ЗАГОВОР ПРОТИВ ЗАГОВОРА: ГКЧП-3. КНИГА ПЕРВАЯ

Александр Черенов

Политический детектив в жанре исторической альтернативы. Опираясь на факты, автор рискнул взглянуть на события августа 1991 года под другим углом зрения. Причина: в истории с ГКЧП обнаруживаются явные следы нескольких заговоров. И каждый из них преследовал свои цели – как и каждый из заговорщиков.В романе в невыдуманной реальности действуют исторические лица и учреждения. Единственная «не охваченная» историками структура – «Организация», нечто среднее между «разведкой партии» и масонской ложей…

Глава вторая

…Михаил Сергеевич повязал галстук, затянул узел потуже — и, поморщившись, нерешительным движением «отыграл назад». В конце концов, за утренним чаем с женой можно было встретиться и не при полном параде. Встречался же он «без галстука» с «другом Джорджем» и «другом Гельмутом» — и ничего! Да и что тут такого: не в пижаме же он выйдет к столу!

Насчёт пижамы — не для красного словца: Раиса Максимовна терпеть не могла «нарушения формы одежды» даже при встречах наедине. Неблагородное происхождение и скромный рост по службе — всего лишь от библиотекаря до доцента сельхозинститута в Ставрополе — не помешали формированию в этой женщине тяги к распорядку и респектабельности.

(Впоследствии эта тяга дополнилась ещё и тягой к роскоши). Респектабельность экс-библиотекаря оказалась специфического характера: высокие посты мужа ещё больше утяжелили и без того тяжёлый характер Раисы Максимовны. Уже к финишу ставропольского периода карьеры Михаила Сергеевича это была властная женщина из тех, о которых народе говорят: «тяжёлый человек». Как и полагается «тяжёлому человеку», она с лёгкостью меняла прислугу и поваров, вызывая непритворное удивление даже у подкаблучно-беспрекословного супруга.

Но главной жертвой требовательности жены стал, естественно, сам Михаил Сергеевич. Он носил то, что она велела, ходил так, как она велела, говорил так, как она велела — и даже улыбался так, как она велела. Михаил Сергеевич был человеком Раисы Максимовны. Не только в значении «мой человек» или «наш человек»: он был продуктом «индивидуального творчества» супруги. Тем, что она из него сделала. Контрастируя с американским «selfmademan» («человек, сделавший себя сам»), Горбачёв в точности соответствовал определению «bywifemademan»: «человек, которого сделала жена»…

Михаил Сергеевич поприветствовал супругу с добрым утром, поцеловал в щёку — иногда это дозволялось — и с тяжким вздохом сел за стол. Раиса Максимовна не стала, подобно среднестатистическим жёнам, молча коситься на него: «не такого воспитания» она была.

— Ты когда встречаешься с ними?

Горбачёв нахмурился.

— В десять. Я хотел в два… ну, ты понимаешь: чтобы побыстрее избавиться от них, сославшись на послеобеденные дела… но они настояли на десяти…

— Дружно? — удивлённо приподняла бровь Раиса Максимовна.

— Дружно.

Вошла горничная. В руках у неё был поднос с кофейником, чашками и «приложением к кофе» из сахара, печенья и свежих булочек. В стремлении к респектабельности на западный манер Раиса Максимовна отказалась от русского чая — и перешла на заморский кофе. Михаил Сергеевич, разумеется, «воспоследовал».

Обслужив «господ» и улыбнувшись в меру дозволенного этикетом и Раисой Максимовной, горничная удалилась. Сделав «благородно экономный» глоток, «первая леди» отставила чашку в сторону.

— И кто усердствовал больше всего?

Михаил Сергеевич медленно отнял чашку от губ.

— Все хороши… Но Крючков и тут — вне конкуренции. А ещё — Павлов… Экономист хренов… Извини, Раиса Максимовна.

Как и должно подкаблучнику, Горбачёв никогда не обращался к жене только по имени — всегда: «Раиса Максимовна». Ну, а Раиса Максимовна — как и должно «владелице каблука» — вольна была варьировать имя супруга в диапазоне от «Миша» до «Михаил».

— Павлов?..

Раиса Максимовна внимательно посмотрела на мужа.

— Да, понял я, — болезненно поморщился Горбачёв. — Я уже предпринимаю кое-какие шаги…

— Не посоветовавшись мной?!

