Легенда об Эльфийской Погибели

Александра Рау, 2023

Трон Греи пустует, свадьба Ариадны и Ханта скоро свяжет их судьбы, а Минерва объявляет о нападении на другую страну, намереваясь пройти через заселенные эльфами горы. Но что, если у нее есть другой, тайный мотив, который она прикрывает жаждой наживы? Териат всеми силами борется за то, чтобы родные ему земли не пострадали от рук честолюбивой принцессы, и проходит через многое, чтобы защитить своих близких. Он пошел по лисьим следам, и беда уже явилась за ним – а это значит, что пришла пора удачи. Или нет?

Глава 1

После объявления, прозвучавшего с башни Заката, над замком нависло черное облако скорби. Знать заперлась в своих комнатах, оплакивая почившего короля. Впрочем, как говорили слуги — а Лэсси непременно делилась со мной каждым слухом, что казался ей хоть сколько-нибудь интересным, — придворные боялись за собственную жизнь. И свободу. Ведь даже если их непричастность к гибели правителя была очевидна, а сами они провели ночь в запретных объятиях где-нибудь на окраине Греи, горе королевской семьи могло утянуть их в свою пучину.

Людей, чьи сердца кровоточили от свежей раны, никто не винил. Осуждали и обсуждали — бесспорно, — но в мире людей, где смерть впервые касается души очень рано, а затем терзает ее непростительно часто вплоть до старости, в этом не было ничего необычного. Эльфы понимали смерть несколько… иначе. Мы встречались с ней редко, готовились к ней долго и размеренно, а провожали со слезами и почестями. Люди прощались с родной душой навсегда — мы начинали ждать, когда встретимся с ней вновь.

Расположившись в покоях капитана Фалхолта, куда периодически захаживали и прочие гости, решившиеся выбраться из своих нор, мы сидели, уставившись на пламя свечей. Ариадна нервно прикусывала нижнюю губу, то и дело тяжело вздыхая, а когда разодрала ее до крови — потянула руку ко рту.

— Помнишь, как в детстве я отучал тебя грызть ногти? — спросил Кидо, перехватывая ее пальцы.

Ариадна скривилась и содрогнулась всем телом, пряча руки за спину. Капитан хмыкнул, словно знал, что напоминание о тех временах сработает безотказно, и я с грустью подумал, что мало знал об их совместном прошлом. Бэтиель говорила, что каждая девочка мечтала о старшем брате: таком, что защищал бы ее, вытаскивал из передряг и влюблял в себя всех ее подруг — дело было в детстве, и последний пункт Бэт выделила как особенно важный. Полагаю, для Ариадны это было не мечтой, а реальностью; я не верил, что на свете существовал человек, которому Кидо не сумел бы понравиться.

Не выдержав выжидающего взгляда брата, Ариадна поднялась с места и начала медленно расхаживать по комнате.

— Я понимаю, что это она. Знаю, что это она. Но все же… — лисица замялась, подбирая слова. — Богиня, мы же выросли вместе! Он воспитывал нас, когда-то даже в лоб целовал на ночь. Да, скажем честно, всего пару раз, но… он был нам отцом. Как она… могла это сделать?

— Думаешь, если на кону власть, ее может остановить такая мелочь, как кровные узы?

Грусть Ариадны каждые десять минут сменял гнев — а затем они вновь менялись местами. Иначе она не могла справиться с бурей эмоций, не выпадая из реальности, — то сетовала на злой рок, то поражалась бесчестности старшей сестры, непременно приправляя реплики проклятиями. Так или иначе, она справлялась — своим, особенным способом. В отличие от капитана.

Король совсем недавно стал ему настоящим отцом, отчего потеря ощущалась ярче, а дыра в душе казалась глубже. Глядя на дрожащие губы и покрасневшие глаза Кидо, я терялся. Будь на его месте Индис, я бы потрепал его по голове, крепко обнял, рассказал бы похабную шутку или прочел нудную лекцию о том, как важно жить дальше — иначе говоря, сделал бы все, что он любит и ненавидит, лишь бы привести его в чувство. Позволить подобное по отношению к капитану я не мог; мы, очевидно, сблизились, но он все еще был главой королевской стражи, а я — странником, заглянувшим в Грею лишь потому, что там намечался праздник. Точнее, не был им, но все же.

