Апокалипсис: Пролог

Ольга Геннадьевна Шпакович, 2023

«Апокалипсис: Пролог» – это авантюрно-приключенческий исторический роман с попыткой философски, апокалиптически осмыслить события 1917-1918гг. В фокусе внимания – малоизвестные факты об исторических персонах той эпохи, анатомия революции 1917г., и, конечно, авторы и жертвы страшных событий тех лет. Роман занял II место в Международном конкурсе русскоязычных писателей "Лучшая книга года 2023" в номинации "Проза". Роман основывается на исторических фактах, документах, даже реплики героев – исторических персон – в основном взяты из их дневников, писем и воспоминаний очевидцев тех событий. Роман окажется интересным как тем, кто интересуется историей, так и тем, кто любит приключенческий жанр и остросюжетную прозу. И те, и другие откроют для себя много нового и, вместе с автором свежим взглядом окинув события тех «давно минувших дней», смогут иначе осмыслить ход мировой истории и истории России.

Пролог

… Наша цивилизация напоминает мне поезд, в котором все мы — пассажиры. И везёт нас неведомый машинист неведомо куда… А мы в пути занимаемся своими делами: успеваем влюбиться, создать семью и расстаться, поменять место работы, поспорить с начальником или поругаться с близким человеком, даже всплакнуть, даже подумать о том, чтобы дёрнуть за стоп-кран и сойти…

Куда? В никуда…

Однако мы продолжаем движение вместе с несущимся вперёд, сквозь временные вихри, поездом. Мы радуемся, что в пути нам, человечеству, становится всё более комфортно: появились гаджеты, интернет, разная умная техника, которая разве что пиво не подаёт… Всё больше развлечений доставляют нам неведомые проводники, чтобы веселее скоротать дорогу… А если отвлечься от гаджетов, выдернуть себя за волосы из виртуального мира, как из болота, которое засасывает, и спросить себя честно — а куда мы все едем? Куда?.. Куда мы так стремительно несёмся? Что ждёт нас в конце пути? И кто-то неведомый ответит нам: «Мы едем к пропасти, мы стремительно приближаемся к ней, растрачивая своё время на пустяки, радуясь прогрессу… И когда-нибудь выйдет из кабины до сих пор не видимый нам машинист, и скажет: «Всё! Это — конец…»

1

Конец? Или начало?

— Это — конец! — воскликнул низенький человек среднего возраста, с редкими рыжими волосами над объёмным лбом, с прищуренными глазами, взгляд которых жёсток и холоден, с реденькой, торчащей вперёд, бородкой. На нём мешковато сидел коричневый костюм с жилеткой, ворот был расстёгнут в виду того, что встреча проходила неофициально, у него дома.

— Это — конец! — с чувством повторил он и поднял глаза на Михаила. Того словно током пронзило от этого пронизывающего взгляда, и он уставился в прищуренные глаза, как кролик заворожённо смотрит в неподвижные глаза удава.

«Однако! При всей его плюгавости — энергетика-то какая! Он как будто завораживает… Такого в студенческие годы я не припомню», — подумал Михаил Ковалевский, человек примерно такого же возраста, что и хозяин, с волнистыми, очень светлыми, волосами над утончённым бледным лицом, с глазами большими, но ничего не выражающими, похожими на два мутных серых озера, с длинноватым, но аристократично тонким носом. Выглядел он моложаво, однако оплывший овал лица неумолимо свидетельствовал о том, что возраст приближается к преклонному. Гость был одет в чёрный костюм с жилеткой, шею украшал шёлковый тёмно-синий галстук. — Ну и взгляд у тебя! — попытался улыбнуться Михаил. — Посмотрел так посмотрел… Словно я — твой наибольший классовый враг.

— Ты и есть классовый враг, — мелко захихикал Владимир. — Но сегодня я принимаю тебя, как старого студенческого товарища.

