ЗАГОВОР ПРОТИВ ЗАГОВОРА: ГКЧП-3. КНИГА ПЕРВАЯ

Александр Черенов

Политический детектив в жанре исторической альтернативы. Опираясь на факты, автор рискнул взглянуть на события августа 1991 года под другим углом зрения. Причина: в истории с ГКЧП обнаруживаются явные следы нескольких заговоров. И каждый из них преследовал свои цели – как и каждый из заговорщиков.В романе в невыдуманной реальности действуют исторические лица и учреждения. Единственная «не охваченная» историками структура – «Организация», нечто среднее между «разведкой партии» и масонской ложей…

Глава четвёртая

…Ельцин положил трубку и нажал кнопку вызова секретаря. Спустя несколько секунд на пороге образовалась фигура начальника охраны Коржакова.

— А где… этот… ну, как, там, его? — с недовольным видом защёлкал пальцами Борис Николаевич.

— Бурбулис попросил его заскочить за бумагами для Вас.

— Бурбулис? Сам занесёт! Вместе с собой!

С невероятной для своей комплекции энергичностью Ельцин развернулся к батарее телефонных аппаратов.

— Гена? Какого хрена ты отрываешь от дел моего секретаря?!.. Знаю! Так, вот: бери их — и вместе с ними ко мне! Чтобы одна нога — там, а другая — здесь!

Ельцин бросил трубку на рычаги — и «вернулся» к Коржакову.

— Саша, пока они там ползут — дозвонись до Кобца…

— Кобеца, Борис Николаевич.

— Один хрен!.. Так, вот: дозвонись до него — и пусть он немедленно дует сюда! Обеспечь также явку Полторанина, Хасбулатова и Руцкого! Всё!

— Будет сделано, Борис Николаевич!

Коржаков бросился исполнять поведение хозяина — а тот погрузился в мысли. Глубоко погружаться не пришлось: мыслей были немного, и все они «залегали вблизи поверхности». Но характер залегания не влиял на их значимость: мысли были о «текущем моменте». Моменту нельзя было позволить «утечь», а для этого требовалась решительность и действия на упреждение.

По счастью, думалось не на пустом месте: дело информации было поставлено, как «на хорошую ногу», так и на поток. В итоге — а заодно и в процессе — Борис Николаевич знал всё то, что знал и «Михал Сергеич», и даже больше. Начало этому доброму делу было положено ещё в июне, когда шеф КГБ Крючков передал ему информацию «top secret», только что полученную людьми Баршина, начальника ПГУ.

Согласно ней, в окружении Буша сочли роль Горбачёва исчерпанной, а «безальтернативной альтернативой» ему отныне стал Ельцин. Якобы «Америке жаль было терять Горбачёва: он податлив и предсказуем — но в политике нет места эмоциям». С того времени Ельцин получал те же материалы, что и Горбачёв, в том числе, и «оперативку» Первого Главного управления КГБ.

Крючков оказался весьма полезным «слугой двух господ». Не отказываясь от службы первоначальному хозяину — Горбачёву — он предложил свои услуги и его противнику. Сам предложил. Случилось это ещё в марте, на следующий день после заседания Совета Обороны, на котором был создан пресловутый ГКЧП. Крючков мгновенно распознал всю опасность этого начинания консерваторов как для Горбачёва, так и для Ельцина — и тут же напросился на рандеву с Борисом Николаевичем.

Ельцин принял обоих: и Крючкова, и его услуги. Да и почему было не принять: информация шла не просто добротная — первостатейной важности, да ещё из первых рук! Сейчас в дело годился любой «фрайерок» — а Крючков был много выше по статусу. Тем более что сам генерал не просил ни о каком вознаграждении: «радел за Отечество». То есть, всего лишь «столбил участок». На будущее. Всего лишь намекал на то, чтобы не забыли потом, и не обошли своими милостями. Намёки освобождали Бориса Николаевича от конкретных гарантий — зато давали возможность «неназойливо попросить истинного патриота радеть за Отечество и впредь». «В переводе с русского на русский»: своевременно информировать российского лидера обо всех телодвижениях ГКЧП… и самого Горбачёва.

И Владимир Александрович старался. По просьбе — де-факто приказу Ельцина — он передал Горбачёву записку о готовящемся демократами перевороте. Передача состоялась в рамках выполнения задания «демократов» по энергичному подталкиванию к энергичным же действиям ГКЧП, а буде возможно — и самого Горбачёва.