Я поднялся со стула, на котором в молчании провел последние полчаса, и сделал два неуверенных шага к двери.

— Думаю, мне лучше уйти.

— Останься, — хором ответили брат и сестра.

Изумленный неожиданной уверенностью в их голосах, я застыл на месте; они удивились не меньше.

— Ты доверяешь ему? — обратилась к капитану Ариадна. — Я тут столько наговорила, теперь стыдно даже, что не обсудила с тобой, когда лучше держать рот на замке. Добавила проблем. Конечно, нам же их не хватает! Богиня, да почему же я не затыкаюсь?…

— Да, — коротко ответил Кидо. — Доверяю.

Тишина.

— Не спросишь меня о том же?

— В этом нет нужды, — пожал плечами капитан, глядя в пол. — Ты любишь его, значит, вопрос о доверии не стоит.

Ариадна гулко сглотнула, и глаза ее расширились. Я вновь обратил внимание на их сходство; они оба взяли лучшее от отца. Выразительные глаза, темные волны волос. Я ведь заметил это еще в первую встречу; возможно, поэтому, совсем не зная, чего ожидать, с такой теплотой отнесся к капитану — разглядел в нем любимые черты. Однако их сходство с лисицей было не только внешним.

Ариадна бросила на меня взволнованный взгляд, будто умоляя придумать отговорку, возразить, прикрыться своей легендой. Я хотел отыскать слова, но все они казались глупыми и бессмысленными — ничто из того, что я мог произнести, не заставило бы капитана отказаться от своих слов. Он не предполагал. Утверждал — хотя мы с Ариадной никогда друг другу подобного не говорили. По крайней мере вслух.

— Мне не нужно знать деталей, — по-доброму усмехнулся Кидо. — Того, что я знаю, достаточно. Расскажете как-нибудь потом, когда у нас будет время обсудить это в таверне за пинтой эля.

Ариадна стремительно приблизилась к брату и упала в его объятия; он чуть вытянул шею, чтобы устроить подбородок на ее макушке. Мозолистая рука медленно поглаживала спадающие по спине младшей принцессы волосы, будто бы успокаивая ее, но Ариадна не проронила ни слезы — лишь сбивчиво дышала. Кидо отодвинул сестру от себя и взглянул ей в глаза.

— Выходит, ты уверена, что это дело рук Минервы?

Ариадна кивнула.

— Жаль, что мой ответ таков же.

— Расследование поручено тебе? — обратился я к капитану, пока тот раздвигал кипы бумаг и усаживался на стол, который по какой-то причине всегда предпочитал стульям.

— Да. Ею лично.

— Любопытно, как далеко Минерва позволит ему продвинуться.

Чуть позже мы поняли, каков был ответ, — ни на шаг. Она заваливала капитана различного рода поручениями, не имеющими никакого отношения к смерти короля, будто пытаясь отослать его подальше от зала совета и всех его членов. Никто, кроме нас, не смел и думать, что старшая принцесса имела отношение к смерти собственного отца. Кроме нас троих и королевы Ровены.

Она несколько дней не покидала тело короля. «Разбита и уничтожена» — так Ариадна описывала ее состояние. Любовь к Эвеарду не была частью образа или игрой, призванной скрыть брак по расчету, — она была чистой и самозабвенной. Подозревать падчерицу ей казалось постыдным: она растила ее как собственную дочь, хоть принцесса и не принимала ту заботу, что Ровена могла и хотела ей дать. Постыдным, и все же в ее сердце с каждым днем крепла уверенность, что Минерва замешана в преждевременной кончине ее горячо любимого мужа.

Ровена писала письма отцу, что многие десятилетия не покидал пост правителя Драрента, в надежде на его реакцию. Я не совсем понимал, какой именно помощи она ждала — с расследованием, с поддержанием порядка в Грее, с ее личными вопросами, — но многочисленные гонцы так и не принесли ни единого ответа. Вероятно, потому, что она желала получить его немедленно и забывала, сколько времени требуется на дорогу до Драрента и обратно. Бессердечно было упрекать ее в этой ошибке; захлестнутая горем, как волной взбушевавшегося Сапфирового океана, она едва ли могла трезво оценивать хоть что-то.

