Огненная купель Шантунга

Александр Чернов, 2022

Линейный морской бой современного флота. Армагеддон наяву… Там, в море у Шантунга, он почувствовал вдруг нечто иррациональное, нереальное и поистине мистическое. Это было то чувство, что рано или поздно приходит к каждому настоящему моряку: чувство своей полной принадлежности тому стальному колоссу, на котором ты вышел в море. Принадлежности такой же, как и у любой заклепки, листа брони или орудийного прицела. Словно и не ты вовсе, не те, кто тебя окружают, что-то делают, командуют, стреляют, бросают уголь на колосники, есть одушевленные индивидуумы… Нет! Это все одно. И ты, и все люди вокруг, и эти пушки, и весь корабль – это единое целое, одно живое, целеустремленное существо, одна общая душа, русский броненосец «Петропавловск», бьющийся с врагами твоей Родины в далеком от нее морском просторе, бьющийся, чтобы победить или умереть за веру, государя и Отечество, за други своя.

Глава 1

Призрак лебяжьей канавки

Санкт-Петербург, Лондон Осень — зима 1904 года

— Оленька! Милая моя, что с тобой! Проснись, проснись скорей! Сон плохой? — Вадика выбросило из сладкой дремы от полного ужаса сдавленного вскрика и стонов любимой.

— Господи… Вадик… Слава богу! Мы живы…

— Ну конечно, дорогая моя, не плачь. Конечно, живы. Давай-ка я тебя обниму… Ну, все хорошо? Просто приснилось, да? Давай-ка, лапушка, успокаивайся… Хорошая моя… Вот-а… Трясет ведь всю. Что такое ты там себе еще напридумывала, а?

— Уф-ф… Вот это да… Вадинька! Веришь, я чуть Богу душу от страха не отдала…

— Что такое увидела-то? Рассказывай.

— Сон. Теперь понимаю — сон… Но он приходит уже во второй раз за нами… Первый раз, когда приснился, я свечки поставила, подумала — ерунда. Но сейчас… Подожди, милый… Мне надо помолиться. А потом — расскажу…

* * *

Невзирая на намеки Дурново, увещевания более мелких чинов охраны и даже ее венценосного брата, Ольга все равно периодически сбегала вместе с Вадиком побродить по Питеру вдвоем. С одной стороны — их вела любовь. И им просто хотелось побыть вдвоем. Да и проветриться Вадиму было периодически просто необходимо, Ольга понимала это даже лучше него. С другой — их манил к себе потрясающе красивый, огромный город, который в отсутствие метрополитена казался Вадиму много больше, чем в оставленном им XXI веке, хотя географически все было как раз наоборот.

Сколько раз уже они встречались с ним вот так: двое и он… Город, в котором золотой блеск и величие державного фасада Российской империи органично переплелись с неброской, чарующей красотой его парков, садов и скверов. Город, чей геометрически безупречный абрис першпектив и площадей, сплавленный воедино с мрачными, холодными гротами проходных дворов-колодцев, то нарочито выставляя напоказ, то пряча от сглаза, хранит в себе все главные тайны новой истории нашей страны: от дерзновенных замыслов Петра Алексеевича в смолистых стенах грубо срубленного шведского домика до привидения Инженерного замка и горячечного румянца чахотки.

Город изысканного, благородного барокко и парадно-монументального классицизма дворцов, город симметрии надменно-самоуверенного модерна доходных домов, гранд-отелей и банков, город блистательного инженерного гения, застывшего в гармонии чугунно-стального кружева мостов, парящих над бездонной синевой неба, расплескавшегося в зеркалах его рек и каналов. Город безупречно подогнанных, подобно стальной броне на борту дредноута, гранитных плит, сковавших своенравную Неву и ее меньших сестер благородно-строгими линиями набережных с ошвартованными, вечно грязными, кургузыми дровяными баржами. Город ладана соборов, часовен и дивных ароматов крохотных булочных. Город театров, салонов и дефиле. Город разгульных ресторанов и прокуренных кабаков. Город суетных торжищ и горькой, безысходной нищеты папертей и ночлежек. Город угольного дыма, гула громадных заводских цехов, грохота корабельных стапелей и звенящей тишины музеев…

Этот потрясающий город завораживал обоих, и им казалось, что чем больше они вглядываются в него, тем внимательнее сам он, как таинственная бездна, манящая и пугающая одновременно, вглядывается в них…

* * *

Так было и в этот раз. Но в отличие от всех предыдущих, сегодня и день был особенный, и обстоятельства их побега. Это было ровно через сутки после того, как до Зимнего дошло известие о том, что эскадры Руднева и Чухнина, а с ними и «лайнерный» конвой Александра Михайловича, без потерь прорвались в Дальний, а гвардейцы Щербачева прямо с причалов решительно ударили по тылам армии генерала Ноги, обложившей Порт-Артур.

Выражаясь современным, не вполне литературным языком, движуха во дворце и вокруг него пошла еще та… Николая осаждали дядья и прочие князья, великие и не очень; графья и бароны; маман почти со всей ее собственной Минни-камарильей и фаворитом вдовствующей императрицы князем Шервашидзе во главе; генералы, гвардейские и прочие; адмиралы, министры, губернаторы, земцы, долгожители Госсовета и Сената, послы…

Но то было лишь начало! На следующее утро поднявшаяся волна подлинных и подложных восторгов, охов-ахов-вздохов и почтительных душеизлияний приняла столь угрожающие размеры, что Вадик за полдень попросту не выдержал сцен крупного подхалимажа. Николай понимающе улыбнулся и, отпуская сестру и его от себя, шепнул: «Ступайте, конечно… А нам с Алике придется это все до конца перетерпеть, тут ничего не поделаешь… Царь мы или не царь?»

До торжественной вечерни оставалось еще больше трех часов, и Вадим с Ольгой решили пройтись по Марсову полю и Летнему саду, хотя сейчас он скорее был зимним. Морозы в этом году ударили рано. И изрядно напугавшая горожан перспективой наводнения Нева неспешно отступила от Петропавловки. Кроме стремнин, она почти вся уже схватилась молодым ледком. И сейчас на него, как и на весь город, раскинувшийся по невским берегам, медленно и торжественно сыпались хлопья удивительной, почти новогодней пороши.

«Идут белые снеги, как по нитке скользя…» Настроение у Вадима было лирическим. По всему Питеру, собирая народ, звонили колокольни, издалека перекликались заводские гудки — император повелел с размахом отпраздновать бескровную победу нашего флота и удачное вступление в дело гвардии. С подачи своего военно-морского секретаря в том числе. Как говорится: вовремя давайте народу хлеба и зрелищ! Постараться, вопреки всем потугам агитаторов, не доводить дело до актов открытого неповиновения, вроде нашего Кровавого воскресенья, хотелось не только Николаю…

* * *

Они неторопливо шли вдоль ограды, отделявшей дорожки и партеры Летнего сада от щедро припорошенной молодым снежком Лебяжьей канавки. Удивительно, но сейчас в саду почти не было гуляющих. Снежинки торжественно и чинно ложились на прически, плечи и прочие выпуклые формы мраморных богинь и нимф, на спинки и сиденья пустых скамеек, устилали пушистым белым ковром еще недавно так аккуратно подметенные аллеи…

— Слышишь, Оленька, как снег падает?

— Да… Красиво тут, правда?

— Обалденно просто! А знаешь, я вообще обожаю Питер. Причем в любое время года. Даже когда тянут с неба его бесконечные серые дожди…

Впервые попал сюда в семь лет от роду. И влюбился в него без памяти. Мама тогда таскала меня по музеям, на Исаакий, на экскурсию на катере по мостам, вернее, под мостами Невы и Фонтанки. И на «Аврору», конечно, — она стояла на вечной стоянке и тоже была музеем. Ты представь только: мальчишка, никогда не видевший моря — и вдруг на самом настоящем крейсере!.. С тех пор там всякий раз, когда удавалось приехать сюда, я обязательно проходил пешком весь Невский. Машин поток, автобусы, троллейбусы… Народ, туристы, все куда-то торопятся, бегут, кто в метро, вниз, кто на автобус. За четверть часа Невский от Адмиралтейства до вокзала на нем можно было проехать. А я обожал не торопясь пройти проспект пешком. И вот как-то раз дотопал я до лавры… — Тут он внезапно смолк. Но Ольга ждала продолжения:

— Ну, и… А дальше-то что?

— И решил я по некрополю походить. Даже не знаю, что меня дернуло… И совершенно случайно вышел к надгробию Романа Исидоровича Кондратенко.

— Это генерал, которого недавно в Порт-Артуре японцы чуть не убили?

— Угу. Только там, у нас — не «чуть»… Короче, посмотрел я на это на все. И так тошно и муторно на душе стало… Сходил, купил тряпку со щеткой, ведро, воды пару бутылок, цветы. Как мог привел полузаброшенную могилку полузабытого русского героя в божеский вид. Посидел под липами часок и двинул на вокзал. Вот в тот вечер и случилось со мной это нечто.

— То есть что, Вадюш?

— С того самого времени я вдруг стал чувствовать, что моя скромная персона этому городу не безразлична. Как будто Он меня вдруг увидел. И присматривается. Или рассматривает… То ли удивленно, то ли изучающе, как будто ученый блоху под микроскопом… И знаешь, очень много чего интересного после этого стало со мной вдруг происходить. Заканчивая тем, как я здесь оказался. А начиная с того, что он у меня двух красавиц увел…

— Что-о…?! Ах ты… Плут!!! Ну-ка, рассказывай, негодник, все! Сейчас же. А то я ему верю, а он, оказывается… Ух ты ж… — Ольга шутливо ткнула Вадика кулачком в бок.