Насчёт «Откровения от Горбачёва» в вопросе информирования Ельцина о замыслах ГКЧП Михаил Сергеевич тешил себя иллюзиями. Он ошибался — и сильно. Его «секрет» был классическим «секретом Полишинеля» — хотя Ельцин и постарался изобразить заинтересованность, заодно скрывая от собеседника давнишнюю осведомлённость в этом вопросе. Его не нужно было просвещать: он сам мог просветить, кого угодно. Горбачёва — в том числе. И — даже в тех подробностях, о которых тот и понятия не имел. Ведь уже с марта для Бориса Николаевича не было ничего тайного, что не стало бы явным.

И это касалось не только планов ГКЧП: не стал исключением и сам Михаил Сергеевич. Со всеми своими секретами не стал. Хорошо зная Генсека-президента — и не с лучшей для себя стороны — Борис Николаевич не имел никаких оснований для благодушия в адрес Михаила Сергеевича. Они с Горбачёвым окончили разные вузы — но прошли одну школу. Это позволило им обоим, как «Отче наш» (или «Вставай, проклятьем заклеймённый») на всю дальнейшую жизнь затвердить установку: «двум медведям в одной берлоге не бывать!». И не только затвердить: следовать ей неукоснительно.

Поэтому Борис Николаевич решил подстраховаться — и заставить ГКЧП (а получится — и Горбачёва) «выйти из окопов». «Заговорщики» должны были раскрыться — и предстать «перед народом» во всей наготе своих «отвратительных антидемократических замыслов». На полумеры Ельцин был не согласен: или всё (пан) — или ничего (пропал)! В таком деле никакая мера предосторожности не могла быть лишней или чрезмерной.

И для такого дела Крючков оказался — и продолжал оказываться — незаменимым человеком. Именно ему, занимавшемуся «идеологическим обеспечением деятельности ГКЧП», было поручено сгруппировать материалы Комитета для их публикации в печати так, чтобы готовящееся — а Ельцин достоверно знал об этом — заявление Председателя Верховного Совета Лукьянова против заготовленного проекта Союзного договора шло в одном пакете с документами собственно ГКЧП. Больше того: чтобы оно предваряло документы ГКЧП! Лукьянова, человека явно консервативных взглядов, опасно авторитетного и совсем не дурака, как одну из ветвей законной власти, следовало безжалостно отсечь за компанию с теми, в чью компанию он и не входил.

Отсекать Лукьянова и его несостоявшихся ещё подельников следовало не только политически, но и «хирургически»: военными средствами. В этом плане контакты с высшим генералитетом приобретали особое значение. Силам ГКЧП нужно было противопоставить силы «демократии». И, желательно — не равные, а большие, как по количеству, так и по качеству. Поэтому Борис Николаевич не забывал делать реверансы в сторону армии: громили её другие люди — вроде покойного уже академика Сахарова и ныне здравствующего писаки Евтушенко.

Как до, так и во время контактов Ельцин вынужден был с горечью констатировать: верхушка армии по своим взглядами на демократию оставалась верным оплотом консерваторов. Поэтому своими он мог считать лишь отдельных представителей генералитета. Их было немного — и все они были разными по степени «эксплуатационной ценности» и практической отдачи. Так, если от политического брехуна генерал-полковника Волкогонова толку было, как от козла молока, то начальник войск связи генерал-полковник Кобец стал истинной находкой. В руках этого человека оказались ключи от всех секретов Министерства обороны — и не только. Благодаря доступу генерала ко всей армейской связи никакие телодвижения руководства МО и этого ГКЧП не составляли больше секрета для Ельцина. Дополнительную «информацию непосредственно с мест» в «Белый дом» регулярно поставляли «наши с потрохами» генералы Грачёв и Громов.

Наибольший интерес представлял Грачёв. Даже не в плане информации: он сам. Этот генерал-лейтенант — простоватый, без семи пядей, почти герой анекдотов «про армию» — недавно сменил «насквозь красного» генерал-полковника Ачалова в должности командующего ВДВ. В свете необходимости быстрого реагирования на вызовы консерваторов эта должность приобретала не просто ключевое: бесценное значение.