В одно мгновение взгляд и голос супруги Генсека переменились с только что доброжелательного на почти негодующий. Но на этот раз Михаил Сергеевич почему-то не испугался. Он даже улыбнулся супруге — и не виновато, а широко и дружелюбно, как она и учила его в своё время.

— Никакой самодеятельности, Раиса Максимовна — если ты об этом. Всё — в русле твоей установки на временное замирение с Ельциным…

Вероятно, эмоции настолько переполняли Горбачёва, что он не смог удержаться избранной линии — и лицо его перекосило злостью.

— Какой же он, всё-таки, подлец! Что ни выходка — то против меня! Ну, вот, зачем он вылез с этой департизацией?! Разве это — не в мой огород камень?! Я и так вишу в партии на волоске! На очередном съезде я уже не смогу отбиться так запросто, как в прошлом году.

— Неужели всё так серьёзно? — непритворно встревожилась Раиса Масимовна.

— Более, чем. По сути, вопрос с моим секретарством уже решён. Потому что фактически решён вопрос с созывом Двадцать девятого чрезвычайного съезда. Сейчас решается вопрос с моим членством в партии. И, если большевики сыграют на опережение, как говорят футболисты… ну, если съезд пройдёт… раньше определённых событий, то это исключение может нанести нам с тобой непоправимый ущерб. Отделаться от партии так легко, как это сделали Яковлев и Шеварднадзе, не говоря уже о Ельцине, я не сумею… Вернее, мне не дадут…

Возглас негодования из уст Михаила Сергеевича прервал размеренное течение минора.

— А этот мужлан вылезает со своей инициативой! Как будто не понимает: ну, несвоевременно же! Ведь одно дело: хотеть навредить мне — и совсем другое: навредить себе! Элементарно ведь: не станет меня — и тут же не станет Ельцина! Ортодоксы не ограничатся только моей личностью! А за этим болтуном — никакой серьёзной поддержки! Ни в армии, ни в КГБ, ни в МВД! Я — единственное сдерживающее начало! Без меня силовики-консерваторы давно бы уже совершили переворот!

Горбачёв поморщился и с отвращением хлебнул из чашки: кофе он так и не полюбил, и «принимал» его только из угождения супруге.

— Ну, это — по партийной линии, — осторожно выглянула из-за чашки Раиса Максимовна. — А что — с президентством? Что — Верховный Совет?

— Немногим лучше, — махнул свободной рукой Горбачёв. — Лукьянов портится с каждым днём. Того и гляди, соберёт Верховный Совет — да и скинут меня.

— Как это?! — побледнела Раиса Максимовна.

— Очень просто. Консервативным силам даже не нужен переворот: съезд уберёт Горбачёва из партии, а сессия Верховного Совета — с поста Президента…

— Каким образом?! Миша, говори проще — не на трибуне!

Михаил Сергеевич вздохнул, и стараясь не перебирать с иронией, осторожно, с лёгким упрёком во взгляде, покосился на жену.

— Раиса Максимовна, в Законе «Об учреждении поста Президента СССР» есть такая статья: сто двадцать семь. А в ней есть пункт восемь. Так, вот, этот пункт я за последние дни выучил наизусть. Не от хорошей жизни, разумеется, а потому что он гласит — цитирую дословно: «Президент СССР обладает правом неприкосновенности и может быть смещён только Съездом народных депутатов ССР. Инициатива постановки может исходить и от Верховного Совета, с учётом заключения Комитета конституционного надзора»… Ты понимаешь, что это значит?

Губы Раисы Максимовны загуляли друг по дружке.

— Понимаю…

В отличие от Генсека-президента, его жена соображала быстро — и момент «понимания» не продлился дольше… момента: глаза «первой леди» тут же сузились до размера щёлок, а взгляд обледенел.

— Значит, надо пресечь эту авантюру на корню! Надо обезопасить себя от любых поползновений со стороны Лукьянова!

— Я уже продумываю этот вопрос, — многозначительно улыбнулся Горбачёв.

— Только продумываешь?!

— Виноват, — тут же перестал улыбаться Михаил Сергеевич. — Уже прорабатываю. И поверь, Раиса Максимовна: это — не маниловские прожекты. Никаких даже аллюзий. Вопрос-то — судьбоносный.