— Оль, будешь смеяться, но… Дважды я привозил дам в Питер с надеждой как минимум на романтическое приключение, а может, и большее что, но… как только Он их видел, так сразу — трындец. И разбежались, как в море пароходы… Только не ревнуй, ради бога. Тебя на моем пути тогда и в проекте не было, так что… но…

— Что еще за «но»? Оно?.. Или она?

— А то, что Он мне сказал, что к моей женщине приведет меня сам.

— Это как так?

— Ну… Вот так. Как-то раз, в гордом одиночестве после очередного полного облома, сел я в московский поезд. Тронулись. В купе никого. Народ в вагон-ресторан намылился, а я, глядя в окно на Питер, уплывающий вдаль, задремал. Тут Он мне и шепнул на ушко две фразы: «Не ропщи, твое время не пришло. Ее я тебе дам сам». И все. Тут же и проснулся… Сна — ни в одном глазу. Хмеля — тоже. Подумал сперва — приснилось. А вот теперь смотри-ка, счастье мое, что из всей этой мистики получилось… — И Вадик слегка сжал податливую талию любимой. Рука сама собой чуть-чуть скользнула вниз… Еще немного… Забухало в висках…

— Оленька, как же я тебя люблю, Господи…

— И я тебя, мой хороший… Вадюш… А еще какие-нибудь стихи хорошие расскажи. Из будущего? Как в прошлый раз из Ахматовой, помнишь? Из ненаписанного пока? Такие стихи замечательные. Ну, пожалуйста… Или мне снова нужно тебе приказывать? — Ольга задорно рассмеялась, кокетливо стрельнув взглядом в набычившегося было Вадика. — Ну, будь же умницей, пожалуйста-а… ведь великим княгиням нельзя отказывать.

— Смотря каким. Но ладно. Уговорила… Мандельштам. Осип. И тоже про Питер.

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель.

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припеке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна, как броненосец в доке,

Россия отдыхает тяжело.

А над Невой — посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина…

И государства жесткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

Тяжка обуза северного сноба —

Онегина старинная тоска;

На площади Сената — вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка…

— Нравится? Что молчишь, радость моя?..

В ответ, как ушат ледяной воды на голову, прозвучали искаженные страхом, свистящие, едва слышные слова Ольги:

— Вадик! Там… Смотри: это он!

* * *

Когда с месяц назад Ольга, укутавшись в одеяло и чуть не стуча зубами от пережитого ночного кошмара, рассказывала Банщикову подробности своего мрачного сновидения, Вадим внутренне просто отмахнулся от всякого намека на мистику. Ну, подумаешь, приснилась ерунда всякая. Ну, испугалась бедняжка. Естественно вполне. Но все это фигня, не стоит обращать внимания. Наперсток Шустовского, скорее ко мне под бок — и все пройдет.

И как доктор, и как любящий мужчина, он оказался прав. Сработало и первое, и второе. Через час Ольга сладко заснула в его объятиях, а Черный Человек из ее сна с тех пор о себе больше не напоминал…

Но сейчас он, как будто возникнув из ниоткуда там, впереди, возле угла садовой решетки, неспешно, но неотвратимо шествовал им навстречу. Вадик мог побожиться: он действительно не видел, как этот незнакомец там оказался… Черное длинное пальто со стоячим меховым воротником. Высокий, худощавый, руки в карманах, надвинутая на глаза шляпа-котелок, так, что лица действительно почти не разобрать в сумерках… Ну, прямо один в один!

— Значит, говоришь, всегда оказывался перед нами и приближался, чтобы нас забрать?

— Вадюшенька, мне страшно! Пойдем же отсюда скорее, пока на ногах держусь… Прошу тебя…

— Дорогая, нет. Идем спокойно. Вперед… Это обычный человек. Из костей и мяса. Как и мы. Иди со мной рядом и ничего не бойся!

Но чем ближе надвигалась на них эта таинственная темная фигура, тем явственнее Вадик чувствовал, что был неправ. Ольга уже еле передвигала ноги, вцепившись ему в локоть и второй рукой. Хуже того: он сам начал ощущать реальный, нешуточный страх. А вдруг это не некое материализовавшееся тут потустороннее зло, а вполне реальный господин Борис Савинков собственной персоной? Выследил их! Или кто-нибудь из отморозков Красина? А у него сейчас и револьвера-то с собой нет…

И только когда почти уже поравнявшийся с ними незнакомец чуть приподнял над шевелюрой котелок и, слегка поклонившись, не глядя на Вадима, с легким европейским акцентом вежливо осведомился у Ольги: «С вами все в порядке, ваше императорское высочество? Не нужно ли помочь?» — до него дошло, кто же это. Перед ними стоял британский посол! Сэр Чарльз Гардинг собственной персоной. Ольга Александровна, наконец, тоже поняла, кто именно нагнал на нее столько ужаса, и, медленно выходя из ступора, все еще заплетающимся от пережитого языком выдавила:

— Вы очень любезны, сэр Чарльз. Но… Благодарю вас, все хорошо… Просто вдруг чуть-чуть голова закружилась…

— Добрый день, господин Банщиков. Рад видеть и вас также. Вы ведь, без сомнения, поможете Ольге Александровне добраться до дворца? Все-таки головокружение не симптом здоровья, к сожалению. Хотя тут вам, как врачу, должно быть виднее. Моя карета у входа в сад, могу предоставить ее в ваше полное распоряжение.

— Здравствовать и вам, многоуважаемый сэр Чарльз. Спасибо большое, мы вполне доберемся сами. Здесь недалеко. Не волнуйтесь, пожалуйста, просто ранняя зима, перепады атмосферного давления… Кстати. Простите за нескромный вопрос, а вы всегда приезжаете за двести метров на карете? — неловко попытался сострить Вадим.

— Нет, что вы! Это было бы слишком суетно даже для посланника его величества, любезный Михаил Лаврентьевич, — сдержанно улыбнулся англичанин. — Просто так вышло, что сегодня я срочно уезжаю в Лондон. На дорогу решил прогуляться немного. Проститься с Санкт-Петербургом. До поезда еще есть время…

— Вот как? Покидаете нас… И надолго?

— К сожалению. На родине приболела моя дражайшая супруга, и врачи рекомендуют мне обязательно прибыть. Что, если откровенно, совсем меня не радует. Узнав о несчастном моем затруднении, его величество король Эдуард и его величество государь император Николай Александрович соблаговолили предоставить мне две-три недели для устройства личных дел.

— Вы уезжаете через Берлин или Париж?

— Нет. Через Гельсингфорс. Мне немножко повезло. В Швеции с оказией наш крейсер. И Адмиралтейство дало согласие забрать меня в Портсмут на его борту. Корабль уже вышел из Стокгольма.

— Что ж, тогда добрый путь вам, сэр Чарльз. Скорейшего выздоровления вашей супруге, а вам — возвращения к нам, в Россию.

— Спасибо. Надеюсь, что мы вскоре обязательно встретимся. И хотя день рождения я не смогу теперь отпраздновать в Петербурге, как планировал, надеюсь, после моего возвращения мы что-нибудь придумаем. Буду весьма рад вас обоих увидеть в наших посольских стенах.

— Конечно, сэр Чарльз. Еще раз — спасибо, и счастливого вам пути…

* * *

Дикий грохот потряс, казалось, весь дом, бесцеремонно вытряхивая из неги последних снов его обитателей.

— Откройте, полиция!!

За дверью молчали. Наблюдатели на улице увидели, как одно из окон третьего этажа осветилось светом свечи, там промелькнула чья-то тень. И — тишина…

Добропорядочные граждане должны были открыть дверь немедленно, как только прозвучали эти слова. Вот только добропорядочных граждан за дверью, похоже, не было. А граждане недобропорядочные открывать полиции не стали. Городовые помолотили по двери сапогами и рукоятками револьверов еще минуту. Потом начальство поняло, что в этот раз что-то пошло не так. — Ломайте! — заорал штаб-ротмистр в голубой шинели.

Двое дюжих городовых, разогнавшись, врезались в дверь. Именно так они всегда врывались в воровские притоны. Опыт подсказывал, что после подобного удара дверь вылетала чуть ли не к противоположной стенке помещения. Но… не в этот раз. Ощущение было такое, словно плечом пытались проломить скалу. После второго удара что-то хрустнуло, и один из гигантов, матерясь, схватился за плечо. Второй недоуменно захлопал ресницами:

— Так это, вашбродь, не открывается…

— Фельдфебель! Крикни, чтобы ломали черный ход!

Черный ход ломали долго. Дверь черного хода ничуть не уступала двери парадного по толщине и прочности, а из инструментов у полиции были только кулаки, шашки и рукояти револьверов. Еще через пять минут жандарма осенило:

— Степан! Найди дворника!

Распространяющий смесь чеснока и махорки дворник принес топор. Прорубив в двери отверстие, городовой заорал:

— Вашбродь! Тут решетка!

Принесли кувалду. От могучих ударов с потолка сыпалась штукатурка, где-то лопались стекла и гудело в головах…

Бум! Бум! Бум!..