Ариадна пыталась добиться от сестры и короля Дамиана переноса свадьбы, чтобы траур по ее отцу прошел как полагалось, но единогласным решением они отказались идти на такие траты. Праздник откладывать было нельзя, ведь гости, чьи многочисленные рты приходилось кормить, давно были расселены по комнатам, а корабли и повозки подготовлены к их отбытию в ближайшие дни после торжества. Королевство держалось лишь на мысли о предстоящем браке — как эмоционально, не позволяя себе проваливаться в бездну скорби, так и финансово, подпитываясь золотом островного короля, — и все же отдельные лица, мелькающие в коридорах, полнились тоской по ушедшему правителю.

— Хант совсем не появляется, — сказала лисица негромко, оглядывая тренировочный зал. Мечи гвардейцев сталкивались, наполняя воздух симфонией металла.

— Я пару раз видел его с отцом, — задумчиво протянул я, прежде считавший, что честь как можно реже видеть его лицо выпала лишь мне. — И прочими островитянами.

— Мне же лучше.

— Он не приходит даже к тебе?

— К счастью.

— Надеюсь, что к счастью, — насторожился я. — Это странно.

— Ты тоже странный, — ухмыльнулась она, нападая. Я легко ушел от предсказуемой атаки. — Хочешь видеть его в моих покоях почаще?

Кидо присвистнул. Последние несколько минут он пристально наблюдал за нашим боем. Я бросил на капитана многозначительный взгляд, но тот не смутился:

— Не могу назвать себя его поклонником.

Уловив момент для атаки, я еле сдержался, чтобы не прижать принцессу спиной к песку. Остановившись вместо этого в миллиметре от ее лица, я опустил меч и показательно поклонился, выражая благодарность за честь тренироваться с ее высочеством. Ариадна разочарованно фыркнула и, бросив тренировочный меч прямо в руки капитана, двинулась к выходу из зала. Кидо расхохотался. Я ощутил себя дома: будто я вновь дитя, окруженное друзьями — Индисом и Бэтиель, — и беззаботно дурачусь, распахнув двери своей души.

На мгновение я позабыл обо всех бедах.

Некоторые ночи я стал снова посвящать сну — уставал сильнее прежнего. Сон был, скорее, ритуалом для отдыха разума, нежели способом восполнить силы, но за пару часов до рассвета я все же оказывался в кровати.

Загадочный голос, впервые коснувшийся моего слуха на поляне у Дворца Жизни, стал в моей голове частым гостем. «Аарон, — звал он без конца. — Аарон». Я вспоминал, что Маэрэльд рассказывала мне об Аароне: древнеэльфийский король, чья страшная смерть от, вероятно, людских рук по-прежнему вселяла страх в сердца моего народа. Пытался представить, как именно люди могли настолько очернить образ светлого короля, что его имя навсегда покинуло наши края, но так и не придумал подходящего варианта.

Вернулась в мои сны и Минерва, но не как прежде — лишь мимолетной вспышкой на заднем плане. Ее власть, очевидно, набирала силу: как среди знати, так и внутри нее самой — я почти ощущал вибрирующий вокруг Минервы воздух, наполненный неведомой мне энергией, — но я перестал быть для нее целью. Эту забаву она оставила — если не насовсем, то лишь до момента, пока скука вновь не поглотит ее и ей не захочется отобрать у сестры то, чего за все годы так и не появилось у нее.

Писк, едва не сделавший меня добычей голодного кабана, тоже вернулся. Иногда он звучал беспорядочно, но порой его перезвоны обретали форму знакомого имени. «Аарон». Азаани говорила, что это переводится как «хранитель порядка». С момента появления в замке и до смерти короля я слышал его лишь однажды — в саду, когда встретил Минерву в одном ночном платье, — но теперь оно преследовало меня каждую ночь. Хранитель бы сейчас не помешал: порядок в Грее, безусловно, был нарушен.

Капитан Фалхолт искренне пытался это исправить: выполнял бесконечные поручения старшей принцессы, остатки времени тратя на расследование убийства короля, отчего порой забывал о сне и еде. Мы с Ариадной пытались отыскать его, чтобы узнать, как идут дела, но шли дни, и поймать Кидо становилось лишь сложнее: он не появлялся ни на приемах, ни на советах, ни на обедах и ужинах. В какой-то момент мне показалось, будто он и вовсе исчез из замка — по своей воле или воле новой правительницы, — но тем же вечером я нашел его задумчиво стоящим у камина.

