Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн

Александр Юдин

«Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн» – произведение остросоциальное. Поклонники романа найдут в нем присущие этому жанру любовь и верность, горечь разочарования в родном человеке, холод отчуждения супругов и новую страстную любовь. А для тех, кому «по силам» думать о будущем страны, «кто жил и мыслил», «кого сомнения тревожат», увидят в нем то, что, как иронично заметил поэт, «часто придает большую прелесть разговору»…

Семёныч не в духе

…Давно закончилась беседа представителя Роспотребнадзора о качестве продуктов питания в торговой сети области, а конференц-зал все не пустовал: сотрудники редакции, получив обильную пищу для размышлений, все еще обсуждали тревожную тему. Но мало-помалу их интерес перемещался к свежему номеру губернских «Ведомостей»: что там в обзоре у Семеныча?

«Доигрались… — написал он в очередном обзоре «За околицей». — За семь месяцев этого года российский автопром снизил производство легковых машин более чем на 6 процентов. Что неизбежно ведет к массовым увольнениям сотрудников предприятий. «ИжАвто» еще несколько месяцев назад объявил о необходимости почти вдвое сократить численность работников. Горьковский автозавод за последние четыре года уже вдвое снизил количество занятых на производстве «Волги» и «Газели». В связи с резким сокращением пошлин на импортные комплектующие «посыпалось» производство автокомпонентов на российских предприятиях с соответствующими последствиями для численности персонала. Примерно каждого десятого должны сократить на Ярославском шинном заводе, а на Красноярском шинном — без малого половину работников. И это, судя по всему, только «цветочки», впереди гораздо более масштабные увольнения, ибо «процесс пошел». Если учесть, что российский автопром вместе со смежниками — это «глыба» под 14 миллионов работающих, то даже адекватное сокращению сборки легковушек шестипроцентное высвобождение «лишних» составит 840 тысяч.

В рядах либеральной экономической элиты раздаются голоса, что и спад производства, и массовые увольнения в отечественном автопроме — вполне естественные явления, свидетельствующие о нормальной реакции собственников на рыночную ситуацию. С этим можно было бы согласиться, если бы наши министры-монетаристы не слишком легко сдавали конкурентам целые отрасли, не создавая ничего взамен. Дошло ведь до того, что в прошлом году некий господин, едва оказавшись в кресле директора федерального агентства воздушного транспорта, высказался в том смысле, что авиастроение в нашей стране большого будущего не имеет, а потому должно «ужаться» до одного завода, выпускающего максимум пару типов самолетов. И это о почитаемой во всем мире наукоемкой, высокотехнологичной отрасли, стратегически важной для любого государства.

При «верховенстве» в высшем чиновничьем корпусе упертого монетаризма некогда могучий российский авиапром, на равных конкурировавший с Boeing и европейскими компаниями, основательно захирел, и в прошлом году по всей стране в эксплуатации имелось лишь 35 новых самолетов российского производства. Наше гражданское авиастроение долгое время с великим напрягом выпускало несколько самолетов в год. На бывших мощных авиазаводах страны появилось много пустующих производственных площадей, приносивших каждому предприятию ежемесячно миллиарды рублей убытков. Дабы как-то свести концы с концами, Казанское авиационное производственное объединение вынуждено было заняться ремонтом троллейбусов.

«Для Татарстана будущее российской авиации имеет особое значение, — заметил в своей статье в „Известиях“ президент республики Минтимер Шаймиев, — так как у нас расположен крупнейший не только по российским, но и по мировым меркам комплекс авиастроения. Его продукцией являются стратегические ракетоносцы, магистральные пассажирские самолеты, вертолеты, авиационные двигатели, навигационная аппаратура, приборы управления. Кризис 90-х годов не обошел расположенные в Татарстане предприятия, но все эти годы мы поддерживали авиастроение. Был даже период, когда работники фактически брошенных федеральными властями предприятий по 10—14 месяцев не получали зарплату и мы вынуждены были раздавать им продукты питания и одежду».

Это же полнейший идиотизм — в угоду новой идеологии довести фактически до нищенства специалистов такой важной, наукоемкой отрасли!