— Ты сказал — конец. Конец чего, Володя? — вернул бывшего приятеля к интересующему его разговору Михаил, и замолчал, так как предпочитал слушать, а не говорить.

— Конец надеждам, вот чему! — с жаром воскликнул хозяин и горячо продолжал: — Революция — будет! Я в этом уверен! Но мы не увидим её, вот в чём дело! Обидно-с, батенька!

— Но почему ты так скептически настроен? — поинтересовался гость. — Я недавно из России, так вот, возле всякой булочной стоящие в «хвостах» бабы только о том и судачат, что царя и царицу пора убирать. Всё наэлектризовано!

— А… — махнул рукой хозяин. — Дорогой Миха, я наблюдаю за этой наэлектризованностью с пятого года! Вот уже, почитай, двенадцать лет, всё электризуется да электризуется, только вот разряда никак нет! — хозяин хитро прищурился, так что в уголках глаз собралось множество морщин, и лукавая ухмылка преобразила его лицо, превратив из опасного хищника в добродушного приказчика.

— И что ты собираешься делать? — спросил Михаил напрямик.

— Подумываю в Америку переезжать… Но уже так, основательно, надолго. Видишь, как живём с Наденькой? Отель чистенький, уютный, в центре Цюриха… Благодать! Но ведь деньги так просто не дают, дорогой мой однокашник, понимаешь? Рано или поздно попросят деньги-то отработать, отчёт попросят.

— Это понятно…

— А когда увидят, что толку с меня нет — сразу денег-то и лишат! Финансовый ручеёк-то и прекратится! Вот оно как! Так и живём одним днём, не знаем, что завтра будет.

— Можно попробовать взять денег не у Германии, а у Америки, — предложил Михаил. — Америка сейчас охотно даёт.

— Охотно! — согласился хозяин. — Но не нам! Не нам! На другую лошадь, понимаешь, Америка ставит!

«Неприятный какой тип. Он и в молодости обаянием не отличался, но — молодость… Она сама по себе обаятельна», — продолжал оценивать бывшего однокашника Ковалевский, с неприязнью глядя, как тот шумно прихлёбывает чай.

Помимо этих двух мужчин, в комнате находилась супруга хозяина, Надежда, дама с одутловатым лицом, выпуклыми серыми глазами, с небрежно зачёсанными назад и заколотыми «шишечкой» жиденькими, подёрнутыми сединой, волосами. На её расплывшейся фигуре мешковато сидело серое клетчатое платье. На правах хозяйки она разливала гостям чай.

«Амёба, — оценил её гость и одарил лучезарной улыбкой, принимая из её рук чашку чаю. — Что он нашёл в ней? Впрочем, я не исключаю, что в молодости она была миловидна. Хотя и самого его красавцем не назовёшь. Оба под стать друг другу».

В этой тесной гостиничной комнате находилась ещё одна дама, одетая с претензией на изысканность — в белой блузе с кружевным жабо и кружевными манжетами, в облегающей всё ещё стройную фигуру тёмной юбке из дорогого материала, с внешностью эффектной, когда-то, очевидно, поразительно красивой, однако безжалостно тронутой временем. Её чёрные волосы, в которых сверкали белые нити седины, были подстрижены под входящую в моду причёску «каре», в больших живых глазах читались — незаурядный ум, надменность и сильная воля.

«Так вот ты какая — прекрасная Инесса, — задумчиво смерил её оценивающим взглядом Михаил. — А интересно — действительно между ними есть связь или это только сплетни?»

Он попытался прочитать некие скрытые чувства во взгляде, который гостья устремила на хозяина. Однако ничего не увидел, кроме напряжённого внимания. Сам хозяин смотрел на свои короткие нервные пальцы, которыми он совершал хватательные движения, напоминая хищника, готовящегося к прыжку и разминающего когтистые лапы.

Михаил обратился к сурово молчащим женщинам:

— А вы что скажете?