На Грачёва внимание Ельцина обратил Кобец, одним из первых в руководстве МО «принявший демократическую веру». Именно он посоветовал Борису Николаевичу «приласкать» этого «перспективного хлопца». Внимая совету, в конце июля Ельцин «посетил с дружественным визитом» придворную Тульскую дивизию ВДВ. «В прогулке по хозяйству» сопровождал его лично командующий ВДВ Грачёв: так полагалось этикетом. За столом, во время обеда «в честь высокого гостя», хорошо уже «нагостившийся» Ельцин без обиняков спросил Грачёва, за кого тот: «за белых — али за красных?».

Командующий ВДВ не ожидал лобового вопроса — и начал что-то блеять насчёт верности долгу, уставу и Конституции. Но с Борисом Николаевичем такие номера не проходили — особенно на подпитии — и он без всякого этикета развернул генерала лицом к вопросу: «за белых — али за красных»? После этого командующему ВДВ не оставалось ничего другого, как заверить российского президента в том, что он всю жизнь мечтал посвятить служению делу демократии и «лично товарища» — правда, теперь уже всё больше господина — Бориса Николаевича Ельцина.

После этого генерал был «поставлен на довольствие» и «зачислен в штат» как «наш человек в Гаване» и «свой среди чужих — чужой среди своих». Второе было много ближе к истине: Грачёв неожиданно оказался своим среди людей, чужих ему по духу, воспитанию и целям. А, вот, среди своих, армейских, он оказался «засланным казачком». Будучи «завербованным» — никакой идейностью в данном случае и не пахло — он честно информировал Ельцина обо всех телодвижениях руководства МО. Правда, на всякий случай, хитроумудрый Паша не забывал и маршала Язова сотоварищи: как оно ещё всё обернётся?!..

— Все — в приёмной, Борис Николаевич! — просунул голову в дверь Коржаков. — Заводить?

— Давай!

Ельцин «выбрался из себя» — и пошёл взглядом на распахнутые двери, в которых уже появилась «демократическая гвардия»: Кобец, Руцкой, Хасбулатов, Полторанин, Бурбулис. Замыкал процессию Коржаков, чем вызвал явное неудовольствие Председателя Верховного Совета РСФСР: всего лишь охранник посягал на место не по чину. Не Боярская Дума — но всё-таки! Но, поскольку Ельцин не изгнал нарушителя обратно в приёмную, косым молчаливым взглядом «спикер» и ограничился.

— Прошу садиться! — буркнул Ельцин, но сам встал. Дождавшись, пока не перестал елозить стулом последний из облечённых доверием — Коржаков — Борис Николаевич художественно поджал губы.

— Мне только что звонил Горбачёв.

«Высокое собрание» тут же уменьшилось в размерах: все ждали развития событий со дня на день — и при этом никто не был уверен в том, что они будут развиваться по планам «демократии». Разумеется, очередной выброс политического малодушия не ускользнул от внимания Бориса Николаевича — и он отреагировал адекватной ухмылкой.

— Во исполнение наших договорённостей «Михал Сергеич» доложил мне о том, что «профилактическую работу» среди членов так называемого «ГКЧП» он провёл. Горбачёв заверил меня в том, что события развиваются в верном направлении — и под его строгим контролем.

— Ничего серьёзного, Борис Николаевич? — первым дрогнул голосом Бурбулис — не самый мужественный человек в окружении российского президента.

— Кажется, ничего, — не стал осмеивать верного холуя Ельцин. — Консерваторы всё ещё надеются на то, что Горбачев возглавит их заговор — и «восстановит конституционный порядок». Иначе говоря: сметёт Ельцина и его команду, после чего примется наводить порядок в союзных республиках. По счастью для нас, у этой затеи — много недостатков. И главный из них — отсутствие вождя, который мог бы спокойно приставить дуло пистолета к виску Ельцина — и так же спокойно нажать на спусковой крючок.

После этих «анестезирующих заявлений» руководителя соратники дружно выдохнули — и не исключено, что не только ротовыми отверстиями.

— Все эти люди абсолютно неспособны на поступок. Все они, как огня, боятся проявить инициативу. Ни один из них не готов взять ответственность на себя. А всё потому, что все они — исполнители. Такими их сформировала номенклатура — и лишь такими они и нужны Горбачёву. Но это не значит, что мы теперь можем дожидаться их выступления, «лёжа на печи». Всякое может случиться. Вон, незаряженное ружьё — и то раз в году стреляет.