Наш авиапром душили неравные условия конкуренции с подержанными самолетами зарубежного производства, ввоз которых стимулировался льготными таможенными платежами и другими поблажками. «Если эта практика продолжится, — считает Минтимер Шаймиев, — то о возрождении российского авиастроения можно забыть». Странно, как такая практика вообще появилась. Китай, например, в прошлом году, не мудрствуя лукаво, запретил ввоз в страну самолетов, аналоги которых могут выпускать собственные предприятия. Не потому ли и бурно развивается эта страна, что там власти последовательно и жестко отстаивают ее интересы?

В том же Китае, а также в Индии, Бразилии, которые за короткое время превратились в крупных автопроизводителей, ввозные пошлины на новые автомобили не опускались ниже 35 процентов. На подержанные машины в Индии ставки составляли 159-200 процентов, а в Китае и Бразилии импорт таких машин был просто запрещен. В результате иностранные инвестиции в автомобилестроение этих стран лились рекой, так как из мировой практики известно, что ввозные пошлины в размере 35 процентов — это тот порог, споткнувшись о который, экспортеры автомобилей начинают думать о возможности переноса производства в ту страну, которая их импортирует. Однако при наличии перед глазами поучительного опыта у нас ввозные таможенные пошлины и на новые машины, и на подержанные, как правило, больше стимулировали импорт машин, чем собственное производство таковых. К тому же стыдливые, если не предательские, решения о повышении ввозных пошлин на иномарки, в том числе класса «секонд-хенд», объявлялись задолго до их ввода в действие, так что дилеры и вольные перегонщики успевали до отказа «набить» ими наш авторынок. В результате российские предприятия вынуждены были снижать производство, а то и вовсе останавливать его.

То есть российский автопром, как и самолетостроение, и весь перерабатывающий сектор экономики, если и жив еще, то вопреки действиям правительства. И состоявшийся на днях в Зеленограде пуск современного предприятия по выпуску конкурентоспособных жидкокристаллических мониторов и другой электроники — это только приятное исключение из весьма неприятного правила. К тому же зеленоградский феномен отнюдь не покрывает потери рабочих мест, которые понесет автопром в результате организованной, по сути, с благословения экономического блока правительства «замены» отечественного производства автомашин импортом иномарок и их «отверточным» производством на российской территории.

Если бы это самое «отверточное» производство дополняло наш автопром, тогда от него была бы прибавка рабочих мест и, значит, польза, а так как оно неравноценно вытесняет российских производителей, то это уже другой коленкор. При сокращении численности товаропроизводителей автоматически увеличивается численность потребителей, которым негде зарабатывать средства на прокорм. А в торговле импортом всех высвобождаемых из сферы производства не приткнешь, так как этот бизнес может «пухнуть» только до тех пор, пока есть достаточное количество работающих в сфере товарного производства.

Герман Греф, Алексей Кудрин и прочие известные деятели правительства полагают, что реальный сектор экономики напрямую государственными деньгами поддерживать не положено, так как это противоречит основам экономического либерализма. Но почему же это у нас «ни в коем случае», а в странах «зрелого» монетаризма, если нельзя, но очень хо-чется, то можно? Правительство США, скажем, после терактов 11сентября 2001 года, когда перед корпорацией Boeing замаячил кризис, выручило ее крупными контрактами. А европейский авиастроительный концерн Airbus в первые двадцать лет своего мужания вообще чуть не полностью финансировался бюджетами заинтересованных в нем стран Европы. Следовательно, если нельзя напрямую — делайте «накривую». Но делайте!

Без эффективного «вмешательства» в реальный сектор экономики и радикального роста занятости уже возникли сложности с наполнением пенсионного фонда. И вряд ли поможет кардинально изменить ситуацию увеличение пенсионного возраста, о чем как о палочке-выручалочке не впервые напомнил руководитель Пенсионного фонда РФ Геннадий Батанов. Для повышения пенсионного возраста нет пока и в обозримой перспективе не предвидится необходимых социально-экономических условий. Ведь, чтобы «отодвинуть» для миллионов срок выхода на пенсию, надо предоставить им возможность работать. А как это может получиться, если по всей стране во множестве больших и малых населенных пунктов жизнь едва теплится, так как предприятия-работодатели или уже отдали богу душу, или, выброшенные на экономическую мель действиями чиновников высшего упра-вленческого звена, борющегося за «идеологическую чистоту» проводимой ими политики монетаризма, оказались обречены на медленную смерть? Такая политика — это настырное выталкивание табуретки из-под собственных ног с петлей на шее».

