СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

Александр Черенов

5 марта 1953 года И. В. Сталин умер в результате то ли убийства, то ли преступной халатности ближайшего окружения: Берии, Хрущёва, Маленкова и «подельников». Но его можно было спасти. А если бы это случилось? Какой была бы история СССР?В этой книге Сталин остаётся в живых: вмешивается счастливый случай в лице одного необычного сотрудника охраны. Здесь почти всё – правда: факты, события, люди… с поправкой и в переложении на выжившего Сталина и за исключением собирательного «счастливого случая».

Глава вторая

Двадцать восьмого февраля тысяча девятьсот пятьдесят третьего года ровно в десять часов утра, Семён Ильич Браилов, майор государственной безопасности — указом от двадцать первого августа тысяча девятьсот пятьдесят второго года были вновь установлены спецзвания для сотрудников МГБ — заступил на очередное дежурство. Дежурил он на Ближней даче товарища Сталина, в охране которой состоял уже не первый год. Точнее, третий — с тысяча девятьсот пятидесятого года.

Назначение его состоялось вскоре после того, как Сталин, подозрительно оглядев лица своих охранников, ещё более подозрительно оглядел Берию:

— Что ты меня окружил одними грузинами? Ни одного русского лица!

— Батоно, чвэни цховрэба… — начал Берия, но был тут же остановлен сталинским «но пасаран» совсем не в духе «дружбы между народов»:

— Говори по-русски!

«Великодержавный шовинизм» из уст стопроцентного грузина опять дал себя знать очередным поползновением на права национальных меньшинств. Но Лаврентий Палыч не только не счёл возможным обидеться, но даже счёл нужным улыбнуться. Если, конечно, растяжку его змеиных губ можно было засчитать за улыбку.

— Это всё — преданные Вам люди, товарищ Сталин! Исключительно преданные!

Текст о преданных грузинах давался уже, разумеется, по-русски, хоть и с неистребимым «грузино-бериевским» акцентом.

— А русские, что, не отличаются преданностью? — отработал «Защищайтесь, сударь!» Хозяин. — Или на это способны только грузины?

После такого выпада Берия просто обязан был «схватиться за пронзённую грудь», что он незамедлительно и сделал.

— Простите, товарищ Сталин: не доглядел…

Теоретически Лаврентий Палыч мог и не «напрашиваться на комплимент»: кадровый вопрос не входил в круг теперешних его обязанностей. Берия давно уже не курировал ГУО — Главное управление охраны. С того самого времени, как десятого января тысяча девятьсот сорок шестого года он подписал акт приёма-сдачи дел по НКВД, и новым наркомом внутренних дел стал генерал Круглов. А Управление охраны возглавил генерал Власик, прикомандированный к охране Сталина ещё в тридцать первом году.

Но, пусть вопрос и не входил в «круг», Лаврентий Палыч по собственной инициативе расширил его. Взял, так сказать, на себя повышенные обязательства. «Двинул путём» Стаханова и многостаночниц Виноградовых. На свой лад, конечно. В форме переложения благородного почина на вопросы внутренней политики. Как человек дальновидный и практичный, Берия решил «обставить» вождя своими людьми. Правильнее даже будет сказать, окружить и охватить. Ну, так, как окружают и охватывают противника, чтобы уже не вырвался. Для этого он «всего лишь порекомендовал» Николаю Сидоровичу некоторые кандидатуры на «замещение вакантных должностей» в охране Хозяина.

Власик, тоже человек практический и дальновидный, решил без особой на то нужды не ссориться с Лаврентием Павловичем и не отвергать предложенные кандидатуры. Конечно же, он сразу обратил внимание на весьма специфический их подбор: в кандидатах состояли одни только представители «братских кавказских народов». Наружу сметливый генерал просиял «дружественной улыбкой», но за спиной уже держал лопату. Сапёрную. Так сказать, «орудие двойного назначения»: и для работы с землёй, и для работы с головой. Хотя и «двойное назначение» — «в одну сторону»: «земляные работы» предполагались только «по линии подкопа». Под Лаврентия Палыча. Так, что до момента востребования Николаю Сидоровичу пришлось включиться в тактическую игру.

После разноса, учинённого Хозяином «брату Лаврентию», у Власика были развязаны руки. И он стал подбирать в охрану уже славян. И не просто славян, а славян из числа хорошо знакомых ему работников органов и тех, кто был чем-либо обижен или в чём-либо обойдён Лаврентием Палычем. Известно ведь: «враг моего врага — мой друг!»