— Я с Володей согласна, — кивнула Надежда. — Долго это продолжаться не может. Когда-нибудь в нас разочаруются, поймут, что ничего мы не можем, и — приток денег прекратится.

— А я и вовсе устала, — вздохнула Инесса. — Всю жизнь жду, что вот… вот… А жизнь-то проходит, и где оно — светлое будущее? «Жаль только — жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе…»

— Однако… Откуда такой пессимизм? — лениво задал вопрос Михаил.

Владимир поднялся с кресла и, ухватившись за петли пиджака, мелкими шагами стремительно стал ходить по комнате, то подбегая к окну и рассеянно глядя в зимнюю ночь, то оборачиваясь к гостям и замедляя шаг перед Михаилом или перед женщинами. Он походил на загнанного в угол, мятущегося по клетке зверя.

— Оттуда пессимизм, — мелким говорком сыпал он, — оттуда, батенька, что Николашка на весну генеральное наступление запланировал, а Германия понимает, что наступление это, тире, победа. Германии серьёзного натиска уже не выдержать. А победа — это что? Правильно! Это патриотический подъём, это всенародная любовь к царю-победителю, а тогда уже — не до революции… Тогда если и совсем плохо будет — потерпит народишко: пусть плохо, зато войну выиграли, врага одолели, так что можно и пояса потуже затянуть… Немцы в панике! Немцы всё время повторяют, что надо срочно организовывать революцию, скидывать Николашку и тогда… Тогда Германия ещё сможет выкрутиться из этой войны.

— Это понятно…

— Но, дорогой Миха, я не представляю, каким образом можно всё это обделать, революцию, то есть! А деньги — деньги, батенька, скоро кончатся, и тогда — конец нашей более или менее благополучной жизни… Конец!

— Но ты можешь зарабатывать переводами, — подала голос Надежда.

— Да, Наденька, переводами, конечно, переводами… Переводами мы, милая моя, на отель не заработаем. Придётся «в глушь, в Саратов»… М-да…

Инесса зябко поёжилась:

— Да, с презренным металлом сложности присутствуют… И я не исключение, к сожалению… Впрочем, мне, надеюсь, бывший муж не даст с голоду околеть.

— Твой муж? Он — не даст! Конечно, не даст! Потому как ангел твой муж, ангел! — подхватил Владимир. — Ты его бросила с детьми, к его младшему брату ушла, а он — всё простил! Деток воспитал, в тринадцатом году залог за тебя внёс, когда ты в тюрьме сидела, да ещё и уговаривал вернуться в семью!.. Каренин, истинный Каренин! То есть, вся эта история напоминает мне «Анну Каренину». И твой муж обманутый, прямо как Каренин — уж такой весь благородный и всепрощающий.

— Да вот только я — не Каренина! — вспылила Инесса. — Под поезд не брошусь! Не дождутся! А ты… Ты! Не будь жестоким! Вот вы с Надей нашли друг друга, так и радуйтесь своему счастью! Я же не полюбила мужа, хоть он и добр, и благороден… А раз не полюбила — имею право не жить с ним, имею право на другую любовь, имею право на счастье! — Она раскраснелась, но также быстро погасла: — Впрочем, всё это дела давно минувших дней… После того, как умер мой дорогой Володюшка, младший брат мужа, — пояснила она Михаилу, — личная жизнь для меня закончилась. Революционная борьба стала для меня личной жизнью.

— Я читал вашу книгу «О женском вопросе» — смело, — вставил слово Михаил.

— Что — смело?

— Смело в нашем патриархальном обществе призывать женщин к свободным отношениям, смело вообще заявлять, что институт брака себя изжил.

— Вы со мной не согласны?

— Помилуйте! Как же я могу быть не согласен? Как человек, входящий в масонскую ложу, я тоже придерживаюсь примерно таких же взглядов. Главное — это свобода!

— Это верно! — с жаром воскликнула она. — Свобода! Я вижу, что мы все здесь единомышленники.