— И чего ты опять полез в столичную заваруху? — отложив газету, спросил его Пыхтун.

— Так за державу обидно, — ответил Семеныч. — А кроме того, в нашей губернии есть предприятия, которые от поганой заварухи в автопроме вот-вот по миру пойдут.

— Но ведь там у них, наверно, все не так уж просто, как может показаться провинциальному вольнодумцу. Они сами изо дня в день в том котле варятся и никак не разберутся, а ты, выходит, где-то что-то прочитал про их проблемы — и в один момент все понял и — рраз! — все управленческие и прочие трудности победил.

— Ну, во-первых, не только прочитал, — возразил Семеныч (вполне возможно, что обзор был рожден после вызова к губернатору, но Семеныч об этом помалкивает). А, во-вто-рых… тебе не приходит в голову, что, может быть, кое-кто там сел не в свои сани и вообще ни черта не понимает в том, чем руководит?

— Так уж прямо и ни черта, — язвительно ухмыльнулся Пыхтун. — На самых-то верхних этажах управленческой пирамиды, надо думать, не дураки сидят — доктора наук, крупные тузы-бизнесмены. Знают, наверно, куда гребут.

— А если там все-таки не туда гребут? По собственной воле или по причине обстоятельств непреодолимой силы, но не туда… — испытующе воззрился на него Семеныч. — Ну вот, например, в Белокаменной нашей разные скороспелые спецы либерального призыва ухитрились создать такие условия, что по всей стране, в том числе и в нашем городе в торговые ряды косяком прут продукты, загаженные химией, и со всякими там «ешками», от которых у кого-то может разыграться жуткий понос, а кто-то прихватит язву желудка, рак или еще что-нибудь малоприятное. Ты знаешь, что обо всем этом прекрасно известно и городским, и областным властям, и что, несмотря на это, они ни хрена не предпринимают. Твои действия?

— А какие могут быть мои действия? На то и власть, чтобы распоряжаться, а мое дело написать о том, как они оценивают ситуацию и что планируют предпринять.

— На амбразуру, значит, не полезешь, чтобы закрыть своих земляков?

— Ну, во-первых, зачем мне закрывать собой земляков, когда на то есть Роспотребнадзор, а во-вторых…

— Но ты же прекрасно знаешь, что спецам Роспотребнадзора перебили крылья разными глупыми указаниями, спущенными из Белокаменной. Они теперь в состоянии только констатировать поток отравы, поступающей черт знает откуда, но не в состоянии как-то его остановить. А мэр и губернатор, избранные народом, могли бы, во исполнение воли народа и ради спасения его здоровья, предпринимать решительные и экстренные меры. Значит, тут в твоем сознании прокол. Так… А во-вторых? Ты сказал, что у тебя есть что-то во-вторых.

— А во-вторых, странная у тебя, Семеныч, терминология. Какие-то амбразуры, жертвы жизнью… Зачем? Сталина давно нет, его методы управления страной, когда жизнь человеческая ничего не стоила и ради сомнительного общего счастья запросто расстреливали тысячи, давно осуждены и преданы забвенью. Двадцать первый век, Семеныч, на дворе. У нас уже другая страна, другие приоритеты, и теперь в цене жизнь каждого человека. Живи, Владимир Семеныч, радуйся и греби широкой лопатой ценности цивилизации, доступа к которым мы еще недавно были напрочь лишены, — насмешливо посоветовал Пыхтун. И принялся протирать очки носовым платком.

— Вона ка-ак… — воинственно нахохлился Семеныч. — Тебя, значит, вполне устраивает и нынешний курс наших доморощенных либералов на извращенное потребительское общество заокеанского образца, в том числе на обжорство жизненными благами наших верхних десяти тысяч на фоне нищеты половины россиян?

— Так чего ты хочешь, Владимир Семеныч? У нас свободное общество, в котором каждый хозяин собственной судьбы. Кто умнее и больше вкалывает, у того и благ этих самых больше.