В поисках кандидатур — заменить решено было всех — Николай Сидорович не сразу обронил свой взор на Браилова. Способствовала этому чистая случайность: хронический остеохондроз плеча настолько извёл всесильного начальника охраны Сталина, что тот был вынужден обратиться за помощью в Лечсанупр: занятие самолечением — по примеру Хозяина — до добра явно не доводило.

Там Власик и познакомился с Браиловым. В считанные дни тот «поставил руку» Николая Сидоровича «на ноги». И использовал Семён Ильич отнюдь не традиционные пиявки и согревающие компрессы из арсенала Лечсанупра, а неведомые здесь методы терапии, несомненно, восточного характера. Даже Власик, будучи «явно не профессором медицины» — со своими шестью классами образования — смог догадаться об этом по странно пахнущим мазям в стеклянных банках, по одурманивающему травяному сбору, по тонким и длинным, с зазубринами по всей длине, иглам и по многому другому, чего генерал в жизни своей не видел.

Разговорились. Власик поинтересовался — просто так, «без задней мысли», не «по службе» — «трудовой биографией» врача-чародея. И тут выяснилось, что скромный труженик Лечсанупра — кадровый сотрудник МГБ, прикомандированный к медицинскому учреждению ещё в сорок шестом году.

— Затянулась командировочка, — усмехнулся Николай Сидорович. — Что так?

— Вопрос не по адресу, — также не остался без усмешки «врач-чародей». — Об этом лучше спросить у Лаврентия Палыча.

Ироническая усмешка плавно, так, перешла в кривую.

— Хотя, лучше не спрашивать…

Упоминание имени «друга», да ещё в таком контексте и таким тоном, не могло не оказать благотворного влияния на процесс формирования отношения Власика к «чародею» из МГБ. И к концу лечения, а заодно и разговора, оно уже вчерне сформировалось. Николай Сидорович даже не стал задавать уточняющих вопросов. Да и зачем ему нужно было это делать, если он без проблем мог выяснить подробности биографии Браилова в управлении кадров МГБ, куда был вхож, как к себе домой?

Закончив процедуры, Николай Сидорович не забыл «спасителя и благодетеля». Тем более что биография последнего вызывала уважение: в его послужном списке значилось, что с тридцать второго по сорок пятый год Браилов проходил вначале по учёту ИНО ОГПУ — Иностранный отдел Объёдинённого Государственного Политического управления, а затем — по учёту Главного управления разведки НКВД и НКГБ. В его личной карточке была всего одна строка: «находился на агентурной работе».

«Тринадцать лет „за бугром“ — это тебе не хрен собачий!» — восторгнулся про себя Николай Сидорович. Уточнять характер и место выполнения агентурной работы, как и всякий здравомыслящий человек, он не стал: кому положено — знают. А для принятия решения достаточно было и того, что он узнал. Тем более что он узнал главное: «чародея» «затёр» Берия, а, значит, этому человеку можно доверять. Хотя бы настолько, чтобы определить его в охрану вождя.

Если бы генерал-лейтенант Власик узнал, что его «протеже» имел два высших образования, и оба они были получены за границей, да ещё и докторская диссертация защищена там же, он бы восторгнулся ещё активней. А если бы к тому же узнал, что его новый знакомый в недавнем прошлом был офицером СС в чине оберштурмбанфюрера и работал в РСХА — Главном управлении имперской безопасности в Берлине, то нашёл бы новоявленному протеже местечко и получше. Как минимум, нагрузил бы его вопросами не только охраны тела вождя.

Семён Ильич Браилов действительно имел два высших образования, и оба «оттуда»: одно — в Германии, в Берлине, другое — в Швейцарии, в Женеве. Но учиться молодой комсомолец Сеня Браилов начал ещё в Москве, в Первом Медицинском. Он даже успел доучиться там до пятого курса. Но, едва только начался очередной семестр, пятикурсника Браилова неожиданно вызвали в комитет комсомола института. Там секретарь комитета и сообщил ему, что с ним хочет поговорить «товарищ из ОГПУ».

Обстоятельный разговор на тему «папы, мамы и текущего момента» закончился тем, что медику-дипломнику сделали предложение: сосватали на оперативную работу «в органы». Большого желания бросать учёбу Сеня не имел, но почему-то сразу понял, что отделаться от этого «товарища» и от «товарищей этого товарища» ему уже не удастся.

Каково же было его удивление, когда он узнал, что работать ему предстоит не дома, а за границей. Отказываться было уже поздно, и молодой чекист продолжил учёбу уже по другому профилю. В течение нескольких месяцев он учился всему тому, что должен уметь делать любой агентурный работник: иностранный язык, радиодело, парашютное дело, вождение транспортных средств, шифровка, дешифровка, рукопашный бой, владение холодным и огнестрельным оружием, применение химикатов и ядов, ориентирование на местности, маскировка, выживание в экстремальных условиях.

