Матильда танцует для N…

Елена Алексеева

Эта книга – роман Наследника Николая Александровича и Матильды Кшесинской. История о красивой и несбыточной любви вопреки, которой не должно было быть. История о влюбленных, нарушивших все правила. Это книга о страсти и беспощадности судьбы. О противоречии любви и долга. О красоте и власти, которым не под силу бороться с истинным чувством. Это извечное движение от встречи к расставанию, от расставания к новой встрече. Судьба свела их, и от их решения теперь зависит ход истории.

11

После выпускного концерта прошло уже три с половиной дня. Любовную болезнь тяжело переживать в одиночестве, — требовалась сиделка: кто-то должен был успокаивать, ухаживать, убеждать. И все-таки, при всей их мучительности, новые ощущения были приятны. Простейший анализ предрекал логический прогноз: любовное будущее виделось как тяжкая долгая работа, которая совсем необязательно увенчается успехом. Ясно было одно: необходимо действовать. Прямо сейчас нужно было куда-то бежать, что-то делать. Главное, не сидеть на месте.

— «Нет, долго я так не выдержу. Это пытка, мучение… это просто наказание какое-то».

Лишь на пятый день, вечером, после ужина, она подошла к сестре.

— «Юля, помнишь ли тот давний наш разговор? Мне надо кое-что тебе рассказать. Хочу посоветоваться», — не обращая внимания на скептическую усмешку сестры, она за руку тянула ее к дверям спальни. С недоуменно поднятой бровью та послушно шла следом. Усадив сестру в кресло, Матильда села перед ней на пол.

— «Ну и?.. — выжидательно улыбаясь, сестра склонила голову набок, — я внимательно слушаю».

Младшая шумно выдохнула и, опустив глаза, без выражения произнесла заранее приготовленную фразу: «Вот что… вот что я хочу сказать тебе, Юля… мне конечно очень стыдно, но я ничего не могу с собой поделать. И кому-то ведь я должна открыться…»

— «Кому-то должна, — легко согласилась сестра; притопывая ногой, она улыбалась, — вот мне и откройся… пока соглашаюсь выслушивать твои откровения».

Младшая кашлянула.

— «Да! я расскажу… понимаешь ли, я хотела оставить все в тайне, — но потом решила, что доверюсь тебе. Только заранее прошу, не смейся. Для меня это слишком серьезно — в первый раз все так серьезно, — она зажала руки между коленями и, усаживаясь, поерзала. — И еще: пожалуйста, не говори со мной, как с ребенком, — уж я знаю эту твою привычку».

Сестра подняла брови и, взяв со стола книжку, рассеянно ее листала.

— «Пожалуйста, Юля!» — Матильда сделала страшные глаза.

— «Я вся внимание, говори. Сама ведь тянешь время», — Сестра сунула книжку за спину, скрестила на груди руки.

— «Ладно, я предупредила, — теперь слушай. Со мной случилось… ах, я и сама еще толком не разобралась. В общем, я сильно влюбилась, — и ты даже представить себе не можешь в кого…»

Юля усмехнулась.

— «Вот уж новость так новость! Поди десятая по счету из таких новостей… и пари могу держать, не последняя. И отчего вдруг такой драматизм в голосе? Будто уж я тебя не знаю. Кто там у нас был? Как сейчас помню, — она принялась загибать пальцы. — Онегин, Печорин. Да, потом еще Андрей Болконский, Алексей Вронский… Пьер Безухов… — нет Пьера, слава Богу, чаша сия миновала».

Матильда фыркнула. — «Какой еще Пьер! Он толстый и в очках! Кто такого полюбит».

— «Ну, хорошо, — так в кого же теперь? Не томи. И ведь ровно через неделю разочаруешься, скажешь, что ошиблась. — Сдерживая улыбку, сестра покосилась в зеркало. — Постой, я забыла, а ведь были еще балетные. Как сейчас помню: сначала ты страдала по Феликсу, потом Вацлав, дальше Коля…» — она загибала пальцы.

— «Юля, ну, правда! мне не до шуток теперь. То была литература или совсем уж детское. На этот раз все серьезно! В том-то и дело, что я влюбилась по-настоящему, — и не просто в партнера, а… в наследника цесаревича, — скороговоркой пробормотала она и быстро взглянула на сестру, — в его императорское высочество… в Николая Александровича».

— «Ах, даже та-ак? — Юля откинулась на спинку кресла и, обняв мягкие поручни, задумчиво их погладила, словно бы приласкала. — Послушай, да отчего уж сразу не в Государя императора?» — она пожала плечами.

— «Нет, зачем глупости-то говорить? Так я и знала! — Матильда ударила себя кулаком по колену, — и вот вечно ты насмехаешься! Как можно смеяться над всем подряд?»

— «Конечно, грех ведь смеяться над детскими фантазиями вполне уже взрослой девицы», — с серьезным видом подтвердила сестра.

— «Почему, собственно, фантазии? Да! Ты не ослышалась. Я. Влюбилась. В наследника… — она с особым удовольствием выговорила это красивое слово, прислушиваясь к тому как звучит. Скосив глаза, с ожесточением покусала ноготь. — В его императорское высочество!» — запальчиво уточнила она и вновь уставилась на сестру немигающим пристальным взглядом. Она нуждалась в оценке события. Как оно на посторонний взгляд — это чувство, что мучит ее в последние дни? Чувство, похожее на восторг и горе одновременно. Которое не проходит, — напротив, все усиливается. Вовсе ли оно абсурдно — или есть какой-то призрачный шанс? и тогда… о, тогда уж она преодолеет все преграды!..

Сестра наморщила гладкий лоб, еще раз оценивая новость. Юля была семью годами старше, давно танцевала в кордебалете Императорского театра и при этом не одного уже поклонника покорила своей выдающейся красотой.

— «Маля, да помилуй, голубушка моя! если ты ждешь серьезного и честного ответа, то… право не знаешь даже, что тебе и отвечать. Ведь взрослая уже девица! В наследника… — повторила сестра, качая головой. — Ну, это как барышни поголовно влюбляются в модного оперного певца или в драматического актера. Только поверь, душа моя, ему от твоей любви ни жарко, ни холодно. И я не сомневаюсь, что точно так же в него влюбились все девочки, — весь ваш выпуск. Положим, что вместе вы пили чай, сидели рядом… — прищурившись, она пожала узкими плечиками, переходившими в пышные рукава, — только при чем здесь любовь? И если ты думаешь, что последует что-то большее, тогда не обижайся мой друг, но ты просто наивная третьеклассница. Он верно ради приличия сказал тебе несколько формальных фраз — так, ни о чем, а ты уж и Бог знает, что себе напридумывала. Уверяю тебя, он забыл о твоем существовании ровно через пять минут после того как отъехал от училищного крыльца.

Матильда открыла рот, чтобы возразить, но сестра, опередив ее, помахала в воздухе пальцем.

— Твои фантазии останутся лишь фантазиями, — из них ровным счетом ничего не последует. Ни теперь, ни в дальнейшем. Ни-че-го, пойми! — каждый слог Юля отмечала ударом ладони по поручню кресла. (Заодно уж полюбовалась своими блестящими острыми ноготками). — Увидишь потом, как я была права».

Матильда, сдвинув брови, угрюмо смотрела в пол. Некоторое время она молчала, потом сверкнула глазами.

