Были одной жизни, или Моя Атлантида

Александра Михайловна Азанова, 2020

Моя книга не поразит острыми сюжетными ходами, детективными историями, философскими рассуждениями. Собственно, это даже не книга в обычном смысле – она рождалась так, как рождается растение: постепенно, листочек за листочком. На рабочем месте в медучреждениях свободных минут немного. И домашнее хозяйство, семья оставляют женщине совсем мало времени для творчества. Самая «обычная» жизнь. Трагические и комические, горькие и смешные случаи женской судьбы. Но сколько же мужества, настоящего героизма эта обыденность требует от маленькой девочки-несмышлёныша, юной женщины в беспощадном мире, женщины-матери, ежесекундно переживающей тысячи страхов за детей и близких. На обрывках из школьных тетрадей, на бланках и рецептах записывала я свои воспоминания. Об этом просили дети. Воспоминание – листочек деревца моей жизни, маленький рассказ. Как вспоминалось, так и записала – без хронологии: летописцев без меня хватит, а мои воспоминания могу передать только я. Может быть, кому-то будет интересно.

Русские кукарачи

Видел ли кто-то столько этих кукарачей, сколько я их, противных тараканов, увидела в военном, 1943, году зимой! Это кошмар из страшной сказки, что рассказывают на ночь. Сколько их может войти в десятилитровое водоносное ведро, если учесть, что они довольно длинные, рыжие, как степные шакалы жадные. Противные! Вот для птиц они хороший корм. Недавно узнала, что и для человека они съедобны, деликатес! В специальных дорогих ресторанах их подают, по каким-то рецептам готовят. Только как их кушают? Моих знакомых от этого известия передёрнуло. Но не хочу, чтобы и вас тоже, не для того рассказываю. А только тогда, в 1943 году я на них такое зло заимела, никогда не прощу!

Я приехала к сестре пожить у неё и работать с нею на фельдшерском пункте в далёкой лесной глубинке. Фельдшерский пункт находился в добротной, крепкой, деревенской избе, не старой, под железной крышей. Внутри опрятно и очень чисто. Хозяйка избы, молодая баба Клавдя, бездетная, симпатичная, черноглазая, черноволосая, с прямыми чёрными бровями вразлёт, тонким носом и тонкими упрямыми губами сдавала помещение райздраву за деньги. Коротала время в ожидании писем от мужа-фронтовика, её разлюбезного Офони. Поженились они перед самой войной. Офоня оставил ей на воспитание братика Колю, очень не симпатичного мальчишку лет одиннадцати. Не ухоженный, коросты на волосистой части головы, ячмень на веке, рыженький, вечно сидел на печи. Он не ходил в школу, не было одежды. И грамоты совсем не знал, не умел читать. Совсем заброшенный ребёнок. Я с первых же дней по приезде присмотрелась к ребёнку, и так мне стало его жаль: как есть повторяется моя судьба. Тоже так была брошена, голодная и грязная, и так же целыми днями пять лет сидела на печи. Пять голодных лет, но мне их никогда не забыть!

Клавдя иногда окликала Колю, он спускался с печи и что-то ел. Он был молчалив, понимал, что никому не нужен. В свободное от основных дел время, а его было у меня очень мало, я полезала к нему на печь, смазывала голову мазью, прижигала ячмени и рассказывала о городе, из которого приехала, что видала, слыхала, и что читала. Он жадно слушал, раскрыв рот, и то и дело повторял: «Лико што! Лико што!» Мы подружились, но дружба была недолгой. Читать Коля не умел. Как получилось такое, ведь в те годы проводилась линия всеобщей грамотности, боролись за каждого взрослого, а тут ребёнок десяти лет в школу ещё не ходил? Это Клавдя не хотела справить ему одежду. Я прожила в их избе с сестрой полмесяца, исполняя обязанности санитарки. Мы питались с сестрой плохо, несмотря, что жили в деревне. Во время обеда мы уходили к старушкам, не вместе, к разным старушкам, чтобы не так им было в тягость. Но вот у нас появилась картошка, кто-то из больных принёс. Сестра велела сварить к обеду в чугунке. Клавдя рано топила русскую печь, я встала и попросила у неё чугунка. Она дала. Я положила в него несколько картофелин и поставила к огню. Когда картошка сварилась, я убрала чугунок на шесток и закрыла крышкой, оставила до обеда. Клавдя надолго ушла из дома по своим делам. Коля спал на печи, мы с сестрой принимали больных стариков и старух, молодые не приходили в больницу: мужики были на фронте, бабы — на лесозаготовках. В обеденный перерыв вспомнили о варёной картошке. Сестра села за стол, ждёт её. Я пришла к печи, взяла чугунок, приготовила тарелочку, чтобы выложить картошку. А картофелинки жёлтые, огнём подрумяненные, слюнки текут! Хвать одну — рука схватила пустоту! Ничего не поняла! Беру другую — то же самое! Притащила к столу весь чугунок, стали рассматривать другие, оставшиеся. Они как лежали, так целенькие и лежат! Но шкурка вся проедена мелкими-мелкими дырочками! Внутри так чисто, картофельного и в помине нет! Одна не съедобная шелуха! Стали думать, что же это случилось? Коля с печи услыхал наш разговор, сказал, что это тараканы! А мы их и не видали, всегда в избе была чистота. Коля рассказал нам под честное слово, чтобы Клавдя не узнала, она кормила тараканов на полатях, по какой-то своей религии считала их святыми. В специальном деревянном корыте замешивала им месиво из муки с отрубями. Но верно сегодня их не накормила, они съели нашу картошку. Ночами, Коля и это знал, в глухое и тёмное время, они выползали на пол, покрывая его толстым ковром. Мы с сестрой ночью спали, нас пока ночами больные не беспокоили, и мы об этом не знали. Часов в пять утра я встала, зажгла свечу и решила проверить Колин рассказ. Клавдя спала в своей спальне. Я осветила пол, и чуть в обморок не упала!: Этих кукарачей были тысячи! Они шевелились, как волны на воде! Я прямо по ним пробежала до дверей, в сенях схватила водоносное большущее ведро, заскочила в избу и давай пригоршнями бросать их в ведро. Моментально его наполнила с верхом! Бегом на улицу, и на чистый, белый снег опрокинула ведро!

Коричневое содержимое немного пошевелилось, пытаясь разбежаться в разные стороны, но быстро успокоилось. Придя в дом за новой порцией живого товара, я уже их не застала. Убежали! Утром птицы устроили пиршество, всех кукарачей склевали! Я четыре утра вставала в темноте, при свече, в приготовленное заранее ведро лопатой набирала, сколько успевала собрать! Я мстила за съеденную нашу картошку, да и санитарию наводила. Клавдя вскоре узнала о моих проделках, узнав, прогнала нас вместе с мединвентарём вон из её избы! Нам пришлось обживать заброшенный дом, мыть, белить, приводить в жилой вид и тут же оборудовать амбулаторию. Больше с Клавдей и Колей не общалась. Я много времени проводила в командировках, а весной нас с сестрой перевели на другой участок, километрах в двадцати от прежней деревни, произошло новое деление границ районов. И в тех местах я никогда больше не была: не привелось.