Но это было далеко не главным из того, чему его учили. Более того, совсем не главным: ему так прямо и сказали об этом его учителя. Главным же было другое, отнюдь не из арсенала шпионской романтики: умение вести скрытное наблюдение, умение самому уходить из-под наблюдения, умение вести сбор и анализ информации, умение завязывать нужные знакомства, не вызывая подозрения — и так далее и тому подобное.

Единственное, что в данных обстоятельствах служило хоть каким-то утешением, было согласие руководства на продолжение им учёбы по избранной специальности за рубежом. Правда, с одной существенной оговоркой. Даже с двумя: «в свободное от основной работы время» и «параллельно с ней». Так сказать: в формате совмещения профессий и должностей.

Браилов «изыскал резервы», «запараллелил» их — и «совместил»: закончил Военно-медицинскую академию в Берлине. Закончил с отличием, после чего удостоился приглашения к совместной работе от самого профессора Вернера — светила германской военной медицины.

У профессора уже работал один ассистент — китаец по фамилии Лю. От него Браилов — тогда уже Вальтер Цорн — и набрался дополнительных сведений по линии нетрадиционной медицины. Таковой, разумеется, только для Европы. Конечно, если бы московское начальство узнало о «побочных интересах» агента, оно вряд ли одобрило бы такое «непроизводительное распыление сил». Но Семён Ильич «хорошо замаскировался», «план давал» — и начальство так ничего и не узнало.

Через год по настоянию профессора Браилов-Цорн отправился продолжать учёбу в Женеве. Теперь московское начальство уже не могло не узнать: переезд. Скрипя зубами и скрепя сердце, оно огорчилось самоуправством агента, но не возразило. В Москве уже понимали, что фюреры рейха теперь обязаны будут «клюнуть» на грамотного специалиста. Такова диалектика бытия. И на этот раз «интересы диалектики» полностью совпадали с планами московского руководства.

Воспользовавшись одним согласием, Браилов-Цорн «выбил» из Москвы и другое: на получение им в Женеве второго высшего образования. Разумеется, параллельно с агентурной работой и продолжением медицинского образования. Обоснование: целесообразность. На специалиста с двумя дипломами фюреры «упадут» в два раза быстрее. И это уже не диалектика: арифметика. В итоге, за два года он получил высшее юридическое образование, сдав экзамены за полный курс экстерном.

Ни молодой разведчик, ни его московское начальство не ошиблись в расчётах. Вскоре наци потребовались квалифицированные правоведы взамен «верноподданных», но безграмотных мужланов из СА.

Закончив обучение в аспирантуре, Браилов на французском языке защитил докторскую диссертацию, не получив при этом ни одного «чёрного» шара. Когда молодой доктор наук с двумя высшими образованиями вернулся в Берлин, его уже не могли не заметить: немного людей в партии и СС могли блеснуть такими достижениями. Браилов верно сориентировался в меняющейся обстановке: времена, когда партайгеноссе чванились «солдатским бельём», стремительно уходили в Лету. Теперь карьеру делали совсем другие люди.

Так Вальтер Цорн, стопроцентный ариец с безупречной биографией и внешними данными — хоть выставляй в антропологическом музее в качестве образца арийского генотипа — получил приглашение на работу в СД. Точнее, в зарубежную разведку Службы безопасности. Умному и фотогеничному — туда и дорога. Это превосходило самые оптимистичные надежды Москвы. Там, наконец, перестали огорчённо крякать при знакомстве с бухгалтерией расходов: забрезжил не только возврат кредитов, но и основательные дивиденды. Пять лет тратились, ждали — и вот, в тридцать восьмом, Цорн стал оберштурмфюрером СС, что соответствовало обер-лейтенанту вермахта. Правда, было ему тогда уже двадцать восемь лет. Не ахти, какое высокое звание для таких лет. Но в СД умели ценить толковых людей, и уже после польской кампании Вальтер Цорн примерил знаки отличия гауптштурмфюрера.

И, если до поступления в СД работа его ограничивалась ролью связующего звена между Центром и резидентом в Берлине, то, оказавшись в службе безопасности, Браилов-Цорн был уже самоценной единицей. И теперь уже к нему направляли связных и радистов.

Действительно, информация, которую с тридцать восьмого года стал передавать в Центр Семён-Вальтер, была настолько значимой, что игнорировать её при всём недоверии к сведениям подобного рода в Москве уже не могли. Критиковали, грозились, намекали на непролетарское происхождение, требовали перепроверки и подтверждения, но не игнорировали, и даже предпринимали некоторые шаги в плане реагирования.