— «Посмотрим. А впрочем, знаешь, что последует из этих, как ты говоришь, моих фантазий? А последует из них то что (обкусывая ноготь, она расставляла точки после каждого слова) он. будет. моим. Рано или поздно будет моим. Я тебе обещаю… я себе обещаю». — Она слегка задохнулась и с выражением ожесточенного упрямства нервно дергала себя за пальцы. Юля рассмеялась.

— «Ну, если уж так основательно ты все решила, если уверена, что он будет твоим, — зачем со мною советоваться? Я, однако, не понимаю, откуда такая уверенность. Он делал тебе авансы? Может быть дал понять, что ты ему нравишься? Какие вообще у тебя могут быть виды на… его императорское высочество? Я повторю тебе десять и если хочешь сто раз, — он давно забыл о твоем существовании! Дело вполне безнадежное и не надо сходить с ума».

— «Возможно, я сошла с ума, — глядя на сестру снизу вверх, младшая жалко улыбалась, — да, я сошла с ума!.. и у меня не может быть на него никаких видов… и мне не на что рассчитывать. Но что мне делать, Юля?! И не нужно мне никаких видов, — просто хочу его видеть. А если, как ты говоришь, он меня забыл, тогда нужно напомнить…» — она накрутила на палец прядь волос и ожесточенно дергала.

— «Во-первых, не стоит рвать на себе волосы, — пока что для этого нет повода, — улыбаясь, Юля мягко отвела руку сестры; — во-вторых… чем же я-то могу помочь? — поднявшись с кресла, она с удовольствием оглядела себя в зеркале. — В любом случае надеяться на… — нет, это бред, Малька! — Сестра встала перед зеркалом и поворачивалась, пытаясь разглядеть завязанный сзади бант. Расправила свисающие концы пояса, пожала плечами. — Во-первых, успокойся. Во-вторых, сравни: кто он — и кто ты. Душа моя, в твоем возрасте пора бы уже смотреть на вещи разумно…»

Матильда вскочила.

— «Кто он и кто я!.. Ф-ф-ф! — Она вскинула глаза и возмущенно всплеснув руками, хлопнула в ладоши у себя перед носом. — Во-первых, позволь тебе напомнить, что всю жизнь с самого детства мы только и слышим, что происходим из графского рода Красинских! разве не так? Папа ведь всегда особо настаивал на нашем графском происхождении.

Она оглядела стоявший в углу ветвистый фикус (тот, казалось, внимательно слушал: крупные кожистые листья были похожи на раскинутые в удивлении ладони).

— Между прочим, Государь сам познакомил меня с наследником. И еще предупредил, чтобы мы не слишком флиртовали! Получается, что… если не слишком, то можно! ну, флиртовать, — она засмеялась и мельком взглянула на сестру, — и знаешь, мне показалось, что Государь вовсе даже не против чтобы мы…» — она невольно прыснула и покосилась на сестру. (Тут уж даже фикус всплеснул руками-ветками, видимо, не одобрив столь смелого предположения).

Сестра с обреченным видом вздохнула.

— «Ей кажется! Да чего уж там, — и не кажется вовсе! Конечно же, Государь не против. — Она язвительно усмехнулась, — ты сама-то поняла, что сказала? Государь император, по-твоему, выступает в роли… свата? Конечно, а как же! Его величество ночей не спит, все думает: вот славно, если бы мой старший сын влюбился в Мальку Кшесинскую! Ту, из Театрального училища. Невеста прекрасная для нас во всех отношениях! А какая императрица из нее получится! — Юля засмеялась. — Малька, Малька… выброси из головы эти свои мечты о принцах. Его императорское высочество — и… вдруг ты! С какой стати? Абсурд. Нонсенс».

— «Какая же ты скучная, Юля! И все-то у тебя невозможно, и все-то «выброси из головы». И вечные эти твои абсурд и нонсенс, — она подошла к окну и, повиснув на подоконнике, оглядела пылавшие закатным солнцем стекла дома напротив. — Ну, так слушай: или я умру… умру без него, — или… он будет моим. А он будет моим непременно, — решение принято.

Юля наклонила голову, пряча улыбку.

— Смеешься? пожалуйста, смейся сколько угодно, только знай, что на этот счет у меня есть свой закон, который работает безотказно».

— «Какой же?»

— «Сейчас поймешь, — младшая отошла в угол и покосилась на сестру, — вот ты меня теперь видишь? Не смотри, не смотри, — только в зеркало! В зеркале ты меня не видишь, — и точно так же не вижу тебя я. — Она, крадучись, пошла вдоль стены. — А теперь? Не на меня, не на меня, — ты в зеркало смотри! Что ж, видишь?»

Сестра засмеялась. — «Ну… теперь вижу! Половину носа, половину рта и один глаз».

— «Во-от! — младшая подняла палец вверх. — И ровно настолько же вижу тебя я. Это и есть закон зеркала. И если мне, например, нравится человек, то я уверена, что так же нравлюсь ему и я, — по закону зеркала. И пусть он будет самый красивый, самый недоступный, пусть он даже будет женат, пусть возле него вьется хоть десяток красавиц! Пусть он будет принцем и королевичем, и царевичем, — да ради Бога, что из того. Только уж если я в него влюбилась, значит, точно так же влюбится в меня он! Я даже не понимаю, как это у меня получается. Но другие варианты исключены, — такой закон. И потом… еще веселее завоевать того, кто недоступен».

— «О да», — безмятежно подтвердила сестра.

Матильда уселась на подоконнике, болтая ногами.

— «Вот ты помнишь того англичанина? Ну, который влюбился в меня летом в имении? Ну, когда я была еще ма-аленькая? — нетерпеливо уточняла она, стуча по стене каблучком туфли. И вдруг изумленно всплеснула руками. — Послушай, Юля, а ведь я даже имя его забыла…»

Юля, как раз, хорошо помнила ту давнюю, не слишком красивую, довольно странную историю. Четырнадцатилетняя тогда Матильда (резвый и несмотря на ежедневные хореографические упражнения довольно угловатый, нескладный, с длинными руками, подросток), замыслив взбалмошную детскую интригу, с необъяснимым упрямством ее затем осуществила. То есть, влюбила в себя молодого англичанина, гостившего в соседнем имении.

Впрочем, вспомнила все и сама Матильда.

…Случилось все в разгар лета. Она давно уж заприметила красивого долговязого молодого человека, едва ли не каждый день промахивавшего мимо их окон на стрекочущем велосипеде. (Комната Малечки была на втором этаже, и окрестности просматривались из окна так же подробно, как, например, сцена из ближней ложи).

Вскоре Феликс Иванович с дочерью встретили того велосипедиста на соседней улице, — он весело катил прямо на них по гладкой глинисто-розовой тропинке. Учтиво пропуская отца и дочь, молодой человек соскочил с велосипеда в пыльную теплую траву, — из-под его светлых башмаков, застрекотав, выстрелили несколько кузнечиков и лениво вспорхнула белая бабочка-капустница. Придерживая веломашину за руль, молодой человек вежливо поклонился. От тропинки шел полуденный жар. Феликс Иванович приветственно приподнял шляпу и, обмахнувшись ею, с улыбкой проговорил: «Уф, ну и жара сегодня! How do you do, Чарльз! Вы незнакомы, — вот, прошу любить и жаловать: моя дочь Матильда… Матильда-Мария, — и с улыбкой прибавил: Кшесинская, разумеется».