— Послушайте, этот парень начинает мне надоедать, — глянул Семеныч на Дмитрия. С большим удивлением смерил взглядом Пыхтуна. — Так тебя устраивает, что ли, то, что полстраны прозябает в нищете, как какое-нибудь полудикое племя в африканских джунглях?

— Меня устраивает то, что теперь и у нас, как в цивилизованной стране, у всякого есть возможность разбогатеть, стать миллионером и даже миллиардером и открыто пользоваться заработанными преимуществами. Не так, как это было при социализме, когда вынуждены были прятать собственный достаток. Теперь нам предстоит сильно напрячься, чтобы догнать по уровню жизни Запад, который ушел далеко вперед. Пока мы тут, надрываясь, строили свой золотушный коммунизм, они там его практически построили, хотя и не ставили такой цели. Просто жили, просто строили, без всякого там героизма и самопожертвования, и построили. Потому что там было нормальное государственное устройство, нормальные, естественные экономические отношения. А мы надорвались и профукали свою большую страну, довели ее до развала.

— Что ты понимаешь, пацан! — бросил презрительно Семеныч. — Не профукали бы, если бы на самом верху у нас не завелись двурушники, падкие на богатую жизнь заокеанских и прочих западных толстосумов. И никакого такого коммунизма они бы там у себя не сварганили, сели бы перед ними не торчал бельмом в глазу Советский Союз, который поставил цель построить общество равных возможностей для счастливых людей. А надорвались мы, как ты говоришь, то есть наша экономика, из-за изматывающей гонки вооружений по причине холодной войны, в которой нам противостоял весь так называемый Запад. Это была настоящая война на уничтожение, разве что другими средствами. Только представь себе, в Великую Отечественную нам противостояла мощь всей покоренной Гитлером Европы, кроме Англии и Соединенных Штатов, которые были нашими вынужденными союзниками. И Япония нам на Востоке только угрожала, но не совалась. А в холодной войне нам противостоял весь Запад, в том числе Англия, США, да и Япония. И от того, что мы надорвались в гонке вооружений, плохо не только нам, но и победителям. Они теперь, как и мы, оказались в плену всепожирающего потребительства американского пошиба. Которому, чтобы существовать, надо без устали жрать, жрать и жрать: полезные ископаемые, людские ресурсы, научные достижения, финансы — все, что есть ценного на Земле. И Америка теперь в ранге победителя всем пытается диктовать: делай, как я! Что угрожает быстрым истощением земных ресурсов для всех, в том числе и для Соединенных Штатов. А социализм, к твоему сведению, — бросил Семеныч враждебный взгляд на Пыхтуна, — позволял планировать расход всех и всяческих ресурсов. В принципе позволял, пусть не всегда это у него здорово получалось. Тебе это понятно?

— Да ну тебя, устроил тут коммунистический ликбез, — махнул рукой Пыхтун.

— А тебе это, выходит, совсем не по нутру?

— Так этот поезд, Владимир Семеныч, давно ушел и свалился в глубокую пропасть, — усмехнулся Пыхтун. И направился на выход.

— Ладно, иди гуляй, пацан, — сказал Семеныч. — Созреешь для дельных вопросов — обращайся… Либерал сопливый, — процедил сквозь зубы вслед ему.

— Ну зачем уж вы так, — Владимир Семеныч, — укоризненно пропела Тамара.

— Зачем?.. Затем, — нахмурился Семеныч. — Он же в газету регулярно пописывает. Измышления его расходятся немалым тиражом, и вот тут-то и растет такая, знаешь ли, кочерыжка… Мы насилуем матущку-природу, плюем ей в душу, загаживаем ее ради таких вот охламонов, ради того, чтобы угодить, чтобы удовлетворить их, видите ли, растущие потребности. И мы плохо кончим, мы утопим в дерьме их потребностей всю цивилизацию раньше, чем успеем слетать разок-другой в какую-нибудь соседнюю звездную систему. Не прельщает меня, черт возьми, такая перспектива, — стукнул он себя кулаком по коленке. — Ведь это что-то противоестественное, это просто не по-русски — все жрать, жрать и жрать, и требовать еще больше жратвы. Русским в массе своей, в принципе всегда требовалось жизненных удобств и удовольствий не так уж много, и чуть только их становилось больше, чем надо нормальному человеку, — даже самые высокопоставленные и избалованные начинали с жиру беситься, брыкаться, чудить. Да и Запад вон… по той же причине дурью мается. Катится в тартар. Метит, кажется, в последователи Содома и Гоморры… Для нас всегда важнее было душу утешить, сохранить ее в чистоте, а не пузо набивать, не тело холить.