— Прелестно. Не надоело еще, господа? — Молодой человек в элегантном костюме, с медицинским чемоданчиком в руках укоризненно смотрел на жандарма, напоминающего мельника в своем засыпанном штукатуркой форменном прикиде.

— Господин Банщиков? — Штаб-ротмистр удивленно воззрился на костюмоносителя, которому обещал показать, «как надо арестовывать бомбистов». — Но мы же…

— Перекрыли все входы-выходы. Знаю, знаю. Но я вас перехитрил и вышел через их вход. И перестаньте ломать косяк. Не поможет. Сейчас я ее открою, и вы сможете посмотреть на засовы и решетки. А еще посмотрите вот на это. — Молодой человек сунул руку в саквояж и извлек оттуда… здоровенный вороненый маузер и несколько раз выпалил прямо в дверь, под аккомпанемент визгов кого-то из местных жительниц.

— Там стены досками обиты, потом посмотрим, как глубоко пули в дерево вошли, — прокомментировал он удивленные взгляды городовых, рассматривающих пробоины в нижней части двери, — за сим вашу тренировку по проникновению в помещение, где находятся заговорщики, объявляю законченной. Ибо они уже сбежали через потолочный лаз в квартиру этажом выше и далее через чердак крышами. Теперь давайте я вам, — выделил голосом укоризненно глядящий на жандармов доктор, — расскажу, как надо вламываться в квартиру, полную вооруженных и готовых к бою злоумышленников…

* * *

Неудавшийся убийца Банщикова, эсер Яша Бельгенский, почил-таки не напрасно. Террорист рассказал Вадику все, что он знал. В том числе и адрес конспиративной квартиры, где его инструктировало руководство ячейки. Все аккуратненько и цивильно. Никаких трущоб, никаких потайных ходов и прочего, чем грешат авторы романов про Пинкертона. Обычный доходный дом на обычной улице, семь минут пешком до Невского. В этом доме братья Блюмкины не первый год снимают две квартиры.

В одной живут, а другую, этажом ниже, приспособили под фотостудию. Очень удобно. Пришел человек, заказал себе фотокарточку, или фотопортрет, или еще чего. Люди ходят постоянно, потому как фотография нужна всем, особенно если хорошая. А если кто кроме фотографий и прокламации с гектографа унесет, так оно незаметно, да и одно другому не мешает…

Проблема была в том, что брать эту парочку надо было быстро, тихо и так, чтобы братья ничего не успели уничтожить.

В принципе, жандармы дураками не были. В основном…

Вот только данный конкретный штаб-ротмистр с «редкой» фамилией Сидоров и еще более «редким» именем Иван… То ли он и вправду дурак, то ли ничему не обучен. В голове у Банщикова всплыли строки из еще не написанной в этом мире книги: «Когда в дом начали ломиться, перед тем как уйти через черный ход, я разрядил в них магазин браунинга прямо через дверь. Стрелял не целясь, стремясь притормозить жандармов, и с удивлением узнал, что двое из них были ранены, причем один позднее скончался. В верноподданническом рвении они столпились перед дверью, хотя и знали, что мы вооружены и терять нам нечего…»

Оружие руководство ячейки партии социалистов-революционеров, естественно, имело. Как и основания отстреливаться до последнего патрона. Ибо в случае поимки им по новому «Уложению о наказаниях в военное время» грозила виселица. А вот жандармам этих субчиков нужно было брать исключительно живыми и не особо помятыми.

Собственных «групп быстрого реагирования» у жандармского отделения пока не было, а местные полицейские не годились из-за возраста и плохой реакции. Пришлось идти на поклон к командиру Лейб-гвардии атаманского казачьего полка за казаками, которым и было оказано доверие «захватить анархистов-бомбистов, собирающихся взорвать царя-батюшку за денежку аглицкую»…

* * *

Во дворе дома № 3 на Обводном канале стоял дым коромыслом. В самом прямом смысле этого выражения. По какой-то причине на чердаке загорелся всякий хлам, который всегда образуется там, где долго живут. Ринувшиеся было на тушение пожара обитатели дома обнаружили, что двери на чердак заперты, а замки безнадежно заржавели. К счастью, на пожарной каланче заметили дым и через пару минут во двор, громыхая и звоня колоколом, въехали сразу две пожарные телеги с водяными бочками, насосами и раздвижными лестницами.

Брандмейстер умело распоряжался. Телеги подвели поближе к дому, опустили опоры, лестницы начали подниматься к дымящейся крыше, разматывая за собой рукава пожарных шлангов. По одному пожарному вбежало в каждый подъезд, стуча в двери квартир и требуя, чтобы жильцы немедленно выходили во двор. Вот лестницы достигли края крыши, и пожарные, таща за собой рукава, скрылись в слуховом окне. Запыхавшиеся от быстрого бега городовые встали у подъездов «всех выпускать, никого не впускать». Их коллеги замерли у черного хода. Из подъездов выбегали немногочисленные по полуденному времени жильцы, волоча с собой кошек, канареек, ежиков и прочих домашних любимцев. Последними вышли топорники, крича брандмейстеру, что дом эвакуирован.

— Все жильцы покинули объект возгорания? — спросил городовой у дворника.

Тот встал на пожарную телегу, повертел головой и начал шевелить губами, загибая пальцы. В это время четверо городовых на улице достали из кармана какие-то обрезки труб, дернули за свисающие веревочки и, дождавшись шипения и густого дыма, со всей молодецкой силушки швырнули полдюжины обрезков в окна квартиры на втором этаже, а еще пяток — этажом ниже.

— Аркашки Блюмкина нет, кажись! — закончил нехитрые арифметические подсчеты дворник.

— У моего брата срочная работа! — закричал Михаил Блюмкин — невысокий человечек с грустными глазами, проталкиваясь к городовому. — Он не может сейчас выйти из дома!

— Александр! — заорал брандмейстер подчиненному. — Мухой в подъезд, выведи этого работягу. Не справимся, сгорит ведь, дурень!

— Вы не понимаете! Ему надо… — начал было Михаил, но закончить не успел. Городовой, коротко глянув по сторонам и убедившись, что все, открыв рты, следят за работой пожарных^[2], резко пробил ему кулаком в область сердца и, подхватив под мышки охнувшего и начавшего оседать на землю Блюмкина, со словами «Вот сейчас к доктору отведем и тебе полегчает», полуповел, полупонес находящегося на грани отключки активиста партии социалистов-революционеров к карете скорой помощи.

Тем временем посланный в подъезд пожарный, поколотив в дверь руками, ногами и даже каской, выбежал во двор и отрапортовал старшему, что «двери прочные, закрыты, никто не отвечает, а из-за них дымом тянет». Возница подтвердил, что в окне первого этажа, забранном прочными решетками, ничего не видно из-за сизого дыма. Одна из пожарных телег опустила свою лестницу до окна второго этажа, и сразу трое пожарных под крики брандмейстера «Маски! Маски не забудьте, отравитесь!» запрыгнули в окно.

Еще трое их коллег вбежали в подъезд, уперли опоры домкрата в стену рядом с дверью квартиры № 1, закрепили удлинительную штангу, уперли окованную металлом подпорку в дверь квартиры № 2 и бодро заработали рычагами^[3]. Через какую-то минуту искореженная дверь вместе с засовом и косяком рухнула внутрь квартиры.

В подъезд повалил вонючий, едкий дым, а тройка пожарных, нацепив на лица смоченные водой плотные повязки, рванулась внутрь. Через пару минут они вернулись, неся на руках заходящегося в диком кашле второго активиста-эсера, которого тут же аккуратно и бережно поместили в карету скорой помощи…

Готовя техническое обеспечение захвата, Вадик вспомнил многое из того, что рассказывал его преподаватель об органической химии вообще и ее использовании правоохранительными органами в частности. Идеально для бескровного захвата подходил ХАФ (хлорацетофенон), слезоточивый газ, обычно используемый для разгона демонстраций. В просторечии — «черемуха». Тот же препод рассказывал, уже после занятий, как в голодном 1993 году весь их факультет зарабатывал на жизнь тем, что создавал самодельные газовые баллончики со слезоточивым газом на базе институтской лаборатории. И даже попутно расписал заинтересовавшимся студентам нехитрую, в общем-то, технологическую цепочку…

Этот эпизод привел еще и к тому, что до выхода в море из Одесского порта вспомогательного крейсера «Ингул», которому предстояло миновать Проливы под флагом Доброфлота, лучшие фармацевтические предприятия Петербурга, Киева и Одессы две недели работали в две смены. В итоге на борт парохода, в добавление к обычным бочкам с составом для постановки дымовых завес, были загружены три десятка бочек с весьма секретным и дурно пахнущим содержимым…

За кадром «пожара» на Обводном осталось то, как накануне, глубокой ночью, казаки затащили на чердак железный лист с дымошашкой, запал которой был подсоединен к будильнику, а перед возвращением аккуратно налили из масленки клея в дверные замки…

Жильцы дома остались обсуждать доблесть мужественных пожарных, а арестованных отвезли в «жандармские застенки» для приведения в нормальное состояние и последующей «разработки».

* * *

Доктор Банщиков вел светскую беседу с господином Гоцом, который все еще нервно протирал слезящиеся глаза платком.