Англичанин (в полный рост он казался еще выше) с серьезным видом опять поклонился, — теперь уже дочке.

— «Очьен… приятное знакомство. Мое имя есть Чарльз Макферсон», — взглянув на барышню, велосипедист доброжелательно улыбнулся. В ответ Матильдочка присела в книксене и решительным жестом балетной принцессы протянула свою детскую, сплошь в комариных укусах, загорелую ручку. Молодой человек, склонившись, осторожно пожал розовые пальчики и все с тою же благожелательной улыбкой учтиво спросил: «Вы, вероятно, изучаетесь гимназиа, Мария… не так ли?» — Она опять прыснула и закусив губу, взглянула на него исподлобья.

— «Совсем даже не так ли! И никакая я не Мария! Вообще никто меня так не называет! Я привыкла, чтобы меня звали Маля. Ма-ля, — по слогам повторила она, и в ее играющих желудевых глазах замелькали насмешливые искры. — И я изучаюсь не в гимназии, а в Театральном училище», — она вновь покатилась.

— «Маля!..» — отец укоризненно качнул головой, слегка развел руками и улыбнулся Чарльзу, словно бы извиняясь за шаловливый характер своей дочки.

— «О! — удивился молодой джентльмен, — вы мечтала быть актриса?»

— «Собирается стать артисткой балета. Она у нас обучается хореографии», — четко произнося слова, как всегда делают русские, разговаривая с иностранцами, объяснил молодому джентльмену Феликс Иванович и потрепал дочь по волосам.

— «Очень интересно… балет», — удивленно и одновременно одобрительно проговорил англичанин, бросив быстрый взгляд на крепкие, в белых носочках, в парусиновых туфельках ножки барышни (бывшие почти полностью на виду по причине по-детски еще короткого платьица).

После той нечаянной встречи Малечка и англичанин как-то незаметно подружились и виделись теперь едва ли не ежедневно. Она полушутливо, полусерьезно называла его «сэр», — «сэр Чарльз». Он ее «Малиа» и «Тили», — это второе имя было его личным изобретением, — именно с его легкой руки многие ее потом так называли.

Когда близилось время велосипедной прогулки Чарльза, Матильдочка торопливо причесывалась, спускала на лоб и на розовые ушки легкомысленные завитки, надевала дачную с широкими полями шляпу (в ней она казалась себе похожей на романтическую тургеневскую Лизу) и, повертевшись перед зеркалом, мчалась в сад. Бросала на скамейку книгу и, спрятавшись за деревом, обнимая шершавый пыльный ствол, высматривала появлявшихся из-за поворота велосипедистов.

Завидев еще издали Чарльза, она немедленно плюхалась на горячую чуть липкую с пузырями краски садовую скамейку, наугад раскрывала книжку и погружалась в чтение. Задумчиво накручивая на палец развившийся локон, прилежно изучала одну и ту же страницу и нетерпеливо взглядывала на дорогу. При этом маленькая кокетка беспрестанно кусала губы (слегка запекшиеся от жары они должны были соблазнять Чарльза, когда он, опершись на изгородь, отведет ветку лапчатого клена и взглянет на милое личико со скользящими по нему солнечными бликами, с кружевной лиственной тенью на смугло-румяных щеках). Чарльз подумает: ах, какая красивая девочка!.. — и все время пока они будут беседовать, не сможет отвести взгляда от ее алых губ.

Подкатив к изгороди, англичанин спускал с педали длинную ногу (клетчатая брючина схвачена на щиколотке бельевой прищепкой), тормозя, прошаркивал по траве подошвой светлого спортивного ботинка и отводил закрывавшую обзор ветку. Матильдочка не подавая виду, продолжала читать, и тогда англичанин с улыбкой негромко ее окликал:

— «Привьет-ствуйу, Тили! Как дьела?»

— «О, Чарльз! — юная кокетка, сияя улыбкой, весьма натурально удивлялась неожиданной встрече. Поспешно, страницами вниз откладывала раскрытую книгу, отводила тыльной стороной ладони прядь волос, заброшенную ветерком на румяную щеку.

— Здравствуйте, здравствуйте! А я так зачиталась, что и не видала даже, как вы подъехали!»

— «А что же, Тили… что же, Малиа, вы разве уже и читать умеете? Какая вы есть образо-ванная барышня, — искренне удивлялся Чарльз, широко раскрывая серьезные серые глаза, в которых исподволь зарождался смех.

— «Немного умею, да… пока только по складам! — подыгрывая ему, она фыркала и вновь брала в руки книжку. — Вот послушайте как я могу: Граф Мо-н-те К-ри-с-то-о», — намеренно медленно, по слогам читала она, обводя гнущимся розовым пальчиком золотые буквы заголовка, невинно поглядывая на англичанина, медленным жестом вновь сбрасывая со щеки развившуюся рыжеватую прядь. Оба хохотали. Румяная Тили откладывала книжку в сторону и, откинувшись на горячую спинку скамьи, взявшись за поля шляпы, мечтательно вздыхала.

— «Знаете что, Чарльз… а ведь когда-нибудь я куплю себе прекрасный замок на берегу моря и назову его «Вилла Алам».

Англичанин, сидя на велосипеде, упираясь ногой в забор, балансировал со скрещенными на груди руками.

— «A lamb? Вилла „агнец“? Оу-вечка?» — удивлялся он.

Она вновь хохотала.

— «Что за глупости, какая еще овечка! Алам это мое имя. Если написать латинскими буквами Маля и прочесть наоборот, как раз и получится: Alam. Красиво, правда? Я сама это придумала».

— «М-м… красиво, да! — словно бы прикинув, соглашался он. — А Вы, Малиа, большой… большая мечтател! Романтик!» (ударение у него перемещалось на последний слог).

Чарльз был весь такой чистый, тонкий, серьезный. Светловолосый и сероглазый, — одним словом, англичанин. Он учил ее кататься на велосипеде и шел рядом, придерживая руль, страхуя на случай падения. От белой рубашки пахло свежестью недавно выглаженного, чуть подпаленного утюгом полотна, — и еще воздухом, рекой, теплым летним ветром.

Иногда он усаживал ее впереди на раму и они быстро катили по розоватой до блеска укатанной тропинке. На резких поворотах, на стремительных крутых спусках, — когда кажется вот-вот вылетишь через руль в канаву, — Малечка закрывала глаза и, визжа от ужаса, одновременно хохотала.

— «Be calm, Тили! — едва слышно говорил тогда Чарльз, касаясь сухими розовыми губами мочки ее уха, — be calm, my frend! Be calm…» — И на протяжении всего пути она чувствовала на своей голой шее его спокойное теплое дыхание.

В конце августа в семье Кшесинских отмечали рождение младшей дочери Матильды. Поскольку знаменательное событие выпадало на лето, праздновали почти всегда в загородном имении. Ближе к последним числам месяца Феликс Иванович традиционно отправлялся в город за провизией для праздничного стола.

В тот раз со станции Сиверской отец приехал с двумя большими кожаными мешками. Кучер Василий, основательно вспотевший, сильно пропахший крепким лошадиным духом, сопя и топая, взобрался по ступеням крыльца. С пыхтением он втащил поклажу на веранду и, сложив в угол доверху набитые мешки, ушел распрягать лошадей.