Шаги были разного характера: дипломатического, военного, хозяйственного, агентурного. А всё потому, что информация, передаваемая Браиловым, была разнообразной по содержанию. Без внимания разведчика не оставалось ничего, что могло представлять оперативной интерес: у доброго хозяина в хозяйстве ничего не пропадает.

Ценность информации не снижалась даже тем обстоятельством, что Цорн работал не на русском направлении. Сферой интересов сотрудника СД был Запад. Точнее, Франция, хотя в поле его зрения попадали и немаловажные сведения по другим регионам — в том числе, и по Советскому Союзу. Но основным направлением оставалась всё-таки Франция: в Берлине учли, что Цорн свободно владеет французским, учился в Женеве и даже диссертацию защищал на французском.

В силу близости к источникам оригинальной информации Браилов передал в Москву сведения первостепенной важности. Например, о том, что Франция не намерена заключать с Советским Союзом оборонного пакта, и поэтому на переговоры в Москву направит делегацию из второстепенных чиновников, не имеющих полномочий для подписания договора. В том числе, и благодаря его информации, Советский Союз пошёл на заключение с Германией Пакта о ненападении, позволившего выиграть целых два года для подготовки к войне.

Именно Браилов во время советско-финской войны сообщил о том, что Францией и Англией принято решение высадить в районе Мурманска два экспедиционных корпуса — французский и английский — по сто тысяч солдат в каждом. Эта информация, в числе прочей, разумеется, заставила Сталина быстрей заканчивать с финнами.

Именно Браилов сообщил в Центр о том, что Франция и Англия не придут на помощь Польше и ограничатся лишь формальным объявлением войны. От него же Центр узнал о том, что немцы, вопреки ожиданиям французов, решили обойти линию Мажино, оккупировав Голландию и Люксембург, и ударить по французским войскам с тыла и во фланг.

Хотя Браилов не состоял в русском отделе, информация о таком грандиозном событии, как поход на Восток, не могла утаиться в его стенах. Точной датой нападения Браилов не располагал, но в сообщении указал главное: Гитлер решил напасть на Советский Союз летом сорок первого, не дожидаясь окончания кампании на Западе, то есть, ещё до планируемого разгрома Англии. А ведь именно нерешённость «английской проблемы» вызывала у советского руководства, в том числе, и Сталина, сомнения в достоверности передаваемой информации относительно намерений Гитлера.

После Дюнкерка, оккупации одной части Франции и создания марионеточного государства на другой, Цорна перевели в отдел, занимающийся Англией. С Францией — во Франции — всё было ясно, а Британия оставалась единственной воюющей против Германии силой. К тому же, туда эвакуировались все видные деятели Французского сопротивления, и в их числе генерал де Голль. Поэтому руководство СД решило сконцентрировать всё своё внимание на Острове.

Несмотря на то, что Цорн состоял в подотделе стратегического планирования Шестого отдела РСХА, ему приходилось неоднократно выезжать в «служебные командировки» во Францию, Бельгию, Голландию, Швейцарию, Люксембург. А после перевода на английское направление ему пришлось срочно «подналечь» на язык: руководство прозрачно намекнуло на то, что одним континентом география его командировок теперь не ограничится.

Деятельность разведслужб СД проходила в условиях жесточайшей конкуренции, а если совсем честно, почти не скрываемой вражды с родственными ей службами заграничной разведки Абвера и разведки МИДа. В результате Браилову-Цорну приходилось быть бдительным вдвойне, а то и втройне, чтобы избежать попадания «под колпак соратников-конкурентов».

И пока «над ним не капало». Напротив: он входил во всё больший авторитет. Узнав о том, что штурмбанфюрер — это звание Цорн получил в сороковом, после капитуляции Франции — в своё время на профессиональном уровне изучал яды и противоядия, тогдашний руководитель СД Рейнхард Гейдрих попросил его оказать содействие «в специальной подготовке» людей из подразделения, которым командовал тогда ещё гауптштурмфюрер Отто Скорцени.

Так Браилов познакомился с будущей «звездой» немецкого диверсионного дела, многие подвиги которого, в частности, освобождение в августе сорок третьего Муссолини, оказались либо «позаимствованными» у других людей, либо откровенно дутыми. Но о некоторых реальных планах любимчика Гитлера и протеже Гиммлера Браилову удалось вовремя предупредить Москву.