— Итак, ваша еврейская ячейка партии социал-революционеров получила заказ на мое устранение, господин Поц. Причем, что очень интересно, именно рядовая ячейка партии, а не компашка террористов, профессиональных убийц и идейных последышей господина Гершуни, которых вы, господа эсэры, в своем кругу нарекли Боевой организацией.

— Не Поц, а Гоц, я попрошу вас… И почему еврейская? У нас полно русских патриотов, малороссов, в составе Центрального комитета латыш есть, финны участвуют, поляки. Мы выше национального…

— Конечно! Вот только в руководстве все Штейны и Зоны, за исключением уникума Чернова. Зато взрывать себя милашка Гершуни отправляет все больше русских студентов-недоучек и дурех из «благородных девиц» с запудренными мозгами. В этом плане Яша оказался удивительным исключением. Так что кому вершки, кому корешки, это нам понятно. Хоть для конспирации фамилии поменяли бы, что ли, господин Гоц^[4] или ввели бы в бюро побольше не евреев. Но вы и до этого дорастете, если вам позволить… Хотя теперь, в этот раз, наверное, уже не позволим… А «поц» в вашем случае не фамилия, тут вы правы. Это эпитет. Ну, кто посылает на боевую акцию близорукого, как крот, исполнителя?

— Да! Мы не беззубый местечковый Бунд! На борьбу здесь встают даже больные и немощные. Ибо переполнилась чаша терпения моего народа. Почему в России, как ни год, так проходит кровавый еврейский погром? И почему это единственная страна, где есть черта оседлости? Почему для нас установлена процентная квота в институты? Вы считаете это справедливым?

Яков… Жаль парня… Но он сам просился, даже в ЦК писал! Вам должок хотел отдать. Лично я считал и считаю, что на работе в массах он был бы куда полезнее. Эх, молодость-горячность…

— Справедливости ищете? Понимаю… Но почему-то именно господа «русские» журналисты типа небезызвестного вам Жаботинского на «собранные русским народом гроши», приплывшие от Леебов да Кунов из-за океана, провоцируют своим мерзким бумагомаранием эти самые погромы. Возражать станете? Только по существу, если можно. Молчите? Правильно молчите… Черта оседлости, «кухаркины дети», говорите…

Согласен, кстати: действительно несправедливо. И также согласен, что с дискриминацией по расовому и религиозному признакам в России нужно заканчивать. Правда, не понимаю, как вы забыли о том, что эта самая «черта» в свое время спасла множество ваших предков-соплеменников от геноцида в Европе. И еще не понимаю, как мое убийство, например, могло все это исправить? Вызвать очередной еврейский погром — это да, таки могло.

Хотя и я мог бы вам напомнить, откуда именно растут ноги у всех вами перечисленных эксцессов. Если бы я, заявившись в ваш дом, вам по пять раз на дню говорил, искренне в это веря, что «я лучше вас по праву рождения», что именно я, и только я «богоизбран», что вы вообще — гой, сиречь «недочеловек, по отношению к которому мне все дозволено», как бы, интересно, вы все это терпели?..

Что тут смешного? Ну, может быть, вы и я — достаточно образованные люди, чтобы отнестись к этому с юмором, особенно если вы начнете шутить по этому поводу первым. Но требовать того же от темного русского мужика, который и читать-то в массе своей не умеет, — извините, не могу-с. Да и не только русского, вы же сами прекрасно знаете, что евреи преследуемы повсюду в мире, кроме Североамериканских Штатов. Поверьте, по сравнению с тем, что может произойти в Германии лет так через тридцать, нынешние российские погромы это так, просто сущая безделица. Там процесс будет индустриализирован, и уж в этом винить русских будет сложно.

Может, все же и вы как-то этот процесс со своей стороны инициировали? И регулярно подпитываете? Помимо евреев столь же гонимой нацией в мире являются только цыгане, ну, там-то все понятно — кочуют, попрошайничают, воруют лошадей, нигде не работают… Короче — их асоциальный образ жизни раздражает. Вы понимаете намек?

— Так и что делать нам, бедным евреям, — тут Вадик не смог удержаться от ухмылки, — если власти им просто не дают нормально, по-человечески работать? Есть списки запрещенных для нас профессий, городов проживания…

— Вот прямо так-таки и не дают? Ах, отобрали доходы введением водочной монополии? Таки жестоко? Но вы умнички, не растерялись. Не к станку же или за плуг вставать! Кто контролирует в России торговлю главным продуктом экспорта, хлебом? А кто производит? Весь народ видит, что тот, кто хлебушек посеял, вырастил, собрал да обмолотил, имеет с пуда в разы меньше, чем тот, кто его всего-навсего перепродал! А кто перекупает по дешевке товар у ворот рынков, чтобы потом продать с прилавка втридорога? За такое и я бы удавил, поверьте… С образом «бедного еврея» это не очень коррелирует.

Что касается черты оседлости… Судя по результатам еврейских погромов в городах, где евреев официально быть не может, это правило все одно не работает. Хотя, если хотите знать мое мнение, все это может и должно быть отменено. И оседлость, и квоты, и прочие оскорбительные искусственные ограничения.

Но главное — я считаю, что у евреев, как и у любой другой исторически сложившейся нации, должна быть своя страна. Тогда у вашего народа будет выбор — строить свое общество, как оно вам самим видится на своей земле, или жить в чужом, но меняя свои идеи и принципы под выбранное место жительства. А не наоборот.

Я вот, к примеру, если перееду жить в Лос-Анджелес, в тулупе, треухе да валенках по улицам ходить не буду. А если буду настолько туп и негибок, что стану, — должен буду смириться, что надо мной все окружающие ковбои хихикают. А иногда и постреливают, до политкорректности этот мир пока не дорос… И слава богу!

Кстати. Вот вы, Абрам Рафаилович, какое именно место вы выбрали бы для создания еврейского государства?

— В этом мире, молодой человек, есть только одно место, которое любой еврей, даже самый не религиозный, признает своей родиной, — слегка обалдевший от столь оригинального монолога Гоц, которому на решение еврейского вопроса вроде было совсем наплевать, вдруг выпрямился в кресле и, кажется, начисто забыл о своем положении, — но туда нам, евреям, путь заказан уже тысячу лет. А уж о создании там своего государства, об этом даже и мечтать бесполезно… Бесполезнее даже, чем о построении, скажем, в России справедливого общества, в котором к человеку будут относиться не исходя из национальности и происхождения, а только исходя из его способностей и талантов.

— Вы не забыли добавить «исходя из его наличного капитала и капитала его семьи»? Но самое смешное — я ничего против построения такого общества не имею. Я только не хочу, чтобы во время этой стройки пришлось перебить и выгнать за кордон четверть населения страны: идея теряет смысл, в долгосрочной перспективе. Ну, а насчет еврейского государства у стен Иерусалима, — при имени этого древнего города атеист и революционер Гоц нервно вздрогнул, — в моем разумении, это совсем не так уж и невозможно. И не только в моем.

— И как вы себе такое представляете? Это просто бред какой-то! Фантастика!

— Напротив, любезный мой Абрам Рафаилович. Представляю себе, как нечто вполне даже реальное. В отличие от сепаратистских бредней некоторых деятелей из вашего ЦК и верхушки Бунда про некую Южно-Русскую республику со столицей в Одессе… И откуда такая местечковая ограниченность? Хотя понятно, дело в хлебе и винной монополии, своя рубашка ближе к телу, не так ли?

Но Палестина — это осуществимо. Причем, если обстоятельства сложатся удачно, в перспективе всего нескольких лет. Ну, или максимум, полутора-двух десятилетий. Открою вам один маленький секрет: через некоторое время государь намечает встречу с неким господином Герцлем. Вам ведь знакома эта фамилия? Император решил поддержать некоторые его идеи. Словом и делом…

Может, валерьяночки попросить? Нет? Хорошо, тогда продолжу.

Как вам прекрасно известно, у России есть свой интерес и давняя мечта на Востоке — проливы и Константинополь. Для овладения ими нашей империи, так или иначе, придется разобраться с Турцией. А при ее развале и разделе организация некоего государства на одном из ее осколков — дело техники и международных конгрессов. Если бы евреи боролись за это с той же энергией и одержимостью, с которой они пытаются раскачать фундамент государства российского, строя планы на создание своего государства как раз в границах вышеозначенной черты оседлости, то эта идея могла бы быть осуществлена лет так через десять-пятнадцать самое позднее…

Это при условии безоговорочной поддержки исторического движения России вашим народом, естественно. Да и погромы под это дело прекратить можно практически мгновенно.

— А погромы с чего прекратятся, где тут логика? — оторопело выдавил из себя Гоц.

— Мы, русские, народ по натуре своей жалостливый. Отношение изменится, как только начнется нормальная продуманная пропагандистская программа, что надо дать вам, бедным, обиженным всем миром евреям, их собственный дом. А заодно и хлебом торговать можно будет без их навязчивого посредничества, и квашеные огурцы с капустой на рынок спокойно возить (тут Гоц слегка поморщился). И никто им в этом не сможет помочь, кроме русского мужика, которому всего-то и надо для этого в очередной раз побить… турок, — улыбнулся Вадим. — Ну, как же можно громить того, кого сам же жалеешь? За кого ради этой жалости кровь свою готов пролить?

Но вот тут евреям придется «вернуть мяч». Ибо жалеть и помогать тем, кто желает твоей стране проиграть войну, пытается организовать финансовую блокаду, ведет пропаганду против государя, призывающего мир дать евреям возможность самим жить в своем государстве, да еще и устраивает взрывы на улицах… Это никак невозможно-с.