Феликс Иванович сел в скрипнувшее под ним плетеное кресло, взял со стола газету и, отдуваясь, обмахивался. Прибежавшая из сада Тиличка, увидев мешки, ахнула и звонко расцеловав отца в обе щеки, полезла смотреть покупки. Один за другим она открывала хрустящие пакеты — и всякий раз радостно вскрикивала.

— «Ананас! Апельсины! Печенья! Эклеры!.. Вот это жизнь! Запируем как короли!»

Отец засмеялся. — «Ну, слава Богу, угодил! Ф-фу! Уморился я что-то — и то сказать, душно сегодня. Василий как всегда опоздал — да хорошо встретился мне на станции Чарльз, он и помог выгрузиться. Это ничего, душенька, что я пригласил англичанина на твое рождение? Думаю, вдруг рассердишься? Все-таки, личный твой праздник».

— «Мой личный… и отлично! и merci, папочка… я и сама не сегодня-завтра собиралась это сделать — пригласить Чарльза. — Она хлопнула в ладоши и, подбросив вверх яблоко, ловко его поймала, — что ж он, придет?»

— «Обещал быть, — отец скрутил газету в трубку и примерял теперь, как бы половчее шлепнуть ему ползущую по столу чернильно-золотую муху. — Приглашение мое, по крайней мере, принял с удовольствием, — Феликс Иванович с улыбкой взглянул на Матильду. — И спросил еще, можно ли ему быть вместе со своей невестою? Я сказал, что, разумеется, мы будем очень рады и все такое… вообще, мол, добро пожаловать».

— «Как?.. — дочка растерялась — надкушенное яблоко на полпути ко рту выскользнуло у нее из пальцев и укатилось под стол. — Да разве у Чарльза есть невеста?!»

— «Выходит, что есть. И вроде полгода уж как они помолвлены, — Феликс Иванович, вновь медленно, с оттяжкой замахнулся на муху. — И теперь его невеста как раз приехала… — он покряхтел. — Да у них и свадьба, кажется, назначена», — невнимательно говорил отец, следя за беспечной мухой, не знающей про занесенное уже над ней орудие убийства.

— «Ах, та-ак, — с нарочитым равнодушием протянула дочка и прерывисто вздохнула, — я не слышала ничего про невесту… Ладно, папочка, побегу… я цветы для праздника срезала в саду, теперь они горой на скамейке свалены. Нужно собрать в букеты, — а то как бы не завяли на жаре мои розы и пеоны», — она еще раз поцеловала отца в щеку и вприпрыжку убежала.

Феликс Иванович с размаху шлепнул газетой по столу и с выражением брезгливого удовлетворения небрежно смахнул на пол недвижную муху, жалко раскосившую свои помятые крылья.

Взбешенная Матильда стояла в это время за углом веранды и раздувая ноздри, шумно дыша, неодобрительно глядела на двух щенков, с глухим ворчанием возившихся в теплой пыли. Закусив малиновую нижнюю губу, она рванула к себе ближнюю крупную и почти уже отцветшую белую розу. Уколовшись, вскрикнула, отшвырнула в траву. Поднесла близко к глазам распяленную кисть, выдавила из невидимой ранки бусинку крови и сверкая глазами, сосредоточенно пососала уколотый палец. Потом понурившись, отбрасывая ногой камешки, неспешно побрела по дорожке.

…Во время празднества жених с невестою вели себя так, как и полагается влюбленным, — то есть постоянно переглядывались (и улыбки у них при этом были одинаковыми, — то вопросительными, то ласково-томными). Кроме того они украдкой старались коснуться друг друга. (Он ненароком забывал ладонь у нее на талии, — она же перед тем как ему ответить спокойно и нежно, словно бы невзначай, выкладывала на обшлаг его рукава свои белые пальчики с блестящими карамельно-розовыми ноготками).

Чарльз с невестой сидели напротив именинницы, чуть наискосок от нее, — и виновница торжества страшно злилась. Она терпеть не могла, когда тот, кого она наметила себе в поклонники, с кем давно и успешно кокетничала, вдруг с какой-то стати поступал в распоряжение другой женщины.

— «Конечно, — ведь его невеста взрослая, ей все позволено. Оттого ему с ней интереснее, чем со мной. Он не берет меня в расчет, считает маленькой. Почему мне только четырнадцать? Между прочим, столько же было Джульетте!.. в наше время четырнадцать лет считается детским возрастом. Как я хочу поскорее вырасти!.. Впрочем, мы еще посмотрим…»

На большом блюде торжественно внесли жаренные в сметане маслята. Выложенные горкой в обрамлении запеченного молодого картофеля и алых помидорчиков грибы были изжарены лично Феликсом Ивановичем. Собирали грибы именинница с сестрой Юлей и братом Юзефом, — что во всеуслышание и было объявлено гостям. Все хором расхваливали поварское мастерство хозяина, после чего разговор естественным образом повернул на грибы. Именинница объявила, что собирать грибы она любит больше всего на свете.

— «А что, разве в Британии не принято ходить в лес по грибы?» — словно бы не замечая сидящей рядом невесты, девочка в упор смотрела на Чарльза. Пристально щурясь, она гипнотизировала англичанина, требуя от него немедленного ответа. Чарльз отложил вилку, помолчал.

— «Может быть, да — кто-то ходит; но я нет, никогда не делал это», — не глядя на Матильду, спокойно и доброжелательно разъяснил Чарльз и тут же бегло, с улыбкой взглянул на свою невесту. Та в ответ поощрительно ему улыбнулась.

— «Странно. А между тем, это самое интересное в мире занятие, — собирать грибы. Неужели вы никогда не собирали грибов, Чарльз? никогда-никогда-а?» — разочарованно допрашивала именинница, недоверчиво сморщив нос. Как бы сожалея, что британец до сих пор лишал себя главного жизненного удовольствия, она покрутила кудрявой головой, опустила глаза в тарелку и бесцельно тыкала вилкой в кружок огурца. В ту минуту ей хотелось одного, — чтобы Чарльз заразился ее страстью к собиранию грибов.

— «Я не умею это совсем, Тили. Но если немного пробовать, возможно, мне нравит-са», — с улыбкой отвечал англичанин и пожал плечом.

— «Нет! не просто „возможно“, вам точно понравится! Зато уж я умею искать грибы даже там, где их вообще никто не находит! Иногда мне кажется, что грибы любят меня больше других, — вот и папа так говорит. — Тиличка рассмеялась нарочито громко. — Только, когда идешь в лес за грибами, нужно обязательно встать до рассвета! Я могу любого научить собирать грибы, — например вас!.. да только вас ведь ни за что не отпустит невеста», — она вызывающе взглянула на британца; сидящую же рядом с ним барышню по-прежнему не замечала.

— «Отчего же, — снисходительно улыбнувшись, проговорила невеста (так взрослые улыбаются пустым затеям детей); она отложила вилку и все с той же улыбкой, прищурившись, взглянула на забавную девчушку, — пожалуйста, идите. Я с удовольствием предпочту поспать… обожаю поспать на рассвете».

Ранним утром заспанная Малечка — тоненькая в ярко-синем необыкновенно к ней шедшем сарафанчике, повязанная желтым платочком (барышня-крестьянка!) и англичанин Чарльз (тоже заспанный, в белом картузе и в русских сапогах гармошкой) шествуют рядом по гулкому лесу. Под ногами у них шуршат прошлогодние листья, и мечтательный голосок кукушки, прилетая откуда-то с большой высоты, слышится тускло, точно сквозь вату.

