Николай II. Расстрелянная корона. Книга 1

Александр Тамоников, 2015

Император Николай II – последний российский монарх, который своей трагической судьбой завершил великую эпоху российского самодержавия. Личность яркая, сильная, порой загадочная и противоречивая. В годы его правления Россия пережила едва ли не самые трудные, жестокие и страшные испытания за всю свою историю. Волевой, с феноменальной памятью, не теряющий самообладания даже в самые критические мгновения, император Николай II вместе с тем производил впечатление мягкого, порой застенчивого человека. Власть, данную ему, он нес как крест, как веление Бога, без ропота и уныния. Его отречение от престола до сих пор вызывает жаркие споры у политиков и историков, которые пытаются дать исчерпывающий ответ: что стало бы с Россией, со всеми нами, если бы последний император поступил иначе? Этот замечательный роман не претендует на истину в последней инстанции, но тем не менее помогает взглянуть на Николая Александровича Романова совсем с другой стороны и совсем другими глазами…

Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была уже в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена…

В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал эту работу, кто начертывал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет Верховной ответственности. Почему отказывать Николаю II в этом суровом испытании?.. Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот поля сражений Николая II. Почему не воздать ему за это честь?..

Уинстон Леонард Спенсер Черчилль,премьер-министр Великобритании в 1940–1945, 1951–1955 гг.

© Тамоников А., 2015

© ООО «Издательство «Приз», 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

Глава 1

Деревня Ютеша в тридцать два крестьянских двора стояла на возвышенности, в ста шагах от заливных лугов, вытянувшихся вдоль Оки. Все дома этого однорядного поселения были ориентированы строго на юг, где лучи солнца давали больше света и тепла. Из окон хорошо просматривались угодья, обрабатываемые крестьянами.

С запада к деревне вплотную прижимался густой лес. Оттуда на луга нередко выходили лоси, а зимой появлялись стаи голодных волков. Они заунывно и устрашающе выли в унисон метели. В такие минуты в селении яростно лаяли собаки и тревожно ржали лошади. Лес пугал людей и кормил их, изобиловал живностью, грибами, ягодами. Он же служил и поставщиком стройматериала. Каждый год в Ютеше поднимались два-три новых дома.

В семьях подрастали дети, женились, обзаводились своим собственным хозяйством. На юге, за двумя прудами, большим и малым, раскинулись пашни, ближе к лесу — пастбища. На востоке овраг, по которому из дальних лесов бежала мелкая, не широкая, но быстрая и чистая речка Мока. Никто не помнил, откуда произошло это название, да и ладно. Невдалеке виднелись кресты деревенского погоста.

Через мосток и по склонам оврага шла дорога к соседнему селу Сарда, довольно крупному, более пятидесяти дворов. Там церковь, трактир и даже больница, построенная всем миром.

В ней служил один-единственный доктор, который предпочел вольность сельской жизни каменной тесноте города. Крестьяне обращались к нему только в самых крайних случаях, чаще тогда, когда и помочь уже никто не мог. Они куда чаще прибегали к дедовским методам и занимались самолечением.

Места красивые, рядом большая река, озера с прудами, луга и лес. А вот почва песчаная. Но если не случалась засуха, то урожай по дворам собирали неплохой.

Крестьяне сеяли рожь, которая не требовала многократной вспашки под посев, а убирать ее можно было до выпадения первого снега. Овес был необходим для корма лошадей, а его продажа являлась главным источником денежных средств. Ячмень давал хоть и невысокий, но гарантированный урожай, позволяющий избежать голода. На полях возделывались просо, гречиха, конопля, лен, сахарная свекла, картофель, махорка. В огородах росли огурцы, лук, капуста, репа.

В общем, крестьяне жили со своего хозяйства в полном смысле этого слова. Редкий двор в Ютеше не имел своей лошаденки, пусть и захудалой, и кур. У сельчан побогаче в хозяйстве имелись коровы и овцы.

Жили общиной, главные решения принимали на сходах, собираемых деревенским старостой. По-свойски, по-родственному, поддерживали друг друга и тех сельчан, которые по причине болезней, старости, вдовства или многодетности не могли обойтись без помощи. Всем миром строили дома погорельцам, делились с ними продуктами. Одним словом, люди жили в Ютеше точно так же, как и в других деревнях и селах всей среднерусской полосы.

Теплым майским вечером 1868 года на завалинке устроились Никола Грудов и Илья Колбин. Свояки. Их жены были родными сестрами. Мужики по давней привычке после нелегкого рабочего дня присели отдохнуть, поговорить, на деревню посмотреть да детишек по времени домой с улицы отправить.

— Слыхал я, Никола, в Сарды спички завезли из города, — начал разговор Колбин.

— Эка новость! Ванька Теляй из города керосину да лампу привез. Вчера ходил к нему, глядел. Зажег фитиль, в избе светло как днем стало. Это не лучины палить!..

— Баловство те лампы, Никола. Не дай бог, случаем задеть да опрокинуть ее. Оглянуться не успеешь, как изба огнем возьмется. Покуда детишек вытащишь, она и сгорит. А с ней и овин, и гумно. Останешься в одних портах. Нет, лучина надежней. Да и зачем дома свет? Летом и так ночи коротки, а зимой в темноте спать надобно. — Он улыбнулся и добавил: — Да детей строгать. Самое время. И потом, керосин, он ведь денег стоит. А где их на все набраться, когда семью кормить, поить да одевать надо, опять-таки скотину держать, инструмент справить. Я в этом году соху заменил. Иначе сейчас пришлось бы на люди идти и просить. А какой же ты хозяин, коли свое добро в порядке держать не можешь?

— Да я ничего, Илья, сказал просто.

— Ну и ладно. А чего это сюда Матрена Белова бежит?

— Кто ж ее знает. Муженек, староста Кирьян, куда-то послал.

— Нет, видать, случилось что.

— Да вроде все тихо, спокойно. Дыма нет, скотина не беспокоится. Вон кот посреди улицы в пыль завалился. Животное беду заранее чует.

Женщина лет тридцати в клетчатой поневе и лаптях подбежала к мужикам.

— Что случилось-то, Матрена? — поинтересовался Колбин.

— Кажись, дед Ефрем помирает, — выдохнув, ответила Матрена.

— Да ты что? — удивился Грудов. — Я Ефрема третьего дня видел у дома его младшего сына. Дед ругал Лешку за то, что изгородь покосилась. Старики-то недавно, в прошлом году, им с Катериной избу подняли.

— Вот третьего дня и захворал дед. Как от сыночка своего непутевого возвратился. Забрался на печь, не ел, не пил, ни с кем не разговаривал.

— А чего ты сюда прибежала?

Матрена поправила сбившийся платок и ответила:

— Так к твоей, Никола, жене.

— Зачем она тебе?

— Бабка Анна думает, что сглазили ее старика, а твоя супружница по части снятия порчи разной первая баба на деревне после ее покойной матери Анюты, которая и передала ей тот дар.

Бабка Анюта, мать Ольги и Анастасии, жен Грудова и Колбина, считалась в округе знахаркой, большой умелицей снимать сглаз и порчу. После смерти матери Ольга продолжила ее дело. Анастасии же подобный дар передан не был. Так считали люди, верили в это.

— В избе Ольга, где ж ей еще быть.

— Рыбановы просили, чтоб она посмотрела старика.

— Ну, если просили, пусть идет да смотрит.

Матрена пробежала в избу и вскоре вышла оттуда с Ольгой Грудовой.

— Надо деда Ефрема посмотреть, Николай, — обратилась та к мужу.

— Иди.

— А ты Петьку домой загони, гляди, что чертенок удумал.

Жена побежала с Матреной к дому Рыбановых, а Николай посмотрел на сына, которому в прошлом месяце исполнилось пять лет. Тот хищно, крадучись, подбирался к коту, дремавшему в пыли.

— Петька! — окликнул его Николай, и мальчонка испуганно присел. — Ты чего это удумал?

Кот очнулся, почуял неладное и в мгновенье скрылся за изгородью.

— А чего это он посреди улицы разлегся, прямо как барин какой?

— Так ты хотел его пнуть?

— Нет! За хвост дернуть. Не любят они этого.

— Давай-ка в избу, а то я тебя сейчас кнутом по заднице!..

Мальчишка метнулся домой.

— Ишь, надумал, стервец, кота за хвост дергать.

Колбин усмехнулся:

— И чего такого? Себя вспомни? Помнишь, как мы мальцами помещичьему коту усы срезали?

— Помню. Но никогда не забуду и то, как нас потом розгами управляющий угостил. Бил, скотина, сильно, не щадя. Сволочной мужичок был. Мелкий, прыщавый и злой, как собака.

— Все же, Никола, согласись, что при помещике жить легче было. Да, работать приходилось на него много, на свои дела времени почти не оставалось. Но мы знали, если неурожай, пожар или другая какая напасть приключится, то он с голоду помереть не даст. И хлеба отпустит, и избу поможет поднять, а то и деньжат ссудит.

— А по мне сейчас лучше.

