ЗАГОВОР ПРОТИВ ЗАГОВОРА: ГКЧП-3. КНИГА ПЕРВАЯ

Александр Черенов

Политический детектив в жанре исторической альтернативы. Опираясь на факты, автор рискнул взглянуть на события августа 1991 года под другим углом зрения. Причина: в истории с ГКЧП обнаруживаются явные следы нескольких заговоров. И каждый из них преследовал свои цели – как и каждый из заговорщиков.В романе в невыдуманной реальности действуют исторические лица и учреждения. Единственная «не охваченная» историками структура – «Организация», нечто среднее между «разведкой партии» и масонской ложей…

Глава третья

…Насчёт сегодняшнего «обилия дел» Горбачёв соврал: дела были вчера. Вернее: одно дело. Зато — какое: Михаил Сергеевич конфиденциально встречался с Ельциным. Встреча, конфиденциальная и даже нелегальная, состоялась в «легальном» Кремле. Ничего предосудительного в этом не было: встречались два президента. Для обсуждения «актуальных проблем современности». Формально — никаких претензий.

Но — лишь формально. Настоящим поводом для встречи, инициатором которой выступил Горбачёв, явилась записка Крючкова, переданная Михаила Сергеевичу главой КГБ из рук в руки, без свидетелей и «сдал-принял». Лейтмотивом записки, грамотно составленной и «железно» обоснованной, был убойный: «Заговор демократов готов. Выступление запланировано на сентябрь текущего года».

Записка была вручена Горбачёву третьего дня — но реагировать сразу он не стал. Прежде всего, Михаилу Сергеевичу нужно было посоветоваться с Раисой Максимовной: последнее слово всегда оставалось за ней. Впрочем, как и первое. Как она решила бы — так бы он и поступил.

Ознакомившись с запиской, Раиса Максимовна приняла решение сразу же: Мише нужно безотлагательно встретиться с Ельциным. Встретиться — и объяснить ему, что эта демократическая затея — чистой воды авантюра. И не только потому, что «самостийным вождём» и «народным трибуном» Ельцин может быть лишь при ненавистном Горбачёве. Не менее важным обстоятельством было и то, что Горбачёв сам «балансировал на грани»: консервативный элемент в руководстве страны уже не считал нужным таить свои коварные планы. Поэтому Ельцину следовало не умышлять против Горбачёва, а действовать сообща. Против общего врага.

— Всё это ты ему и расскажешь, — совсем даже не попросила Раиса Максимовна. — Записку можешь показать — если он спросит, откуда тебе известно о планах демократов. Хотя, вряд ли он спросит: не такой, уж, он и дурак.

Раиса Максимовна ещё раз пробежала глазами записку — и задумалась.

— Ну, этой бумаге, я полагаю, можно доверять… А, вот — Крючкову?

Резко контрастируя с озабоченностью супруги, Михаил Сергеевич улыбнулся, как на плакате.

— Всё — под контролем, Раиса Максимовна. Можешь мне верить. Все члены руководства старательно информируют меня друг о друге — и Крючков не исключение. Причём, делают они это не из корыстных побуждений — а считая меня своим единомышленником и вождём.

— Ты говоришь об этом… как его… Чрезвычайном Комитете?

— О Государственном комитете по чрезвычайному положению. Сокращённо — ГКЧП. Создан ещё в марте. Всё моё окружение — его члены.

А возглавляет это дело Янаев.

— Правильно, что не ты, — одобрила Раиса Максимовна. — И что — ГКЧП?

Михаил Сергеевич ухмыльнулся.

— Они «душили» меня уже тогда. Ну — в марте.

— На предмет?

— Ну, чтобы я согласился на введение чрезвычайного положения. Но мне удалось вывернуться — и превратить это безотлагательное мероприятие в заготовку впрок. Тогда же, в марте, Совет Обороны — не я лично! — поручил Янаеву подготовить варианты и перечень мероприятий. Всё уже готово. Готовы и сами члены ГКЧП… Вернее: думают, что готовы.

Ухмылки на лице Горбачёва прибыло — как того «нашего полку».