— «Как хорошо… правда, Чарльз? — румяная Малечка останавливается, поднимает вверх голову (Англичанин, улыбаясь, смотрит на нежную шею, на круглый вырез батистовой, крестьянского покроя блузки). — Кукушка, кукушка, сколько лет я проживу? — И с закрытыми глазами мечтательно считает: один, два, три, четыре…»

Чарльз боковым взглядом замечает рыжеватую грибную шляпку с прилипшим к ней коричневым листком.

— «О! это ест грыби!» — вскрикивает он и опрометью мчится к ближней елке. Присев на корточки, раздвигает траву и бережно освобождает пространство вокруг своей находки. Англичанина Чарльза охватывает неведомый ему прежде грибной азарт.

— «Кто кого ест? Где ест грибы? — передразнивает его Матильдочка. — Йес, йес, грибы! — и забыв про кукушку, со всех ног мчится к елке.

Они углубляются дальше в лес. Вездесущий солнечный луч чудом пробивается сквозь еловый темный сумрак и тут же запутывается в рваной радужной сетке паутины; Чарльз и Матильда вместе, голова к голове склоняются над прелестной, надетой слегка набекрень грибной шапочкой, так заманчиво сквозящей в зеленых иглах травы и сталкиваются: лбами, руками, глазами. Матильда трет лоб, хохочет и присев, закусив губу, аккуратно срезает гриб. Они с Чарльзом одновременно поднимаются, смотрят друг на друга и вновь смеются: просто так, ни о чем. Матильда, молча, вертит гриб в руках, подносит к лицу Чарльза и таинственно спрашивает: «Правда красиво?»

— «Красиво очень, да, — не отводя взгляда от ее румяного личика, соглашается англичанин; он сдвигает на лоб картуз и улыбается, — это действительно есть красиво… почти как вы, Тили».

— «Что?! Я похожа на гриб?» — она заводит глаза под лоб и отворачивается с гримаской притворного возмущения.

— «O, no!¹⁰ — так же притворно спохватывается и Чарльз, — то мой плохой русский! Вы есть beauty,¹¹ — очень красивая. Вы даже есчо лучше этот гриб».

— «Во-от! — назидательно, с лукавым удовлетворением подтверждает она и, взглянув на англичанина, встав на цыпочки, звонко хлопает его по лбу (Ой, у вас комар!..) И тут же с умышленной нежностью гладит лоб ладошкой. Потом она осторожно укладывает боровичок в корзинку. Вместе с Чарльзом они заботливо прикрывают грибы жесткими торчащими ваями папоротника и руки их вновь встречаются. Невзначай коснувшись липкой паутины, девочка брезгливо вскрикивает, и Чарльз, близко поднеся к лицу маленькую ладошку, очищает, старательно обтирает платком каждый из тонких розовых пальчиков.

Непонятная перемена произошла с Чарльзом как раз после той лесной прогулки. Что уж там случилось в лесу между барышней Кшесинской и высоким сероглазым англичанином — то никому не было ведомо. Да собственно ничего и не случилось. Однако именно после похода за грибами произошло необъяснимое: жених потерял голову, влюбился в четырнадцатилетнюю девчонку, с которой прежде лишь покровительственно дружил. Совершенно неожиданно Чарльз оказался не по-британски горячим и по-русски безрассудным юношей.

Мало того что он разочаровал свою невесту — и та уже через день уехала, сделав жениху шипящую сцену ревности. Англичанин и в дальнейшем вел себя неосмотрительно, по-детски глупо. Принялся вдруг забрасывать юную интриганку букетами, любовными записками — и даже искал с нею встреч наедине, словно эти ухаживания и впрямь могли иметь для обоих какие-то серьезные последствия.

Стоит сказать, что лукавая барышня вполне осознавала свое магическое воздействие на мужчин. Мало того — при любом удобном случае пыталась ими, мужчинами, манипулировать. Неосознанно, по-детски, кокетничая, девочка с необыкновенной легкостью добивалась мужского внимания, — а потом не знала, что с ним делать… И все-таки она ни разу не отказалась от возможности в очередной раз испытать свои чары.

Повстречав подходящий для кокетства объект, маленькая скромница включала собственную безотказную систему обольщения. По-детски наивный и в то же время игривый взгляд на миг задерживался на встречном, девочка легко вздыхала, опускала глаза — и этого вполне достаточно было для того чтобы оглянулся заинтригованный прохожий. Когда Матильдочку представляли незнакомому господину, она отбрасывала со лба челку, разводила в стороны загорелые ручки (исцарапанные в малиннике и потому сплошь покрытые тонкими гранатовыми штришками) и невинно улыбалась. Пожимая острым детским плечиком, с выражением робкого удивления она заглядывала в глаза будущей жертве, после чего направляла ресницы на кончик собственного носа и приседала в трогательном пружинном книксене. Все. Она знала, что уже сегодня вечером этот красивый высокий гимназист непременно явится к их калитке и, размахивая форменной фуражкой, хлопая себя ею по колену, с видимым равнодушием станет прохаживаться вдоль садовой изгороди. Независимо насвистывая, словно бы невзначай он будет заглядывать внутрь пустынного сада. Так случалось уже не раз.

Или студенту, подрабатывающему репетиторством на соседней даче, при воспоминании о юной барышне, встреченной им утром на развилке возле старого скрипучего тополя, представлялось вдруг, что репетиторство есть самая пустая трата времени, а ведь его, время, можно употребить на гораздо более приятное занятие. Что десятичные дроби, которые часами разбирает он со своим непонятливым подопечным, есть полнейшая ерунда и гиль. Что решительно ничего эти самые дроби не значат в его судьбе, а уроки летней математики с нерадивым малолетним оболтусом есть не что иное как бесцельное сжигание собственной драгоценной жизни. — А жизнь меж тем не стоит на месте! Она проходит мимо — со всеми своими чудесными удовольствиями, как прошла, всего-то один раз на студента и обернувшись, барышня с соседней улицы: маленькая веселая шатенка с лукавыми ласковыми глазами. И уж не интересом ли к его мужественной персоне объяснялось то робкое любопытство, что выразилось на миг в ее веселых круглых глазах?..

…Матильда вдруг с необыкновенной ясностью вспомнила тот летний день, сад в зеленых солнечных пятнах, повисшие от жары листья, невероятно громкое пение птиц. И себя, с хохотом убегавшую от длинноногого Чарльза (непонятно как тот умудрялся в почти полевых условиях русской деревни сохранять неизменную европейскую элегантность). Долговязый британский Ромео довольно быстро нагнал ее тогда — и поймав за руку, нежно теребил влажные пальчики. Оба запыхались, часто дышали и глядели друг на друга изучающим говорящим взглядом. Громадный плюшевый шмель, мощно гудя, рассек воздух меж их лицами — и оба разом отшатнулись, рассмеялись.