— Это кому как. Ладно, пойдем по домам.

— Пойдем. Темнеет уже.

— А над лесом тучи как будто.

Колбин глянул в ту сторону.

— Да, похоже. Значит, дождь прольет. Это сейчас на пользу.

— Если стороной не обойдет!

— Не обойдет. С леса наш дождь. Когда от реки натягивает, то точно уйдет на Сарду или еще дальше, а лесной нам достанется.

— Поглядим. Бывай, Илья!

— Бывай, Никола. Завтра в поле встретимся.

— Нет, я лошадь к кузнецу поведу.

— Чего это?

— Подкова одна лопнула, как бы копыто не повредила. Сменить надо.

— Ну и ладно.

Мужики разошлись.

А в доме Рыбановых Ольга Грудова осмотрела деда Ефрема, кое-как спустившегося с печи.

— Ну что?.. — спросила у нее бабка Анна, жена Ефрема.

— Не пойму я ничего. — Ольга пожала плечами. — Впервые со мной такое. Хвори не вижу, сглазу тоже. Надо бы доктора позвать.

— Не надо, — проговорил Ефрем. — Видать, время мое пришло, помирать пора. А коли Господь призывает, то никто супротив Его воли ничего сделать не в силах.

— Да что ты, Ефрем?.. — Бабка Анна пустила слезу.

— С детьми и внуками останешься. На Лешку надежды никакой, а вот Глебушка позаботится о тебе. А сейчас пошлите кого-нибудь за священником.

— Господи, может, еще обойдется? — Бабка Анна погладила седую голову мужа.

— Ты, голубушка, сделай что надо. А там поглядим, пришло мое время или нет.

Старший сын, Глеб Рыбанов, стоявший у лавки, сказал:

— Я за священником съезжу.

Бабка Анна кивнула:

— Давай, сынок. Доктора тоже привези. Да и сестру Зою с мужем.

— Хорошо, матушка. Я скоро.

Глеб запряг лошадь, сел в телегу и поехал в село Сарда.

В избе остались бабка Анна, старшая сноха — рукодельница Мария, знахарка Ольга да Алексей, младший сын Рыбановых. Он выглядел испуганным, растерянным, то и дело неуклюже поправлял пояс на домотканой рубахе с косым воротом да подтягивал порты.

Ефрем велел всем кроме жены выйти, потом подозвал ее к себе и сказал:

— Не плачь, Аннушка. Всему свое время. Кто-то уходит, кто-то приходит. Так было, есть и будет. Жизнь мы с тобой прожили долгую, непростую. Бывало, и обижал я тебя, за то прости.

— Да полно тебе, Ефремушка, прощаться-то, — сквозь слезы проговорила Анна. — Скоро доктор приедет. Он, конечно, пьет много, но человек ученый, болезни знает, умеет лечить. Хворь пройдет, Ефремушка, погоди помирать. У нас только внучок младшенький народился, Лешке помощь родительская нужна. Он не Глеб, слабый, мягкий. Господи, до сих пор жалею, что дали мы ему свое родительское благословение жениться на Катерине. Она и в девках смурная была, сверстниц сторонилась, все дома сидела с бабкой своей. Да и сейчас такая же. Молчит целыми днями, слова не вытянешь, худо Лешке с ней!

— Ну, Аннушка, и Ольге с муженьком таким тоже жизнь не мед. Да и какая бы еще девка пошла за него? Два сына у нас и такие разные. Глеб — опора, Лешка не пойми что. Но все мы рабы Божьи. Видно, так Господу угодно. Пущай живут, детей рожают. Избу им поставили, землю выделили, теперь сами по себе. А я, Аннушка, Федора, внучонка-то нашего, так и не видал.

— Увидишь. Ты только, Ефремушка, о смерти не думай.

Дед вздохнул и заявил:

— Тут, Аннушка, думай или нет, а коль срок пришел, то ничего не сделаешь. Такова воля Божья. Помру, похоронишь меня рядом с отцом и матушкой. Придет время, пусть и тебя Глеб рядом положит. Чтобы и на том свете мы с тобой вместе были. Глеб должен Лешке помогать, брат все же, не чужак. Зойка за кузнецом Михаилом крепко живет, вот и хорошо. Сама же не горюй. Тебе и детям нашим жить надобно.

— Ох, Ефрем, и что ж ты мне душу рвешь?

— Прости. Я бы…

Ефрем не договорил. В избу вошел доктор Пал Палыч, хорошо известный и в Сарде, и в Ютеше. От него ощутимо несло перегаром, но глаза чистые, сосредоточенные.

— Мир вашему дому, — сказал он, перекрестился на образа и спросил: — Так кто тут у нас помирать собрался? Дед Ефрем? Не рановато ли? А ну-ка помогите ему сесть да рубаху приподнимите.

Глеб и мать приподняли ослабевшего Ефрема, закатали рубаху.

Доктор выложил на стол инструменты, послушал старику грудь, спину, кивнул и поинтересовался:

— Давно, дед Ефрем, хвораешь?

— Так третий день, доктор, — ответила Анна за мужа.

— А когда только занемог, почему за мной не послали?

— Думали, отлежится на печи Ефрем, настоя из трав попьет и поднимется, как бывало не раз.

— Они думали!..

— Так что скажешь, Пал Палыч?

— Что сказать, Анна? Ефрему не доктора и знахари нужны, а священник.

— Ой! — вскрикнула Анна и приложила ко рту ладонь. — Что ж это такое? Значит…

Но доктор прервал бабку:

— Значит, что воспаление легких у мужа твоего. Болезнь запущена настолько, что не только я, но и врачи в уездной больнице не помогут. Давно дед кашлять начал?

— Да он особо и не страдал этим. Так, покашливал чуток где-то с Пасхи.

— Вот тогда звать докторов надо было. А сейчас, вы уж простите, ничем помочь не могу.

— Может, лекарства какого?..

— Зовите священника, — заявил доктор, собрал нехитрый инструмент, вновь перекрестился и вышел из избы.

Вскоре Глеб привел из Сард отца Димитрия, настоятеля тамошнего храма, увлек мать в сени. Там плакала Зоя, рядом стоял ее муж, богатырь кузнец Михаил.

Зоя бросилась к матери:

— Что ж такое творится-то? Помирает тятя?

— Да, дочка, видать, пришла смертушка за нашим отцом.

Кузнец приобнял жену, отвел от Анны.

— Ты, Зоя, не кричи, еще успеешь. Поди лучше с Машей и мамкой на улицу.

— Да как же я выйду? Мне тятьку живым увидеть надо. Господи, беда-то какая.

Глеб тронул кузнеца за руку.

— Оставь их, Михайло.

Свояк отпустил жену, присел на лавку.

Через какое-то время в сени вышел священник и сказал:

— Больной исповедался, причастился. Теперь остается уповать на Бога. Молитесь, братья и сестры.

Глеб обратился к священнику и доктору, который дожидался, когда кто-нибудь отвезет его домой:

— Сейчас сосед подойдет, он вас доставит в Сарду.

— Я пока тут останусь, — заявил отец Димитрий.

Пал Палыч пожал плечами:

— Тогда и я останусь. Нечего зря гонять лошадь. А коли в Сарде что случится, так за мной оттуда приедут. Покуда пройдусь по дворам, людей, особенно детишек посмотрю. Сейчас время простудное, может, кому помощь нужна.

— Как пожелаете. Лошадь с телегой во дворе.

Семья Рыбановых зашла в избу.

Дед Ефрем лежал на скамье с просветлевшим лицом.

— Как исповедался, Аннушка, легче стало. Словно груз с себя сбросил, — проговорил он, посмотрел на сыновей, дочь, сноху и спросил: — А что я, Лешка, твоей жены не вижу?

Младший сын помялся и ответил:

— Так она с ребеночком. Капризничает Федька.

— Ступай за ней. Да пусть Катька твоя внука принесет. Хоть пред смертью посмотрю на него. А то нехорошо так-то. Мы ж одна семья.

— Ага, батюшка, я сейчас! — Алексей побежал на край деревни и вскоре вернулся с женой и сыном. Он вошел в избу следом за бледной Катериной, державшей на руках сына.

— Вот, батюшка, Федя, внучок твой младшенький, названный в честь прадеда Катерины.

И тут произошло то, что привело всех в ужас.

Увидев распеленутого ребенка, Ефрем задрожал, приподнялся на лавке и закричал сквозь хрип, прорвавшийся из груди:

— Господи, спаси и сохрани!.. Беда-то какая.

— Что с тобой, Ефремушка? — Анна кинулась к мужу.

Екатерина испугалась, закрыла сына пеленкой и одеяльцем, прижала его к груди и отошла в угол. А дед Ефрем словно не видел никого, кроме внука.

Он протянул к нему дрожащую руку.

— Вижу печать великого греха на челе младенца. Кровь на нем. Чрез него весь род наш вымрет и будет проклят во веки веков.

Екатерина с ребенком метнулась к двери, выскочила на улицу и побежала к своей избе.

Дед Ефрем без сил упал на скамью и прошептал:

— Беда. Кровь. Грех.