— То, что вы сейчас говорите, это действительно не только ваше мнение? Но и…

— После разговора с Теодором Герцлем наш государь император собирается провести встречу с несколькими уважаемыми раввинами и крупными еврейскими банкирами. Не сомневаюсь, что лидеры ПСР будут информированы об ее итогах во всех подробностях. На ней мы попытаемся разъяснить нашу позицию по еврейскому вопросу. Да, черту оседлости надо отменять. Согласен. Возможно, сразу по окончании войны император сделает это сам. Возможно, посчитает, что это уже прерогатива Думы, которая будет созвана сразу после победы.

— Парламент?! И почему, если царь так действительно решил, нужно ждать до конца войны?

— Ну, вы же умный человек, господин Гоц. Сами не догадываетесь разве?

— Нет, если честно…

— Причина-то в вас в основном. Почему такие удивленные глаза? Или вы думаете, что государь мировой империи может принимать решение под давлением банды уличных террористов? Николай Александрович не имеет права потерять лицо. Ему проще с любыми жертвами и кровью передавить вас всех, как ядовитых пауков, но не потерять достоинства в глазах остального мира. Это политически неприемлемо. Россия разворачивается на восток. И положение обязывает, как говорится. Вы меня хорошо понимаете, надеюсь?

— Вполне. Так, а что вы говорили по поводу парламента? Наша партия сможет иметь там свое представительство? Или все это «карманная лавочка» и фикция? — Нет, я не оговорился. Государь планирует созвать парламент — Государственную Думу. Только тешить себя мыслью, что это прямой результат революционного самопожертвования и террора ни вам, ни социал-демократам не стоит. Просто императору и близкому кругу его советников и министров стало очевидно, что без серьезных изменений в политической системе России труднее будет в будущем вести экономическое соревнование с нашими противниками на мировой арене. Увы, его искренняя мечта о всеобщем мире растаяла как утренний туман после взрывов первых японских мин в Порт-Артуре. Так что ничего личного, как говорится…

Для нормальной работы Думы в стране будут создаваться новые и легализованы существующие политические партии. Если вы там поимеете свою фракцию и серьезное лобби, — чего я вам сделать уж точно не дам — мысленно добавил Вадик, — добьетесь многих своих программных целей без больших проблем. Парламентским путем, а не браунингами и бомбами. А прежними своими методами вы добьетесь только повторения судьбы вашего бомбиста — новопреставленного Якова.

Это и передайте вашим коллегам по ЦК ПСР и отморозкам из Боевой организации. Государь просит вас о «прекращении огня» до победы над Японией и выборов в Думу. Повторяю: пока еще — просит. Иначе получите тотальное внесудебное уничтожение всех причастных к убийствам членов вашей партии, вместе со всеми сочувствующими, и высылку семей в Сибирь. На каторгу, а не в ссылку. По законам военного времени. Хотите?.. Что-то опять непонятно, любезнейший Абрам Рафаилович?

— Но как же быть с теми ячейками, которые финансируются староверами или из-за границы? С максималистами? ЦК с ними постоянной связи не имеет… И руководство Боевой организации. Они ведь даже перед ЦК партии не отчитываются! Да еще социал-демократы, они сейчас часто работают «под нас», когда занимаются эксами, — нахмурился Гоц.

— Я бы на вашем месте нашел ее, эту самую связь. Если после их захвата ее найду я, а послание к ним не дойдет, — зловеще проговорил Вадик, — ваши головы тоже полетят. По поводу денег из-за границы… Осень — опасное время года. Вот в Париже недавно господин Троцкий поскользнулся и… под вагончик упал. В Стокгольме бывшего японского атташе в Питере, господина полковника Акаши никак не найдут. Говорят, ушел искупаться…

Что до наших староверов, найдем им конфетку. Пора уже РПЦ голову из трехсотлетней задницы вынуть и вспомнить, что мы живем в двадцатом веке! Раскол у них подзатянулся. Или они друг друга признают, или придется просто организовать для староверов новую, открытую ветвь христианства. Чем они хуже лютеран, скажем? А то многие православные батюшки без конкуренции-то вконец зажирели, как в переносном, так и в прямом…

За РСДРП тоже не беспокойтесь. С ними — отдельный разговор. А вот лидеров Бунда о том, что услышали, вполне можете проинформировать. Думаю, вам это будет попроще, чем мне.

— Не понял — как? Как я должен с кем-то связываться отсюда? Или таки что? Разве я не арестован и могу отсюда выйти?

— Конечно. Сразу после окончания нашей беседы вас освободят.

— Вы шутите? — На лице Гоца читалась смесь удивления и потрясения.

— Нет. Я вполне серьезно. Только не стоит лишних благодарностей, мы же с вами деловые люди. Только сначала, дражайший Абрам Рафаилович, ответите мне на последний на сегодня, но самый интересный для меня вопрос. Так какая же скотина настолько захотела моей смерти?

— Увы, молодой человек, хоть и у многих из нас были к вам… Э-э… некие претензии, так скажем… решение принималось исключительно Боевой организацией, а они, знаете ли…

— Он, вы хотите сказать?

— Ну, да. В общем-то, да… А откуда вы знаете, Михаил Лаврентьевич?

— Это неважно. Потом, возможно, и расскажу кое-что. Вам небезынтересное. Если из нашей сегодняшней беседы правильные выводы сделаете… Стало быть, сам Евно Фишелевич ручку к сему дельцу приложил? Я угадал?

— Да, — обреченно выдавил из себя Гоц. — Хотя, как я понимаю, он не считал ваш вопрос особо приоритетным. А мы сами-то его и не собирались форсировать. Это у Яшеньки к вам было что-то… личное.

— Ну, вы и проголосовали?

— Увы, так…

— А знаете, Абрам Рафаилович, как ни странно, я вам верю. И на прощание — маленькая просьба и серьезный совет. Передайте Виктору Михайловичу Чернову, что я очень хочу с ним переговорить. Он может инкогнито приехать в Россию, не опасаясь преследования, в любое удобное ему время. И немедленно покажите врачам своего брата. Ему срочно нужна операция на позвоночнике. Только не в Лондоне, климат там не тот. Надумаете, тотчас дайте знать. Если что — поможем. Или в Германии все организуем. Медлить с этим вам нельзя…

Кстати, метет-то сегодня весьма недурственно. Ваша шапка, шарф, варежки и шуба здесь, у охраны. Домой пойдете — не простудитесь.

* * *

В Лондоне тоже был снегопад. Тяжелый и мокрый. Северная Атлантика, в несчетный уже раз одолев защитную стену из теплых восходящих потоков Гольфстрима, дыхнула своим промозглым холодом и бросила на Британские острова очередной затяжной циклон. Снег налипал на мокрых ветвях буков и платанов, разбитый в бурую, хлюпающую кашу колесами карет, кэбов и авто таял на брусчатке мостовых. В его мутной пелене прятался не только Биг-Бен и шпили Вестминстера: даже с одного берега Темзы разглядеть противоположный было трудно. Холодная, тяжелая сырость, наполнившая воздух, казалось, была способна проникнуть везде.

Но, похоже, превратности столичной погоды за окнами мало интересовали группу серьезных джентльменов, в последний вторник ноября 1904 года расположившихся возле камина в кожаных креслах и на двух таких же диванах в уютной, теплой гостиной, обставленной в раннем викторианском стиле, но без излишней роскоши. Если не считать повышенного спроса собравшихся на горячий цейлонский чай, конечно. — Джентльмены, поскольку все приглашенные прибыли, мы можем безотлагательно приступить к обсуждению ряда недавних событий в мире. И возможных последствий для Великобритании. А они, должен заметить, могут быть достаточно серьезными. Поэтому нам и пришлось попросить вас, сэр Чарльз, и вас, глубокоуважаемый лорд Керзон^[5], прибыть сюда в столь авральном режиме, как выразился любезный лорд Фишер… — Премьер-министр Великобритании Артур Бальфур приветливо кивнул послу в Санкт-Петербурге Гардингу и вице-королю Индии. — Кстати, как вы сумели так скоро добраться из Калькутты, милорд?

— Не считая недели изматывающей болтанки и того, что «Корнуолл» едва не пожег котлы, а уже в Канале мы дважды чуть было не протаранили в тумане сначала наш, а потом французский пакетботы, мое путешествие прошло прекрасно, благодарю вас, сэр Артур.

— Котлы — дело наживное. И не столь горящее по времени, как те политические моменты, что нам сегодня предстоит обдумать. Надеюсь, наш многоуважаемый первый лорд за эту маленькую неприятность на нас не в обиде?

— В обиде, в обиде! — рассмеялся адмирал Фишер^[6], почти по-американски обнажив в широкой улыбке на смугловатом, даже для выходца из индийской колониальной элиты, лице два ряда великолепных, крепких зубов: долгие морские непогоды, курение и кулачные забавы юности не смогли причинить им ни малейшего ущерба. — Вы мне задолжали еще как начальнику Портсмутской базы. Обещано же было на дополнительное довольствие кочегарам? И где? Или я напраслину возвожу?

— Господи, мой дорогой адмирал, ну к чему сейчас весь этот грошовый меркантилизм? — тонко усмехнулся Бальфур.