— Кого-то ждешь? — спросил я, облокотившись на каминную полку так, чтобы видеть лицо капитана.

— Того, кто придет.

— Если ты о Лэндоне, то я видел его совсем недавно. — Я задумался, вспоминая обстоятельства нашей встречи: мы обменялись мимолетными приветствиями, когда я возвращался из конюшни. — Кажется, я видел, как он направлялся к оружейнику.

— Забудь. — Кидо не глядя похлопал меня по плечу. — Боюсь, с Хюн Ки нас отныне мало что связывает.

Я невольно нахмурился.

— Мы верны разным наследницам престола.

Кидо поднял на меня усталые глаза, испещренные тонкими красными молниями. От разглядывания документов в темноте и тяжелых раздумий на лбу капитана проступили морщины — на молодой загорелой коже они смотрелись нелепо, но добавляли пресловутой солидности. И делали его больше похожим на того, кто занимает столь серьезный пост.

— Как давно ты спал?

— Не знаю, — пожал плечами он. — Сегодня чуть не уснул в темнице, пока допрашивал подозреваемого.

— Подозреваемого?

Кидо огляделся и молча указал рукой на дверь в свои покои. Войдя, он сразу же направился к постели; пыль с покрывала взмыла в воздух, приветствуя почти забытого хозяина.

— Магистр Рагна и советник, оказывается, тоже не сидели без дела, — зевнул он. — Мы получили наводку на старика с кухни. Все там твердят, что видели, как он чем-то капнул на тарелку короля и затем сбежал.

— Они уверены, что это был яд?

— Они уверены во всем, что их заставят сказать под страхом смерти или тяжестью монет.

Я упал в кресло. Дыхание капитана становилось размеренным и ровным, а слова превращались в неясное бормотание; сон цепкими лапами хватал его, пытаясь утащить в свое царство. Я открыл рот, чтобы спросить, как мне найти пленника, но тут же услышал сопение Кидо. Позвав служанку, чтобы та раздела капитана — сон в доспехах вряд ли принесет ему долгожданный отдых, — я отправился искать пленника самостоятельно.

Разумеется, он находился в темнице, что, как паучья сеть, простиралась по подземельям замка. Но где именно? Я не бывал в тюрьмах прежде. Пустят ли меня туда, если я прикроюсь праздным интересом и ненавистью к завистливому старику, погубившему великого короля?

Вход никто не охранял. Пахло сыростью и ее близкой подругой — плесенью, — что так хорошо уживались вместе. Из открывшейся двери потянуло холодом, и я невольно поежился. Пройдя три поворота, я наконец набрел на первый освещенный участок; тело будто само поспешило к факелам, уже успев истосковаться по теплу.

— Господин, — прогремел голос дремлющего на хлипком стуле стражника. Он вскочил, устремив пику в потолок и оглушительно звякнув доспехами. — По какому делу?

— Я слышал, вы схватили отравителя короля, — заискивающе прошептал я. — Разрешите взглянуть?

— С какой целью?

Проклятые вопросы.

— Как благодарный гость короны, — слегка поклонился я, — я бы хотел взглянуть в глаза того, кто лишил Грею справедливейшего из правителей, и убедиться, что его грязные руки не доберутся боле ни до одного честного человека. Разве такие люди не заслуживают общественного порицания?

— Еще какого! — захохотал стражник, слегка покраснев. Мои речи порой и меня вгоняли в краску; правда, по другим причинам. — Вас проводить?

— Полагаю, справлюсь сам.

— В конце коридора, — указал он на проход к длинной череде железных клеток. — В самом конце, чтобы, даже если захочет сбежать, по пути переломал ноги.

Я учтиво кивнул и снял со стены один из факелов; по замерзшей руке прокатилась волна приятного тепла. Земля была ухабистой, с торчащими из нее корягами и камнями; без толстой подошвы и должного внимания бежать по ней действительно опасно. Коридор был узким, так, чтобы, стоя в середине, стражник без усилий мог дотянуться до камер как по правую, так и по левую сторону. Все клетки до единой были заняты, некоторые — заполнены сверх меры.

