Матильда танцует для N…

Елена Алексеева

Эта книга – роман Наследника Николая Александровича и Матильды Кшесинской. История о красивой и несбыточной любви вопреки, которой не должно было быть. История о влюбленных, нарушивших все правила. Это книга о страсти и беспощадности судьбы. О противоречии любви и долга. О красоте и власти, которым не под силу бороться с истинным чувством. Это извечное движение от встречи к расставанию, от расставания к новой встрече. Судьба свела их, и от их решения теперь зависит ход истории.

4

Цесаревич Николай Александрович (в семье его любовно и коротко звали Ники) был стройным, чуть выше среднего роста молодым человеком. Большие широко расставленные глаза, прямой нос, хорошо очерченная линия юношеских губ (над которыми совсем недавно он взялся отращивать модные маленькие усики), — на красивом лице наследника не усматривалось изъянов. Все черты, гармонично соединяясь, складывались в единое выражение безмятежного и спокойного простодушия. Молодой цесаревич олицетворял собою здоровье, румяную свежесть добропорядочность, — неудивительно, что к его персоне постоянно было приковано внимание всех барышень и молодых дам.

Услышав вопрос отца, Николай Александрович перевел взгляд на сцену, мимолетно улыбнулся, — и от этой случайной улыбки как-то враз потеплели и оживились его холодноватые светлые глаза; (не просто большие, — но какие-то настежь распахнутые; и не просто светлые, серые или голубые, — но бирюзово-синие, с оттенком индиго, с тем необъяснимым лазурным отсветом, какой морская волна являет на своем прозрачном, пронизанном солнцем гребне). Такие глаза редко увидишь на русских лицах, — и не случайно едва ли не все собеседники цесаревича Николая Александровича в первую очередь отмечали необычную красоту его глаз. И все без исключения подпадали под очарование вроде бы откровенно доверчивого, — но при этом странно многозначного и неопределенного взгляда. И еще одним притягательным свойством обладали глаза наследника: они умели смеяться на совершенно серьезном лице, когда губы даже не намеревались улыбнуться.

— «Ах, Никочка, постой, погоди! Встань-ка, встань опять вот так — против света! (На днях посреди голубой гостиной его остановила, удержав за руку, сестра Ксения). — Я только теперь заметила, как чудно твои глаза гармонируют обстановкой залы! И вообще… у тебя очень красивые глаза, — она за руку подвела его к высокому зеркалу. — Смотри, как дивно сочетаются они с цветом стен! Твои глаза… бросаются в глаза! — засмеявшись своему неожиданному каламбуру, она охватила ладонями виски брата и близко вгляделась в его лицо. — Твои глаза прозрачны как слеза!» — Николай Александрович, не противясь ласковым манипуляциям сестры, состроил, однако, ужасную гримасу: дивные глаза он сощурил до китайских щелочек, отчаянно сморщил нос, а красивое лицо скривил так, что оно казалось состоящим из двух разных половин. Брат и сестра столкнулись носами и засмеялись, одновременно взглянув в висящее в простенке большое зеркало.

Вообще на лице цесаревича присутствовало постоянное выражение благожелательного равнодушия, так часто свойственное совершенно уверенным в себе людям. Уравновешенный, несуетливый, едва ли не медлительный, наследник принимал кипевшую вокруг него жизнь с ироничной и невозмутимой сдержанностью. Общее спокойствие духа было его обычное состояние. Все еще сохранявшаяся в его повадках легкая юношеская скованность (отнюдь не застенчивость) казалась даже симпатичной и вовсе не мешала естественности поведения. Меж тем, наследник всегда и везде оставался объектом неизменного пристального внимания. Разумеется, что преувеличенный интерес к нему общества объяснялся не одной лишь красивой внешностью, но высотою той миссии, что возложена была на этого юношу силою жизненных обстоятельств. Прибавьте, кроме прочего, элегантную простоту дорогого костюма; военный или штатский тот всегда прекрасно сидел на его невысокой, но вполне стройной и ладной фигуре. (Наследник был из разряда тех не слишком рослых, но гармонично сложенных людей, создающих о себе впечатление, что более высокий рост им вроде бы и ни к чему — и даже наоборот, помешал бы он общему изяществу их облика).