— Разумеется, ты права! — подхватил Владимир. — Семья себя изжила. Мы с Наденькой обвенчались исключительно потому, что ей, как девице, в ссылку со мной ехать не разрешали…

— Поэтому мы вынуждены были поучаствовать в этом… фарсе, — оживилась Надежда.

— А так — конечно: свобода и только свобода! Однако единомышленники мы здесь не все, не все… Вот этот господин — нам не товарищ. Но — сейчас человек всяких взглядов, даже враждебных, даже противных нам, милее отца родного, если он — тоже против самодержавия. Пока есть самодержавие — нам по пути! Как только самодержавие будет свергнуто, тогда — держитесь, господа, пощады не будет!

Михаил поёжился. Владимир неожиданно засмеялся, хотя глаза его не смеялись:

— Шучу я, Миха!

Однако, ёжась под тяжёлым взглядом бывшего однокашника, под надменно-холодным взглядом Инессы и — ничего не выражающим взглядом рачьих глаз Надежды — он понимал — это не шутки.

— Владимир Ильич, напугали мы гостя-то, — разрядила обстановку супруга революционера.

— Да ну! — пожала плечами Инесса. — Михаил Иннокентьевич понимает, что это — только разговоры.

— Именно разговоры! — подхватил Владимир. — Именно, что пока — только разговоры!

— Володя, а позволь тебя спросить?..

— Да валяй, чего уж там…

— Зачем тебе всё это?

— Что? — опешил Владимир.

— Да вся эта возня революционная.

— О как, батенька! Да я же всю свою жизнь на, так сказать, алтарь революции положил… Ещё с того времени, когда брата казнили, я дал себе обещание — воплотить мечту брата, его идею, свергнуть самодержавие, построить новое общество! Я только одно тогда понял, что брат не прав был, что надо идти другим путём… А каким? Вот тут-то и вопрос! И я стал читать, всё читать залпом, всё! Всего Маркса, Энгельса, это понятно, а до них всех философов, экономистов, и я понял, куда надо идти и что делать. Понял! Но пока обстоятельства сильнее меня.

— То есть, тебе интересен эксперимент?

— Мне интересен прогресс! — Владимир поднял вверх указательный палец. — Ну, и — да, это эксперимент, конечно. А как же? Никто ж не делал такого… А как делать? Опять вопрос… Тут холодный ум надо, аналитический. Тут эмоции не нужны… Но тогда позволь и тебя спросить — а твой какой интерес? Ты — барин, с деньгами у тебя всё хорошо. Так и живи себе, радуйся.

— Как будто с вами нет богатых людей?

— Есть! Конечно, есть… Но они с нами — за идею.

— За идеал! — горячо подхватила Инесса.

— Вот! А у тебя же идеи нет?

— Отчего же? — поджал губы Михаил. — Моя идея — это тоже прогресс, это процветание отечества на основах свободы и равенства. И процветание человечества в целом, человечества, составной частью которого и является Россия. В других странах процессы идут, их есть, кому там совершать, а в России действуем мы.

— И мы, батенька, и мы! — подхватил Владимир и вновь мелко рассмеялся, потирая руки. — И мы параллельно с вами тоже действуем. Так что идея у нас одна — подход к ней разный. Вот и посмотрим, чья возьмёт.

Возникла пауза. Надежда меланхолично жевала булочку… Владимир думал о чём-то своём, усмехаясь… Инесса исподтишка бросила на него преданный и восхищённый взгляд, который оказался замеченным тем, кому предназначался, и в ответ ей была послана такая проникновенная улыбка, что Михаил, заметив этот молчаливый диалог, отметил про себя: «Закончилась для неё личная жизнь… Как же! Влюблена в него, это же видно. А он? Похоже, влюблён тоже. Но тут уже всё спокойно, без страсти, без сумасшествия. Когда на неё взглядывает — нежность, преданность собачья. Он за неё порвёт любого. Но, хоть он и согласен с ней, что семья себя изжила, а ведь супругу-то не оставил…»

Однако Михаил решил отвлечься от лирики и вернуться к теме, занимавшей его.