Правда, его «помощь» Скорцени носила эпизодический, фрагментарный, по большей части, консультационный характер, и вскоре Цорн вернулся к своим прямым обязанностям.

Московское начальство, равно как и берлинское, высоко оценивали профессионализм «своего» человека. Довольные результатами его «трудовой деятельности», руководители в Москве даже закрывали глаза на то, что далеко не всегда советскому разведчику удавалось вовремя предупредить, тем более — спасти, кадровых сотрудников и агентов британских разведслужб, выявленных, в том числе, и благодаря его работе.

Московское начальство рассудило правильно — вослед рассуждениям Цорна: нужно думать и о том, как ты выглядишь в глазах начальства. Немецкого, разумеется. Да и союзники, по большому счёту, не стоили таких жертв: сами-то они не спешили делиться секретной информацией. И «второй» фронт» не открывали. А «замещающая» его «тушёнка» была вовсе не благотворительной, и оплачивалась сполна, да ещё, как: золотом. Словом: квиты. А, если не квиты, то должок за ними, а не за нами!

Да и эсэсовское начальство Браилова Москва не собиралась недооценивать. Более того, понимала и его, и Браилова, и необходимость работы на СД. Ведь берлинское начальство агента было суровым, требовательным и спрашивало со своих людей работу. Практические результаты. Это только в глупом кино и «овцы» — «товарищи по оружию» — «целы», и «волки» — начальство — «сыты». В реальной жизни так не бывает.

Поэтому иногда приходилось оставлять «соратника» «на съедение». Но «съедался» «мистер соратник» не зря: и ценная информация уходила в Москву, как полученная от англичанина, так и полученная от немцев, и руководство СД не обходило милостью успешного сотрудника. В результате уже в сорок третьем Цорн стал оберштурмбанфюрером, что соответствовало оберст-лейтенанту (подполковнику) вермахта. Грудь его украшали целых три креста — один даже Рыцарский, с дубовыми листьями, что в наградной практике фашистской Германии практиковалось крайне редко и неохотно: награда — всё же больше военная, фронтовая.

Смена руководства в Главном управлении, куда на место Гейдриха, «убывшего» после непредвиденного знакомства с террористами, пришёл Кальтенбруннер, не только не повредила служебному положению Цорна, но даже упрочило его. Кальтенбруннер в своё время окончил юридический факультет университета, даже успел поработать адвокатом, и очень гордился «такой родословной». И это было кстати. Для Браилова-Цорна. В общей массе малограмотных, пробивавшихся из самых низов эсэсовцев, человека с двумя высшими образованиями, участника многих «деликатных операций без членовредительства» не заметить было невозможно. Даже слепому. А Кальтенбруннер был ещё, как «зряч»! И он недаром получил своё повышение по службе!

Вскоре после того, как новый шеф РСХА стал обживать свой кабинет, Браилов-Цорн неожиданно получил вызов наверх. Человек неглупый и не без способностей, Кальтенбруннер сразу понял, что работать ему придётся, как во вражескому тылу. Гиммлер, немало претерпевший от своевольного и неподконтрольного Гейдриха, сразу же решил показать новичку, «ху» ist «ху». И не только здесь, на Принцальбрехтштрассе, но и в СС, и в целом в рейхе. Любимчик рейхсфюрера СС бригаденфюрер Шелленберг — начальник Шестого Отдела РСХА и прямой начальник Цорна — тоже «улыбался клыками». Он не только не пытался скрывать ангажированности, но даже бравировал ею. А тут и начальник Четвёртого отдела — тайной полиции — группенфюрер Мюллер начал «демонстрировать характер». Скучная жизнь явно не грозила новому шефу РСХА.

Положение Кальтенбруннера несколько облегчало то обстоятельство, что на него «уронил глаз» теперь уже всесильный Мартин Борман — заместитель фюрера по партии, начальник канцелярии НСДАП и министр без портфеля. Внимание рейхсляйтера оставляло новоявленному шефу СД некоторую свободу манёвра. Правда, лишь в узком пространстве между интересами обоих могущественных вождей рейха: рейхсляйтером и рейхсфюрером СС. Но это не было маневрированием между Сциллой и Харибдой: только одна из них «заказывала» обергруппенфюрера «к обеду» целиком. Вторая была умнее и умереннее, предпочитая уедать жертву частями и небольно. Поэтому Кальтенбруннер начал однозначно тяготеть ко второй.