Слишком многие молодые дамы и барышни ждали от наследника если не внимания, то хотя бы мимолетного благосклонного взгляда. Цесаревич же всегда оставался безмятежным, его красивые глаза хоть и доброжелательно, но вполне равнодушно (даже с некоторой рассеянностью) скользили по женским лицам. Именно так: скользили, — не останавливаясь ни на одном (ни на одной) персонально.

Занимая столь высокое положение, что все, не исключая и дам, должны были вставать при его появлении, цесаревич, тем не менее, был весьма прост и скромен в обращении. Он нередко замечал подобострастие в глазах окружающих, и это всегда неприятно удивляло его. Николай Александрович всерьез опасался как к чему-то должному привыкнуть к постоянному всеобщему поклонению. Иногда ему казалось, что люди словно бы вступили в некий заговор с целью определенного развращения его натуры. Сам же он делил окружающих приблизительно на две половины по собственному им изобретенному признаку. С одной стороны были люди душевно глухие, нечуткие — и, как он считал, плохо образованные. Противостояли им, напротив, натуры тонкие, наделенные несомненным душевным слухом.

Первые могли выложить случайному собеседнику едва ли не всю свою подноготную и считали возможным с похвальбой сообщать товарищам о своих прежних и настоящих любовных победах. Они же могли не слишком удачно пошутить — и тут же громко захохотать над собственной шуткой, нимало не заботясь, покажется ли та смешной собеседнику.

Вторые, напротив, говорили о себе скупо и скудно — или не говорили ничего вовсе (потому что слишком мало полагались на слова), зато они мгновенно распознавали интонацию, жест, взгляд, — и каким-то образом уже с первых минут знали многое (а порой и все) о своем собеседнике.

Наследник желал бы относить себя ко вторым. Довольно замкнутый, прохладный, не болтливый, Николай Александрович умел читать по глазам и умел промолчать даже если сильно хотелось возразить.

И пока что никто — даже из ближнего круга полковых друзей и товарищей — не мог похвалиться своею осведомленностью о сердечных предпочтениях цесаревича.

Отношения Государя с сыном внешне носили характер доверительной с полунамека понимаемой обоими шутливости — и уже это подразумевало определенную душевную близость. Поскольку Николай Александрович наследовал престол, постольку отец предполагал сделать из старшего сына своего духовного преемника и безусловного единомышленника. Царь рассчитывал привить на молодой саженец побеги, которые в недалеком будущем развились бы в мощную хорошо разветвленную крону — вполне связную систему взглядов, принципов и устремлений, в полной мере соответствующих (по крайней мере, не противоречащих) отцовским.

И все же наследник Ники был другим — и он не слишком-то походил на своего отца. В отличие от Государя Александра Александровича, цесаревич Николай был мягче, прохладнее, сдержаннее. Наследник был напрочь лишен той безрассудной, очень русской удали, которая так удивляла и привлекала многих в характере Государя. Ники не обладал ни свойственной отцу прямотой, ни его жесткостью, ни его безоговорочной решительностью. В нем не было скрытой энергии, импульсивности, порывистости, — той особой совокупности черт, так или иначе составлявших характер Государя. Впрочем, наружностью Николай Александрович сильно напоминал императора в молодости; однако черты лица его были как будто бы глаже, тоньше, красивее, общее их выражение представлялось несколько более легковесным и холодноватым, нежели у отца.

При всей разнице их характеров отец и сын необычайно походили друг на друга. Они были по-настоящему близки, — кровно, душевно; и они не только одинаково думали, но порой одновременно произносили одни и те же фразы. Оба были ироничны, памятливы, насмешливы, скоры в реакции. Оба любили шутливые полунамеки — и оба благодаря блестящей образованности легко перебрасывались латинскими, английскими или же французскими остротами (и все это с той спокойной веселой точностью, с какою опытный теннисист принимает на ракетку звенящий мяч и тут же, не задумываясь, отсылает его партнеру).