Горбачёв взглянул на часы, салфеткой обмахнул губы — тоже уроки жены — и встал из-за стола.

— Ну, мне пора.

— Я тебя провожу.

В коридоре Раиса Максимовна «интеллигентно» приложилась губами к щеке мужа.

— Будь с ними построже. Жду тебя со щитом…

…Горбачёв поднялся на «свой» этаж — и недовольно нахмурился: на горизонте у дверей его приёмной отчего-то не виделось толпы избранных. Приглашённые не жужжали в приёмной, как шмели у Гоголя в «Ревизоре», не выходили покурить в коридор, и не тряслись полушёпотом голосовыми мембранами. «Оскорбление Величества» было налицо.

Михаил Сергеевич быстро вошёл в кабинет, на ходу бросив вскочившему на ноги Болдину:

— Зайди!

Горбачёв ещё не успел подойти к столу — а Болдин уже раболепно тянулся у дверей.

— В чём дело, Валера?!

Михаил Сергеевич раздражённо шлёпнул папкой по столу.

— Где… все эти?

Пятидесятишестилетний «Валера» — член ЦК и кандидат наук с двумя высшими образованиями — виновато отзвенел челюстями.

— Так ещё — десять минут, Михаил Сергеевич…

Болдин выразительно скосил глаза на настольные часы.

Горбачёв недовольно поморщился: не привык к оппозиции даже по мелочам. Хотя винить он мог лишь себя, ибо сам был виноват: смолоду не заступал на службу ни досрочно, ни сверхурочно. В этом отношении он был верным учеником и последователем Михаила Андреевича Суслова: тот, как штык, не смотря ни на какие «коврижки», в девять прибывал, в восемнадцать отбывал. А всему виной — Никита Сергеевич: «Тот, кто задерживается на работе после шести, ничего не делал в рабочее время!».

— Ладно, иди, паси их. Как заявятся — сразу же ко мне!.. Вольтерьянцы хреновы!

Не глядя на строевой разворот с прогибом Болдина, Михаил Сергеевич энергично опустился в кресло. Рука его привычно дёрнулась за папкой с ежедневным докладом о ситуации в стране — но папки на месте не оказалось. Из этого — с достоверностью в сто процентов — следовало, что Крючков основательно подготовился к заседанию. Наверняка, Председатель КГБ заявится вместе с «бомбой». Горбачёв водворил руку на место и задумался. Но мысли не приходили. Зато тревожных предчувствий было, хоть отбавляй. И, если из рук ничего не валилось, то лишь потому, что ничего в них и не было.

Объяснялось всё очень просто: настроение. Настроение было совершенно не рабочим. По двум причинам сразу. Одна была приятная: завтра — в отпуск, другая — … другая: окружение президента активизировалось, наглядным доказательством чего являлось предстоящее заседание. Да, собирал его президент, у себя в кабинете, в избранном лично им составе, но это решение было вынужденным. Оно диктовалось не столько традицией, согласно которой временно отбывающий лидер наставлял «остающихся на хозяйстве». Горбачёв вынужден был согласиться на это заседание: настолько сильным и упорным оказалось давление «верных соратников».

Неслышно приоткрылась дверь: у Михаила Сергеевича имелось немало мастеров, но Болдин был лучшим. Только он мог настолько искусно открыть дверь и просочиться в неё, чтобы не скрипнул ни один сустав у них обоих: ни у двери, ни у Болдина.

— Все — здесь, Михаил Сергеевич.

— Зови, — артистическим жестом отнял руку от подбородка Горбачёв: «весь — в заботах». — И сам присоединяйся.

Болдин исчез — и в кабинет гуськом пошли избранные. На ходу бросая в Горбачёва полукислые слова приветствия, они «в произвольном порядке» расселись за длинным столом для заседаний. Только «демократически-произвольный» — для телевизора — порядок оказался совсем не произвольным: ранжир КПСС всё ещё оставался «свящённой коровой».

С выражением мучительного нежелания отрываться от дел ради пустяков, Горбачёв встал из-за письменного стола и неспешно проследовал к столу для заседаний, где и возглавил его.

— Все?

Глаз Михаила Сергеевича поехал по лицам избранных: вице-президент Янаев, премьер-министр Павлов, заместитель Председателя Совета обороны при Президенте СССР Бакланов, министр обороны Язов, Председатель КГБ Крючков, министр внутренних дел Пуго. Замыкающим — в том числе, и стол — оказался начальник аппарата Президента Болдин.