— Ведь их готовность — производная от моей. Даже больше: прелюдия к моей готовности…

— А ты не переоцениваешь себя?

Только супруга могла «приложить» Генсека-президента так беспардонно и так эффективно, чтобы он «погас» в одно мгновение. Как следствие, ухмылкой на его лице уже и «не пахло».

— Да, всё, как будто — под контролем…

Заверения мужа не успокоили Раису Максимовну.

— Они хотят тебя скинуть?

Михаил Сергеевич нахмурился ещё больше: номер с успокоением не прошёл. С самоуспокоением — тоже.

— Они хотят моим именем объявить ЧП.

— Для чего?

— В том числе — и для того, чтобы не допустить подписания нового Союзного договора.

Злость «воскресила» президента — и голос его зазвенел. Михаил Сергеевич не выдержал — и, «нарушая устав», нервно зашагал по комнате.

— Если не подписать этот договор сейчас, уже в сентябре-октябре Союз развалится сам! И мне, в таком случае, «светит» один с ним конец! А в новом Союзе у меня есть шанс сохранить руководящее кресло! Конечно, и объём полномочий, и объём реальной власти будет уже не тот, что даже сейчас — но и что-то всегда лучше, чем ничего! А ведь эти…. ГКЧП… они не исключают возможности исключить меня…

— В самом деле?! — побледнела Раиса Максимовна.

— Да, — печально оборонил голову Михаил Сергеевич. — «Соратники» хреновы!.. А тут ещё этот Ельцин со своими нападками!

— Погоди, погоди!

Ладонь Раисы Максимовны нервно пробежалась по подбородку.

— А эти… ну, которые ГКЧП — что они планируют делать в рамках этого чрезвычайного положения?

— Всё, что предусмотрено законом.

Поскольку от заявления «несло трибуной», Михаил Сергеевич — для иллюстрации и «популяризируя» текст — сверх норматива задержался глазами на лице Раисы Максимовны.

— И даже — много больше.

— Ты хочешь сказать, что…

Раиса Максимовна скосила глаза на записку.

— Да, — махнул головой Горбачёв. — Конечно, в первую очередь речь может идти только о пресечении антигосударственной деятельности и изоляции отдельных лиц. Но дальше — по обстановке… А ты сама понимаешь: в таком деле не бывает полумер и разумной достаточности. Так, что, головы будут лететь налево и направо…

— А твоя?

Михаил Сергеевич не слишком уверенно двинул плечом.

— Вначале рубить должен я. Так думает ГКЧП. Ну, а потом…

Совсем даже не театральный вздох из груди президента разорвал предложение надвое.

…всё может быть. Пока они рассчитывают на то, что я примкну и даже возглавлю этот ГКЧП. Пока эти деятели только обрабатывают меня. Так сказать, «доводят до готовности».

— А, если ты «не дозреешь»?

— Ну, тогда они обойдутся без меня.

С последней нотой обречённости в голосе супруга Раиса Максимовна не смогла усидеть на месте. Около минуты она медленно ходила по комнате: не женщина — «Сталин в юбке». Наконец, взгляд её умных и безжалостных глаз прояснился.

— Миша, а какой тебе видится, как сказал бы Станиславский, твоя сверхзадача?

— Не бином Ньютона, однако! — ухмыльнулся Горбачёв: Булгакова он, естественно, не читал, но «слышал звон». От жены. — Остаться во власти, естественно. На самом верху.

— Правильно. Отсюда — твоя задача на текущий момент?

Словно удивляясь вопросу, Горбачёв смешно выдул губы.

— Элементарно, Раиса Максимовна: обезопасить себя со всех сторон.

— Верно, — потеплела глазами супруга: не часто Миша радовал её самостоятельными мыслями, да ещё здравыми. — И что ты должен сделать для этого?

— Встретиться с Ельциным? — на всякий случай, подстраховался вопросительным знаком Горбачёв.

Раиса Максимовна утвердительно кивнула головой.

— А ещё ты должен сделать всё для того, чтобы выхолостить этот ГКЧП до кожи! Чтобы он оказался пустым, как барабан! Чтобы в нём не осталось ни капли практического содержания! Чтобы в нём остались лишь одни безвольные фантазёры, не способные на решительные действия!