Живя рядом с Греей и в самом ее сердце, я нечасто слышал о разбойниках, ворах и хулиганах, но сейчас на меня умоляюще смотрели десятки лиц, тянущихся к теплому свету огня. Кто-то из них давно ждал приговора: кожа поражена проказой, от одежды остались жалкие лохмотья, просвечивали кости, демонстрируя последствия постоянного голода и жажды. Кто-то еще не освоился и под неодобрительные взгляды старожилов пытался запугать абсолютно безразличных стражников своими связями во дворце. Надзирателей было недостаточно, чтобы обращать внимание на беспорядки, устраиваемые заключенными, и потому они попросту закрывали на все глаза, занятые разговорами друг с другом, игрой в кости или дневным сном.

У камеры убийцы короля было пусто; даже к такому важному заключенному не проявляли никакого интереса. Впрочем, его незачем было охранять. Произнеся слово «старик», капитан ни капли не преувеличил; казалось, пленник еле находил силы, чтобы передвигаться, а если и совершал движение, то сопровождал его громким кряхтением.

— И чем же ты занимался на кухне? — вырвалось у меня.

— Тестом, — ответил он, ничуть не удивившись. — Пек пироги для всех детей Эдды и Эдвульфа!

Он произнес это с гордостью, будто был единственным, кто остался в замке с тех пор. Имена родителей короля Эвеарда впервые коснулись моих ушей, хоть я и видел многочисленные упоминания их персон в родословных книгах Греи. Эдвульф и его жена Эдда не были знамениты ни боевыми походами, ни выдающимися успехами в развитии города или торговли; они слыли добрыми, но несчастными людьми. У них было двенадцать детей, и почти все умерли в возрасте до трех лет от страшных болезней, которые либо были с ними с рождения, либо возникли вскоре после него. До отрочества дожили лишь трое: Эвеард, его старший брат Адриан и младшая сестра Агнесс. Традиция потомков Уинфреда давать детям имена на букву «э» началась именно с него, но, по какой-то причине, не считая будущего короля Греи, все дети Эдды и Эдвульфа явились живой демонстрацией их протеста. Суеверная толпа была уверена, что своим неуважением к традициям королевская чета разгневала богов, и потому те забрали их детей себе, однако причина, вероятнее всего, заключалась в родственной связи супругов.

Влюбленные были кузенами. Их не поженили бы, если бы не округлившийся живот юной Эдды, на коленях молившей прощения у отца. Они приняли гнев богов с достоинством и были счастливы хотя бы потому, что их первенец Адриан рос здоровым и смышленым, а Эвеард — достойной ему сменой. После смерти короля Эдвульфа Адриан отказался от престола, предпочтя славе правителя славу воинскую, и Эвеард взошел на престол. Таинственная любовь и рождение Минервы не сыграли на руку молодому королю, заметно испортив его облик в глазах народа; скрытный король — это неизвестность, а неизвестность — это страх. Через месяц совет уже представил Эвеарда новой невесте — Ровене из династии Кастелло, что приходилась троюродной племянницей его матери, — и так еще один король Греи женился на своей кузине. К счастью, их гнев богов не коснулся.

Агнесса стала жрицей, отказавшись от благ происхождения, и место, где она обрела покой, никому не известно. Адриан погиб в бою за месяц до рождения младшей дочери Эвеарда; в его честь, хоть и с некоторыми изменениями в порядке букв, ее и назвали.

— Я ничего не подмешивал королю, — всхлипывал заключенный, забившись в дальний угол камеры. — Я бы… Я бы никогда…

— Но вы признались.

— Вы бы тоже признались.

На мгновение я представил, что свалилось на бедного старика: куча стражи, мечи, пики, злые взгляды, кандалы, крики. Правда беспомощного слуги весила не больше гусиного пера против железного слова Минервы.

— Мне и так осталось недолго, — вздохнул он. — Боги знают, кто лжет, а кто честен.

— И примут, оценив по делам, а не словам.

Старик взглянул на меня устало, но с легкой улыбкой; он понимал, что так не говорят с тем, в чью вину беспрекословно верят. Я должен был плевать в него и осыпать проклятиями, желая самых страшных мук до смерти и после нее, но мне незачем играть, если никто не смотрит. Казалось, он со своей участью смирился; осталось смириться и нам.

Утром капитан Фалхолт силой вытащил меня из постели, ничего не объяснив; впрочем, в этом не было нужды. Я прекрасно понимал, что за событие привело на городскую площадь толпу заспанных горожан, поднявшихся с первыми лучами солнца.