— К тому, что хватит уже играть в одни ворота. Если Кабинет хочет от Флота гарантий безопасности империи, поймите: то, о чем я прошу — вовсе не пустяки и мелочи. А попросить мне скоро придется гораздо больше, чем на починку восьми котлов системы Бабкока. Собственно, это прямо вытекает из темы встречи нашего Комитета, джентльмены, если я верно понимаю то, чем чреваты для нас последние события.

— Ясное дело, что первый лорд Адмиралтейства видит всю проблему исключительно со своей военно-морской колокольни, но ведь русские успехи в этой войне нам в Индии могут аукнуться много скорее, чем Королевскому флоту. Не зря же их агенты активизировались в последнее время в Афганистане. А в Персии все обстоит и того печальнее, — принимая вызов, скрестил руки на груди вице-король Индии.

— Как говорят русские, милорд, зрите в корень. У нас на носу проблема германо-российского союза на суше и на море, плюс разворот Петербурга на запад, что автоматически означает начало драчки за проливы. И Индия тут пока останется третьей пристяжной. Хотя, конечно, вопросов в том регионе хватает. Прежде всего та же Персия. Не столько как торная дорога к вам и вашим дражайшим магараджам с их слонами, сколько как потенциально важнейший источник нефти.

Мне, кстати, до сих пор не ясно, почему многие из здесь собравшихся уважаемых джентльменов год назад постановили не поддерживать японцев в войне. Зачем тогда нужно было заключать с ними формальный союз? Чтобы показать немцам и русским нашу слабость? Еще летом можно было переломить ситуацию. Достаточно было утопить эскадру Чухнина в Красном море. Это сегодня — поздно! И мне нужно выкручиваться, как угрю на сковороде, чтобы удержать видимость двойного стандарта. А тогда, три месяца назад, было в самый раз! И двойной стандарт был бы гарантирован сам по себе. Французы не рыпнулись бы, а немцев мы, если что, отправили бы к рыбам прямо в их Кильской бухте. После чего вернули бы себе Гельголанд, раз и навсегда надев стальной намордник на военно-морские потуги гуннов и их самовлюбленного Атиллы.

— Господа, господа! Прошу вас, подождите, пожалуйста. При всем моем уважении к проблемам Адмиралтейства и администрации Индии, все-таки разрешите нам с глубокоуважаемыми лордом Лансдауном и сэром Хью Арнольдом-Форстером для начала обрисовать уважаемым участникам заседания положение вещей в том ключе, как это представляется Форин-офису и военному кабинету в целом.

Затем мы с вами обменяемся мнениями по срочности и приоритетам, — развел «по углам» едва не сцепившихся Керзона и как обычно заведшегося с пол-оборота Фишера премьер-министр, — смею вас заверить, джентльмены, сегодня вы услышите очень много интересного, что, возможно, поможет нам сблизить позиции по наиболее острым вопросам. И, пожалуй, мистер Кларк, сегодня мы обойдемся без стенограммы…

* * *

Расширенное заседание Комитета имперской обороны^[7] премьер-министр Великобритании распорядился созвать в течение ближайших двух недель, тотчас по прочтении полученных Кабинетом телеграфных сообщений с Дальнего Востока о прискорбном и, главное, неожиданном для многих лондонских небожителей известии. Хотя для самого Бальфура, который изначально не слишком верил в военный успех японцев, форменным громом среди ясного неба сообщение о самом неприятном событии с начала войны между Японией и Россией не стало.

Макаров ловко переиграл по очкам японского визави: несмотря на все потуги Соединенного флота и британских морских советников при штабе адмирала Того помешать им, три русские эскадры без потерь соединились в Порт-Артуре. А с учетом известных личных качеств русского командующего это событие было неприятным вдвойне. Высадка гвардейского корпуса в Дальнем, ударившего в тыл японской осадной армии, и погром торгового порта в Осаке были к этому лишь вишенками на торте.

Дальнейший «паровоз» проблем в виде катастрофического падения котировок токийских ценных бумаг, вздорожания стоимости фрахта в Японию почти вдвое, а также резкого «усыхания» очереди судовладельцев, готовых хоть что-нибудь везти туда на любых условиях, уже никого не удивил. Даже удачно провернутая операция по продаже японцам двух эскадренных броненосцев типа «Лондон» с прицепом из практически всех боеспособных чилийских и аргентинских кораблей на общем мрачном фоне ожиданий неизбежного поражения Токио не шибко радовала.

Исполненный черного пессимизма меморандум вице-короля Индии Керзона, опасающегося того, что «следующий скачок бешеного русского медведя» будет в Кашмир или Пенджаб, и заявление сменившего Селборна на посту Первого лорда Адмиралтейства импульсивного Джека Фишера, сделанное в присутствии короля Эдуарда, о том, что германский флот необходимо копенгагировать, не дожидаясь заключения германо-российского союза после победоносного возвращения на Балтику русской Армады с Тихого океана, плеснули нового масла в огонь.

И наконец, недавняя шифровка от посла Чарльза Гардинга о его встречах в Петербурге с несколькими чрезвычайно влиятельными персонами, заинтересованными в англо-российском сближении, но чего, по их собственному мнению, в сложившихся обстоятельствах можно добиться только личностными переменами на самом верху властной пирамиды.

К сожалению, подробно об этих лицах и обсуждавшихся с ними вопросах он имел возможность доложить только лично, поскольку вокруг великобританского посольства в Санкт-Петербурге сложилась такая сложная обстановка, что посол не видел возможности рассчитывать на иной, гарантированно скрытый от русской разведки способ передачи информации…

«Да, пожалуй, более неприятной повестки дня для обсуждения у нас не было за все более чем пятьдесят предыдущих заседаний. Замечательное предстоит юбилейное! Ведь как раз в эти дни нашему Комитету исполнится ровно два года… — Бальфур^[8] невесело улыбнулся своим мыслям. — И самое неприятное, что в отличие от Лансдауна, Китченера и Селборна, я-то как раз и был уверен, что японцы в одиночку не справятся с русским медведем.

Сегодня можно долго говорить, верным ли было наше решение, принятое 4 января, когда наш Комитет, обсуждая информацию Токио о том, что война с Петербургом предрешена и неизбежна, высказался за то, чтобы ни при каких обстоятельствах не выступать в поддержку японцев с открытой силой. Мнения лордов Ротшильда, Керзона и Селборна оказались в тот день решающими. Первый уверял, что Россия не сможет вынести современной войны с растянутыми коммуникациями по причине банальной нехватки финансовых средств. С парижским Домом Ротшильдов все было уже скоординировано, так же как с Уолл-стрит и бельгийскими банкирами.

Возможности немцев помочь русским наличностью были сравнительно невелики, кроме того, мы все тогда были уверены, что переговоры Коковцева о заимствованиях на немецком финансовом рынке окончатся ничем, разбившись о проблему заключения нового русско-германского Торгового соглашения. Настроения юнкерства были однозначно воинственными — им требовался реванш за 1894 год, когда русский министр финансов Витте продавил в заключенном с Германией на десять лет Торговом соглашении большинство из российских требований, в том числе низкие немецкие ввозные пошлины для русской сельхозпродукции.

В свою очередь, лорд Керзон потребовал в первоочередном порядке довести индийскую армию до ста сорока тысяч боеготовых штыков и сабель, со всем причитающимся обозом и артиллерией. И хотя генералы Китченер и Бракенберри посчитали эти цифры излишними, не считая русскую угрозу Афганистану, а тем более Индии настолько серьезной, вице-король упрямо стоял на своем. И кстати, его поддержал его величество…

К этому же решению — не ввязываться — склонился бывший первым лордом Адмиралтейства Селборн. Он посчитал, что с учетом бурного роста германского и североамериканского флотов, рисковать потерями в численном составе Ройял Нэйви нам не следует. Вдобавок он был уверен, что японский флот качественно стоит на голову выше русского.

Взвесив все плюсы и минусы, в итоге мы решили вести в отношении России довольно умеренную политику, а японцев поддерживать всем, чем угодно, кроме прямого военного вмешательства. Кстати, наш апрельский договор с Парижем, гарантированно исключивший помощь Петербургу от его единственного союзника, дорогого стоил для японцев. Конечно, неприятно, что ситуацией воспользовался кайзер Вильгельм, активно обхаживающий русского царя и сулящий ему всякие манны небесные. Однако полагаю, последнее слово в этой пьесе все равно останется не за ним.

Но дабы быть честным перед самим собой, и меня, и лорда Солсбери тоже вполне устроило, что большинство членов Комитета высказалось против нашего выступления на японской стороне. Фактор растущей германской угрозы, для обуздания которой нужно улучшать отношения с царем, а не воевать с ним, мы были обязаны учитывать. И меня просто взбесило, что господа из Токио проигнорировали наше предупреждение о нежелательности этой войны для Кабинета при складывающемся положении в Европе. Они попросту решили разыграть английскую козырную карту в своей азартной игре. А такое в отношении Британии не позволительно никому. Ознакомившись с итогами заседания Комитета, именно так и высказался его величество король Эдуард.

Но даже в итоге чисто политической и экономической поддержки японцев мы получили в наш адрес мощнейшую вспышку ненависти по всей стомилионной России, и в первую очередь, к сожалению, — в Зимнем дворце. Гардинг, контролируя ситуацию в Петербурге изнутри, зря в колокола бить не стал бы. Сейчас необходимо думать о том, как спустить давление в этом котле, ни в коем случае не доводя до открытого разрыва. И не потеряв лица при этом. Сам русский царь Николай достаточно консервативен и тактичен для понимания этого. Но вот можно ли сказать то же о его нынешнем ближайшем окружении?