Указательный палец правой руки супруги многозначительно уткнулся вверх.

— И чтобы твоё имя никак не увязывалось с этим ГКЧП!..

…С Президентом СССР Ельцин встречаться не хотел — и не только в Кремле, а даже на нейтральной территории. Слишком «глубока» была его «симпатия» к тому, кто дважды за какую-то пару лет «вытер об него ноги». Но едва лишь Горбачёв намекнул на записку Крючкова, Борис Николаевич тут же отказался… от отказа.

Уже через полчаса «от договорённости сторон» Болдин с поклоном распахивал дверь перед высоким гостем из «Белого дома». Согласно уговору, «высокий гость» прибыл один: сопровождавший его начальник охраны Коржаков, как не политик, а всего лишь «бронежилет вождя», «в зачёт» не шёл. Едва только Ельцин перешагнул порог горбачёвского кабинета, Михаил Сергеевич сделал «увольняющий знак» Болдину — и, навесив на лицо фальшивую улыбку, двинулся навстречу гостю с протянутой для рукопожатия рукой.

— Рад видеть тебя, Борис!

— Николаевич, — не поспешил обрадоваться Ельцин. Но Горбачёв «в бутылку не полез»: напротив — даже избавился от маски непритворной радости.

— Проходи, садись.

В развалку, на манер биндюжника подойдя к т-образной приставке к президентскому столу, Ельцин грузно опустил раздобревшие чресла на мягкий стул. Горбачёв не стал изображать величие — и «доверительно» сел напротив.

— Борис… Николаевич, я буду прям.

Взгляд Ельцина, равнодушно скользивший по стенам президентского кабинета, медленно остановился на лице Горбачёва.

— Я слушаю тебя, Михаил Сергеевич.

Правый глаз Горбачёва дёрнуло лицевым нервом: отвык Михаил Сергеевич слышать в свой адрес «ты». Почитай, с марта восемьдесят пятого не слышал. Но делать было нечего: «здесь вам — не тут». Увы, прошли те времена, когда он мог повелительно крикнуть Ельцину: «Борис, в политику я тебя больше не пущу!». Сегодня Ельцин был ему почти ровней, а в некоторых отношениях — даже выше. Приходилось считаться с этим — а, значит, нанесённое оскорбление глотать молча, и даже с улыбкой невыносимой приязни на лице.

— Борис Николаевич, ситуация — почти критическая.

Лицо Ельцина примяло гримасой неудовольствия.

— Ты же обещал говорить прямо!

— Так я и говорю.

— Тогда не надо — о критической ситуации в стране!

— Да я не о стране: а нас с тобой! О критической ситуации для нас обоих.

Гримасы неудовольствия на лице Ельцина — как не бывало.

— Ты имеешь в виду что-то конкретное — или вообще?

— Разумеется, конкретное.

Горбачёву явно доставляло удовольствие наблюдать проявления тревоги на лице конкурента. А так красочно, так непосредственно «давать себя наружу», как Борис Николаевич, «наверху» не мог никто.

— Не томи, Михаил Сергеевич!

— Ладно, не буду.

Горбачёв открыл папку — и, развернув её в сторону визави, «отправил получателю». Ельцин быстро пробежал глазами первый лист, перевернул его — и поморщился.

— А я-то думал…

— Не спеши с выводами, Борис Николаевич. Под этой бумагой имеется другая, более интересная… для тебя.

Ельцин тут же вернулся к папке — и зашелестел бумагами. Не меньше минуты взгляд его сосредоточенно работал с текстом: заслуживающий внимания материал российский лидер переваривал традиционно медленно и основательно. Наконец, глаза Бориса Николаевича вернулись на лицо Горбачёва.

— Ну, я — в курсе этих дел. Но я полагал, что всё это — маниловские прожекты, которым несть числа.

— Ошибаешься, Борис Николаевич. Накануне отлёта в Форос я должен буду встретиться с «активом».

Михаил Сергеевич выразительно покосил глазом на лист, последний по времени знакомства с собой.