— Сохраняя верность короне, я объявляю смертный приговор человеку, посмевшему считать себя главнее богов и вершить судьбы, — то и дело переходя на хрип, вещал капитан. Ложь вставала ему поперек горла. — От имени королевства мы наказываем его тело, чтобы душу его могли наказать боги.

Капитан сделал два шага назад; толпа, привычная к казням, поступила так же. Старика вывели на помост и заставили опуститься на колени. Его голова лежала на плахе, но он не пытался вырваться. Ему не дали права сказать последние слова — хотя я уверен, что он и не нашел бы подходящих, — и исполинский топор стальным поцелуем скользнул по его хрупкой шее. Капля крови долетела и до меня, обосновавшись в сантиметре над бровью.

Толпа ликовала: «Грея вновь заживет спокойно и счастливо, — думали люди, — ведь преступник найден, а это значит, что чести и жизни короны больше ничего не грозит». Толпа верила, что павшая на Грею тень уйдет, и поднимающееся из-за горизонта солнце — прямое тому доказательство. Однако каждая тень обязана своим рождением свету, и пока мир освещает хоть один солнечный луч — жива и его темная, всепоглощающая сестрица.

Поручения Минервы перестали донимать Кидо в ту же секунду, когда древо помоста окрасилось кровью. Оставшись без работы, что занимала весь его разум в последние дни, капитан бесцельно слонялся по замку, пока не встретил такого же задушенного сомнениями меня. Единогласным решением было утопить мысли в жидком золоте медового эля.

— Я никогда не хотел быть принцем, — произнес он подавленно, вспоминая разговор, произошедший во время нашего прошлого визита в таверну. — И теперь мне кажется, что у меня нет права скорбеть по отцу.

— Право на скорбь есть у каждого. Взгляни, — я кивнул на полупустые столы за его спиной. — Таверны пустуют, бочки с элем пылятся. Народ скорбит. Почему нельзя тебе?

— Потому что я обрек того старика на смерть, но отец так и не отомщен.

— Ты не мог спасти его.

Я четко произносил каждую букву, будто заставляя поверить в сказанное и себя. Что мы имели против воли Минервы? И все же гадкий, гнилой привкус вины на языке отравлял мои слова.

— Однако, оставшись на своем посту, можешь попытаться спасти остальных.

— Звучит, конечно, здорово, — хмыкнул он. — Но один я не справлюсь.

Я поднял пинту и вытянул руку вперед. Мы стукнулись кружками, обмениваясь каплями эля, как делали воины в знак дружбы и верности — чтобы доказать отсутствие яда в напитке, — и сделали несколько шумных глотков. Пинты шли одна за другой, согревая тело изнутри и расслабляя мышцы. Чем больше ночь укрывала Грею, тем быстрее заполнялся зал; горожане заходили угрюмые, измученные, но спустя несколько глотков на их лицах возникали улыбки, а смех наполнял воздух над их столами. Жизнь возвращалась в привычное русло, как и должно, но мы знали: мир двигался к хаосу.

Разум, как и тело, расслабился: взгляд стал менее внимательным, движения замедлились, слух притупился. Голос стал громче, шутки — глупее. К нашему скромному застолью постепенно присоединялись знакомые лица: подопечные капитана — Аштон, Брук и даже юный Марли — старательно разряжали обстановку, смеша начальника свежими байками. Оглядывая гуляющих стражников и торговцев, я не заметил, как руки Скайлы упали на мои плечи и принялись усердно их разминать.

— Господин, вы так изменились с нашей прошлой встречи!

— Разве?

— Да, — наклонилась официантка к моему уху. — Ваши плечи набрали силу, а руки будто выкованы из стали…

— Скайла, — протянул капитан. — Вот ты как, значит? А как же я?

— Меня хватит на двоих.

— На сегодня ты свободна, — сказал Кидо, бросая ей монету. — Мы не в настроении для утех.

Я снял с себя мозолистые женские руки. Служанка ничуть не расстроилась; как и всегда, когда дело касалось щедрого капитана, она получала деньги, превышающие стоимость ее работы. Кидо уставился на меня пустыми глазами; сегодня он был не в силах врать своим друзьям — это давалось ему тяжелее всего.

— Я не хочу возвращаться, — прошептал он, наклоняясь ко мне. — Но если выпью еще хоть глоток, то мой внутренний мир станет достоянием общественности.