Дело отнюдь не минутное. Возможно, придется потратить годы. Поэтому сегодня мы и решили пригласить на заседание Комитета господ-либералов Асквита, Хольдена и Грэя. Если, паче чаяния, на волне японского разгрома и нашей склоки с упрямцем Джо Чемберленом, который с некоторых пор даже демонстративно уклоняется от присутствия на заседаниях Комитета, может случиться так, что мы проиграем выборы, следующий Кабинет предстоит формировать им. А политика Британской империи должна быть последовательной в столь важном вопросе, как отношения с Россией.

Нельзя допустить, чтобы труды короля по подманиванию галлов, а через них, позже, и царя, пошли прахом! Только бы не довели дело до военного столкновения наши джинго^[9], типа Горацио Китченера^[10], которого лорд Керзон, хвала Господу, оставил на хозяйстве в Индии, или «Джеки» Фишера, сменившего на днях в Адмиралтействе холодного и рассудительного Селборна, который был профессиональным политиком, а не палубным «морским волком».

Сперва неуемный адмирал притащил за собой в Портсмут шлейф его взрывной деятельности на Китайской станции и Средиземноморской эскадре, взбаламутив все и всех своими подводными лодками, надбавками кочегарам и грядущим переводом энергетики кораблей на нефть. Теперь мы получили Джека, во многом благодаря его величеству, кстати, во главе всего Флота. Да, пожалуй, лучшей страшилки для кайзера выдумать было нельзя, но и реакция белой кости флотского офицерства на это назначение была вполне предсказуема. Достаточно вспомнить последние высказывания лорда Чарльза Бересфорда.

Так что сможем ли мы с адмиралом Фишером сработаться — вот в чем гамлетовский вопрос…»

* * *

— Джентльмены. Я имел честь специально пригласить на наше заседание генерала сэра Генри Бракенберри, помощника генерал-квартирмейстера генерал-лейтенанта Альтхама, а также кэптэна сэра Чарльза Оттли, директора морской разведки. Поскольку нам сейчас крайне важно получить всю последнюю информацию о ситуации в Маньчжурии и у Порт-Артура, которой обладают армейские и флотские разведывательные органы. Полагаю, что вы, господа, не будете в обиде за то, что я в некотором смысле действовал при этом через ваши головы? Прибытия лорда Керзона мы ждали только через три дня, поэтому я вынужден был сегодня поторопить события, узнав, что вице-король уже в Лондоне, дабы не терять ни единого лишнего часа. — Бальфур слегка поклонился в сторону расположившихся вместе с лордом Селборном чуть обособленной группой Хью Арнольд-Форстера, секретаря военного кабинета, лорда Уильяма Бродрика, военного министра и адмирала Джона Фишера.

— Кроме того, дабы исключить на будущее влияние на наши сегодняшние решения любых превратностей внутренней политики, я пригласил разделить сегодня с нами бремя непростых решений наших коллег и оппонентов из либеральной партии. И конечно, лорда Эшера, имевшего вчера весьма содержательную беседу по теме нашего заседания с его величеством. Также по моей просьбе прибыл из Санкт-Петербурга сэр Чарльз Гардинг с важными, самыми свежими новостями из российской столицы. Итак, джентльмены, к делу. На повестке дня у нас стоят три вопроса. Я сформулирую их, по возможности, предельно кратко. Первый: поскольку поражение Японии в войне с Россией представляется неизбежным, какие шаги должна предпринять Британия, дабы не допустить окончательного разгрома Токио и его полной капитуляции? И сколько это, пусть в первом приближении, нам будет стоить? Второй: до какой степени может сегодня распространяться наше давление на Россию в японском вопросе, с учетом прогрессирующего роста германской угрозы, и, следовательно, крайней нашей заинтересованности в привлечении Петербурга к участию в Антанте? Третий: на какие шаги может и должна пойти империя, если в ближайшее время станет ясно, что наши усилия привлечь царя к союзу окажутся тщетными или более того — вероятен его альянс с кайзером?

* * *

— Должен заметить, господа, что мой срочный приезд в Лондон был вызван не только и не столько тем, что наш глубокоуважаемый господин председатель пожелал учесть мое скромное мнение при сегодняшнем обсуждении. — Посол Гардинг поклонился в сторону Бальфура. — К сожалению, после вскрывшихся недавно фактов попытки подкупа двух высокопоставленных сотрудников моего посольства, включая даже первого секретаря Сесила Спрингс Райта со стороны русской разведки, я не смог доверить бумаге и шифру важнейшую информацию о трех встречах в Петербурге, которые у меня состоялись в этом месяце. Я счел, что риск подставить доверившихся нам персон слишком велик, а они для нас сейчас слишком ценны. Вынужден признать, я перенес чрезвычайно огорчительный удар, обнаружив, что начальнику моей канцелярии была предложена «скромная» сумма в тысячу фунтов за то, чтобы он выкрал копию одного из наших дипломатических шифров. Поскольку, раз речь шла лишь об одном коде, надо полагать, два других у русских уже имеются.

Господин Витте, о встрече с которым я буду говорить далее, заявил, что ему все равно, насколько подробно я передаю наши беседы, если это делается в устной форме, но умоляет меня ни в коем случае не пересылать сообщения письмом или телеграфом, поскольку содержание почти всех посольских телеграмм и почты «им известно…». Тут он определенно имел в виду новую тайную политическую полицию царя Николая, так называемую ИССП.

В конце октября я инкогнито переговорил с Сергеем Юльевичем, который в настоящее время хоть и отстранен царем от активной деятельности, сам так вовсе не считает. Он готов бороться как за себя, так и за лучшую участь для Российской империи в том плане, как он себе это представляет. Поддерживают его в этой решимости многие влиятельные фигуры, в том числе вдовствующая императрица. Хотя, полагаю, она не вполне отдает себе отчет в том, как далеко при этом готов зайти бывший царский министр финансов и премьер. Затем, как оказалось, в свете предыдущего моего разговора с господином Витте, со мной тайно встретился великий князь Николай Николаевич младший…

Полагаю, вы уже достаточно заинтригованы? Ведь в пробританских настроениях этот горячий поклонник парижского стиля жизни ранее замечен не был. И наконец, аудиенция, которую я, опять же, в режиме полной секретности получил у великого князя Владимира Александровича. Причем, как и в первых двух случаях, инициатором этой встречи был не я.

— Сэр Чарльз, мы уже внимательно ознакомились с вашим отчетом. Скажите только, как вы сами считаете, сколь серьезно желание, так скажем… определенных кругов дворцовой камарильи пойти до конца в деле смены главы правящей династии? — не совсем тактично перебил Гардинга его непосредственный начальник, глава Форин-офиса Лансдаун.

— Полагаю, оно более чем серьезно, милорд. Старшее поколение Романовых стремительно утрачивает влияние на решения царя, почувствовавшего вкус власти. А наследник-гемофилик, лишая нынешнюю царскую семью дальнейших тронных перспектив, только поддерживает их решимость самим фактом своего появления на свет. Полагаю, что перед нами образование в России фронды посерьезнее, чем во времена покойного Павла Петровича.

— А как вы расцениваете заявления царя Николая о его готовности тотчас после войны ввести Конституцию и парламентаризм?

— В большинстве великокняжеских дворцов этому не верят. Соответствующие настроения царят и в головах большинства гвардейских офицеров. Кстати, как и в среде либерального крыла их буржуазии, которое де-факто представляет господин Витте. И тем более среди интеллигенции.

Достаточно показательно, что партия социалистов-революционеров не свернула своей террористической деятельности, а это было бы самым верным барометром. Кстати, трагическая гибель японского полковника Акаши в Стокгольме, безусловно, организованная русской разведкой, лишь на пару недель прервала налаженный канал финансирования левых элементов в России, и должен особо сказать, что за успехи в этом вопросе я бы рекомендовал отметить нескольких сотрудников нашего посольства. Подробную докладную я представил лорду Лансдауну.

— Благодарим вас, сэр Чарльз. Это, безусловно, чрезвычайно важная информация. Но стоит ли нам явно поддерживать эти настроения? Конечно, при необходимости финансовую поддержку мы сможем обеспечить. Как и моральную. Но все телодвижения в этом вопросе должны оставаться «под ковром». Тем паче пока не ясна ни реакция царя на наши и американские предложения по посредничеству в деле урегулирования конфликта с Токио, ни его приоритеты на послевоенный период. Все-таки темпераменты упомянутого вами Павла Петровича и Николая Александровича несколько различны, а рычаги воздействия на нынешнего русского государя далеко не все потеряны, и не только родственно-монархические. Кстати, об организации возможного визита в Санкт-Петербург его величества короля я бы предложил подумать очень серьезно.

Крайне желательно также, чтобы Париж как можно быстрее задействовал все свои приводные ремни для скорейшего мирного урегулирования на Дальнем Востоке… — С этими словами Артур Бальфур выразительно посмотрел поверх очков на холодное, непроницаемое лицо лорда Ротшильда. — А теперь, джентльмены, давайте дадим слово военным. В первую очередь хотелось бы узнать ваш прогноз, господа, по поводу того, как долго еще продержатся против русских японские армия и флот. И чем мы сегодня можем помочь им сражаться подольше, дабы время и место для нашего политического маневра не оказались слишком ограниченными.