— И не своей инициативе: «дожали». Эти деятели требуют от меня немедленного введения ЧП. Настрой у них — самый решительный… на то, чтобы заставить решиться и меня. То есть, если решусь я — решатся и они. На всё решатся.

— Ты это — серьёзно? — впервые за время контакта дрогнул голосом Ельцин.

— Более чем.

Следом за голосом дрогнула и рука Бориса Николаевича. Будучи не в силах справиться с дрожью, она, «как есть», враскосяк пробежалась по плохо выбритому подбородку: Ельцин так спешил на встречу, что «прошёлся лишь по верхам».

— И на что они могут решиться?

— Хороший вопрос, — усмехнулся Горбачёв. — Применительно к тебе — на всё. Я, правда, знаком лишь с черновиком их планов — но и этого хватает, чтобы понять, насколько всё серьёзно. Решение твоей судьбы — в таких пределах: от изоляции до ликвидации.

— Блеф! — махнул рукой Ельцин, но рука его дрожала совсем не «в унисон» легкомысленному заявлению.

— Отнюдь.

Горбачёв парировал на удивление спокойно и даже интеллигентно (Раиса Максимовна научила).

— Люди Крючкова проработали эту операцию в деталях.

— Ну, тогда не страшно.

На изрезанном красными прожилками лице Ельцина проступила улыбка облегчения. Легкомысленное отношение визави к информации «о самом себе» насторожила Горбачёва. Действия «людей Крючкова» почему-то не устрашили российского президента, хотя должны были: ведь не о чужом дяде — разговор! Что бы это могло значить?

Понимая, что с Ельциным всегда надо держать ухо востро, так как у этого человека звериное чутьё опасности, Михаил Сергеевич, всё же, решил проверить сомнения: а вдруг?

— У меня на днях состоялся разговор с Назарбаевым. Мы с ним оба сошлись во мнении о том, что Крючкова следует освободить от обязанностей Председателя КГБ.

Изменяя себе, Горбачёв шёл напролом. Он ждал энергичных возражений, но Ельцин лишь молча приподнял бровь. Пришлось Михаилу Сергеевичу опять взяться за слово.

— Крючков — один из вождей ГКЧП. Я бы даже сказал — его движущая сила. Именно он подталкивает всю эту гоп-компанию к решительным действиям. Именно его люди отрабатывают план операции.

— Я всегда полагал его твоим человеком, Михаил Сергеевич, — воспользовавшись оставленной Горбачёвым паузой, мрачно усмехнулся Ельцин. Но Горбачёв вновь «не полез в бутылку».

— Так и было. До поры, до времени. Но сейчас Крючков вышел из-под контроля — и стал опасен.

— Накручиваешь, Михаил Сергеевич, — лениво-небрежно отмахнулся Ельцин. — Крючков — не политик: он — всего лишь технарь, исполнитель. Да и нет такой, уж, большой необходимости «шуметь» с его отстранением. Подпишем новый Договор — и Крючкова не станет «без шума и пыли».

— Ошибаешься, Борис Николаевич.

Горбачёв медленно — «в воспитательных целях» для визави — покрутил головой из стороны в сторону.

— Забыл статью двадцать шестую проекта Союзного договора — о преемственности высших органов Союза?

Михаил Сергеевич раскрыл папку с заранее приготовленной шпаргалкой.

«В целях непрерывности осуществления государственной власти и управления высшие законодательные, исполнительные и судебные органы Союза Советских Социалистических республики сохраняют свои полномочия впредь до сформирования высших государственных органов Союза Советских суверенных республик в соответствии с настоящим договором и новой Конституцией СССР».

— Ерунда! — не изменил прежнего мнения Ельцин. В части небрежной отмашки его рука оказалась солидарна с хозяином. — Вот подпишем договор — упраздним КГБ! А Крючкова и упразднять не придётся: «автоматом» пойдёт!

Мнение Ельцина и его намерения в отношении КГБ не являлись секретом для Горбачёва. Отчасти Михаил Сергеевич даже разделял их: Комитет в его сегодняшнем виде представлял собой угрозу для любого «перестраивающегося» руководителя. Но упорное нежелание Ельцина «сдать» Крючкова прямо сейчас не понравилось Генсеку. Под маской легкомысленного верхоглядства за всем этим нежеланием скрывалось нечто большее, чем пренебрежение отсутствующей угрозой и вариантами её безболезненного упразднения. Наученный жизнью в политике, Горбачёв не мог не усматривать в этом «отказе в удовлетворении» «второго дна».