Капитан пошатнулся, и я тут же подхватил его, поднимая на ноги; гвардейцы понимающе кивнули, пожелав быстрой дороги и легкого пробуждения. К счастью, Кидо мог идти самостоятельно; я служил лишь опорой на случай, если ветер подует слишком сильно или камень внезапно и подло попадет под сапог. Фалхолт пытался говорить со мной, но все его речи были абстрактными рассуждениями — о природе любви, о звездном небе, о воле богов, — и совсем не требовали моего ответа. Он говорил обо всем, обходя темы смерти отца и разлада с Лэндоном; точнее, обходил, пока не придумал, как можно говорить о последнем так, чтобы проходящие мимо горожане не связали его слова с советником.

— Хюн Ки такой закрытый, потому что боится, — вдруг выпалил он. — Не потому что злой или бессердечный.

— Разумеется. Иначе он не стал бы тебе другом.

— Конечно, он хочет таким казаться. Идеальная защита! Получше всякой брони. Но, хоть он и не говорит об этом с каждым встречным, он очень ценит свое наследие, а местные могут этого не принять. Ты, например, знал, что на Востоке сын должен лично точить меч отца до самой его смерти? Так он благодарит его за заботу в детстве. А когда отец умирает, он обязан забрать меч себе, но ни в коем случае не брать его в битву — его вешают на стену, чтобы поклоняться памяти предка.

— Они почитают только отцов?

— Матери у них воительницами не бывают. Их берегут, словно цветы, и все женские имена у них так или иначе связаны с цветами, представляешь? — эль сделал мимику Кидо еще более яркой, и его брови почти дотянулись до линии волос — так его впечатлял сей факт. — Поэтому рядом с мечом всегда красуется засушенный цветок. Или его изображение. В покоях Хюн Ки вот висит картина с глицинией…

— Никогда не видел такого цветка.

— Я тоже. Но картина красивая.

Капитан тяжело вздохнул и расслабился, отчего моя ноша стала чуть тяжелее. Я толкнул его плечом, и глаза его раскрылись до смешного широко — так, что от встречного ветерка в них мгновенно появились слезы.

— Не спать! — подбодрил я. — Может, я не такой загадочный, как Хюн Ки, и об интересных традициях рассказать не могу, но утром, уж пожалуйста, вспомни, кто дотащил тебя до кровати.

Капитан слабо ткнул меня в плечо, и мы разразились громким смехом. Я намеренно вел его медленно, самыми извилистыми тропами, умоляя прохладный ночной воздух отрезвить меня; к середине ночи мы добрались до замка, а Кидо частично вернул себе контроль над телом. Мой разум был чист, но полон желаний и стремлений, противиться которым не хотел и не мог.

Проводив капитана до двери, я умышленно ошибся этажом и намерился свернуть направо, надеясь увидеть знакомых стражников спящими, но вместо этого тут же припал спиной к стене. Стражи были заняты совсем иным: уговариванием другого нетрезвого гостя принцессы не мешать ее чуткому сну. Они были непоколебимы; статус принца никак не влиял на верность стражников лисице, и они стойко терпели все выпады нерадивого жениха.

— Я имею право видеть ее в любое время дня и ночи! — упорствовал Хант, безуспешно пытаясь раздвинуть перекрещенные перед ним пики.

— Принцесса потеряла отца, — раздался низкий голос из-под шлема. — Позвольте ей отдохнуть.

— Она должна уважать волю отца, а отец обещал ее мне!

Раздавшийся за спиной стражей шум заставил всех замереть и мгновенно замолчать. Дверь распахнулась, и из-за нее показалось заспанное лицо, обрамленное растрепанными кудрями. Я, вновь подглядывающий за их встречей, юркнул за угол, чтобы Ариадна меня не заметила, но не смог побороть любопытство и вскоре вернулся к прежнему положению.

— Дорогая! — Хант упал на колени, мгновенно изменив тон. — Милая, как ты красива в лунном свете!

— Ты жалок, — прошипела Ариадна.

— Я лишь хотел увидеть тебя! Я так скучал!

Его восклицания резали слух; голос становился тонким, дребезжащим. Он виделся мне ребенком, у которого злой взрослый отобрал игрушку. Одну из многих, и все же — самую желанную.

— Охотно верю.

— Я войду?