— Все, — сам же и «утвердил список» Горбачёв. Только насчёт «всех» Михаил Сергеевич лукавил: «всё» были… не все. Список оказался неполным: отсутствовал секретарь ЦК КПСС Шенин. И Павлов, и Крючков настаивали на приглашении Олега Семёновича, но Михаил Сергеевич отстоял собственное мнение… об этом человеке. А оно было исключительно негативным: Шенин представлялся Горбачёву самым неуправляемым (неподдающимся дрессировке) членом Политбюро и секретарём ЦК. Именно от этого человека, в представлении Михаила Сергеевича, исходила наибольшая угроза организованного непослушания Президенту.

Кроме того, не пригласив «лицо партии», Михаил Сергеевич хотел лишний раз показать ЦК и Политбюро, что отныне вопросы управления государством — прерогатива законодательной и исполнительной власти. Раньше за такой показ Горбачёву самому показали бы всё — от «кузькиной матери» до «мест, куда Макар телят не гонял» включительно. Но сейчас, по мнению Генсека-президента, было самое время наглядно продемонстрировать этим, пока ещё товарищам, кто тут есть «ху».

— Завтра я отбываю на отдых.

— «Я уезжаю в дальний путь, но сердце с Вами остаётся»…

— Не понял?

Горбачёв моментально пошёл на голос… и его обладателя. Обладатель «почему-то» не «полез под лавку»: премьер-министр Павлов — завзятый интеллигент и библиофил.

— Лопе де Вега, Михаил Сергеевич, — усмехнулся Павлов. — «Собака на сене».

— Надеюсь, это — не намёк? — угрожающе сдвинул брови Горбачёв.

Лучше бы он этого не делал: реакция оказалась настолько заслуженной и адекватной, что «в общем хоре» иронических усмешек поучаствовал даже маршал Язов — этот «Собакевич в мундире», как его представляла себе интеллектуальная элита Москвы. Оценив дружный афронт, Михаил Сергеевич по минимуму сконфузился: всё ему — «плюй в глаза — Божья роса» — и начальственно похлопал ладонью по надраенной столешнице.

— Итак, завтра я отбываю на отдых. За меня на хозяйстве остаётся, как и предусмотрено законом, второе лицо государства: вице-президент Янаев.

Глаза присутствующих дружно обратились на «виновника торжества»: так положено. Геннадий Иванович моментально отреагировал верноподданным поклоном в сторону Горбачёва.

— Но мы собрались не только для того, чтобы я озвучил азбучные истины. Думаю, все согласны с тем, что страна вступает в новый этап своего исторического развития.

— Или катится к финишу…

— Кто это сказал?! — вскинулся Горбачёв, хотя прекрасно видел и слышал автора.

— Я это сказал, — не испугался сидящим вторым по левую руку от Горбачёва Бакланов. Михаил Сергеевич немедленно принялся есть нарушителя страхолюдными глазами, но тот не уедался. Олег Дмитриевич был крепкий орешек: ровесник Горбачёва, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, классный инженер-приборостроитель, один из столпов оборонной промышленности СССР, в недавнем прошлом — министр общего машиностроения.

— И почему ты так думаешь?

Горбачёв решил перед отпуском «не портить зубы», но «костяшку в дебит» строптивцу в памяти отложил.

— Проект так называемого «Союзного договора», Михаил Сергеевич.

— Так называемого?!

— Да, так называемого. Потому что этот договор вбивает последний гвоздь в крышку гроба Советского Союза.

Лицо Михаила Сергеевича покрылось красными пятнами. Ещё два-три года назад он показал бы этому наглецу, где раки зимуют! Хотя — нет: два-три года назад этого наглеца и не существовало бы! Тогда все знали устав и своё место в нём!

— Кто ещё так думает?

Необходимости считать голоса не было: поднялись руки всех присутствующих. Даже верноподданный Болдин — и тот поучаствовал в «вотуме недоверия» Президенту.

— Хорошо, — скрипнул зубами Горбачёв: несмотря на заявление, ему было совсем не хорошо. — Я мог бы привести тысячу доводов против, но не буду этого делать. Тем более что вопрос решён.

— В предварительном порядке, — куда-то в сторону от Горбачёва — явная демонстрация неуважения — выдал Павлов.