Теплый ветерок гонял по саду томительно прекрасные летние запахи. С веранды тянуло остывающим в медном тазике земляничным вареньем (и целый день кружили над ним во множестве опасные осы). Со скошенной садовником накануне лужайки доносилось тонкое благоухание подсыхающих трав. От разомлевших усталых роз веяло мечтательным сладким раем, а нагретые солнцем пеоны, напротив, источали горьковатый, вместе с тем нежный аромат. После молниеносного как мираж дождика от садовой дорожки пахло прибитой пылью и влажным гравием…

Опустив голову, ковыряя землю носком туфли, Малечка рассматривала перламутрово-розового червя, растянувшего безжизненное вялое тело у обочины дорожки.

Чарльз тем временем завладел другой рукой юной барышни и с высоты своего роста умиленно глядел на детский пробор, пополам разделявший рыжеватые вьющиеся волосы. Загорелое лицо англичанина, слегка посыпанное по переносице бледными веснушками, выглядело растерянным. Он вздохнул и пробормотал с нежной страстью: «О, Малиа, Малитшка!.. Я хотел бы от вас некоторый ответ (видимо оттого что Чарльз пребывал в любовной растерянности, трудные русские ударения особенно вольно и неприкаянно располагались в его речи), — и я натурально готов ожидать несколько годы…»

Румяная от жары Матильда, принужденно посмеиваясь, выкрутила свои розовые пальчики (нежные тиски, впрочем, тут же послушно разжались) и развела руками

— «Вот именно, ма-лыш-ка! Как это вы меня называете? Скажите-ка, скажите еще раз (смеясь, она передразнила акцент, с которым англичанин произносил ее имя): «Ма-лит-шка»? А ведь я и впрямь маленькая, Чарльз, — лукаво гримасничая, она взглянула ему в глаза — потом в распахнутый ворот белой рубашки. — Ай эм чайлд!.. Ай эм бэйби. Понимаете?

Он собрался было отвечать — но она перебила. — Нет-нет — дайте-ка быстро сюда вашу руку. Я буду предсказывать ваше будущее».

— «О!» — удивился он и доверчиво протянул ей раскрытую ладонь. Она намеренно ласково охватила ее своими влажными пальчиками и, близко поднеся к глазам, внимательно рассматривала.

— «Ну-ка, ну-ка, посмотрим… та-ак… линия жизни, линия судьбы… Подождите, — а где же я? Ах, какая жалость! Посмотрите сами, Чарльз, — меня нет ни в вашей жизни, ни в вашей судьбе!» — она звонко хлопнула по ладони британца своей маленькой растопыренной пятерней. Тот, молча, нежно смотрел на нее. Она вновь рассмеялась и, бросив его руку, со всех ног убежала. Чарльз так и остался стоять посреди ярко-зеленого сада, наполненного шелестом, щебетом, жужжанием…

Спрятавшись за куст темнолистой, давно отцветшей и оттого скучной сирени, Матильда разглядывала собственную ладошку. Выждав какое-то время, отвела ветку и осторожно выглянула.

Чарльз — одинокий, ужасно милый, ссутулившись, брел к своему велосипеду.

— «Я гадкая, мерзкая. Я не должна была так поступать… — дернув с ветки листик сирени, она сунула его в рот и нервно пожевала. — Но почему я больше не увлекаюсь Чарльзом? — Выплюнув разжеванную зеленую горечь, она вздохнула и ожесточенно расчесывала искусанное комарами коричневое предплечье. — А теперь, когда он всерьез принялся за мной ухаживать — мне и вовсе стало скучно. Поначалу хотелось — а теперь скучно.

Ну и ладно!.. и вообще не хочу об этом думать».

На самом деле три дня назад она окончательно и бесповоротно изменила Чарльзу, — она влюбилась в другого. В писателя Грибоедова. Того самого, тезку Пушкина, Александра Сергеевича — автора знаменитой пьесы «Горе от ума»…

Все произошло неожиданно. Ей давно уже хотелось разучить красивый ми-минорный вальс, так часто звучавший в балетном классе.

— «Вальс Грибоедова», — отвечал концертмейстер Адольф Францевич на ее вопрос об авторе. Она взяла из училищной библиотеки ноты — но, ленясь, за все лето так ни разу и не раскрыла. И теперь дождливым серым вечером от нечего делать села к роялю.

Окна были распахнуты настежь. Большой дождь кончился, — но периодически возобновлялся маленький; шурша, пробегался он по листьям мокрого сада и тут же испуганно замолкал. Витая струйка звонко стекала с угла крыши в деревянный бочонок. (По всему ободу заросший зеленым бархатом мха он стоял у веранды на двух почерневших кирпичах, и маленькие ловкие лягушата время от времени выпрыгивали из-под днища, стреляя лапками-ножницами).

В комнате было сумрачно, почти темно; из сада тянуло холодной сыростью. Вглядываясь в ноты, девочка лениво разобрала правую руку — потом, сбиваясь и чертыхаясь, левую. Соединила обе и не слишком уверенно сыграла. Склонив голову набок, вслушиваясь, повторила все сначала. (Потом она играла еще и еще, добиваясь той красоты и нежности, которые, она чувствовала, изначально были заложены в прелестную вальсовую мелодию). И с каждым разом все больше пленялась изяществом звуков, похожих на серебряные колокольчики. Как трогает, как задевает душу! И так откровенно, так настойчиво звучала в мелодичных повторениях ласковая мужская просьба. Она замерла, затаила дыхание. Девочку пронзил внезапный холодный трепет — взлетевшие качели отвесно падают вниз, разом рушится сердце, и ледяной ветер сладко замораживает грудь изнутри. Озноб души, преддверие обморока, короткая райская дурнота — все эти странные ощущения не раз повторятся потом в ее жизни.

Она перевела дыхание и сыграла еще раз.

Вкрадчивая словно бы недосказанная мелодия тревожила и вела за собой, суля счастье, — в ней слышались откровение и нежность. Шум возобновившегося дождя естественным образом вплетался в музыкальную фразу. Девочка оглянулась. Казалось, сам автор встал у рояля и, скрестив на груди руки, глядел вместе с нею в раскрытые ноты. Пластрон крахмальной сорочки отражался в черной полировке, блестели в полумраке стекла очков, и брильянтовая запонка искрила в снежной манжете. Насмешливые мужские глаза следили за пальцами юной пианистки. Она вдруг со странной пронзительностью поняла душу того, кто придумал эту простую — и вместе с тем такую обволакивающую, такую страстную мелодию… От волнения она не могла доиграть, не могла успокоить дрожащие пальцы. То был приступ любви к молодому мужчине, собравшему воедино столько чудных звуков. И неважно, что автора давно не было на свете — тоскующий тающий вальс соединял времена и души. — «Ты здесь? здесь?! — испуганно прошептала девочка и сжалась от страха, ожидая ответа. — Что это? я с ума схожу?! Я умираю от любви к этой музыке, к влажному саду, к горькому запаху тополей…»

Дождь кончилсялся — за окном порозовело, притихло; редкие капли звонко плюхались в переполненный бочонок. — «Определенно я схожу с ума!.. и я уверена, что две души — моя и его — только что разговаривали меж собою. — С пугливой тревогой она вновь осмотрела углы, прислушалась. Теперь она знала то, о чем раньше лишь догадывалась. Душа не ведает пределов, не знает тлена, а музыка одно из связующих звеньев, чарующий посредник в интимном диалоге душ. Но почему так непоправимо и безнадежно мы разошлись во времени?..»