Семеныч был не в духе.

— Злой вы какой-то сегодня, Владимир Семеныч, — покачала головой Тамара. — Ой, какой зло-ой!

— Я, по-твоему, злой? — удивленно вскинул брови Семеныч. — Не-ет, я-то не злой. Злой тот, кому на всех наплевать, кто живет только самим собой, а я… я, может, наоборот, добрый. Вот Пыхтун — злой. И Трошкин злой, хотя внешне — сама благовоспитанность и христианская смиренность.

— Ну ладно, ладно, Семеныч, — рассмеялась Зоя Владимировна. — Что ты надулся? Пусть все так, как ты говоришь. Только зачем человека-то обижать, пока он ничего плохого…

— Да терпеть его не могу! — раздраженно сказал Семеныч. — Аллергия у меня на него, условный рефлекс: как увижу — в горле першит. Ему бы только травку бесхлопотно пощипывать да размножаться. Как козе какой-нибудь. Но от той хоть польза: молоко, шерсть, мясо дает. А этот к чему?.. Пропихивать в сознание читателей поганые идеи столичных либералов-рыночников, которые через него транслируют их населению области? Он ведь и идеи эти использует, как безмозглая скотина. Только потребляет: хрум, хрум — и все. А что из этого выйдет — мысли нет.

— И пусть себе пощипывает травку-то, пусть хрумкает, — сказала добродушно Зоя Владимировна. — Тебе-то что? Мешает он разве?

— Не мешает? — спросил Семеныч.

— Не мешает, — подтвердила Зоя Владимировна.

Будто сигнал ему посылала: успокойся, побереги себя и нервы. «Не мечи бисер…» — — говорила ему мысленно, напоминая о том, что говорила не раз прежде. Между ними шел только им понятный диалог. И он понял ее, она его убедила.

— Ну и ладно, и пусть пасется, — согласился он. И даже примирительно улыбнулся, хотя по лицу пробежала тень, в сузившихся глазах мелькнули жесткие огоньки. — Никому не мешает. И мне не мешает.

Пищи жирной, пищи вкусной

Даруй мне, судьба моя,

— дурашливо запел он на манер частушки, подражая высокому девичьему голосу. Поднялся со стула, стал выбивать ногами дробь, помахивая вытянутой рукой так, как если бы в ней был платочек. —

…И поступок самый гнусный

Совершу за пищу я.

Потом взял регистром пониже, будто подключая нового певца:

В душу чистую нагажу,

Крылья мыслям отстригу,

Совершу грабеж и кражу,

Пятки вылижу врагу.

— Йэх-х! — воскликнул громко и пустился выплясывать вприсядку, выдыхая сомнительного происхождения куплеты:

Опа! Ели

Жареные раки.

Приходите, девки, к нам —

Мы живем в бараке…

Притомившись, сел на стул, вытянув ноги. Помолчал. И подытожил:

— Так что, ради вот этого только и жить? Но разве ж это жизнь?.. Такая гадость — эта ваша рыба! Нет, ребятки, это не заливная рыба, это стрихнин какой-то.

Рассмеялся. И ушел, оставив зрителей в недоумении: что это было? Выплеск накопленного в душе протеста или шутка, розыгрыш, фонтан несерьезного экспромта? Все же знают: когда он пускается в философские экспромты или затяжные логические тирады с при-месью шутовства, сложно понять, где он говорит всерьез, а где только манипулирует логическими построениями, разыгрывая слушателя. «Понимаешь, Дима, — сказала однажды Тамара, — по-моему, он просто всякий. Иногда я думаю, что это божий человек, ну прямо-таки как юродивый какой-то, а иногда — безбожный книжник. То он у меня — чуткая, чистая душа, а то — грубый, воинствующий мужик, который умеет постоять за себя. А в общем, это, наверно, неукротимый аристократ, носитель смелого, раскованного духа. Не знаю уж породистый или беспородный, но аристократ».