Развивать «скользкую» тему Горбачёв не стал: заострение вопроса было чревато ростом подозрений теперь уже у Ельцина. Да и вопрос сотрудничества заслонял собой — пока, во всяком случае — все остальные. Но и «отпускать» Борису Николаевичу «за здорово живёшь» Михаил Сергеевич тоже не хотел. И зарубку себе на память он тоже сделал.

— КГБ — не единственный «нянь» российского президента. Есть ещё Министерство обороны и Министерство внутренних дел. И какая, понимаешь, «загогулина» получается: они есть — а поддержки в них у Бориса Николаевича нет.

Намёк оказался больше чем намёк: оскорбительного свойства. Ведь даже словечки из лексикона Бориса Николаевича: «понимаешь» и «загогулина» — Горбачёв выдал с «ельцинским прононсом» и усмешкой в глазах.

Ельцин вспыхнул, как порох. Раскалённый воздух с шумом пошёл из его ноздрей, словно это был не человек, а ершовский Конёк-горбунок.

К огорчению Бориса Николаевича, замечание Горбачёва не ограничивалось пародией. Оно поразило его — и не куда-нибудь, а прямо в «ахиллесову пяту» и без того уязвлённого честолюбия: собеседник не преувеличивал насчёт отсутствующей поддержки. Российский президент и в самом деле не пользовался ни авторитетом, ни влиянием у силовиков: ни в армии, ни во внутренних войсках. Эти структуры контролировали члены пока ещё не объявленного ГКЧП. Конечно, сочувствующий элемент у Ельцина имелся и там, но невозможно было заранее предсказать, насколько верным он окажется российскому президенту в том случае, если ГКЧП начнёт действовать — да ещё предельно решительно.

— Без обид, Борис Николаевич, — беспардонно вклинился в размышления контрагента Горбачёв. — Или, как говорил Рубик Хачикьян в фильме «Мимино»: «Я скажу тебе один умный вещь — ты только не обижайся». Так, вот: ты существуешь до тех пор, пока существую я. Не в том смысле, что твоя судьба зависит от моей прихоти: «захочу — и сковырну». Вовсе нет. Этим я хотел сказать лишь то, что, если свалят меня, то тебя и валить не придётся: сам упадёшь. Мы с тобой — как те «скованные одной цепью»…

«Окрасилось небо багрянцем»: лицо Ельцина приобрело бурачный окрас. И то: неприятно слышать такие вещи о себе. Конечно, можно было бы возразить… если бы было, чем. В отсутствие серьёзных доводов «сам — дурак!» — не довод. Понимал Борис Николаевич: как бы ни ранили слова Горбачёва — а Мишка прав. Спасаться требовалось сообща. Дальше — видно будет, а сейчас — только вместе, только заодно.

— Я согласен действовать сообща.

Тяжёлая ладонь Ельцина с шумом опустилась на полированную столешницу.

— Что ты предлагаешь?

Горбачёв на шпионский манер огляделся по сторонам — как будто кто-то мог подслушать его в Кремле, в собственном кабинете — и с заговорщическим видом перегнулся через стол.

— Не будем мешать членам ГКЧП развивать бурную деятельность.

Поясняя текст, Михаил Сергеевич выразительно поиграл бровями.

В ответ Борис Николаевич задействовал свои: художественно сдвинул их к переносице, и выдул уже побитые склеротическими прожилками щёки. Секунд десять щёки и брови участвовали в процессе размышления. Наконец, правая бровь Ельцина выгнулась дугой (Горбачёв так не умел).

— А они не выйдут из-под контроля?

Михаил Сергеевич откинулся на спинку стула. На его щеках играла презрительная усмешка.

— Не выйдут. Эти «тряпки» будут «охватывать» и «вовлекать» меня до конца… До своего конца.