Едва усевшись в кресло, обергруппенфюрер сразу же почувствовал острую нехватку лично преданных ему людей. Ну, или хотя бы тех, кому он мог доверять: «высота» и «специфика кресла» вынуждали к тому. Потому что падать оттуда можно было только в никуда. И нуждался он не в «ветеранах движения», а в людях умных, образованных и с положением. Поэтому, хоть и «не от хорошей жизни», но он очень скоро обратил внимание на сотрудника Шестого отдела Вальтера Цорна. Ну, вот, некуда ему было деваться. И, честно говоря, Цорн рассчитывал на это. Засиделся он в столоначальниках, да и «жила» оказалась «неглубокой»: кончалась. Требовался свежий источник: Москва заждалась оригинальной информации.

Однако сам он высовываться и не думал: чревато. И отнюдь не непониманием: усекновением головы. Поэтому, идя «на первое свидание» с новым шефом, Цорн-Браилов терялся в догадках: потеря или приобретение? Вознесут или уронят? «Доработался» или заслужил? Вариантов для будущего было много, а он для них один. Отсюда и такое напряжённое биение мысли, и такая неопределённость в мозгах. Вроде, нигде не наследил, а ощущение такое, словно идут по следу.

Бдительность — дело нужное, а в работе разведчика первостепенное. Но сейчас Браилов перебдел. Хотя… (это — насчёт перебдеть и недобдеть). Что же до Кальтенбруннера… Он тоже «соответствовал». Да, по своему характеру обергруппенфюрер был больше склонен к действиям решительным, чем к излишней осторожности: вся его биография свидетельствовала в пользу этого утверждения. Но непродолжительное пребывание в должности шефа РСХА заставило его быть осмотрительнее в поступках и высказываниях, не говоря уже о доверии к незнакомым лицам.

Поэтому, вопреки характеру и горячему желанию, он не сразу вышел на откровенный разговор с разведчиком из конторы Шелленберга, даже с учётом того обстоятельства, что ради этого разговора он и вызвал Цорна к себе. Обергруппенфюрер не мог не принимать во внимание того факта, что Шелленберг, будучи формально подчинённым Кальтенбруннера, явно тяготел к рейсфюреру и пользовался открытой поддержкой того. У шефа РСХА не было уверенности в том, что начальник Шестого отдела так просто согласится расстаться с Цорном. Да и он не знал пока того, насколько сильно Цорн был лично ориентирован на те или иные персоны в руководстве СС.

Это — совсем не маловажное обстоятельство, не учитывать которое могли себе позволить только дилетанты, а к их числу Кальтенбруннер не принадлежал. Правда, к их числу не принадлежали и все его коллеги по руководящим креслам, что сильно усложняло его работу.

Поэтому обергруппенфюрер не удовлетворился изучением досье Цорна и сведениями о нём от третьих лиц, и в течение сорока минут общался с кандидатом, тщательно «прощупывая» каждую складку его нутра, не говоря уже об «ингредиентах». И, только убедившись в том, что Цорн является надёжным — в представлении Кальтенбруннера — человеком, шеф РСХА сделал ему предложение стать офицером для особых поручений при своей особе.

Браилов-Цорн мог облегчённо перевести дух. Ведь после того, как мысли насчёт «колпака» «приказали долго жить», он переключился на другие: решил, что обергруппенфюрер намерен предложить ему стать «кротом» в «родной» конторе. А, что: дело — обычное в практике разведслужб. Правда, малопочтенное. Предложение же главы РСХА было не только вполне пристойным, но и являлось повышением по службе.

Имелся и ещё один момент для оптимизма: ещё до разговора с Кальтенбруннером Цорн почувствовал интерес Бормана не только к персоне обергруппенфюрера, но и к делам РСХА. А всесильный рейхсляйтер обладал информацией, не сравнимой с той, какую мог заполучить Браилов, продолжи он работу у Шелленберга. У Бормана были свои источники, которые можно было без всяких оговорок назвать разведкой партии.

С учётом того, что Кальтенбруннер однозначно принимал сторону всесильной «тени фюрера», это, как и противостояние Бормана и Гиммлера, сулило Браилову-Цорну немалые возможности. За такой «куш» можно было стерпеть и неудовольствие Шелленберга, и косые взгляды сослуживцев, и даже возможные провокации с их стороны в будущем.