— Объясни! — сделал очередной «тык» Горбачёв: он не умел обращаться к подчинённым «на Вы», и считал поголовное «тыканье» делом обыденным, в порядке вещей.

— Извольте, — спокойно двинул плечом очередной возмутитель спокойствия. — Пять дней назад, двадцать девятого июля, Вы встречались в Ново-Огарёве с Ельциным и Назарбаевым. Несмотря на конфиденциальный характер встречи, это — секрет Полишинеля.

— Кого?!

— Полишинеля, он же Пульчинелло, он же Петрушка. В старину, в ярмарочных балаганах этот кукольный персонаж появлялся в райке перед многолюдной толпой со своей знаменитой фразой: «Скажу вам по секрету…». Полагаю, Вы — в курсе, Михаил Сергеевич?

Переживая очередной «фэйсом об тэйбл», Горбачёв болезненно поморщился.

— Ближе к теме!

— Вы втроём наметили подписание договора на двадцатое августа. Вчера Вы озвучили эту дату в телевизор, а сегодня текст Вашего телеобращения опубликован в «Правде».

— Тоже мне, «открыл Америку»! — усмехнулся Горбачёв. — Как это ты говоришь: «секрет Полишинеля»… Ну, озвучил, ну опубликовали! И что?

Обычно мягкие, как у плюшевого медвежонка, черты лица Павлова моментально огрубели.

— Нельзя так, Михаил Сергеевич! Нельзя втроём, келейно решать судьбу трёхсотмиллионной страны!

— Эмоции! — раздражённо махнул рукой Горбачёв. — Конкретные предложения есть?

— Референдум по Союзному договору! — решительно вклинился Бакланов. — Всесоюзный и общенародный!

— Зачем? — красиво приподнял бровь Горбачёв, словно танк — орудийную башню, поворачивая голову к «наглецу».

— Затем, что этот Ваш…

— Мой?!

— Ну, не наш же!

Горбачёв криво усмехнулся и покачал головой: «заговор, бунт, измена!».

— Ну, и что «этот Ваш»?

— Этот Ваш договор противоречит результатам общенародного референдума по вопросу сохранения СССР от семнадцатого марта! Почти восемьдесят процентов населения проголосовало за сохранение СССР — а теперь этот факт, значит, «по боку»?!

Пальцы Горбачёва хаотично забегали по столешнице: давно ему не приходилось иметь дело с таким натиском формально своей команды. Белокожее лицо его совсем замазало краской.

— Этот вопрос обсуждался в Верховном Совете… Верховный Совет одобряет проект… Лукьянов — тоже.

— Это не соответствует действительности, Михаил Сергеевич.

Глаза президента — отдельно от лица — рванули в сторону Крючкова.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что вопрос Союзного договора Верховным Советом не обсуждался, а Лукьянов категорически против его редакции.

— Откуда тебе известно мнение Лукьянова, если он — на Валдае?

Голос Михаила Сергеевича уже начал звенеть от злости: не таким он представлял себе это заседание. Он рассчитывал в начальственной манере озадачить товарищей «в общем и целом»: всем и ничем конкретно — и объявить повестку дня исчерпанной. И вон, что получилось! Нет, он не исключал оппозиции, но совсем небольшой, домашней, почти комнатной. А встретиться пришлось, если не с заговором, то с настоящим бунтом! И как встретиться: грудью — в грудь, лицом — к лицу! Ну — как «в штыковую»!

— Откуда известно?

Крючков усмехнулся — совсем не почтительно к хозяину кабинета.

— От Шенина. Если бы Вы, Михаил Сергеевич, согласились с нашим предложением позвать его на это заседание, он во всех подробностях рассказал бы нам о телефонном разговоре с Председателем Верховного Совета.

— Фу-у-у! — демонстративно шумно, даже картинно, выдохнул Горбачёв. — Ну, навалились!

На лице президента играла добродушная улыбка. Обстановка за столом мгновенно разрядилась: никто лучше Михаила Сергеевича не умел гасить эмоции и сглаживать противоречия. По части удавления конфликтов в зародыше президент не знал себе равных. К сожалению, это касалось лишь конфликтов внутрикремлёвского характера.

— Михаил Сергеевич, ну, Вы же не хуже любого из нас знаете ситуацию! — первым обрадовался благотворной перемене с Горбачёвым Крючков.