— «А я ещё поторгуюсь»! — хмыкнул Ельцин. — Помнишь, как говорил Семён Семёныч Горбунков в «Бриллиантовой руке»?

— Вот именно! — рассмеялся Горбачёв, и первым отставил веселье. — А теперь давай заключим небольшой договор. Даже не договор, а джентльменское соглашение.

— Как два джентльмена? — покривил щекой Ельцин.

Горбачёв тоже не стал удерживать щеку.

— Ну, и это — тоже. Но, вообще-то, Черняев мне говорил — он же у меня советник по внешней политике — что в международном праве так называется договор, который заключается в устной форме, но исполняется так же, как и письменный.

— А-а-а, — удовлетворённо протянул Борис Николаевич: с международным правом он «лично не был знаком», но такое объяснение его вполне устроило. — Можешь не сомневаться: я ещё никого не «кинул». Так, что, моё слово — против твоего слова.

— Идёт. Значит, говорим за стоимость взаимных услуг.

Ельцин подался всем корпусом вперёд: наконец-то, Горбачёв закончил с предисловием — и перешёл к делу.

— Я тебя слушаю.

— Мы разгоняем всю эту шайку-лейку, которая только путается под ногами, мешая и тебе, и мне. Это — раз.

Михаил Сергеевич загнул один палец, а Борис Николаевич утвердительно махнул головой.

— Затем мы безотлагательно подписываем Союзный договор.

— Согласен.

— Я получаю кресло Президента нового Союза.

Очередное условие Горбачёв выпалил с краской на щеках, да так поспешно, словно за ним гнались «жильцы тёмных переулков». Сразу чувствовалось, что этот вопрос для него — главный. Но на этот раз визави явно не спешил с одобрением. Пауза затянулась — и Михаил Сергеевич не выдержал.

— Но этим ведь я не отнимаю места ни у тебя, ни у Назарбаева, ни у Кравчука, ни у Шушкевича — ни у кого! Я не занимаю чужого места: я займу только своё! И у меня будут лишь те полномочия, которыми вы согласитесь поделиться!

Даже после такой «дозы транквилизатора» лицо Ельцина искривила гримаса болезненного неудовольствия.

— Я понимаю, — усмехнулся Горбачёв. — Я, конечно же, понимаю, что Горбачёв не устраивает тебя в любом виде… кроме жареного. Но так не бывает, чтобы «и рыбку съесть, и на х… сесть»!

«В оригинале» Михаил Сергеевич обошёлся без многоточий и автоцензуры: когда это требовалось делом, он мог быть максимально «близко к народу». И Ельцину это понравилось: сам частенько прибегал «к заимствованиям из Руси». В отличие от Горбачёва, которого жёстко редактировала жена, Борис Николаевич беспрепятственно «выходил за рамки», и Наина Иосифовна ему в этом не препятствовала. Ведь это Горбачёв был «при жене» — а в семье Ельциных царил патриархат. Но имелся и более существенный момент: Ельцин с Горбачёвым прошли во многом одинаковый путь — только задницы начальству лизали, каждый на свой манер. Отсюда — и различия в подходах и воспитании. Ельцин был проще и грубее — а, значит, ближе к народу.

— Ладно, Михал Сергеич.

Добродушно ухмыляясь, Ельцин огрел визави по плечу «рабоче-крестьянской» пятернёй.

— Твои условия… или у тебя ещё есть?

— Нет: все.

–… твои условия принимаются. Теперь — мои условия.

Борис Николаевич перестал ухмыляться. Выражение его лица стало жёстким, неприязненным и неподъёмным даже силачу.

— КПСС объявляется вне закона и распускается.

Горбачёв вжал голову в плечи, но промолчал.

— КГБ реформируется… Ну, как «реформируется»: делится на части. Как в Америке, где есть ЦРУ, ФБР, АНБ, разведка флота и так далее.

— Согласен.

— Этих хмырей… ну, этих твоих ГКЧП — их всех осудить за измену Родине.

— Надо ещё подвести их к измене, — буркнул Горбачёв.

— Это — твоя проблема! — отмахнулся Ельцин. — Противник должен быть поставлен вне закона! В этом — единственное спасение для тебя!