— Поскольку вопрос денег для всех здесь крайне актуален, то я и вернусь к нему, с вашего позволения…

— Слушаем внимательно! — Владимир упал в кресло, всё также не вынимая пальцев из петель пиджака и выжидающе уставился на друга юности.

— Ты говоришь, что Германия может прекратить снабжение деньгами, если поймёт, что ты ей мало полезен…

— Это факт!

— Возьми деньги у Америки.

— Даст?

— Даст. Даёт всем направо и налево. Всем, кто хоть чуть-чуть может быть полезен.

— Какой их интерес?

— Ослабить две великие европейские державы — Германию и Россию. А Россию по возможности и уничтожить. Раздробить на множество мелких губерний, чтобы российской империи и в помине не было. Есть информация, что и война в принципе спровоцирована Америкой.

— Как они это себе представляют?

— Революция — раз. Свержение царя и новое правительство — два. В это правительство входят полезные для Америки люди, которые и довершат начатое.

— И кто эти люди? Имена уже известны?

— А как же! Главная кандидатура — Львов Григорий Евгеньевич. Также и Керенский Александр интересен.

— Алексашка? Земляк. Далеко пошёл…

— Да, мы, трое, земляки, — кивнул Михаил.

— Помню, как папаша его золотой мой аттестат испортил четвёркой по логике… Но — зато дал мне положительную характеристику для поступления в университет… Впрочем, Алексашку я плохо помню. Он нас лет на десять моложе был, так?

— Да, тогда ещё — совсем ребёнок.

— Хм… Львов и Керенский, говоришь? Вот как! Оба масоны.

— Да.

— Ну-ну. Вот я и говорю — на другую лошадь поставили.

— Они на всех лошадей ставят. А там — какая к финишу первая придёт, той и победа.

— Победа! Сладкое слово!.. Так, батенька, как ты это себе представляешь? Я про американские деньги. Как? Через кого?

— Троцкий!

— Троцкий?

— Родственник у него крупный американский банкир, готовый снабжать деньгами.

— Да мы с ним постоянно собачимся! Он даже не большевик до сих пор. Я с ним далеко не в близких отношениях, мягко говоря…

— Значит, надо сблизиться.

— Хм… И сколько они дадут? Если тысяч десять — мало.

— Двадцать дадут. Миллионов. Вот увидишь…

— Звучит заманчиво. Но страшно подумать — что господин Троцкий с меня за это попросит? Абсолютную власть? И чтобы я у него на побегушках был?

Владимир нервно барабанил пальцами по столу.

— Но, Володя, — осторожно заметила Надежда. — Пусть он даст эти деньги, а там… видно будет.

— Троцкий… Знаю я этого хитрого еврея, Бронштейна… Сомневаюсь я, Миха. Крепко сомневаюсь… Вот если бы каким-то другим путём, не через Троцкого… Что, на его дяде банкире весь свет сошёлся?

— Нет, конечно. Есть и другие банкиры, и другие возможности.

— Валяй. Какие другие?

— Ну, например, получить те же двадцать миллионов долларов через некую масонскую ложу…

— Какую?

— «Сыны Завета».

— А! Я уже давно в эти игры не играю.

— Зато я играю.

— Поможешь?

— Для этого я здесь.

— Ну, что ж… Вот и ладненько… Вот и договорились… А пока можно и двух коров подоить — то есть, Германию я пока со счетов не списываю. До поры до времени. Пока они не поймут, что всё бесполезно.

— Бесполезно?

— Не верю я в революцию, не верю!

— Я не узнаю тебя! Думаю, эта хандра у тебя временная… Так вот… Отчего же ты не спросишь, что масоны хотят взамен этих двадцати миллионов?