Теперь уж она непременно должна была знать все, что вышло из-под его руки, из-под его пера. Отыскав потрепанную книжку, она залпом прочла ее от корки до корки (и если раньше длинная пьеса воспринималась как скучнейшая школьная повинность, удостаиваясь лишь равнодушного пролистывания, то теперь вся до последнего слова наполнилась новым смыслом и особым значением).

И тут уж девочка влюбилась окончательно.

Все что так привлекало ее во взрослых мужчинах: тонкая ирония, разбег изощренного ума, расточительный блеск небрежных насмешливо-метких суждений — все это было, было здесь! было едва ли не в каждой строчке…

Бедный, бедный Чарльз — разве мог он тягаться с гением?..

— «Я-то как раз помню! Его звали Чарльз. И довольно гадко было с твоей стороны… и только глупая девчонка могла так беспардонно влезть в чужие отношения, зачем-то меж людьми все разрушить…» — начала, было, Юля — но младшая перебила, не дав ей договорить.

— «Ну да, ну да, Чарльз. Я и сама теперь вспомнила. Гадко или не гадко — сейчас ведь не о том речь. Может быть и гадко, — скосив глаза, торопливо согласилась она. — Ах, все это так не важно теперь… то есть, совсем не важно. Детские шалости с Чарльзом давно забыты. Теперь я выросла и точно так же как англичанина влюблю в себя наследника. И между прочим, — она вдруг озаренно ткнула себя пальцем в лоб, — я даже знаю, как это сделаю».

— «Как же, например?» — сестра в притворном удивлении расширила глаза.

— «Например, при помощи магнетического взгляда. Все возможно, дорогая Юля… особенно, если знать специальные приемы».

— «Во-первых, для того, чтобы кого-то в себя влюбить, нужно хотя бы изредка его видеть. И как у тебя получится? И какой еще взгляд — что за глупости! Вообще откуда ты нахваталась?» — Юля вновь оглядела себя в зеркале — и вздохнув, сняла приставшую к подолу белую нитку.

— «Смейся, смейся!.. только учти: чаще всего люди смеются над собственным невежеством. Между прочим, я специально читала сборник лекций одного профессора… Турн… Торн… — она подняла глаза вверх, но, так и не вспомнив, махнула рукой. — В общем, нерусская фамилия… английская, что ли. Да это и неважно! Вот тебе раз, — она засмеялась. — Что это со мной сегодня — чего ни хватишься, все английское! Подожди — дай-ка, дай сюда! — Выхватив из рук сестры нитку, она намотала ее на указательный палец: Аз, буки, веди… смотри-ка! какой-то белобрысый Владимир пристал к тебе — верно, влюбился!.. Или Вадим… или Виктор.

Она уселась в кресло; оглянувшись, с озабоченным выражением выудила из-за спины книгу, мельком взглянула на обложку.

— О! «Дневник графини Д**», — дивный кстати, роман! И смешной. Один из моих самых любимых… Так вот, тот профессор — ну, которого я забыла — он написал руководство, можно сказать, учебник. О магнетизме. О магнетических людях…

Невнимательно пролистав книгу, она весело взглянула на сестру. — Советую почитать, впечатляет. Я, например, ужасно увлеклась этой идеей — магнетизма. Даже выписала важные мысли в дневник».

— «Что еще за магнетизм, я не понимаю», — небрежно проговорила сестра, рассматривая обложку книги.

— «Ну, Господи, Юля!.. какая ты отсталая. Да ведь теперь все только о них и говорят — о магнетических людях! И все кроме тебя про них знают. Эти люди излучают особый ток — называется магнетизм. Понимаешь? А человек, который излучает магнетизм…»

— «Притягивает гвозди», — сестра засмеялась.

— «Вот только, пожалуйста, не надо ерничать! Не знаю, как тебе объяснить… магнетический человек это тот, кто всегда знает, чего он хочет от жизни. Он следует собственному плану, никто и ничто не может повлиять на него. Рано или поздно эти люди получают от жизни все. Все, — понимаешь? Не судьба управляет ими, а они управляют своей судьбой. Их не волнуют чужие мнения, не интересуют знаменитости — для них вообще не существует авторитетов. Зато сам магнетический человек всегда и всем интересен. Он как магнит притягивает к себе других, обычных людей. И легко ими управляет — можно сказать, манипулирует…»

— «Манипулировать другими — вот как прекрасно!.. теперь это относят к достоинствам?» — Сестра пожала плечом.

— «Подожди, ты даже не дослушала! А прекрасно в них то, что они возвышаются над всеми. Магнетизм чувствуется другими людьми как скрытая сила, а к сильным тянутся все. Магнетический человек с легкостью заставляет выполнять его волю. И представь — выполняют. И даже с радостью! Потому что приятно получить похвалу от магнетического человека. Эти люди страшно обаятельны, — их все обожают, ими все очарованы. Они не открываются никому — больше молчат, чем говорят. Тут важен принцип „все держи в себе“… — только так твоя батарея остается постоянно заряженной. Сила магнетизма как раз в этой внутренней батарее, — ее нельзя истощать болтовней, ненужной откровенностью. Потому что притягивает лишь загадка, лишь неизвестность. От того, что ему стало понятно, человек моментально отворачивается, отвращается. Магнетический человек как полный сосуд хранит все в себе, не проливая ни капли. Ты замечала, что скрытные люди манят уже самим секретом своей души? И я хочу стать такой же — загадочной, притягательной. И стану. Вообще, мне от природы дано очаровывать».

— «О чем же тогда беспокоиться? Просто сиди и жди, когда он очарованный сам упадет к тебе в руки».

Матильда в раздумье почесала бровь.

— «Пока что рано об этом говорить. Сейчас, например, я разболтала тебе все свои секреты: про то, что влюбилась, про магнетизм. Ну вот, — полностью разрядила свою батарею. Ты ведь чувствуешь, что ровно с этой минуты я стала тебе неинтересна? Потому что во мне нет тайны».

Сестра расхохоталась.

— — «Но ведь ты так долго крепилась. По-моему ты забиваешь себе голову ерундой».

— «Ах, Юля, у тебя все ерунда. Между прочим, я постоянно упражняюсь. Тренирую волю, выдержку…»

— «О, да. Это сейчас чувствуется! Ты так скрытна…».

— «Ну, Го-осподи — ну ведь признала я уже свою ошибку! — младшая, сведя брови, нервно задрожала ногой. — Не стоило рассказывать тебе про наследника. Я не выдержала. Я не вижу выхода, мне тяжело, — уныло вздохнув, она поцарапала ногтем поручень кресла. — И все равно я уверена в своем магнетизме. Уверена — и все тут! Захочу — и он будет мой!» — она засмеялась и галопом проскакала к окну.

— «Сумасшедшая. Прыгаешь, точно вчера пять лет исполнилось. Душа моя, так захоти! Какой-то магнетизм, батареи какие-то… — сестра ладонью разгладила юбку на колене. — И как ты поймешь, что вполне уже сделалась магнетической личностью? Есть какие-то видимые признаки?»

— «Юля, ну сама-то подумай! — младшая потрясла ладонью перед лицом, — разве возможна видимость в таких тонких и необъяснимых вещах? Здесь все на уровне интуиции. И я же говорю — во-первых, магнетический взгляд!..»

— «Что-то я за тобой не замечала… — Юля насмешливо скрестила на груди руки, — взгляни, сделай милость. Я, может быть, тоже хочу обольщать наверняка».