Цорн согласился и не прогадал. Вражда и противоборство Бормана и Гиммлера вывела его на новый, стратегический уровень информации. Этому не помешало даже то обстоятельство, что уже с сорок четвёртого года влияние Кальтенбруннера стало падать. Особенно заметно это было на фоне усиливающихся «центробежных» тенденций в поведении Шелленберга и Мюллера, которые открыто демонстрировали всё большую независимость и едва ли не оппозиционность. Правда, к Мюллеру этот «упрёк» можно было применить в значительно меньшей степени. Ловкий пройдоха каким-то звериным чутьём понял, что в этой игре со временем ставку надо будет делать на партию, то есть, на Бормана. Поэтому он регулярно совмещал неистребимую склонность к аппаратным играм с «реверансами» в сторону Кальтенбруннера — к огромному неудовольствию рейхсфюрера. Оба, разумеется, давно и прочно вошли в список «заклятых друзей» рейхсфюрера СС. В отличие от «кружка друзей рейхсфюрера», он, хоть и был неофициальным, но по значимости стоял для Гиммлера на первом месте. И списку рейхсфюрер уделял внимания больше, чем «кружку».

Цорну приходилось теперь учитывать и это обстоятельство. Ведь отныне он выполнял как поручения Кальтенбруннера, так и личные задания рейхсляйтера. Это не только открывало доступ к новой, ранее недоступной информации, связанной с деятельностью вождей «третьего рейха», но и, как щитом, прикрывало Цорна от «дружеских поползновений» Гиммлера и Шелленберга. Оба этих деятеля вскоре уже знали о том, что Цорн отныне вхож к секретарю фюрера, а, значит, стал им «не по зубам». То есть, для «употребления» его «в пищу и последующего усвоения» требовалась уже серьёзная «кулинарная обработка».

Москва изумлялась характеру информации от Браилова: «Он, что: сидит за одним столом с фюрером?!» Но, к сожалению, этим изумлением благодарность руководства в адрес Браилова и ограничилась. Как это ни удивительно, но служебный рост Браилова по «основному месту службы» существенно отставал от служебного роста Цорна в РСХА. Лишь в начале сорок пятого года капитану Браилову — уже целых полтора года оберштурмбанфюреру СС — присвоили очередное звание «майор». Просто «майор». Без добавления слов «государственной безопасности»: для сотрудников НКВД были введены общевоинские звания.

И наград Браилов имел куда меньше, чем Цорн. На пять наград рейха к концу войны у него приходилось всего три награды от НКВД: два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды. Правда, в мае сорок пятого, уже после подписания Германией акта о безоговорочной капитуляции, майор Браилов был удостоен ордена Отечественной войны 1 степени.

Казалось, такого ценного сотрудника по возвращении на Родину ожидал стремительный рост карьеры, вплоть до «кабинета повышенной этажности» на Лубянке. Однако всё произошло с точностью «до наоборот». Совершенно неожиданно для себя Семён Ильич был отстранён от оперативной работы. Как оказалось, не без помощи «товарищей по службе». Предлог был из числа тех, о каких Браилов и подумать не мог. Его обвинили в том, что при поступлении на службу в ИНО ОГПУ он скрыл тот факт, что является близким родственником… болгарского царя Бориса Третьего, являвшегося приспешником немецкого фашизма! Никакие объяснения Браилова во внимание, естественно, не принимались: не для того обвиняли, чтобы выслушивать объяснения, не говоря уже о том, чтобы принимать их во внимание. Ну, или, хотя бы, учитывать «при вынесении приговора».

Поэтому и пропал втуне довод Браилова о том, что родители его вместе с тринадцатилетним сыном бежали из Болгарии сразу же после фашистского переворота тысяча девятьсот двадцать третьего года. Бежали потому, что отец Браилова — Илья Константинович, открыто придерживался левых взглядов, и был одним из виднейших социалистов Болгарии. Невостребованным оказался о довод о том, что Илья Константинович являлся лишь двоюродным братом болгарского царя, последний раз видевшим того в далёком детстве. Сын же его, двоюродный племянник царя — «седьмая вода на киселе» — никогда и не встречался с венценосным родственником!

Да что «размениваться на мелочи»: «в обвинительном заключении» затерялся даже тот факт, что Илья Константинович Браилов, комдив Красной Армии, в качестве военного советника воевал в Испании, где и погиб поздней осенью тридцать шестого, будучи посмертно награждён орденом Ленина!

В результате Семён Ильич должен был ещё благодарить судьбу за то, что она — руками подручных с Лубянки — обошлась с ним вполне корректно. В сравнении с другими «подшефными», конечно. Его не лишили ни звания, ни орденов, не уволили со службы, не исключили из партии, не отправили «на перековку» на Колыму, не «оптимизировали», а «всего лишь» командировали в Четвёртое управление НКГБ. Точнее, в токсикологическую лабораторию, возглавляемую полковником медицинской службы Майрановским. Ту самую, впоследствии «широко известную в узких кругах» под номером «12». Там и состоялось знакомство Браилова с главным специалистом нашей разведки по части ядов и противоядий.