— Знаю, чего хотят: революцию хотят, свержения самодержавия хотят…

— И не просто хотят, а ждут и как можно быстрее! А ты — «не верю, не верю»… Не веришь — не видать тебе денежек. Ещё не сыграл, а уже проиграл…

— Ну ладно, ладно! Ты прав — хандрить сейчас не время.

— То-то же… Думай! А мне пора.

— Что так скоро? Посиди ещё. У меня шикарный ликёр есть. Поляки подарили. За разговорами забыл предложить.

— Спасибо, но мне действительно пора. Выпей сам этот ликёр со своими очаровательными спутницами. За веру в успех. А у меня поезд в пять утра. Надо собраться. Да и выспаться не мешало бы.

— Стало быть, завтра в Россию? И какие планы, если не секрет?

— Участие в конференции союзников.

— Ах, в этой самой?.. А какова её цель?

— То, что на поверхности — обсудить обеспечение русских войск оружием и боеприпасами, помощь всяческая… А то, что за кулисами переговоров будет — прощупать почву на предмет того, как себя чувствует самодержавие, какая политическая ситуация внутри страны… Да, в общем-то, и обсудить, как можно побыстрее царя свалить и переворот организовать. Не может эта агония самодержавия долго длиться.

— Ух ты! А союзникам-то зачем русского медведя валить? Не проще ли жар чужими руками загребать? Русский медведь немца порвёт, а союзнички, в сторонке отстоявшись, свои преференции получат. Разве не так?

— Россия слишком уж развоевалась. Немец почти сломлен. А если победа над немцем будет достигнута благодаря России — тогда Россия заявит свои права на многое из того, на что претендуют союзники… Политика-с! Если же сейчас, накануне победы, Россию вывести из игры, оставив ей роль пушечного мяса, тогда…

— А ну, как без России немца-то не осилить?

— Чтобы немца осилить — немного потрудиться осталось. К тому же роль России в войне готова сыграть Америка. Американцы поставили условие перед союзниками — провернуть в России переворот, убрать царя, а тогда Америка примет участие в войне на их стороне и совместными усилиями очень быстро немец будет побеждён.

— Ах, какой политес, какие игры! — Владимир довольно потирал руки, ноздри его возбуждённо раздувались. — Ах, какая игра-то интересная затевается! Поучаствовать бы в ней! Так вот засел здесь, как медведь в берлоге! Какая досада!

— Я посоветовал тебе, как действовать, дальше решай сам.

Михаил поднялся, Владимир стремительно шагнул к нему.

— А я уже решил — я согласен.

— А как же твой пессимизм?

— Ну, с двадцатью миллионами — какой пессимизм? С такой суммой можно ввязаться в игру. И выиграть.

— Другого ответа я от тебя и не ждал. Жди от меня сигнала. А в том, что не подведёшь, я не сомневаюсь.

— Не подведу, дорогой друг!

Приятели сердечно пожали друг другу руки.

— Ну, прощай, Миха! Рад был повидаться! Сколько лет, сколько зим…

— И я рад, дорогой Володя! Эх, молодость…

Надежда подошла, слегка переваливаясь, и тоже пожала Михаилу руку, неожиданно крепко, по-мужски. «Вот так амёба, — с удивлением отметил он про себя. — Такая и коня на скаку остановит».

— Удачи вам, Михаил Иннокентьевич. Может, ещё встретиться доведётся…

— Спасибо, Надежда Константиновна. Был бы счастлив.

— Да и мне пора, — засобиралась Инесса.

— Позвольте, провожу, — предложил Михаил.

Владимир, после ухода Михаила и Инессы, глубоко задумавшись, подошёл к секретеру и, выдвинув один из ящичков, достал оттуда тонкую пачку банкнот, несколько мгновений смотрел на неё, словно бы не решаясь пересчитать, затем решился, пересчитал, нахмурился и, закинув деньги обратно в ящик, с шумом задвинул его.