Глеб пришел в себя и позвал священника.

— Оставьте нас! — велел тот.

Родня, буквально сраженная неожиданным и странным пророчеством умирающего, вывалилась в сени.

— Не позвать ли доктора? — спросила Ольга Грудова. — Он где-то недалече.

— Не надо, — отмахнулся Глеб, который был мрачнее тучи.

Леша, чувствовавший себя виноватым, прошмыгнул на крыльцо.

Вскоре священник вышел в сени и объявил:

— Преставился раб Божий Ефрем.

Бабка Анна рванулась в горницу. За ней вошли Зоя, Глеб, Мария, Ольга и кузнец Михаил.

Анна билась над телом мужа.

— Делом, матушка, заняться надо, — проговорила Зоя.

— Не могу, доченька.

Зоя усадила мать на скамью, присела рядом с ней.

Мария же велела мужу нагреть воды, приготовить новую одежду да спустить с чердака гроб, который загодя сделал себе сам дед Ефрем.

Покойника обмыли, обрядили в чистую, ни разу не надеванную одежду. Тело поместили в гроб, головой к красному углу, где находились иконы, руки свели на груди, вложили в правую белый платочек. Тело накрыли светлым холстом-саваном.

Священник начал читать панихиду:

— Блаженен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков…

Закончив свое дело, отец Димитрий перекрестился, вышел на крыльцо, увидел Алексея и спросил:

— А ты что здесь, а не со всеми?

Младший сын покойного схватил священника за руку.

— Тебе, отче, известно то, что не ведомо нам, простым и грешным мирянам. Скажи, почему такие страшные слова говорил батюшка, когда увидел моего сына?

— Это, Алексей, знает только Господь Бог.

— Пророчество его может сбыться?

— На это ответа у меня тоже нет. Знаю только, что человеку пред смертью открывается то, чего другие видеть не в силах.

— А жена моя Катерина?.. Может, она грешна, а не сын-младенец?

— Алексей, ступай-ка ты к родне. Но прежде скажи, о каком соседе говорил Глеб? Кто довезет нас с доктором до Сарды?

— Так зачем сосед, батюшка? Я сам доктора найду и отвезу вас.

— Тебе, Лешка, надо быть с покойным отцом да родней.

— Не могу, отче, не поверишь, боюсь.

— Чего боишься, Алексей? В дом родительский зайти?

— Да. Никогда такого не было, а сейчас словно сила какая держит.

Священник внимательно посмотрел на Рыбанова и осведомился:

— Давно ли в церкви был?

— Недели две уже не выходил из деревни.

— Дома молишься?

— Каюсь, не всегда. Забот много.

— Оттого и смятение в душе твоей, что от Бога отвернулся. А жена твоя молится?

— Катька? Она… да так же, как и я.

— А не лжешь?

— Нет.

— Совет у меня тебе такой. В воскресенье приезжай в Сарду вместе с семейством, заходи в храм. Там поговорим.

— А сглаза дурного на мне быть не может?

— Это от беса, Алексей. Ты же человек православный, крещеный. Проси у Бога милости, и не обделит Он тебя ею! А с тобой и семью твою. А пошлет Господь испытания, терпи, превозмогай себя. Тогда очистится душа твоя, и будет в ней радость.

— Так я найду доктора да отвезу вас.

— Ладно.

Алексей побежал к ближайшей избе.

Священник перекрестил его и сказал:

— Да поможет тебе Господь, заблудшая душа.

Младший Рыбанов нашел доктора, отвез его и священника в Сарду. Вернулся за полночь, распряг лошадь, дал ей воды и овса, прошел на крыльцо.

Из избы вышел старший брат.

— Ты где был, Лешка? Отец в гробу лежит, а ты все от своей Катерины оторваться не можешь?

— Нет, брат, я свез отца Димитрия и доктора в соседнее село.

— Я же соседа просил сделать это.

— Пришлось мне.

— Сам поди вызвался?

На этот раз Алексей не сдержался:

— Да что ты на меня волком-то смотришь? Не тебе одному тошно. Может, сына моего винишь в смерти батюшки? Мальца неразумного?

— Малец ни при чем. А вот жена твоя…

— Что жена? Ну, говори! Ведьма? Безбожница? Или завидуешь?

— Ты думаешь, что мелешь?

— Я-то думаю, да и тебе поразмыслить тоже не мешает. Затравили Катьку, из избы не выходит. Будто чужая для всех.

— Никто ее не травит. И не чужая она нам. Только вот мы ей не нужны. Это она нас за чужих держит. Слыхал последние слова отца?

— И что?

— А то! Как жить-то теперь?

Из сеней вышла жена Глеба и заявила:

— Что как псы лаетесь? Братья родные, а на всю деревню горланите, когда в доме тело отца лежит. Совесть поимели бы. — Она повернулась к Алексею: — А ты, Леша, если в избу заходить не желаешь, ступай к себе, от греха подальше. Нам теперь чрез твою Катьку житья не будет. Молва о пророчестве отца быстро по деревням разлетится, до уезда дойдет.

— Далась вам Катька! Мне что, из дома ее гнать?

— Уйди, Лешка! — угрожающе проговорил Глеб.

Алексей понял, что брат сгоряча может и ударить. Он молча сошел по ступеням крыльца на землю и двинулся к своему дому, терзаемый темными мыслями.

Войдя в избу, муж увидел жену, качавшую в зыбке ребенка. На лавке узел, явно с тряпьем, рядом платок.

Алексей указал на вещи и спросил:

— Это что?

— А то, — неожиданно огрызнулась Катерина. — Одежка наша, моя и сына. Ухожу. Нет больше сил жить с тобой и родней твоей полоумной.

— Чего? — взревел Алексей. — Ты рехнулась?

— С вами не только рехнешься, а напрочь умом тронешься. В ком отец твой беду и грех увидел? В ангелочке, только появившемся на свет Божий? У него пред смертью разум помутился, вот и нес невесть что. А родня и ты с ней рты пораскинули. Как же, ведь погубит дитятко мое малое вашу семейку. Все! Терпела, сколько сил хватало, больше не могу. Уйду в город.

— Ты чего городишь, стерва?

В младшем Рыбанове вспыхнула ярость, долго копившаяся в этом трусливом и жалком мужичке. Она вырвалась наружу. Ей не было больше места внутри Алексея. Так нередко случается с теми людьми, которые лебезят перед сильными, а в отместку издеваются над слабыми.

Но и Екатерина не поддалась, не испугалась.

— Я стерва? Что ты на мне женился-то? Хотя тебя и не спросили. Ефрем и Анна все сами решили с бабкой моей. Сирота им приглянулась. Отчего же нет? Сойдет за рабочую скотину, забаву для глупого сынка. Облагодетельствовали, в семью свою взяли. А ты хоть раз спрашивал, мил мне или нет? Счастлива я с тобой? Не интересовался. Потому как наплевать тебе на это. Привел бабу, она и у печи, и в хлеву, и в поле. Сам-то ни на что не годный. Ограду исправить не можешь. Чего ж о бабьем счастье говорить? Ты ведь только о себе всегда и думал. Навалишься, сопишь, слюну пускаешь. Дело свое сделаешь и на боковую. А то, что жена мучается, это ничего, раз она скотина. Да и родня твоя со свадьбы на меня косится. Будто прокаженная я какая, виноватая в чем-то. С чего вдруг сегодня твой отец заорал на младенца? Привиделась ему печать какая-то. А как после на меня с дитем брат и сват твой смотрели! С угрозой и звериной злобой. Я видела. Они сына моего изведут и глазом не моргнут. С ним и меня. А тебе новую жену подыщут, и пойдешь ты за ними как телок необлизанный. Не мужик ты, Лешка, а тряпка. А я не дам сгубить ребенка. Поутру уйду. Живи как знаешь.

Алексея трясло, глаза налились кровью, ладони сжались в кулаки, да так, что из-под ногтей кровь выступила.

— Уйдешь, тварь? Опозоришь меня на всю деревню? Не мужик, тряпка, да? Ну, сволочь, сейчас ты узнаешь, кто тут хозяин.

Алексей подскочил к жене и ударом кулака отбросил ее к полатям. Завесь сорвалась и накрыла молодую женщину. Зыбка едва не перевернулась, ребенок заплакал. Рыбанов потерял голову, схватил Екатерину за волосы и вытащил к печи.

— Ты у меня, скотина, далеко уйдешь!

Он бил жену без разбору, сначала кулаками, потом ногами. В голову, в грудь, в живот, в спину. Екатерина пыталась уклоняться от ударов мужа, но силы оставляли ее. Почуяв кровь, Алексей совсем сбесился. Он устал бить жену руками и ногами, сорвал со стены кнут и начал полосовать жену. Рубаха на ней разлетелась в клочья. Он сорвал ее и принялся охаживать кнутом голое тело, быстро превращавшееся в кровавое месиво.