«Народ», впавший было в благодушие, вновь подтянулся.

По достоинству оценив понятливость команды — кривой щекой и парой хмыков — Ельцин, наконец, опустил чресла на стул.

— Кобец, что, там, у тебя?

Единственный из присутствующих человек в форме проворно вскочил на ноги. Ельцин поморщился — и махнул рукой.

— Сиди — не в строю!

Генерал вернулся на место, и звучно щёлкнул папкой.

— Своими словами! — ещё раз поморщился Ельцин. — Не надо мне этих демонстраций готовности! Сам ведь понимаешь: обманывать меня — себе дороже. И не потому, что я взыщу: потому что с нас обоих взыщут… У одной стенки…

Кобец вздрогнул — и старательно прочистил горло.

— Борис Николаевич, информация проверена и перепроверена. Мы, так сказать, «подключились» — а потом всё это перепроверили, как сейчас принято говорить, «из независимых источников». Иначе говоря: непосредственно из войск.

— Хорошо, — кивнул головой Ельцин. — Но — ближе к делу.

— Слушаюсь, Борис Николаевич. Итак, мы располагаем точными данными о силах противника… то есть… ну…

— Противника, противника! — «утвердил» Ельцин. — Дальше!

— Мы знаем, какие именно части ГКЧП планирует задействовать после объявления о введении чрезвычайного положения.

— В Москве? — приподнял бровь Ельцин.

— Не только: в Ленинграде, в Европейской части России вплоть до Урала, в Закавказье, на Украине, в Белоруссии, в Молдавии и Прибалтике.

— Широко размахнулись! — удивлённо покачал головой Руцкой.

Не поворачивая головы, Ельцин покосил в него одним глазом.

— А ты думал! Нет, брат: имей они своего «Наполеона» — не сносить бы нам голов! Сил у них для этого — предостаточно.

— Именно так, Борис Николаевич, — раболепно отработал головой Кобец. — Но при этом они преувеличивают насчёт решающего влияния даже на избранные части.

— Вот как?!

Удивление Ельцина было приятным.

— Поясни!

— Слушаюсь, Борис Николаевич. Например — Таманская дивизия. По расчётам ГКЧП, она — «ихняя». А фактически — наша: мы сейчас активно разрабатываем командный состав до командиров взводов включительно. Даже, если ГКЧП удастся их сдвинуть с места, в бой они не пойдут. То же самое — и с Кантемировской дивизией, и с Рязанской, и с Тульской.

— Ну, за Тульскую мне поручился Грачёв, — с довольным видом вклинился Ельцин. — А его слову я верю.

— И правильно делаете, Борис Николаевич. В итоге, у ГКЧП останется только спецназ и дивизия КГБ. Всего…

— Сколько?

— Тысяч пятнадцать, Борис Николаевич.

— И что у нас тут… в смысле — там? — красочно выгнул бровь Ельцин.

Взгляд Кобеца неожиданно вильнул в сторону.

— Не понял? — «прибавил в голосе» Ельцин.

— Работаем, Борис Николаевич…

— А что же — так скромно: «работаем»?

Кобец ещё ниже опустил голову.

— Так — чужая вотчина, Борис Николаевич: КГБ…

— Так подключи Крючкова!

— Не мой уровень, Борис Николаевич…

Ельцин вновь «обратился в Конька-Горбунка». Разгрузившись на генерала, а заодно — в профилактических целях — «подпалив» и штатских, он всего лишь раздражённо махнул рукой

— Ладно, я сам озадачу его!.. Что — с нашими планами?

— Вчерне готовы, Борис Николаевич, — обрадовался смене темы Кобец.

— Что значит «вчерне»?

Кобец мгновенно перестал радоваться. Даже со стороны, по желвакам под генеральскими скулами, было заметно, как беспощадно он укорял себя. И то: расслабился прежде срока — а с Ельциным такие номера не проходили «и в мирные дни».

— Ну, как говорится, «возможны нюансы», Борис Николаевич… Но, в целом — всё готово. Как Вам известно, Борис Николаевич, первоначально мы готовились к самостоятельному выступлению в сентябре. Было подготовлено соответствующее обоснование, заготовлены исполнители и объекты провокаций… То есть… ну…

— Ну, ясно, ясно! — поморщился Ельцин. — Ты дело давай, а не литературу!

