вселенской важности каждого сказанного слова.

Конечно, ни одно собрание не начнется, пока не будет оплачена дань технике безопасности. Слово взял иностранный консультант с благородными сединами, в белой джинсовой рубашке и джинсах с широким ковбойским ремнем. Он вопросительно посмотрел на меня, я кивнул в ответ:"Начинаем".

Начал консультант с того, что со значительным видом сообщил, что осень заканчивается и близится зима.

Присутствующие согласно закивали и стали оглядываться, словно желая убедиться, что сосед ничего не упустил: наступает зима.

Зима, также как весна, осень и лето, полна опасностей (опасных факторов, как он выразился): снег, туман, гололед,"низкие температуры" — все может навредить Компании и ее сотрудникам. Чтобы противостоять опасным факторам, необходимо следовать специально разработанным политикам и правилам, которые охватывают все сферы деятельности сотрудника на работе, равно как и в не рабочее время.

Вот, скажем, — гололед: что следует предпринять, чтобы снизить степень риска и устранить сопутствующие ему опасные факторы? Чтобы решить"данную"проблему, консультант предложил простой, логичный выход: не поднимать ног при движении по обледеневшим участкам…

В моем похмельном мозгу возникла картина: в предрассветной мгле, шеренги сотрудников в безликих форменных тулупах обреченно елозят ботинками, разбредаясь по рабочим местам.

Но — безопасность есть безопасность, она — святое, против нее не попрешь, поэтому возражать никто не стал и все снова важно склонили головы.

Консультант советовал:"закаливать организм","использовать соответствующую одежду", носить перчатки"во избежание замерзания рук"и помнить о правиле трех точек опоры при движении по лестницам и пролетам: две ноги на ступеньках — рука на перилах; одна нога на ступеньке — две руки на перилах…

В завершение всем были выданы листовки на тему «Несколько советов по уборке снега лопатой».

Чем глубже погружаешься в дебри техники безопасности, тем больше убеждаешься, что жизнь твоя, здоровье и благосостояние каждую секунду висят на волоске, со всех сторон подстерегаемые коварными опасными факторами: разогреть чашку кофе в микроволновке, спуститься по лестнице, приблизится к электрической розетке со штепселем в руке, — все может на век уничтожить сотрудника, если не следовать инструкциям и «Заповедям Эксплуатации», коих ровно десять. Десять заповедей от дяди Сэма…

Я чувствую себя обманутым. Беспомощно озираюсь, но вокруг — все те же непроницаемые лица, бейджи и джинсовые рубашки с логотипами. Все-таки, в толпе нахожу одного: рубашка не джинсовая, а обычная, мятая; ворот расстегнут, опухшее лицо и страдание в мутных глазах.

Брат…

Хочется сказать ему что-нибудь трогательное, задушевное: о тщетности бытия, о бренности человека пред лицом Вечности строящего замки из песка, о десяти «заповедях», о Звере в образе агнца…

Но «брат» сидит, безразличный ко всему происходящему, причастный тому, что лежит «за».

***

…День ехал по мне катком. «Они» лезли со всех сторон, с отчетами, поручениями, докладами, осаждали по почте, — свои, чужие, электрики, механики, киповцы; они просили вкрадчиво, заглядывая в глаза, просили нагло, таскали от пульта к пульту, спорили, краснели, доказывали, почти ругались…

Чем чаще к человеку обращаться по работе, тем больше он будет понимать, какой он на самом деле вспыльчивый, неуравновешенный, раздражительный и, в конце концов, либо погонится за вопрошающим с бейсбольной битой, либо забьется в укромный угол и там возопит, закатив к небу глаза: «О, Боги, Боги мои! Яду мне! Яду!»

Больше всего я ненавижу слова: «переведи», и «это… скажи ему», а также их английские аналоги: «please, translate», и «could you tell him». От них меня тянет блевать. Меня выворачивает наизнанку от слова переводчик/translator, и я готов казнить всякого, кто осмелится произнести его…

Конец ознакомительного фрагмента.