Наконец-то Лешка споткнулся об опрокинутую скамью, выронил кнут и остановился. Сын в зыбке кричал, окровавленная Екатерина безжизненно лежала на полу. Сильная боль ударила Алексею по вискам. Он обхватил голову, качаясь, прошел в бабий кут — место хозяйки у печи, — вылил на себя ведро студеной воды и очухался. Ярость ушла. Ее место занял страх. Как бы не пришлось отвечать за содеянное.

Алексей подошел к жене, пнул ее ногой.

— Катька, вставай! Больше бить не буду.

Но Екатерина не подавала признаков жизни.

— Померла, что ли? — Алексей побледнел, нагнулся к жене, повернул к себе ее избитое лицо.

Екатерина дышала, пусть и слабо.

— Жива, слава богу. Да только надолго ли?

Ребенок исходил истошным криком. Алексей подошел к зыбке, покачал ее. Сын прекратил плакать и вдруг засмеялся так, будто кто-то щекотал его.

Рыбанов отпрянул от ребенка и подумал:

«Господи, что это? Воистину ненормальный. Да за какие грехи мне все это? Еще Катька помрет, не дай-то бог. Тогда староста Кирьян быстро мужиков соберет, отвезет меня в уезд и сдаст полиции. На то он и староста, чтобы за порядком на деревне следить, а не только на сходах выступать. — Он присел перед женой, тронул ее руку и услышал, как Екатерина застонала. — Жива. Но помереть может. Нужна помощь. Господи, и чего я сорвался? — Страх переполнял Алексея, заставлял его думать о себе. Убийство жены — это тяжкое преступление. За него можно и на каторге сгнить. — Надо звать кого-нибудь на помощь. В дом родительский ходу нет, доктора сам в Сарду отвез. Погоди, а жена Грудова? Она из отцовского дома ушла, сейчас должна быть у себя. Ольга же знахарка, лечить умеет. Избитых тоже поднимала, когда мужики на кулачные бои деревня на деревню выходили. Да еще каких переломанных! Вот к ней и надо идти. Чего-то младенец притих. Чудной он какой-то. — Алексей подошел к зыбке и увидел, что Федор, его сын, тихо спал. — То орет до синевы, то смеется, как дурной, а теперь спит, посапывая. Ну и хорошо».

Рыбанов в окровавленной мокрой рубахе, портах да лаптях быстро пошел шагом по улице. В деревне не спали только цепные псы, сопровождавшие его своим лаем. Он дошагал до двора Грудовых, отворил калитку, прошел к избе, тихо постучал в оконце.

Вскоре бородатое лицо Грудова высунулось в темноту двора.

— Кто тут?

— Никола! — не повышая голоса, проговорил Алексей. — Это я, Лешка Рыбанов.

— Чего тебе? Какая нелегкая принесла в ночи?

— Жена твоя дома?

— Ольга? — удивился Грудов. — А где же ей быть-то?

— Ну, может, у нас. У отца.

— Ты сам-то чего блудишь по деревне?

— Выйди, Никола, разговор есть.

— Сейчас. Погоди на крыльце.

Рыбанов прошел на крыльцо. А с полатей у печи подала голос проснувшаяся жена Грудова:

— Чего там, Никола? — подала голос с полатей Ольга.

— Лешка Рыбанов приперся, а чего, пока не знаю. Говорит, разговор есть.

— Неймется ему. При отце покойном надобно быть, а он по деревне шатается.

— Про тебя Лешка спрашивал.

— А чего?

— Тут ты или в доме покойника?

— Он пьяный, что ли?

— Не похоже. Лешка вроде никогда не пил ничего, кроме кваса да воды.

— Ты долго-то с ним не болтай!

— Ладно, спи.

Грудов оделся и вышел на крыльцо.

Рыбанов-младший вскочил со ступенек.

— Ты извиняй, Никола, что ночью.

— Пустое. О чем говорить хотел?

— Тут…

— Погоди, — перебил его Грудов. — А чем это у тебя рубаха запачкана? В канаве, что ли, валялся? Да вроде перегаром от тебя не прет.

— Кровь это, Никола.

— Тебя побили?..

— Нет, не перебивай. Тут такое дело. Жену я избил. До полусмерти, а может, и померла уже.

— Ты бабу свою избил? — удивился Грудов. — Чудно.

— Чего чудного-то?

— Ты, сколько помню, никогда не дрался.

— А теперь не сдержался. Тебе Ольга не рассказывала, что в доме отца произошло, когда Катерина сына туда принесла?

— Как же, рассказывала. И чего?..

— Так вот я домой вернулся, а она вещи собрала. Хотела утром в город податься.

— Как так?

— Вот так! Много чего наговорила. На меня словно нашло что-то. Вдарил раз, а потом и не помню, как бил. Да еще кнутом добавил. Ты Ольге скажи, что ее помощь требуется. Катька-то без сознания лежит.

— А не прибил ты ее вконец?

— Уходил, дышала.

— Ну, Лешка, кто другой сказал, я бы не поверил.

— Ты Ольге вели, чтобы посмотрела Катьку да помогла чем-нибудь.

— Стой тут.

— Я отблагодарю, Никола.

— Жди, сказал. С благодарностью разберемся как-нибудь.

Грудов вернулся в избу.

— Ну и что там? — спросила жена.

— Лешка Катьку сильно побил, боится, помрет. Просит, чтобы ты посмотрела ее.

— Лешка?..

— Сам удивился. Надо идти, Оля.

— Господи, и что за день сегодня такой?

— Ты поспешила бы, а то, может, Катька и на самом деле помирает.

— Ступай во двор, я выйду. Возьми из сундука холщовую сумку, там снадобья всякие.

— Угу. — Грудов забрал сумку и вышел на крыльцо.

— Что Ольга? — спросил Алексей.

— Сейчас выйдет.

— Трясет всего.

— Выпить тебе надо.

— Надо, да не пью я. Не лезет ни водка, ни вино. От одного запаха тошнит.

— И что ты за мужик, Лешка? Все у тебя не как у людей.

— Какой уж есть.

— В том-то и дело, что никакой. Ты извиняй, конечно, обидеть не хотел.

Рыбанов вздохнул:

— На правду, Никола, не обижаются. Слабак я. Оттого и не живу, а маюсь.

— Слабый, а бабу, видать, покалечил не на шутку. Последнее это дело, Лешка, их обижать. Ты с мужиками дерись, а бабу избить — дело не хитрое, но паскудное.

К мужикам вышла Ольга.

— Пошли, — сказала она и первой двинулась на улицу.

Грудов и Рыбанов зашагали следом за ней.

Увидев Екатерину, окровавленную и распластанную на полу, Ольга воскликнула:

— Что ж ты наделал, Лешка? Над зверем диким так не изгаляются, а тут человек!

Рыбанов шмыгнул носом.

— Так вышло, разум замутился.

— Разум? А есть ли он у тебя? Ладно, Катька дышит. Давай, Лешка, подмоги мне перенести ее на полати, поставь воды нагреться да свету больше сделай. Свечи в доме есть?

— Найдем.

— Помогай!

Алексей и Ольга перенесли обмякшее тело Екатерины на полати.

— Так я за водой? — спросил Лешка.

— А что, в избе и воды нет?

— На себя вылил.

— Так давай быстрее.

— Угу, я быстро, колодец недалече.

— Да беги уж!

— А мне чего делать? — спросил Николай.

— Разложи на столе снадобья из сумки. Я потом определюсь, что потребуется, а покуда посмотрю Катьку. Это ж надо так избить бабу! И откуда у Лешки столько силы взялось?

— В горячке и коня на скаку остановишь. В Сарде, когда изба загорелась, старик немощный целую стену удержал, пока семья из огня не выскочила. А после одно бревно приподнять не смог.

— Хватит болтать. Делом занимайся.

Ольга начала внимательно осматривать и ощупывать тело Екатерины. Послышались стоны избитой женщины.

Вскоре Ольга выпрямилась, потянулась и сказала:

— Ну, кажись, кости целы. Два зуба вылетели, но это мелочь. Голова не пробита.

— А шкура быстро заживет, — сказал от стола Николай.

— Так, Никола, дай-ка мне темный пузырек, что слева с краю стоит.

— Этот? — Николай поднял пузырек.

— Да, его.

— Держи.

Ольга высыпала на ладонь какой-то порошок, взяла щепотку и поднесла пальцы к ноздрям женщины, находящейся без сознания.

Та дернулась, чихнула, открыла глаза и слабым голосом спросила:

— Ольга?..

— Я, Катерина.

— А что с дитятком моим? Жив ли он?

— Жив, успокойся, в зыбке спит.

— Перепеленать бы его надо.

— Заплачет, перепеленаю. Что болит-то?

— Ты откуда взялась? — вопросом на вопрос ответила Екатерина.

— Да муженек твой среди ночи поднял.

— Изверг.

— Ладно, что было, то прошло.

— Сильно он меня изуродовал?

— Я же спросила, что болит.

— Ничего, тела не чувствую, будто нет его.

— Это исправим. Главное, что кости и голова целы. А вот и муженек твой. Он за водой бегал.

— Видеть его не могу.

— Пройдет. Нам, бабам, не привыкать.