— Деньги стремительно кончаются! — с досадой воскликнул он, болезненно искривившись. И оглянулся на жену, которая безо всяких эмоций смотрела на него выпуклыми серыми глазами. — Скоро вышвырнут нас отсюда за шкирку, Наденька!

— Давай откажемся от ужинов, — буднично предложила она.

— От ужинов, от вина, от сливочного масла! — в сердцах бросил Владимир. — Но! Миха обещал…

— Приятный человек! — подхватила Надежда.

— А если не Миха, то… Значит, Троцкий…

— Да, к Троцкому надо присмотреться, — подытожила Надежда Константиновна.

Ночью Владимиру Ильичу приснился сон: прилетела к нему птица счастья, только не синяя птица, а, скорее зеленоватая, сложенная из долларовых бумажных купюр. Он ухватил её за хвост и тотчас почувствовал успокоение — птица счастья в его руках! И тут, откуда ни возьмись, окружил его народ, толпы народа. Он видел, что те, которые стоят в первых рядах, смотрят на него с обожанием и рты их с готовностью приоткрыты. И он начал говорить, а говорил он вдохновенно, с упоением, и, увлекшись речью, размахивал денежной птицей так, что только перья в виде купюр летели во все стороны, и народ на лету ловил их, а когда он в своей речи сыпал лозунгами: «Землю — крестьянам!», «Фабрики — рабочим!» — народ, размахивая пойманными купюрами, в ликовании кричал: «Ура!» И всё было замечательно, да только денежная птица счастья вырвалась из его рук и — улетела, уронив рядом с ним одну сиротливую бумажку очень скромного достоинства… И — что же? Народ отвернулся от него, развернулся и — вот уже и нет никого…

Владимир проснулся и произнёс вслух:

— Вот что им надо всем! Деньги! Только деньги решают всё! За нашими популистскими лозунгами они видят только деньги! Кто им больше посулит — за тем они и пойдут!

— Что ты говоришь, Володя? — сонно пробормотала супруга.

— Извини, разбудил тебя… Я тут подумал, Наденька, — Владимир взял руку жены и положил себе на грудь. — Я подумал, что в принципе людям наплевать на высокие слова и идеалы, для людей всё упирается в деньги, в выгоду: земля — крестьянину, фабрики — рабочему…

— Что ж тут такого? — возразила Надежда. — Мы для того и стараемся, чтобы люди наконец-то нормально жить стали.

— А если не станут лучше жить, то — подумать страшно, что они с нами сделают… Русский бунт бессмысленный и беспощадный… Обещали много чего, а ничего не сделали, стало быть, обманули…

— Ну, сразу-то ничего не делается, надо это людям объяснять, надо, чтобы они сознательные были, чтобы понимали.

— А давай, Наденька, помечтаем, — Владимир устроился поудобнее и, поглаживая руку супруги, заговорил: — Представь себе, что революция совершилась! Представь, что люди сознательно отнеслись к построению нового общества… Не все, конечно… Но те, которые без понимания, просто не выжили. А те, которые остались, в новом обществе стали новыми людьми. Не они, так их дети… Новый человек! Это такой человек, сущность которого не искажена пороками несовершенного строя. Ему не важны деньги, а потому в коммунистическом обществе их и не будет, не важна нажива… А зачем? Ведь всего будет в изобилии… Для нового человека важен труд! Созидательный труд! Он будет трудиться, радостно трудиться, Наденька, и наслаждаться жизнью! И это будет, обязательно будет!

— А чтобы это случилось — новый человек! — подхватила окончательно проснувшаяся Надежда. — Надо его с детства лепить, формировать, воспитывать. А для этого надо особое внимание уделить системе образования.

— Правильно, Наденька, всё так!

— Когда мы победим, я бы именно этим хотела заняться — создать новую систему образования.

— Отличная мысль, Наденька! Надо только победить.

— А как? Какой-то план у тебя появился?

— Появился, Наденька. План у меня появился. Я знаю, что надо сделать, чтобы победить… Так что — не конец ещё, не конец, а — начало.