— А для тебя?! — моментально вспыхнул Горбачёв.

Ельцин смущённо закряхтел — и чисто по-русски прошёлся пятернёй за ухом.

— Ну, и для меня — тоже… Так — дальше: сокращение и реформирование армии. Армия в её сегодняшнем виде — это нож у горла! А что касается американцев… Пока у нас есть ракеты и атомные боеголовки, никто на нас не полезет!

— Согласен.

— Ну, и последнее: Центр не вмешивается в дела республик.

Теперь уже лицо Горбачёва искривила болезненная гримаса.

— Что значит «не вмешивается»?! В каком объёме «не вмешивается»?!

— В объёме переданных ему полномочий! — жестко отрезал Ельцин, не потрудившись хотя бы ухмыльнуться. Следом за голосом и лицо его исключило какой бы то ни было компромисс.

У Михаила Сергеевича задергался правый глаз.

— И что же это будут за полномочия?

— Они прописаны в проекте Союзного договора, — ухмыльнулся Ельцин.

— А точнее? — завибрировал голосом Михаил Сергеевич.

Ельцин перестал по-хозяйски гулять взглядом по сторонам и уставился холодными рыбьими глазами в контрагента.

— Чисто представительские функции. Ну, как у президента ФРГ или английской королевы. Согласись: хоть что-то — всегда лучше, чем ничего. Не так ли?

Михаил Сергеевич вздрогнул: где-то он уже слышал эти слова. И тут вспомнилось: не далее, как вчера. От самого себя.

— И потом…

Ельцин совсем уже неделикатно припал дышащим перегаром ртом к уху Горбачёва.

— Тебе же лучше: никакой ответственности. За всё будут отвечать президенты республик. А твоя хата — с краю: ничего не знаю! Милое дело: никакой критики, никаких нападок! Как это, у Пушкина: «Царствуй, лёжа на боку!»

— Но кадры — общие!

Верный себе, Михаил Сергеевич хотя бы напоследок попытался сделать хорошую мину при плохой игре. Номер не прошёл, ибо не имел шансов на прохождение.

— Кадры общими не бывают, Михаил Сергеевич, — победительно усмехнулся Ельцин: понял, что этот раунд остался за ним. — Они всегда чьи-то. Есть твои кадры — а есть мои. Но я согласен поделиться местами: в России будут мои люди, в Союзе — твои.

— Но силовики — только у Союза!

— Как Комитет начальников штабов в армии США! — расширил формат ухмылки Ельцин. — То есть, согласительный орган. За Союзом останутся только координирующие функции, типа ОВС. Армии же перейдут в исключительное ведение республик. Ну, может, в дальнейшем передадим в ведение Центра какие-нибудь совместные группировки. Так, как это было с Варшавским Договором.

— А госбезопасность?

— Тоже — в ведении республик. А в Центре можно будет создать какой-нибудь координирующий орган… Послушай, зачем тебе всё это?

Ельцин внезапно отставил директивный тон. Он уже готов был взорваться — и не на шутку.

— Зачем тебе этот хомут?! Он уже был у тебя на шее — и что из этого вышло?! Ничего хорошего! Отдыхай себе на троне и не лезь больше в это дерьмо! А трон у тебя отнимать никто не станет — даю слово!

— А Кремль? — моментально вскинулся Горбачёв. Вскинулся не один: вместе с тревогой в голосе и взгляде.

— Кремль?!

Ельцин ухмыльнулся — и простецки поскрёб здоровенной пятернёй плохо выбритую щеку.

— Кремль поделим, Михаил Сергеевич! Надвое! Пополам!

Ухмылка тут же уступила место тяжёлому властному взгляду, неприятному для стороннего глаза от избытка вельможной брезгливости.

— А пока тебе предстоит отработать товарищей, и «подвигнуть их на дело»…

…Соблюдая условия вчерашнего «пакта о ненападении друг на друга и нападении на других», сразу же «по отражению нападок ГКЧП» Михаил Сергеевич поднял трубку одного из аппаратов правительственной связи.

— Борис Николаевич?.. Рандеву состоялось… Да, всё — как договаривались…