Алексей налил в чугунок воды из деревянного ведра, поставил в печь, где еще тлели угли, вышел из кута, встал у занавеси и сказал:

— Нагреется быстро.

— Мне нужно чистое тряпье, чтобы на лоскуты порвать.

— Гляну в сундук. Катька лучше знает, где что лежит.

— Там сверток холста, — проговорила женщина.

— Слыхал?

— Слыхал, а как резать-то?

— Лоскуты должны быть примерно с ладонь, не шире.

Лешка занялся нарезкой своеобразных бинтов.

— Николай, глянь воду, — сказала Ольга.

— Сейчас. Теплая, рука терпит.

— Давай сюда.

Николай поднес чугунок. Алексей подал первые лоскуты.

Ольга обтерла тело Екатерины, смыла кровь и взялась за рваные раны. Она осторожно покрывала их мазью, тут же делала перевязку. Спустя час знахарка поднялась со скамьи. Екатерина представляла собой мумию, обмотанную лоскутами ткани.

Глаза, полные боли, смотрели на знахарку, разбитые губы шептали:

— Дитя посмотри, Оля. Что-то долго молчит.

— Спит крепко, вот и молчит. Все, что надо, я сделала. Теперь тебе, Катька, нужно спокойно отлежаться. Через два дня сниму повязки, поглядим, как раны.

— Не уходи, Оля, — попросила Екатерина.

— У меня, Катя, свои детишки дома одни. Проснутся, увидят, что нет родителей, испугаются.

— Тогда пусть хоть Никола останется.

— Ты, Катька, не бойся, — сказал тот. — Лешка тебя теперь пальцем не тронет. Напротив, ухаживать будет.

— Не нужны мне его ухаживания. Ненавижу!..

— Перестань. Всяко в жизни случается. А мы пойдем. Не бойся. Выздоравливай.

Николай повернулся к Рыбанову и сказал:

— Проводи до улицы.

— Да-да, конечно. Мне и самому еще поговорить с вами надо.

— Поговорим.

Грудовы и Алексей вышли на улицу.

Рыбанов схватил Николая за руку.

— Никола, Ольга, прошу, никому не говорите о случившемся. А то прознает староста Кирьян, в момент доложится уездному полицейскому исправнику и становые приставы заберут меня.

— Испугался? — Ольга брезгливо посмотрела на тщедушного мужичонку. — А когда жену забивал, не боялся?

— Да сколько говорить, затмение какое-то нашло. Не понимал, что творю.

— Ладно, — сказал Николай. — Мы никому о твоих делах не скажем. Но и ты гляди, Лешка! Коли еще раз без вины тронешь бабу, не обижайся. Сам Кирьяну доложу. Понял?

— Понял, спасибо.

— И найди, что родне сказать.

— Насчет чего?

— Насчет того, почему на похоронах деда Ефрема жены твоей не будет. Или поведешь ее избитой?

— Придумаю чего-нибудь.

— Думай. За дитем да за Катькой смотри.

— Станет вдруг плохо, зови немедля, — заявила Ольга.

— А что, ей может хуже стать?

— Не должно, но кто знает.

— Спасибо вам. Коли помощь какая потребуется, я завсегда…

Николай усмехнулся:

— Ты изгородь свою поправь, помощник.

— Сделаю, Никола, вот те крест.

— Ты креститься-то не спеши. Грех отмаливай.

— Отмолю.

— Все, Лешка, пошли мы. — Грудовы отправились домой.

Алексей вернулся в избу, набрался храбрости, подошел к жене.

— Ты, Катерина, прости меня. Не хотел.

— Бог простит.

— Клянусь, больше пальцем не трону. Лелеять буду. Только и ты обидных слов не говори, ладно?

— Уйди!

— Видеть не хочешь?

— Не хочу. За сыном смотри.

Рыбанов вздохнул:

— Я и не знаю, как пеленать ребенка.

— Я скажу, как надо.

— Ага. Ладно. Я тут у зыбки на лавке тулуп положу и прилягу. Станет худо, скажи. Хотя Ольга обещала, что ты должна на поправку пойти.

— Ты пред тем как ложиться, соломы чистой принеси да набросай по полу. Пусть кровь впитает, а то, не дай бог, зайдет кто из твоих родственников или соседей.

— Сейчас, Катя, сделаю.

Екатерина отвернулась к стене. Онемение постепенно проходило. Она уже чувствовала ноги, руки, часть лица. Раны, обмазанные мазями, болели не так чтобы сильно, терпимо. А вот в голове словно кто-то изнутри молотком бил.

Екатерина терпела. За свою недолгую, но трудную жизнь она научилась терпеть боль и унижения. Однако женщина не умела прощать. Ненависть к мужу помогала ей переносить страдания. Она незаметно для себя забылась. Подействовала снотворная настойка, данная ей Ольгой.

Алексей навел в избе порядок, стараясь не шуметь, не разбудить жену и сына. Он бросил на лавку тулуп и лег на него, когда за оконцем уже забрезжил рассвет.

А потом на округу обрушился дождь. Сначала сильный, ливневый, от которого единственная улица деревни покрылась лужами. Затем он поутих, но не прекратился, стал мелким, по-осеннему нудным.

Поутру не выспавшийся как следует Николай Грудов пошел к своему товарищу Колбину. Дождь смешал все их планы. Работы пришлось отложить.

Николай застал Илью на крыльце.

— Здорово!

— И тебе здравствовать, Никола!

— Денек-то сегодня какой, а? И не сказать, что весна.

— Пущай землю польет.

— А ты чего в Сарду лошадь не повел?

— К кому, Никола? Кузнец-то здесь, в Ютеше?!

— Я и забыл, что он муж дочери покойного Ефрема. Они теперь к похоронам готовятся.

— Да.

— А скажи, Никола, чего это вы с женой да Лешкой Рыбановым ночью по деревне шастали?

— Откуда знаешь?

— По нужде выходил и видел, как вы гурьбой к избе Лешки подались. Или случилось что?

— Да так, пустяки.

— Нет, Никола, так просто да еще ночью Лешка к вам не прибежал бы.

— Чего допытываешься?

— Интересно после того, что старик перед смертью напророчил.

— И о том слыхал?

— Об этом вся деревня с утра говорит. А хочешь угадаю, почему вы с Ольгой к Лешке ночью ходили?

Николай посмотрел на Илью:

— И зачем же?

— Не иначе Катерина над собой и дитем чего-нибудь сделала. Она может.

— Не угадал.

— Ну и ладно. Все одно скоро и о ваших ночных похождениях вся деревня узнает. У нас тут ничего не утаишь.

— Плохо!..

— Ты чего скрываешь?

— Сказал же, ничего.

— Почему же тогда плохо, что о вас деревня узнает, коли ничего такого не произошло?

— Вот репей, прицепился.

Илья наклонился к товарищу:

— Ты, Никола, если что серьезное, то лучше сейчас мне расскажи. А то ведь дойдет до Кирьяна Белого, тогда неприятностей не оберешься. А староста как-никак свояк мне. Покуда деревня не загудела как улей, я с ним сговориться могу.

Николай задумался. Верно говорил Илья, в деревне ничего от людей не утаишь. Бабы обязательно пронюхают про дела Лешки. Тогда точно бучу не остановить.

Он повернулся к Илье и заявил:

— Обещай, что поможешь с Кирьяном, если правду скажу.

— В этом не сомневайся. Так что случилось-то?

— Поколотил Лешка Катьку свою сильно. Чуть не убил.

— Да ты что? — удивился Колбин. — Вот от кого я не ожидал. Видать, из-за пророчества Ефрема?

— Уйти она от него хотела. Пред тем высказала все, что о нем думает. Вот у Лешки разум и помутился. Насмерть бил.

— Вот тебе и тихоня, вот и тюфяк. А Катька тоже хороша. Разве можно так с мужиком, каким бы никудышным он ни был? Хотя она и не на такое способна.

— Почему?

— А ты разве не слышал, что мать ее колдуньей, ведьмой в родной деревне считали?

— Слыхал, но не верил. Мало ли чего бабы наплетут. Они на язык остры.

— Может, так, может, нет. В Демидовке, откуда родом Екатерина, живет Анюта, двоюродная сестра наших с тобой баб. Прошлой осенью, если помнишь, погостить приезжала.

— И чего?

Илья поудобней устроился на лавке и продолжил:

— А то, что рассказывала про родню Екатерины. Говорила, что семья ее жила на отшибе. Сами по себе. Самойла, отец Катькин, в городе на заработках больше промышлял. Девку воспитывали мать Рада и бабка Пелагея по прозвищу Блоха.

— А чего Блоха? — спросил Николай.

— Фамилия их Блохины. Так вот Пелагея тайно из уезда баб брюхатых принимала да избавляла от плода. А Рада порчу на людей наводила. Однажды, сказывала Анюта, на двор их пьяный мужик из деревни зашел. У него жена померла, вот, видать, и решил он в отсутствие Самойлы к Раде подвалить. Выпил для храбрости. Погнала его Рада. А через день мужик ни с того ни с сего помер. Лег спать и не встал. Как шел к бабе замужней, многие видели, и как погнала она его, тоже. Старухи тут же приговорили, что Рада в смерти мужика виновата, мол, колдовством в отместку за обиду его извела.