Ариадна открыла дверь шире, чтобы принц мог протиснуться вглубь комнаты. Когда стражник потянулся к двери, чтобы оставить обрученных наедине, принцесса коснулась его руки, останавливая.

— Не стоит, — приказала она. — Мой жених не задержится надолго.

— Это почему же? Я хотел бы остаться до утра.

— Выбери для этого какую-нибудь служанку.

— Ариадна, — взмолился он. — Скажи, чем я не мил тебе?

— Ты в своем уме?

Принцесса все так же стояла в дверном проеме, готовая одновременно выкинуть Ханта в коридор и убежать сама, заточив принца в своих покоях. Я прислонился спиной к стене; чуткий слух давал весьма ясную картину происходящего. Стражники затаили дыхание, не желая вмешиваться в дела господ; Ариадна была готова взорваться в любую секунду; принц едва ли не всхлипывал.

— Разве я когда-нибудь поступал с тобой плохо?

Ариадна — как я полагал, изумленно — молчала.

— Я знаю, ты была больна, — начал объясняться принц, смущенный реакцией невесты. — Но, как вижу, сейчас ты в полном здравии.

Тишина в ответ.

— Ты потеряла отца, — продолжал он, понизив голос так, чтобы тот звучал вкрадчиво и интимно. — Я не беспокоил тебя, но за все эти дни ты ни на мгновение не задалась вопросом, где я пропадал.

— И где же?

— А тебе есть дело?

— Нет.

Хант громко вздохнул. Я слышал, как он медленно подходил к Ариадне — сердце его стучало медленно, ее же билось горячо и зло.

— Я говорил, что буду ждать и бороться, — шептал принц. — Но я — живой человек, Ариадна. Удели мне хоть сотую часть того внимания, что я уделяю тебе, и ты полюбишь меня.

— Твой отец уделял тебе много внимания?

Я выглянул из-за угла и почти увидел, как принц нахмурился; половина его лица скрывалась за плечом стражника.

— Ответь.

— Чересчур много.

— Ты любишь его за это?

— Он — тиран и мучитель. Я уважаю его, но у меня нет ни единого повода его любить.

— Взгляни в зеркало, Хант, — сквозь зубы прошипела лисица.

— Я не похож на отца, — вспылил принц. — Он берет все, что пожелает, ни с чем не считаясь.

— Точно так ты и поступил, оказавшись под папочкиным крылом. Взял то, что желал.

— О чем ты?

Ариадна с вызовом уставилась на жениха. Не веря, что он действительно не понимает сути ее слов, она молчала. Роль невинной жертвы так прикипела к нему, что он, казалось, совсем не собирался с ней расставаться.

— О чем ты, Ариадна?

— Ты обесчестил меня, — выплюнула она. Халат сполз с ее плеча, и взгляд принца мгновенно переместился на оголенную кожу. — Видишь эти шрамы? Не прошло ни дня, чтобы они не напоминали мне о моем позоре.

— Я не трогал тебя, — изумленно шептал принц. — Клянусь.

— Разве не ты прижимал меня к резному изголовью, невзирая на крики боли и кровь? Не ты шептал, что теперь владеешь мной, что мне некуда от тебя бежать?

— Я этого не делал.

— Можешь подавиться своей ложью, — бросила она, поправляя халат. — Или захлебнуться в ней, как тебе угодно. Но я знаю, что это был твой голос, твой куорианский говор, твой запах муската. И ты знай, что, какими пьяными бы ни были вина в тот вечер, я никогда тебе этого не прощу.

Не найдя слов, Хант невидящими глазами уставился на принцессу. Она долго смотрела на него в ответ, ожидая реакции — оправданий или признания, — но его ступор был столь силен, что он молчал, пока она силком не выставила его за дверь. Удар дерева о камень вернул его к жизни; он шагнул обратно, но стражи оказались еще более настойчивыми, чем прежде.

— Вам пора, ваше высочество.

— И я даже знаю куда, — процедил он.

Хант пролетел мимо так быстро, что едва не зацепил мой любопытный нос плечом, и мгновенно скрылся в темноте ночных коридоров. Я хотел проследовать за ним, но предчувствие подсказывало, что мою нелепую слежку обязательно обнаружат. Хотел пойти и к принцессе, но голос разума молил оставить ее в покое. В конце концов, я по-прежнему был пьян; увидев в своих дверях еще одного захмелевшего гостя, Ариадна точно разорвала бы его на куски.