— Виноват, Борис Николаевич! — покраснел Кобец. — В общем, мы должны были якобы «сыграть на опережение», предупреждая «большевистский переворот». Работа шла по плану, суетиться «с перевыполнением» не было необходимости…

— Потому что большевики и не собирались браться за оружие, — хмыкнул Ельцин.

— Так точно, Борис Николаевич! Консервативный элемент в КПСС готовился, так сказать, к «легитимному перевороту»: на двадцать девятом съезде исключить Горбачёва из партии, через Верховный Совет отрешить его от должности президента — и поставить своих людей, которые, пользуясь огромными полномочиями Горбачёва…

–… которым тот не пользовался — и не думает пользоваться!

— Так точно, Борис Николаевич! Так, вот: скинув Горбачёва, эти люди на законных основаниях принялись бы наводить «флотский порядок» в стране. Произошло бы это не скоро, так как съезд они намечали провести только поздней осенью, где-то в октябре. А, значит, мы успевали и подготовиться, и опередить… Но тут пришла информация от Крючкова об этом ГКЧП — и нам пришлось вносить коррективы в свои планы.

— Азбучные истины! — поморщился Ельцин. — Ближе к делу!

— Слушаюсь, Борис Николаевич.

Словно забыв «инструктаж» Президента, Кобец извлёк из кожаной папки несколько скрепленных обычной канцелярской скрепкой листов бумаги, и развернул их «лицом» к хозяину.

— В связи с новым поворотом в развитии сюжета: выступление не коммунистов, а консерваторов-горбачёвцев — нами разработан новый план операции: «план Икс». То есть, мы теперь играем не на опережение, а от обороны. «План Икс» предусматривает организацию широкого народного протеста против государственного переворота, который произведёт ГКЧП. Полагаю, что лучше всего будет подать его через «войну на баррикадах». Разумеется, будут только баррикады: не хватало ещё войны! Для этих целей у нас уже есть договорённости с рядом московских предприятий, которые по первому же требованию поставят нам собственным транспортом железобетонные плиты, металл, арматуру, колючую проволоку, асфальт, деловую древесину, горючее…

— Водку? — моментально встрепенулся Ельцин.

— Нет.

Кобец постарался улыбнуться не слишком широко. На всякий случай — во избежание обвинений «в тонком намёке на толстое обстоятельство». Знал: лишний миллиметр — и за Ельциным «не заржавеет».

— Горючее для костров… Ну, бензин, керосин, сухой спирт… бутылки с зажигательной смесью…

Правая бровь Ельцина выгнулась дугой.

— «Коктейль Молотова»?!

— Так точно, Борис Николаевич: раствор белого фосфора в углероде.

— Тоже — для костров?! Не слишком ли?

Даже сидя, Кобец умудрился вытянуться, как в строю: понял, что инициатива наказуема. Огнеопасна, то есть. Тем паче — с применением огнеопасных средств.

— Борис Николаевич, бутылки получат только специально подготовленные люди — для применения их в особых случаях и только по команде «сверху»!

Словно иллюстрируя текст, Кобец выразительно поиграл бровями — и Ельцин благодушно махнул рукой:

— Дальше!

— Вопросы питания и размещения «личного состава народного ополчения» решены. Определены магазины, столовые, кооперативные рестораны и кафе, которые будут кормить «защитников Белого дома». С транспортными предприятиями решён вопрос о количестве и составе техники, которые они выделят нам для «обороны Белого дома» и прочих хозяйственных нужд. Под это количество определён лимит и источники снабжения горюче-смазочными материалами.

Закончив доклад, Кобец старательно закашлялся: опытный генерал-царедворец делал тактическую паузу, чтобы определиться с реакцией «царя Бориса», и в случае необходимости, на ходу внести в коррективы в «откорректированный план».

Раздумывая над приговором, Ельцин «на минутку отлучился в себя». Не только Кобец — но и всё «высокое собрание» застыло в ожидании «высочайшего рескрипта». Наконец, Борис Николаевич «вернулись».

— Ты сказал, что этот твой план…

— «Икс», Борис Николаевич.

— Да: «Икс»… Ты сказал, что он предусматривает организацию широкого народного протеста…

— Так точно, Борис Николаевич.