Николай почесал затылок и спросил:

— Ты сам-то в это веришь?

— А с чего тогда здоровый мужик помер? После того как Рада эта его прогнала.

— Да мало ли от чего. Может, удар его во сне хватил?

— Может, и хватил, но послушай, что дальше было. Наверное, от блудниц, которые к Пелагее приезжали, Рада прознала, что Самойла ее в городе с другой бабой живет, и поехала к нему. Застала муженька с бабой, нет ли, неизвестно, только вскорости в деревню гроб с телом Самойлы привезли. Мужики, которые его доставили, сказывали, что на сплаве придавило Самойлу бревном.

— Мало ли сплавщиков давит?

— Немало. Но тогда на сплаве и работы-то толком не имелось. Всего два или три плота связать надо было. Уже сделали, как Самойла вдруг туда полез. А бревна-то возьми и разойдись. Ничего особенного, провалился, такое бывает, выплыть-то нетрудно. Да тут бревно одно ни с того ни с сего поднялось да по башке Самойлу и взгрело. Скажешь, случайность?

— Не похоже. Дальше-то чего было?

— Похоронила Рада мужика своего, потом за травой какой-то на болото пошла, да там и потонула. Никто этого не видел. Но не вернулась баба домой. Так Катька осиротела, до помолвки с бабкой Пелагеей жила, была такой же нелюдимой, как мать и бабка. Девки гулянки, игрища устраивали, а она дома сидела. Видать, бабке своей помогала в греховном промысле.

— А как ее Рыбановы-то нашли? Сколько нормальных девок у нас, в Сарде, в той же Демидовке, я уж про Перово не говорю, а выбрали Алексею Катьку!

— Вот тоже, видать, судьба. Случайно все вышло. Ефрем с Анной ездили на ярмарку, возвращались через Демидовку, за деревней колесо у телеги сорвало. А рядом подворье Блохи. Ефрем зашел к Пелагее, думал мужиков на помощь позвать, а увидел бабку да Катьку. Она и помогла им кобылу подержать. А потом, сам знаешь, сваты, помолвка, свадьба ну и все такое. Увезли Катьку сюда. А почему Ефрем решил женить младшего сына на сироте, да еще из такой семьи, уже никто не скажет.

— Да тут и говорить нечего. Расчет простой. Сирота и есть сирота. Как раз для Алексея. Он малый слабый, сам ничего, считай, делать не может, а Катька девка работящая. Если что, заступиться за нее некому.

— Пелагея в год свадьбы померла.

— А с избой их чего?

— Не знаю. Я вот чего, Никола, думаю. Ефрем действительно увидел на сыне Лешки и Катьки что-то такое, чего другим не заметно.

— Печать греха?

— Не знаю, но что-то разглядел перед смертью.

— Чего на младенце увидеть можно?

— Нам не понять.

— Это ладно. Помер Ефрем не оттого, что чего-то на младенце разглядел. Доктор говорил, запустил он болезнь. Дите здесь ни при чем. Так ты, Илья, обещал, если что, помочь с Кирьяном.

— Обещал, исполню! Ты меня знаешь, слово держу. Я с ним сегодня же и поговорю.

— Не рано?

— Самое время. Поздно будет, когда в деревне буча поднимется. Катьку бабы особо не привечают, но и Лешку за мужика не считают. А вой поднимут только из-за того, чтобы другим мужикам неповадно было руки распускать. Сейчас не прежние времена. В тюрьму загреметь можно из-за бабы своей. На то в уезде и исправник с приставами, чтобы народ законы чтил и исполнял. Перед ними мужик и баба равны. Как и пред Богом. Все мы Его рабы. Так что если говорить с Кирьяном, то сегодня. Пусть знает да припугнет Лешку. Тот трусливый, испугается.

— Видел бы ты, как он ночью трясся.

— Говорю же, не мужик, а не пойми что.

На крыльцо вышла Анастасия.

— А вы чего тут сидите, в избу не заходите?

— Да тут дышится легко.

— Смотрю, дождь к дальнему лесу ушел.

Мужики и не заметили за разговором, что он прекратился.

— А ты далече собралась? — спросил жену Илья.

— К Рыбановым, куда ж еще. Им лишние руки сейчас не помешают.

— Может, мне с тобой пойти?

— За детьми поглядывай. А будет нужда, позовут.

— Ладно, иди. Только без надобности не задерживайся. В своей семье забот хватает.

— Сама знаю. Воды натаскай. Соломы, чтоб просохла. Сегодня мыться будем.

— Сделаю.

Анастасия ушла.

Из сеней показалась голова мальчишки.

— Тятя, меня Санька обижает!

— Скажи ему, уши оторву.

— Угу. — Довольный мальчонка скрылся в сенях.

Илья вздохнул:

— Дети. Сколько с ними маеты, а иначе нельзя. Без них семьи нет.

— Помощники.

— Да уж. Еще вели бы себя смирно. А то так разбалуются, что голова кругом.

Николай улыбнулся:

— На то они и дети. У них сейчас самая счастливая пора. Мамка с батькой накормят, напоят, отогреют и защитят. Играйся вволю. Для них все в радость.

— Подрастут, будет радость, когда пахать, сеять, жать, за скотиной смотреть надо. Свои детишки народятся. Да, не дай бог, война еще. Эх, верно говорят, жизнь прожить — не поле перейти!

— Ладно, Илья, пойду я к себе. Дождь, слава богу, кончился, хозяйством займусь. Хлев почистить надо, дверь в амбар подправить.

— В хозяйстве, оно так, без работы не останешься. Вечером заходи, будет время.

— Зайду узнать, как Кирьян новость о делах Лешки воспринял.

— Давай!

Николай поднялся.

— Дышится легко, хорошо. Пошел я. — Он вернулся к себе, отпустил Ольгу проведать Екатерину и занялся работой по хозяйству.

Она вернулась быстро. Муж только закончил править дверь и присел на бревно.

— И как Катька? — спросил Грудов.

— Лучше. Лешка с утра все по дому делал, сына подносил кормить, в избе прибрался. Приходил брат, но Алексей успел занавески задернуть, и Глеб не видел Катерины.

— А чего приходил-то?

— Знамо чего. Лешка в доме отца должен быть. Надо и могилу копать, и двор приготовить. У Рыбановых везде порядок. Но похороны — дело хлопотное. В общем, увел Глеб Лешку. Катька меня просила позже подойти.

— Зачем?

— За дитем присмотреть. Встать-то она еще не может.

— А Анастасия пошла в дом Рыбановых.

— Я бы тоже пошла, да за Федькой смотреть надо. В доме Ефрема сейчас баб полно. К погребению, поминкам все подготовить надо. Похороны завтра.

Николай кивнул:

— То понятно. Третий день после смерти. Ты мне одежу чистую приготовь, рубаху новую. Да и себе тоже. Чтобы не хуже других были.

— Приготовлю. Я сейчас отвар Катьке сделаю и пойду к ней.

— Я овином займусь, а потом проведаю Колбина.

— Вы как братья, не разлей вода.

— Мы и есть братья, пусть и не по крови.

— Ну и ладно.

Под вечер Грудов вновь пришел к Колбину.

Мужики устроились на завалинке, и Николай спросил:

— К Кирьяну ходил?

— Ходил.

— Ну и чего он?

— Ругался. Хоть и должна баба во всем подчиняться мужику, но калечить ее нельзя. То, мол, против закона. Кирьян сказал, что если бабы шума не поднимут, то и он промолчит. Ну а коли узнают в деревне о том, что Лешка натворил, то придется докладывать уездному исправнику.

— Понятно.

— Чего тебе понятно? Завтра похороны, потом работы в поле закончить надо, в огородах посадить картошку, огурцы. Так неделя и пройдет. Может, за это время Катька и поднимется. Тогда и повода у баб шума подымать не станет. Болела Катька, и все дела. А слухи, то пустое.

— Ходила Ольга к Катьке, — сказал Николай. — Говорит, лучше ей стало. Завтра не получится, а послезавтра снимет повязки. Мазь заживит раны, а синяки за неделю сойдут. Да и что в них? Вдарил мужик бабу за дело. Эка невидаль. Конечно, Лешку осудят в деревне, да так, по-свойски. А потом не до того будет. Старики говорят, что, по приметам, следует ждать знойного лета без сильных дождей. Значит, на одном поливе в огороде спину сломаешь.

— Ничего, не в первый раз.

— Так-то оно так. Вместе выдюжим.

Крестьянский быт того времени опирался на строгие устои общинного проживания. Верховенство коллективного интереса над личным являлось нормой крестьянской жизни. Селяне добровольно и бескорыстно помогали друг другу во всякой срочной и большой работе.