— Лучше! — добродушно «отредактировал» Горбачёв. — Лучше любого из вас по отдельности — и всех, вместе взятых!.. Кстати, ты сегодня не представил мне папку с докладной и обзором.

— Я хотел лично, Михаил Сергеевич.

Извиняясь и заверяя «в одном наборе», Председатель КГБ молитвенно обложился руками.

— Могу — прямо сейчас!

— Не надо!

Горбачёв поморщился, и нетерпеливо защёлкал пальцами.

— Дай сюда!

Крючков немедленно передал папку — и Михаил Сергеевич углубился в чтение. «Углубился» специфически — посредством «забега по верхам»: скользнув глазами по тексту сверху вниз. Но на последней строке Генсек-Президент задержался — и лицо его непритворно посерело.

— Опять ты — со своим чрезвычайным положением…

— Не со своим, Михаил Сергеевич!

Крючков «не по уставу» перегнулся через стол, не по возрасту энергично подавшись в направлении Горбачёва.

— С нашим!

Поправка была существенной: ведь даже кандидатуры членов ГКЧП ещё тогда, в марте, утверждал лично «Михал Сергеич». И Горбачёв опять загулял пальцами по столу. Ожидая «высочайшей резолюции», избранные во все глаза смотрели на вождя. Положение «Михал Сергеича» было незавидным, ибо выбор был невелик: или — «да», или — «нет». Правда, зная Горбачёва, никто из присутствующих не исключал и «промежуточного варианта»: «и не то, чтобы «да» — и не то, чтобы «нет».

Наконец, пальцы Михаила Сергеевича нагулялись вволю.

— Да, ситуация — трудная…

Горбачёв настолько мастерски изобразил процесс раздумий, что едва ли не посрамил роденовского «Мыслителя».

— В её оценке как трудной… даже исключительно трудной… я с вами полностью согласен. Для её урегулирования мы пойдём на всё, включая введение чрезвычайного положения… Видимо, без чрезвычайных мер обойтись не удастся… Геннадий Иванович!

Задремавший под убаюкивающий голос вождя, Янаев встрепенулся, и едва не вскочил на ноги. Испуганным взглядом он напоминал сейчас нашкодившего школяра, которого суровый учитель застиг «in flagranti delicti»: «на месте преступления». Правда, этот товарищ и «в мирное время» ничем не напоминал собой персонажа «Марша буденовцев»: «Мы все — бесстрашные герои, и вся-то наша жизнь есть борьба».

— Да, Михаил Сергеевич?

— Помнится, я поручил тебе… то есть, тебе было поручено Советом Обороны… всеми нами… проработать детали и механизм чрезвычайного положения. Ты также должен был подготовить свои предложения. Ну, и как: проработал?

— Проработал, Михаил Сергеевич.

— Подготовил?

— Подготовил, Михаил Сергеевич.

— Докладывай!

Дрожащими руками Янаев расстегнул кожаную папку, вынул из неё одинокий листок — и тот завибрировал в пальцах вице-президента. Вослед листку завибрировал и голос «докладчика».

— Я предусмотрел… мы предусмотрели… предусматривается четыре варианта введения чрезвычайного положения. Вариант первый: ЧП в Москве и некоторых других регионах.

— Перечень регионов?

Дрожащие пальцы Янаева вновь завибрировали в направлении папки, но Горбачёв великодушным жестом «дал отбой». Вице-президент не слишком элегантно проглотил комок в горле — и задышал ровнее.

— В перечень входят наиболее проблематичные… в настоящем времени… регионы. Он, конечно, может… и будет пополняться за счёт новых очагов напряжённости… Это — что касается первого варианта…

Глаза вице-президента вернулись к листку.

— Теперь — вариант номер два: чрезвычайное положение — по всей стране… Ну, чтобы всем — так всем…

— Убедительный довод, — покривил щекой Горбачёв. — Коротко и ясно!.. Дальше!

От президентской иронии вкупе с командирским голосом Янаев вздрогнул, как от удара хлыстом: «устав» товарищ знал назубок.

— Третий вариант, Михаил Сергеевич — это прямое президентское правление в столице и отдельных территориях.

— «Прямое президентское правление»?

Лицо Горбачёва изобразило неподдельную заинтересованность: идея «показалась» Генсеку.