Кобец насторожился: в очередной раз не сразу почуял, «откуда и куда дует ветер». Оно и понятно было… не понять: второго такого непредсказуемого человека, как Ельцин, ещё поискать — и то без гарантий на успех. С одной стороны, Борис Николаевич был наглядным воплощением классического простонародья: «одна нога топотит — а другая не хотит». С другой — олицетворял собой классику российского самодержавия: с какой ноги встанет — так и пойдёт. Может — за тобой, может — по тебе. У «государя всея Руси» было «семь пятниц на неделе» — и с каждой они находились в неустойчивых отношениях.

Но, похоже, на этот раз генерал трепетал «избыточно и досрочно»: Борис Николаевич всего лишь «влезал в детали». Влезал, хоть и по-медвежьи — но вполне мирно.

— «Так точно», говоришь… Ну, и насколько широким будет этот твой «народный протест»?

Несмотря на будто бы подходящий момент, Кобец не стал красиво задумываться. Потому что подходящим момент был только для непосвящённых. Для посвящённых он был другого рода: момент истины или момент выбора. Как и все «медведи на воеводстве», Борис Николаевич не жаловал раздумье напоказ, да ещё в строю, где отвечать полагалось, не задумываясь, но и не сочиняя. Неготовность к докладу Ельцин, конечно, не приравнивал к измене лично себе — но зарубку на память делал. Как и все популисты — суть люди слова, он нуждался в людях дела: генераторах идей и толковых исполнителях. Памятуя об этом, генерал-царедворец подтянул живот.

— Мы готовим запасы… хм… материалов и продовольствия на двадцать тысяч человек, Борис Николаевич.

— Двадцать тысяч?!

Реакция Ельцина на этот раз не ограничилась хмарью — и лицо его перекосило негодованием.

— На восьмимиллионную Москву — двадцать тысяч?!

— А, по-моему — верный расчёт, Борис Николаевич, — отважно крутанул ус вице-президент Руцкой. — Свидетельствует о серьёзной подготовке именно к работе, а не к «забрасыванию шапками». Вы же знаете, Борис Николаевич, что, согласно данным социологов, политически активный элемент составляет менее одного процента от общей численности населения.

Ельцин наморщил лоб и беззвучно зашлёпал губами: явно переводил проценты в души. Наконец, он в очередной раз недовольно поморщился.

— Один процент от восьми миллионов — это восемьдесят тысяч! А у вас даже этой цифры не набирается!

— Остальные присоединятся по дороге, Борис Николаевич, — усмехнулся Хасбулатов. — Так сказать, объединятся вокруг ядра в двадцать тысяч. Да больше и не понадобится, Борис Николаевич: двадцать тысяч глоток, двадцать тысяч пар рук! Да этим количеством можно повергнуть в смятение любое войско! Вопрос — в другом…

Хасбулатов развернул озабоченное лицо к генералу.

— Константин Иванович, двадцать тысяч — это расчётное число или «живые» люди?

— И то, и другое, Руслан Имранович, — обрадовался поддержке Кобец: понял, что неспроста Хасбулатов повернул разговор лицом к конкретике. — Во-первых, двадцать тысяч — это то количество, что требуется для эффективной обороны… имитации обороны Белого дома. Во-вторых, на эти двадцать тысяч уже выдана разнарядка.

— Кому? — оживился Ельцин.

— В вузы, в старшие классы средних школ и на предприятия, где на президентских выборах Вам, Борис Николаевич, удалось собрать максимальное число голосов.

— То есть, студенты, старшеклассники и рабочие?

Ельцин неопределённо покривил лицом — но такая, вполне миролюбивая, реакция уже не могла смутить Кобеца.

— И служащие тоже, Борис Николаевич. Разнарядка по количеству голов — на каждую школу, на каждый вуз, на каждое предприятие. Ответственные за сбор «возмущённого народа» и доставку его «к месту боёв» назначены. Каждый из них имеет на руках уже пофамильные списки «бойцов народного ополчения». Каждый также знает свой манёвр: где и что получить, куда, когда и с чем прибыть. И «каждый» — это не только ответственный: просто «каждый».

— Это хорошо.

Впервые лицо Ельцина растянуло довольной улыбкой «производственного характера»: основательность подготовки явно пришлась ему по душе.

— Ну, а «наши»… как это… «определенные», что ли?

— «Наши по определению», Борис Николаевич, — с максимально приятной — и неизменно раболепной — улыбкой пришёл на помощь Бурбулис.