Возглавлял общину выборный староста, самый уважаемый в поселении человек, как правило, зажиточный крестьянин. Главные вопросы общинной жизни решались на сходах. В них принимали участие все хозяева дворов, пользовавшиеся долей общинной земли. Сходы собирались по мере надобности. Решение по важным вопросам, таким, как передел земли, раскладка податей, исключение из общины, являлось правомерным при голосовании за него двух третей присутствующих. По второстепенным моментам достаточно было простого большинства.

Русская крестьянская община была частью известной триады: «православие, самодержавие, народность». Православный народ любит царя, тот отвечает ему взаимностью и беспокоится о нем. Все почитают традиции. Народность понималась как необходимость соблюдения русских обычаев и отвержение иностранного, чуждого влияния.

19 февраля (3 марта) 1861 года в Петербурге император Александр Второй подписал манифест «О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей» и «Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости». В Москве, Петербурге и некоторых других городах манифест был обнародован 5 марта по старому стилю. В остальных местах это произошло в течение марта того же года.

В целом реформы шестидесятых-семидесятых годов девятнадцатого столетия сохранили традиционное устройство сельской жизни. При этом они внесли в него немало нового, особо для бывших помещичьих крестьян. Общины постепенно преобразовались в сельские общества. Несколько таковых, составлявших единый церковный приход, объединялись в низшую административную единицу — волость.

Общины продолжали существовать. Жизнь в селах и волостях была основана на полном крестьянском самоуправлении.

Реформы воспринимались везде по-разному и воплощались в реальность непросто. Но они несомненно позитивно повлияли на жизнь всех сословий великой России.

Так что уверенность Николая Грудова в том, что община переживет засуху, имела под собой полное основание. Гарантией тому являлись солидарность и взаимопомощь крестьян в трудные времена.

Настал день похорон Ефрема Рыбанова.

С утра в Ютешу пришел священник. Пока он отпевал усопшего, возле дома собрались все селяне. Ровно в полдень мужики вынесли гроб и поставили его у дома для прощания. Бабы заголосили. Затем похоронная процессия двинулась к кладбищу.

Деревенский люд остался у входа. Далее проследовала только родня да мужики, несшие гроб. Они установили его возле могилы, чтобы близкие простились с покойным.

Сыновья подвели к гробу Анну. Она едва держалась на ногах, поцеловала мужа. После нее это сделали сыновья Глеб и Алексей, дочь Зоя.

Мужики опустили гроб в могилу. Анна и дети бросили на крышку горсти земли, за ними то же самое проделали родственники со словами. В яму полетели мелкие монеты. По народному поверью, деньги, положенные в гроб или брошенные в могилу, предназначались для оплаты перехода через огненную реку, ограждающую рай.

Мужики засыпали могилу, соорудили над ней невысокий бугорок. Глеб угостил их. Затем помянули покойного и родственники. Они выпили за помин души, закусили, остатки пищи разбросали на могиле для птиц, в которых вселялись души умерших людей. У ворот кладбища Анна, Глеб, Алексей и Зоя раздали сельчанам пироги, детям — сладости.

Похороны в России всегда завершались поминками. Вернувшись с кладбища, Глеб на правах старшего сына усопшего пригласил односельчан к столу, выставленному у дома. Он разместил за ним первый десяток приглашенных и сам помянул отца.

Потом Глеб вынес из дома полотенце и повесил его на углу у окна. Оно должно было оставаться там в течение сорока дней. Полотенце предназначалось для души умершего Ефрема, которая, по поверьям, сорок дней ходит по своим местам, прилетает к дому и вытирается.

Поминки шли своим ходом. Сельчане, почтившие память покойного, вставали из-за стола. Их места занимали другие люди.

Глеб подошел к священнику, собравшемуся в Сарду.

— Батюшка, погодите!

Отец Димитрий повернулся к старшему сыну покойного.

— Слушаю тебя, Глеб.

— Известно, отче, что молитва облегчает участь грешной души за гробом, помогает ей избежать адских мучений.

— Это так, Глеб. Потому молитесь.

— Будем молиться и неуклонно соблюдать обряды. Никакого дела не начнется без молитвы.

— Правильно. Ты, я вижу, желаешь заказать сорокоуст — обедню с поминанием усопшего в продолжение шести недель?

— Да, отче.

— Зайди в церковь. Имя твоего отца будет внесено в годовое поминовение.

— Я так и сделаю, отче! Может быть, попросить кого отвезти вас домой?

— Не стоит, Глеб! Погода, слава Господу нашему, хорошая, путь недолгий, дойду.

— Благослови, отче.

Отец Димитрий перекрестил Глеба и пошел по улице.

— Ванька, поди сюда! — подозвал к себе старший Рыбанов соседского мальчишку.

— Чего, дядя Глеб?

— На тебе сахарку.

— Спасибо.

— И позови сюда брата моего, дядьку Алексея, ладно?

— Ладно. А где он?

— У поминального стола.

— Угу, я быстро.

Вскоре Алексей подошел к брату, весь какой-то испуганный, настороженный.

— Звал, Глеб?

— Звал. Ты вот что, брат. Сам в дом отца приходи, но Катьки твоей с дитем чтобы тут не было. Чужие они нам. Понял?

Алексей посмотрел на Глеба и спросил:

— А твоя семья, значит, матери нашей не чужая?

— Смотрю, осмелел ты в речах.

— А ты вдарь. Ну!.. Не в первый раз. Я же слабак, а ты сильный. У меня прав никаких. Они только у тебя.

— Не нарывайся, Лешка!

— И ты не нарывайся. А с кем мне в дом родительский ходить, одному или с семьей, решать не тебе.

— Ну, гляди, я предупредил.

— Да иди ты!..

Алексей повернулся и пошел к своей избе.

Вечером пришла Ольга, сняла повязки, осмотрела тело Екатерины и сказала:

— Ну, слава богу, раны заживают. Давай-ка встань.

Екатерина приподнялась, присела на край постели, резко выдохнула, встала и пошатнулась.

Ольга удержала ее и спросила:

— Что, голова кружится? Постой, привыкни. Все пройдет.

— Да, проходит.

— А ну-ка иди ко мне.

Екатерина сделала шаг, второй, улыбнулась:

— Хожу!

— Конечно! А чего не ходить, коль ноги целы. Вот попьешь еще отвара, окрепнешь. Теперь тебе больше ходить надо. Молоко не пропало?

— Нет. Недавно кормила Федьку.

Ольга взглянула на Алексея и осведомилась:

— Муж помогает?

— Мне его помощи не надо. Сама как-нибудь управлюсь.

— Это ты, Катька, из головы выкинь. Вы пред Богом муж и жена. Алексей покаялся, значит, ты должна простить его и жить дальше. Если не в любви, то хоть в согласии.

Екатерина промолчала, присела на скамью и спросила:

— Может, мне попариться в печи?

В большинстве крестьянских семей сохранилась такая вот древняя традиция. Печь протапливали, выметали, стелили солому и залезали внутрь. Там стоял жар, и нагревалась вода.

— Нет, рано, — ответила Ольга. — А то раны откроются. Обмойся, но в печь не лезь. И ходи побольше. — Знахарка строго взглянула на Алексея и добавила: — А ты, муж, помогай жене во всем.

— Так я, конечно, подмогу.

— Ну и ладно. Больше мне здесь делать нечего.

— Как мне отблагодарить тебя, Ольга? — спросил Алексей.

— Свои люди — сочтемся. Живите в мире.

Ольга ушла, Екатерина взяла сына на руки, прижала к груди.

— Никому тебя не отдам, милочек ты мой.

Она покормила ребенка, передала его Алексею и сказала, чтобы он положил младенца в зыбку. Потом женщина легла на полати, а мужу указала на лавку.

— Может, я с тобой, Катя? — спросил он с надеждой.

— Забудь про то, — резко ответила Екатерина.

Как это ни странно, но в деревне никто, кроме Грудовых, Ильи Колбина и старосты Кирьяна, так и не узнал о том, что Алексей Рыбанов зверски избил свою жену. Спустя неделю Екатерина уже занималась хозяйством. Муж работал в поле. Вдова Анна пыталась свести сыновей, но Глеб ни в какую не желал мириться. Впрочем, открытой вражды между ними не было.

Крестьяне закончили полевые работы, взялись за огороды. Жизнь в Ютеше протекала спокойно, мирно.

Так продолжалось до 17 мая, когда деревню облетела весть о том, что ночью тайно бежала из дома Екатерина, жена Алексея Рыбанова. Она забрала с собой свой нехитрый скарб и сына Федора.

Шум поднял Алексей, прибежавший спозаранку к Николаю Грудову.

Тот услышал сильный стук в дверь и вышел на крыльцо.

— Ты, Лешка? Ну и чего опять у тебя случилось? Или снова изуродовал жену?

— Нет, Никола, хуже!

— Убил? — выкрикнул Николай.

— Сбежала Катька вместе с сыном.

— Как это сбежала? Врешь!

— Вот те крест, Никола.

На шум на крыльцо вышла Ольга.

— Чего тут у вас?

— Беда, Ольга, — сказал Алексей. — Бросила меня Екатерина, сбежала с дитем.

— Когда?