Младшая вздохнула и передразнила жест сестры.

— «Хочешь узнать про магнетический взгляд?

— «Заинтриговала, так теперь уж выкладывай». — Юля уселась в кресло.

— «Хорошо, изволь. Допустим, что-о…» — пристально глядя на сестру, растягивая гласные, начала младшая.

— «Да, допустим», — усмехаясь, качая ногой, подтвердила Юля.

— «Допустим, что ты хочешь заинтересовать собою некого господина. Пожалуйста — легко и просто! Тут ты как раз и включаешь магнетический взгляд. Во-первых, ты мысленно ставишь точку между его бровей, — ну, на переносице твоего объекта. Понимаешь — тво-его объек-та».

— «Ах, вон оно что… точку! И как же?»

— «Воображаемую. И ничего смешного.

Матильда встала перед сестрой.

— Для начала сосредоточься. И запомни: во время разговора ты должна внимательно и спокойно — вот это уж особенно важно: спо-кой-но — на эту точку смотреть, смотреть…» — она таинственно понизила голос и немигающим надменным взглядом уставилась на лоб сестры. Та, морща губы, едва сдерживалась от смеха.

— «И что?»

— «И все!»

— «Что все?»

— «Ну, все! Он твой! И заметь — всего лишь при помощи взгляда! А ведь есть много других способов!»

— «Каких? каких же способов?» — со смехом вновь переспрашивала Юля. Матильда махнула рукой.

— «Даже не проси — все равно больше ничего не скажу. Ни единого слова.

Во-первых, тебе не нужно. Ты слишком красивая — в тебя и так, без всякого магнетизма все влюбляются. И во-вторых, что тебе ни скажи, ты только смеешься. Ну хорошо, — если хочешь знать, бывает еще магнетическое рукопожатие. Не так как было принято раньше — некоторые и сейчас еще так знакомятся… — когда барышня как бы нехотя подает безвольные вялые пальцы. (Изобразив жеманную гримасу, она отвернула лицо в сторону и протянула повисшую кисть). — Вот это как раз и есть настоящее мещанство. Теперь такие манеры считаются ужасно старомодными и глупыми. Смотри как нужно: ты быстро и крепко пожимаешь ему руку… — так, знаешь, тепло, энергически. (Она сжала маленькую кисть сестры и глядя ей прямо в глаза, довольно крепко встряхнула). — И потом, отнимая пальцы, ты должна обязательно скользнуть по его ладони… Вот так. — Не отводя взгляда, она многозначительно задержала прохладную кисть сестры в своей. — От этого как раз и получается мгновенное чарующее воздействие!»

— «Так уж и чарующее!.. Я, например, ничего чаруюшего не заметила — просто щекотно. Ну и как? Испробовала ли ты это свое чарующее воздействие на… сама знаешь на ком?» — Юля усмехнулась.

Матильда уставилась на сестру.

— «Ах нет, нет, что ты! — поняв, кого та имела в виду, она покраснела. — Мне и в голову-то не пришло… я тогда как во сне была — плохо помню, что делала, что говорила. Какой уж там магнетизм! Нет, не испробовала, — повторила она, качая головой и с унылым видом рассматривая бодрый раскидистый фикус. — И с чего ты взяла, что я собираюсь за него замуж? Я-то как раз понимаю, что об этом и речи быть не может. Я всегда помню, — она вздохнула и неуверенно кашлянув, пожала плечами, — что он будущий император. Я так просто!»

Сестра подняла брови.

— «Как это «просто?»

— «Ну так, просто! Просто влюбилась и все! Может быть, вообще ничего не получится. А может быть получится, как я задумала».

— «Что же ты могла задумать?» — Cестра вздохнула и встала с кресла.

— «Пока не скажу, потому что тайна. Сама ведь упрекаешь меня в болтливости. А насчет твоего замечания… ну, чтоб его видеть, — это ты в самую точку попала. Именно в том, Юлечка и состоит моя к тебе просьба. Ты ведь знаешь, что папа не пускает меня одну гулять — едва ли не следит за мной. Все боится, что убегу на свидание с Колей Рахмановым. Очень он мне нужен, как же! Мне теперь совсем другой Николай интересен… — Она оглянулась на дверь. — Пожалуйста, Юля! Прошу тебя, давай пройдемся немно-ожко… ну, там, где мы можем случайно его встретить! Не могу же я идти одна. Понимаешь, есть такие места в городе… — приблизившись к сестре, она взяла ее за рукав и глядя в упор, гипнотизировала горящим взглядом. — Юля, единственный раз я тебя умоляю! Мне так это важно… просто необходимо».

— «Что важно? Повстречаться с наследником, что ли?»

— «Ну, да, ну да! А то, получается, знаешь… с глаз долой из сердца вон. Я прямо с ума схожу, как хочу его видеть! Но мне нужно, чтобы он также этого хотел. Чтобы не забыл меня, — чтобы всегда отличал среди других».

Юля усмехнулась.

— «Запоминают того кто нравится. Если бы ты ему понравилась, он сам бы тебя нашел. Хотя это невозможно, потому что…»

— «Запоминают того, кто удивляет, — перебила младшая. — И поверь, я его удивлю».

— «А-а, — сестра тонко улыбнулась, — и чем же ты собираешься удивить… страшно сказать, царского сына?»

Матильда потупилась, вздохнула и без тени улыбки, словно не замечая насмешливых глаз сестры, решительно и твердо проговорила: «Я удивлю его своей безумной любовью».

Юля безнадежно махнула рукой.

— «Главное слово здесь — безумной. Даже если ты ему понравишься и он пожелает обратить на тебя внимание (в чем я сомневаюсь) — даже тогда его императорскому высочеству не позволят увлечься танцовщицей из кордебалета. Все что делает наследник престола сто раз обсуждается его родителями. А его родители… — она замолчала, не найдясь, что сказать, — да пойми же ты, наконец, — он не может совершать самостоятельных поступков. На которую ему укажут, ту он и станет любить».

— «Я не всегда буду танцовщицей кордебалета. С моими успехами я совсем скоро стану балериной… а потом и прима-балериной. А если он полюбит меня, то уговорит родителей дать согласие… ну, чтобы мы встречались. И настоит на своем. Их величества ведь не враги собственному сыну!»

По-детски гримасничая, Матильда смотрела в зеркало. Сестра усмехнулась.

— «Поди уж который день уговаривает. Ночей не спит его императорское высочество, никак не забыть ему Мальку Кшесинскую».

— «Ладно, может быть ты и права… вряд ли он обо мне думает. — Матильда с улыбкой прошлась по комнате, оборачиваясь на свое отражение в зеркале, — но все равно, Юля… ты должна мне помочь!»

— «Вовсе даже не собираюсь. Ни помогать, ни потакать твоим безумствам не стану принципиально. И никуда я с тобой не пойду, — не хватало еще выслеживать на улицах царского сына», — сестра решительно отстранилась.

— «Юля, Юлечка — ну пожалуйста, умоляю!»

— «Нет! Никогда и ни за что — даже не проси! И не надейся! И не выдумывай себе несбыточных любовей! Это химия, это обморок, это весна, Малька! — глаза сестры отливали стальным блеском, указательный палец неколебимо был поднят вверх. — И не чуди! И приди, наконец, в себя, душа моя!»

Примечания

10

нет (англ.)

11

красавица (англ.)