«Командирование» было, конечно, не случайным. Начальники Браилова учли тот факт, что Семён Ильич основательно знаком с вопросом, и успел поработать не только с китайцем Лю, от которого узнал немало «токсикологических» секретов, но и со специалистами Отто Скорцени, работавшими в том же направлении.

Григорий Моисеевич Майрановский был человеком, несомненно, способным и даже талантливым. Именно благодаря ему руководство НКВД-НКГБ заинтересовалось — для широкого применения — таким новым для себя оружием, как яды. Григорий Моисеевич не был ни самозванцем, ни «чьим-то племянником». Он был настоящим специалистом по части синтеза отравляющих веществ. Докторскую диссертацию — и ту он защищал по теме «Взаимодействие иприта с тканями кожи». И в звании профессора был утверждён по специальности «патофизиология».

Разумеется, Майрановский был доволен тем обстоятельством, что к нему впервые направили не обычного «честного коммуниста», а профессионала с дипломом и опытом работы «по специальности». От него даже не скрыли тот факт, что новый сотрудник учился в Германии и Швейцарии, и одно время работал вместе с известным специалистом по диверсиям и террору Отто Скорцени.

Работать с Григорием Моисеевичем было интересно и полезно. Именно здесь Семён Ильич узнал, что по результатам опытов Майрановского с курарином «наверху» было принято решение широко использовать этот яд «в оперативной работе». О том, что исследования Майрановского носят исключительно прикладной характер, Браилов догадался уже по одному тому факту, что в лаборатории нередко появлялся генерал Судоплатов. Выяснить, что Судоплатов являлся одним из руководителей спецотдела по организации и проведению диверсий и террора, Браилову не составило труда.

Правда, работа в токсикологической лаборатории оказалась весьма непродолжительной по времени. Через несколько месяцев, уже в сорок шестом году, полковник Майрановский был отстранён от заведования лабораторией, и переведён в отдел оперативной техники МГБ на должность старшего инженера. Непонятное отстранение — и ещё более непонятный перевод. Только непонятным и то, и другое было лишь для дилетанта. Браилов-же сразу почувствовал, что это не перевод, а начало опалы, которая обязательно закончится традиционно: арестом и приговором Особого совещания. Вопрос был лишь в продолжительности опалы.

(A propos: Григорию Моисеевичу ещё «повезло». Он был арестован только тринадцатого декабря пятьдесят первого года, а осуждён так вообще лишь четырнадцатого февраля пятьдесят третьего. Да и осуждён «всего» к десяти годам лишения свободы: неслыханная «гуманность» по тем «суровым революционным», пусть и давно уже не революционным или же «вечнореволюционным», временам. Правда, дополнительно к этому девятнадцатого декабря того же пятьдесят третьего года предполагалось лишить его учёной степени доктора медицинских наук. Но всё это были мелочи по сравнению с сохранённой ему жизнью. Местом отбывания Майрановскому определили Владимирскую тюрьму. На свободу он должен был выйти в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Конечно, при наличии к тому надлежащих физических кондиций и «доброго» начальства. А то, вон, некогда всесильный Мехлис умер в больничке Лефортовской тюрьмы. И уже неважно, что похоронен он был с почётом и даже на Красной площади.).

Начавшаяся опала Майрановского коснулась и Семёна Ильича. Правда, на этот раз, в отличие от мнимого «близкого родства с царём», никаких обвинений ему не предъявлялось. Просто через несколько дней после удаления Григория Моисеевича из лаборатории, Браилова тихо и без шума перевели в Лечсанупр. Формальные основания для этого у руководства имелись: Лечсанупр входил в структуру МГБ, кадров не хватало, а своими дипломами и степенью Семён Ильич дал «бдящим и надзирающим» достаточный повод для принятия соответствующего решения.

И потекли нудные медицинские будни. Конечно, без благодарностей Семён Ильич не остался и здесь. Правда, форма благодарности была не совсем той, на которую он всё ещё рассчитывал: исключительно материальной. И не только в денежных знаках, но и в натуре. В том числе, и «совсем в натуре». К сожалению, благодарило его не начальство, а всего лишь исцелённые им пациенты. Но, видимо, они были недостаточно «высокосидящими» для того, чтобы вызволить его из «лечсанупрского» «заточения».

Помог, как всегда, случай — в лице тандема из начальника Главного Управления охраны генерал-лейтенанта Власика и его хронического остеохондроза. Поучаствовало в судьбе Браилова и неудовольствие Хозяина засильем «лиц кавказской национальности» в своём окружении. Так Семён Ильич — вечный, как казалось теперь, майор МГБ — попал в охрану вождя…