— Так ночью, когда же еще?

— И ты не слыхал, как она собиралась, из дома выходила?

— Если бы слыхал, то остановил бы. Вчера все как всегда было. Поужинали вместе, во дворе посидели. Стемнело, спать легли. Я на лавку. Не допускала до себя Катька, как ни просил. А проснулся, гляжу, нет ни жены, ни сына.

— Дела, — проговорил Грудов. — Не простила она тебе обиду, Лешка.

— Но разве можно так?

— Нельзя, но ты сам виноват. От нас-то чего хочешь?

— Катька не иначе как в Демидовку подалась. Там изба родительская. Больше ей идти некуда. Давай, Никола, доедем до Демидовки. У меня лошади своей нету, на работы у Глеба брал.

Николай сплюнул и заявил:

— У меня без тебя дел нет, да? Ступай к старосте Кирьяну, пусть он разбирается в ваших делах. Ему положено, а у меня…

— Помоги, Николай! — взмолился Лешка. — Кирьян расспросами замучает, а мы если поспешим, то, может, по дороге перехватим Катьку.

Ольга тронула мужа за руку:

— Помоги, Коля.

— Да? Ну ладно. Только это, Лешка, в последний раз. Надоел ты мне со своей семейной неразберихой.

— В последний, обещаю.

Николай запряг лошадь. Алексей запрыгнул в телегу, и они покинули деревню. Ехали быстро, чем привлекли внимание сельчан. Бабы тут же прознали про бегство Екатерины.

Глеб услышал об этом от соседа.

— Вот и ладно, — сказал он. — Баба с возу, кобыле легче. Даст бог, не вернется. Из-за нее, проклятущей, в семье раздор.

Поступок Екатерины осуждали все сельчане. Как бы то ни было, но жена обязана подчиняться мужу. Кто-то требовал примерно и прилюдно наказать беглянку, чтобы не позорила мужа.

Ольга молчала. Она знала, что стало причиной бегства молодой женщины, но, как и все, осуждала Екатерину.

Между тем поездка Грудова и Рыбанова ничего не дала. В Демидовке Екатерину не видели. Осмотр избы показал, что в нее давно никто не входил.

В Ютешу Николай вернулся один.

Его встретил староста Кирьян и спросил:

— Ну и как поездка? Нашли Катьку?

— Нет. В Демидовке ее не было.

— А где Алексей?

— В Перово подался.

— В уезд? Зачем?

— Сказал, что пойдет к полицейскому исправнику и попросит, чтобы тот учинил розыск сбежавшей жены.

— Позор-то какой!

— Да уж, Кирьян, Лешке не позавидуешь. Его и раньше в деревне за мужика не держали, а теперь и вовсе со света сживут. Глеб в этом первый помощник.

— А кто такой Глеб, чтобы законы нарушать? И баб успокоим. Лишь бы беды какой не случилось. — Староста вздохнул и заявил: — Скоро становой пристав объявится, захочет узнать, что к чему. С людьми говорить будет. Гляди, Никола, он о битье Катьки прослышать не должен. И Ольгу предупреди.

— За то не переживай, не подведем.

— Эх, и что за жизнь пошла? Бабы от мужей бегут. Меньше их в город возить надо. А то насмотрятся на тамошних барышень, вот в башках дурные мысли и родятся.

— Так Лешка и сам в город не ездил, и жену туда не возил.

— Да я вообще!..

— Тут ты прав, конечно. Ладно, поехал я. Дома забот хватает, и так время зазря потерял.

— Езжай и помни уговор насчет пристава.

— Если он еще приедет.

— Приедет. Не каждый день такое происходит, когда исчезает баба с ребенком. — Кирьян нахмурился и проговорил: — А может, Никола, и не было того?

— Чего не было?

— Не сбегала Катька.

— Куда ж делась?

— Может, Лешка прибил ее и дитя, тайком ночью похоронил где-нибудь в поле, а сам и сбежал?

Николай отмахнулся:

— Да ладно тебе, Кирьян. Что он, зверь дикий?

— Ох, чую, нехорошие вести ждут нас. Но ты езжай. Мне подумать надо да к встрече с приставом приготовиться.

Становой пристав приехал ближе к полудню. Особо не усердствуя, он поговорил с соседями Рыбанова-младшего, потом с Глебом, братом Алексея. Кирьян организовал обед для господина пристава, вручил ему котомку с продуктами. Тот привычно, как должное, принял подношение, составил протокол и был таков.

Алексей так и не появился.

А на следующее утро, 18 мая 1868 года, в дверь дома Рыбанова-старшего постучал мальчишка.

Глеб вышел на крыльцо и спросил:

— Чего тебе?

— Вы Глеб Ефремович Рыбанов?

— Да, и что?

— Я из Сарды, меня доктор прислал.

— Зачем?

— Велел сказать, что брата вашего на рассвете нашли мертвым у берега речки Мока.

— Что?.. Алексей утоп?

— Про то не знаю. Доктор еще сказал, чтобы вы подъехали к мостику в овраге.

— Ничего не понимаю. В овраге?

— Да, к переходу. Я все передал. — Мальчишка выскочил со двора Рыбанова и, сверкая пятками, побежал по дороге на Сарду.

К Глебу вышла бабка Анна.

— Что-то случилось, сынок?

— Ты бы лежала, мама.

— На сердце неспокойно, да и воздуха не хватает. А под утро Алексей приснился. В болоте по грудь. А я рядом, на земле твердой. Он руки ко мне тянет, помочь просит, а у меня и сил нет. Надо бы посмотреть, у себя ли он, горемычный. В наш-то дом и не заходит.

Глеб шмыгнул носом:

— Я посмотрю, мама.

— Посмотри, сынок, и помни, он брат твой единоутробный.

— Ладно.

Глеб решил лошадь не запрягать, пошел пешком.

В овраге он встретил доктора, знакомых мужиков из Сарды.

— Лешку, брата твоего, поутру пастух здесь нашел, — сказал ему Пал Пылыч.

— Где?

— Недалече от мостка у берега.

— Да как он мог утонуть в речке, где воробью воды по колено?

— Судя по всему, сорвался с мостка и ударился головой о крупный камень, лежащий на дне.

— А как с мостка-то слетел?

— Люди видели его вечером пьяным. Один мужик Лешку в Перово подобрал, прямо у трактира, и привез в Сарду. До дома Лешка ехать не захотел, пошел пешком, а утром оказался в реке.

— Он не пил.

— Раньше. Все когда-то в первый раз случается.

— А тело где?

— Становой пристав увез в Перово.

— Это теперь разбираться будут насчет его гибели?

— Конечно, — сказал один из мужиков. — А вдруг не сам он с мостка слетел, а помог кто?

— Да кому он нужен?

Мужик пожал плечами:

— Кто знает, может, мешал кому-то или обиду нанес. Всякое в жизни бывает.

Глеб прошел по мостику, посмотрел на реку, берег, к которому прибилось тело брата, не попрощался и пошел домой.

Мать ждала его на крыльце.

— А чего ты со стороны Сарды идешь? — спросила она. — Или не ходил еще к Лешке?

Глеб присел рядом с ней и сказал:

— Нету больше Лешки, мама. Утоп он в Моке. Тело в Перово. Уездные власти следствие чинить будут.

Анна вздрогнула, открыла рот, но не закричала, схватилась за грудь и повалилась на сына.

— Мама, что ты? Машка!.. — крикнул он в избу.

— Чего? — Жена Глеба выбежала на крыльцо.

— Матери плохо. Помоги в дом внести да беги за Ольгой Грудовой.

— Ага.

Они перенесли Анну в дом, но помощь Ольги не понадобилась. Сердце женщины, не окрепшее после смерти мужа, не выдержало второго сильного удара, гибели младшего сына.

Вскоре в Ютеше прошли еще одни похороны. Анну и ее сына положили рядом с Ефремом. Так за какие-то две недели вымерла половина семьи Рыбановых.

Слова деда Ефрема, сказанные на смертном одре, оказались пророческими.

Екатерина же с сыном словно сгинули. Жители деревни долго судачила по этому поводу. Но разговоры стихли. Не до них стало, когда наступила летняя жара. Надо было биться за урожай, от которого зависела жизнь.

А в столице государства Российского Санкт-Петербурге народ торжествовал. Из Царского Села пришла радостная весть. 18 (6) мая 1868 года, в день праведного Иова Многострадального, Мария Федоровна, супруга цесаревича Александра Александровича, родила сына, будущего императора Николая Второго.

Через неполных два года, 22 апреля 1870 года по новому стилю, в Симбирске, в семье инспектора народных училищ Ильи Николаевича Ульянова, сына бывшего крепостного крестьянина села Андросово Сергачевского уезда Нижегородской губернии, и Марии Александровны, урожденной Бланк, появится на свет сын Владимир. Казалось бы, такие разные события и люди.

Но судьбы Федора Рыбанова, Владимира Ульянова и Николая Романова пересекутся. Этот факт обернется для великой страны страшной, кровавой катастрофой. Довольно скоро, не пройдет и полувека.