— Да: «наши по определению»! Они — что?

Бурбулис глазами тут же переключил вопрос на генерала: «каждому — своё». Воспользовавшись «недолговечной снисходительностью» вождя, Кобец и сам улыбнулся.

— «Демократический элемент», Борис Николаевич: завсегдатаи митингов, трибун и «концертов в поддержку» — предупреждены о возможном развитии событий. В общих чертах, конечно. Все они заверили Вас… через нас: меня и моих людей — в готовности прибыть на баррикады по первому же зову. Это я им всем обещал — я имею в виду «первый зов».

Все рассмеялись — и даже Ельцин не остался в стороне от процесса, оставшись «вместе с народом» и даже «разделив его судьбу».

— Ну, хорошо.

Борис Николаевич подключился к веселью последним — но закончил первым: по должности положено.

— А что — с войсками?

«Вопрос в сторону» означал, что начальство приняло «спущенную» информацию к сведению — и «сидячий» Кобец получил возможность «ослабить ногу в колене».

— Генералы Лисовский и Зарембо постоянно находятся на связи с войсками, Борис Николаевич. Это исключает даже малейшую вероятность неконтролируемого развития событий.

С минуту Ельцин сидел с угрюмой физиономией, словно не было только что вспышки беззаботного веселья. Брезгливо-высокомерное сомнение разминало массив его рыхлой, деформированной временем и алкоголем физиономии, во всех направлениях.

— Ладно.

Приговор вопросу был вынесен звучным шлепком здоровенной ладони по столу.

— Принимается — в качестве вводного курса. Запомни, Костя: вся военная составляющая — на тебе! Мы заслушаем тебя ещё раз, когда планы ГКЧП окончательно прояснятся. Готовься сам — и готовь наше войско.

— Слушаюсь, Борис Николаевич.

Кобец ещё складывал бумажки в папку — а Ельцин уже «перешёл» к Бурбулису.

— Гена, ты зондировал украинцев насчёт СНГ?

Бурбулис мгновенно «очнулся от грёз», навеянных хозяйскими наставлениями «чужому дяде»: всегда приятно, когда — не тебе. А теперь «пришли за ним» — и уже ему нужно было сочетать неподдельную дрожь с квалифицированным докладом.

— И Кравчук, и люди из его окружения — в полном восторге от идеи, Борис Николаевич.

— «В полном восторге», говоришь…

Правая щека Ельцина съехала набок: хозяин обдумывал реакцию. Наконец, щека медленно вернулась на место.

— Но ты предупредил их о том, что «задаром и прыщ не вскочит»?

Лицо Бурбулиса — нерусское и по форме, и по содержанию — растянула совсем, уж, «западная» улыбка.

— Предупредил, Борис Николаевич. Правда, не в таких выражениях.

— И?

— Кравчук сказал, что Украина готова оплатить свою независимость.

— В какой сумме? — ещё дальше поехал щекой Ельцин.

Бурбулис осторожно пожал плечами.

— Ну, вообще-то, руководствуясь Вашими указаниями, Борис Николаевич, я намекнул ему… кое на что…

— На что именно?

— Черноморский флот и Крым.

— А он?

Бурбулис ещё раз задействовал плечо — теперь уже под маску искреннего недоумения.

— Вы не поверите, Борис Николаевич, но он на удивление легко… даже легкомысленно воспринял этот намёк.

— Не волнуйся: поверю. Что он сказал?

— Сказал: «Не проблема. Украина готова заплатить и б`ольшую цену».

— Спасибо, Гена.

Ельцин «погладил» зардевшегося Бурбулиса благодарным взглядом.

— Ну, что ж: примем к сведению. Авось, и пригодится на будущих торгах…

Лицо Бориса Николаевича тут же отказалось от благодушия. Им обоим — и Ельцину, и его лицу — даже притворяться не пришлось: оба всегда были искренни в своей непосредственности, череде настроений и «скорострельности».

— Но сейчас наша первостепенная задача: похерить Союз. А для этого, кровь из носу, нужно сделать так, чтобы вся «девятка» подписала горбачёвский проект. Отсюда — вывод: пока Горбачёв нужен нам, мы его не трогаем… коленом под зад…

Ельцин выдержал паузу — и жёстко закончил:

–… Это — впереди…