— Да… пожалуй… И звучит как-то… более мирно, что ли… Не так угрожающе…

Тут же на контрасте с мажорным заявлением лёгкое облачко накрыло президентское чело — и заинтересованность кончилась.

— Да, но правление-то — президентское… Да ещё — прямое… Значит, все останутся в стороне — а шишки на меня повалятся?.. Нет, тут надо ещё крепко подумать…

Вряд ли кто из присутствующих сомневался в этот момент в том, что Михаил Сергеевич уже «крепко подумал». Всё, что касалось «личной безопасности» — в отличие от всего остального — не откладывалось Горбачёвым «в долгий ящик».

— Четвёртый вариант, насколько я разбираюсь в логике — то же самое, но уже по всей стране?

— Совершенно верно, Михаил Сергеевич.

Янаев отклеил взгляд от шпаргалки — и преданными глазами уставился в президента. Несколько мгновений тот «отсутствовал в себе»: примерял варианты. Тоже — к себе. Наконец, Горбачёв вернулся на лицо заждавшегося «вице».

— Ну, хорошо… В смысле: пусть пока полежит… У тебя…

Михаил Сергеевич, конечно, не мог не заметить, как от этих слов иронически покосились лица Павлова, Крючкова и Бакланова, всё активнее проявлявшихся в качестве «лидеров оппозиции». Доставлять им удовольствие «нашим ответом Чемберлену» Михаил Сергеевич не захотел: и так всё время — «на линии огня». Поэтому, хоть он и не мог не заметить, а «не заметил». Логика его рассуждений была простой: авось, заметив, что президент «не заметил», «бузотёры» утихомирятся и свернут наступление. Но он ошибся. Отцепив ухмылку, Павлов не отцепился от вождя.

— А как — насчёт Союзного договора, Михал Сергеич?

— Ну, как Вы не понимаете! — не удержавшись линии, взорвался Горбачёв. Взорвался «по совокупности преступлений оппозиции». Потому что накопилось. Потому что «достали».

— Чего мы не понимаем? — дерзко не испугался Павлов.

— Того, что у нас нет выбора! Если мы не подпишем этот договор в августе, в сентябре республики, всё до одной, разбегутся, кто куда! И не будет даже такого Союза… не совсем Союза… но — всё-таки!

Полагая, что сокрушил противником текстом, Михаил Сергеевич ринулся добивать его глазами. Но Павлов «выжил» — а «огнедышащий взгляд» президента лишь закалил его оппозицию, как ту сталь — булатом.

— Михал Сергеич, Вы переставили местами причину и следствие. Республики действительно разбегутся, но не без этого договора, а вследствие него! Потому что Союз развалит не отсутствие нового договора — а такой договор. «Проект Союзного договора» — это не проект союзного договора. Это даже не проект договора о конфедерации на швейцарский манер. Это — лишь форма упорядоченного развода. Никакого союзного государства этот проект не создаёт и не закрепляет. Он лишь узаконивает ликвидацию федеративного государства.

— Я подпишу договор, чего бы это мне не стоило!

Прекращая дискуссию, Горбачёв начальственно окаменел лицом — и доработал «момент личного руководства» кремлёвским статусом и «римским статуем».

— И вся демократия! — хмыкнул Павлов, явно не собираясь уступать последнего слова президенту. — Только уважаемый Михаил Сергеевич забывает, что есть ещё Верховный Совет, его сессия и Съезд народных депутатов. А они вряд ли будут в восторге от келейного приговора стране…

Это уже было слишком — и под кожей на лице Горбачёва ходуном заходили желваки. Он вскочил с места — и не для большего эффекта: не смог усидеть от такой наглости. Глаза его заскользили по лицам «соратников», но приоткрывшийся для резкой отповеди рот вдруг закрылся, чтобы тут же открыться уже для другого текста.

— Товарищи, у меня сегодня ещё много дел…

Это было неправдой, но иного способа прекратить дискуссию, уже вовсю принимавшую опасный характер, Горбачёв попросту не нашёл.

–… А завтра я всех жду в Шереметьево.

Под общий минорный выдох народ загремел стульями.

— Владимир Александрович!

Оклик — больше окрик — Президента «застал» Крючкова уже у двери. Председатель КГБ обернулся.

— Задержись!

Горбачёв многозначительно постучал пальцем по крючковской папке.

— Есть вопросы…