При этом прошу вас учесть, что ни о каком пересмотре наших решений от 4 января не может быть и речи. Мы не должны позволить японцам прямо вовлечь нас в эту войну, как бы печально для них ни развивались события. Кстати, об этом же умоляют нас и французы. Интересные подробности недавней неофициальной встречи господина Делькассе с лордом Лансдауном и со мной вы также сегодня узнаете…

Примечания

2

Говорят, что человек может бесконечно смотреть на три вещи: как горит огонь, как бежит вода и как другие работают. В данном случае все три события имели место быть одновременно, и тот факт, что идеальным объектом для наблюдения является пожар, был блестяще подтвержден.

3

Реальные действия преступников при взломе бронированных дверей из реального уголовного дела 1992 года. Москва, МУР.

4

Видный деятель партии эсеров, один из основателей, член ЦК, Абрам Рафаилович Гоц (1882–1940). В «нашей» истории в 1907-м приговорен к восьми годам каторги. После Февральской революции лидер фракции ПСР в Петросовете. Председатель ВЦИК, избранного в июле 1917 года 1-м Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов. В дни Октября входил в контрреволюционный «Комитет спасения Родины и революции». Один из организаторов юнкерского мятежа в Петрограде 28–29 октября 1917-го. В 1920-м за участие в борьбе против Советской власти сел, но быстро амнистирован и направлен на хозяйственную работу.

5

Керзон Джордж Натаниель (1859–1925) — английский политический деятель, старший сын лорда Скарсдаля (Scarsdale), член палаты общин, консерватор; убежденный империалист, выступал преимущественно по вопросам иностранной, в особенности восточной политики. В 1891–1992 годах был помощником статс-секретаря по делам Индии; в 1895-м вступил в кабинет маркиза Солсбери товарищем министра иностранных дел; в 1898-м получил титул барона Кедлестона; с 1899-го по 1905 год он был вице-королем Индии, главной угрозой для которой видел возможность российского вторжения через Афганистан и Персию.

В нашей истории в 1919–1924 годах на посту министра иностранных дел стал одним из организаторов международной интервенции против РСФСР. Во время советско-польской войны в июле 1920 года направил Кремлю ноту, ультимативно потребовав остановить наступление Красной Армии по линии, рекомендованной Верховным советом Антанты в декабре 1919-го в качестве восточной границы Польши (линия Керзона). На Лозаннской конференции 1922–1923 годов добился решения вопроса о черноморских проливах, по которому причерноморские страны были лишены каких-либо особых прав. Конвенция, предусматривая демилитаризацию зоны проливов, в то же время допускала свободный проход через Босфор и Дарданеллы не только торговых, но и военных судов (с незначительными ограничениями) любой страны мира, что ставило причерноморские страны перед фактом возможности внезапного входа в Черное море флота Антанты.

6

Фишер Джон Арбетнот (1841–1920) — второй после Нельсона в плеяде великих адмиралов Британии, притом что лично ни одной значительной победы в морских баталиях не одержал.

В 1853 году тринадцатилетним мальчишкой Джон, сын капитана Уильяма Фишера, адъютанта губернатора Цейлона, поступил кадетом на 84-пушечный линейный корабль «Калькутта», где заработал первое на флоте прозвище «Джек-Сорвиголова», перешедшее со временем, но еще задолго до появления известной повести Луи Буссенара, в «Капитана-Сорвиголову». Родословная его внешне безупречна, однако тайна рождения до сих пор вызывает кривотолки — ряд историков считают его матерью туземную женщину-сингалку. Без протекции, лишь своими собственными трудом, талантом и храбростью, пройдя три колониальные войны и длинную служебную лестницу, 21 октября 1904 года он становится первым морским лордом Адмиралтейства и фактически определяет всю морскую политику Великобритании. Благодаря своему ура-патриотическому максимализму, реформаторскому пылу и бескомпромиссному характеру, Джон Фишер имел как массу искренних друзей, включая короля Эдуарда VII, так и множество непримиримых врагов. Отец знаменитого «Дредноута», инициатор перехода британского флота на нефть и человек-катализатор самого громкого корпоративного скандала в истории Ройял Нэйви. Неутомимый реформатор-новатор, для кого-то Фишер останется лишь самодуром-диктатором, чей темперамент и знаменитые три «Н» — нещадно, неумолимо, непреклонно — сломали карьеру массе морских офицеров. Ошибкой Фишера считают его категорическое нежелание создавать генеральный штаб флота. Многие важнейшие решения он принимал самостоятельно, часто под предлогом спешности и неотложности. Офицеров на командные должности подбирал по принципу личной преданности, подавляя окружающих своей волей и энергией.

7

Комитет имперской обороны (CID) — особый совещательный орган при Кабинете Британской империи в период между англо-бурской и Второй мировой войнами. Создан по инициативе премьер-министра А. Бальфура в начале декабря 1902 года. Его постоянный состав был небольшим (председатель — премьер-министр, секретарь, министр иностранных дел, морской министр, первый морской лорд Адмиралтейства, военный министр, госсекретарь по военным делам, министр по делам колоний). Непостоянные участники персонально приглашались на конкретные заседания. Комитет отвечал за выработку общего курса и координацию действий Кабинета и руководства флота и армии в вопросах строительства вооруженных сил, военной стратегии и внешней политики. Основной формой его работы был очный «мозговой штурм» с целью разрешения той или иной проблемы приглашенной премьер-министром группой экспертов: государственных и военных деятелей, а также представителей финансовых и промышленных кругов. Комитетом для аналитической проработки отдельных вопросов и представления необходимой справочной информации создавались специальные подкомитеты (например, доклад подкомитета по иностранным шпионам в 1909 году привел к созданию MI5 и MI6).

8

Бальфур Артур Джеймс (1848–1930) — английский государственный деятель, консерватор, убежденный империалист-прагматик. На Берлинском конгрессе 1878 года был секретарем своего дяди, министра иностранных дел лорда Солсбери, проводником и продолжателем политики которого считался на протяжении всей своей карьеры. В 1886-м вошел в состав правительства в качестве министра по делам Шотландии, а в 1887–1891 годах стал министром по делам Ирландии, проводя политику жестоких репрессий против ирландского национально-освободительного движения, за что и получил прозвище «Бальфур кровавый».

В 1891-м — первый лорд казначейства и спикер Палаты общин. В 1902-м сменил лорда Солсбери на постах премьер-министра и руководителя консервативной партии. Проводил реформы в области образования и обороны, был одним из инициаторов англо-японского союза (1902), означавшего конец политики «блестящей изоляции»; добился заключения союза Англии с Францией, заложившего основы антигерманской коалиции (Антанта). Раскол партии в 1903 году и личная конфронтация Бальфура с Чемберленом по вопросу о тарифах и реформе таможенной системы в духе протекционизма подорвали позиции правительства. В нашей истории в конце 1905 года Бальфур вышел в отставку; на парламентских выборах в декабре консервативная партия потерпела поражение.

9

Джингоизм (от jingo — джинго). В британских мюзик-холлах в 1878 году, во время угрозы войны с Россией, была популярна песня: «Мы не хотим сражаться, но — богом поклянемся! (by jingo!), — если придется, найдем и корабли, и храбрецов, и денежек отыщется до черта». Ее немедленно подхватили те, кому хотелось, чтобы Британия пошла войной на Россию, те, кого социалист Дж. Холиок обозвал «джинго». Кличка прижилась и в прессе, и в народе. Таким образом, под джингоизмом понимается агрессивный, воинственный британский имперский патриотизм. Английский аналог шовинизма у французов и квасного патриотизма у русских.

10

Китченер Гораций Герберт (1850–1916) — нашей истории — британский фельдмаршал (1909). Родился в семье офицера пехоты. Окончил военную академию (1868). С 1870-м — волонтер французской армии, участвовал во франко-прусской войне 1870–1871 годах, затем состоял в английских военых миссиях в Палестине и на Кипре. С 1874 года в британских колониальных войсках. В 1879–1880 годах — вице-консул в Эрзуруме (Турция). В 1882-м — генерал-квартирмейстер оккупационного корпуса в Египте, участвовал в первой Нильской экспедиции. В 1886–1888 годах — генерал-губернатор Восточного Судана. В 1892-м — и.д. командующего, а с 1895-го командующий британскими войсками в Египте, руководил подавлением восстания махдистов в Хартуме (Судан), покорил Донголу, стал кумиром джингоистских кругов Англии. В 1899-м — генерал-губернатор Судана. В 1899–1900 годах — начальник британского генштаба, в 1900–1902-м — командующий британскими войсками во время англо-бурской войны. Беспощадно истреблял буров, перешедших к партизанским действиям, ввел систему концентрационных лагерей для мирного населения и тактику «выжженной земли». В 1902–1909 годах — главнокомандующий войсками в Индии, которые деятельно реформировал, готовя к войне с Россией, которую он тогда считал неминуемой. В 1911–1914 годах — английский генконсул в Египте (ему были подчинены все английские войска, расположенные в Египте и Судане), фактически правитель страны. С 1914-го Китченер — военный министр Великобритании. Погиб на броненосном крейсере «Хэмпшир», следуя в Россию с инспекционным визитом. Корабль взорвался на германской мине.