Следует заметить, что с родителями цесаревич всегда был подчеркнуто вежлив и никогда не позволял себе с ними споров или пререканий; если же в чем-то он не был с ними согласен, то, как правило, предпочитал промолчать.

Теперь в отличие от Государя, Николай Александрович оставил без внимания старания балетных выпускников и на сцену поглядывал лишь изредка. Мысли его текли своим чередом. Едва погас свет, цесаревич вытянул ноги и, прикрыв глаза, в состоянии ленивой расслабленности размышлял о том, что музыка, как и духи, определенно имеют волновую природу. Что все эти звуки и аромат (он повернул голову на прилетевший сбоку запах) сообщают жизни своеобразную прелесть и намекают на разнообразие удовольствий, этой самой жизнью предоставляемых. Он вообразил нечто неясное, смутное, — связанное с мгновенным очарованием, с быстрым смехом, с пепельностью легких волос. С холодком атласа, с теплом винно-красного бархата. С перламутром пуговиц и лепетом по-французски. Как часто неважные мелочи добавляют жизни пикантной прелести…

Эти его лениво текущие мысли как раз и были прерваны вопросом императора.

— «Кшесинская? Из тех, что всей семьею танцуют в императорском балете? — наследник мельком взглянул на сцену, — я, признаться, не слишком внимательно наблюдал (на самом деле краем уха он слышал похвалы отца в адрес веселой танцовщицы). А так, что ж… барышня танцует весьма прилично. Charmante⁵… вполне миленькая. — Он без особого интереса разглядывал кланявшихся выпускников. — По мне так и партнер хорош. Но уж барышня явно намерена быть лучше всех. Вроде бы волнуется — и при этом совершенно в себе уверена. Страстно мечтает понравиться. Явно любуется собой и хочет, чтобы так же любовались ею другие».

— «Вот как», — проговорил Государь и поднял бровь.

Николай Александрович усмехнулся.

— «Я не говорю, что это плохо, — наоборот, весело. По крайней мере понятно, что ей не скучно то, чем она занимается. Заметно, что балет, сцена, аплодисменты — все это ей ужасно нравится, здесь она как рыба в воде», — он проводил выпускницу безразличным взглядом.

— «Да вы физиономист, друг мой! — император подмигнул императрице и засмеялся. — Что ж, тебе и карты в руки! Гусару да не разбираться в барышнях! Однако я в твои годы на балете бы не уснул — как только что ты, мой друг, сбирался это сделать. Хотя про Кшесинскую, думаю, подметил верно… судя уж по тому как стреляет глазками, сейчас видно кокетку. На то и барышни — тем более, балетные… кокетство им по статусу положено, allez⁶!..

Царь вытянул из кармана платок и отер лоб; в зале было душно.

— Но согласись, премиленькая! Вообще, присмотрись к девочке. Увидишь, — непременно станет знаменита. И скоро Я хоть и не знаток, но талант сейчас примечаю. С апломбом, старательная да еще и азартная. Что ж — можно поздравить Феликса. Скоро, скоро его младшенькая в артистку выросла.

Государь вновь повернулся к императрице.

— Время-то летит… кажется, вчера только за ручку водили — этакий была кудрявый мотылек с бантом. И на тебе, — уже и выпускница, без пяти минут артистка. С такими-то задатками, глядишь, и балериной скоро станет. А станцевала отменно», — заключил император, обнаружив неожиданную осведомленность в предмете.

Государыня, кивая, задумчиво проговорила: «Ты прав, мой друг, время бежит… прямо утекает сквозь пальцы».

Наследник Николай Александрович смотрел на сцену и рассеянно улыбаясь, постукивал ладонью по поручню кресла.

Примечания

5

очаровательна (франц.)

6

что и говорить (франц.)