Николай II. Расстрелянная корона. Книга 1

Александр Тамоников, 2015

Император Николай II – последний российский монарх, который своей трагической судьбой завершил великую эпоху российского самодержавия. Личность яркая, сильная, порой загадочная и противоречивая. В годы его правления Россия пережила едва ли не самые трудные, жестокие и страшные испытания за всю свою историю. Волевой, с феноменальной памятью, не теряющий самообладания даже в самые критические мгновения, император Николай II вместе с тем производил впечатление мягкого, порой застенчивого человека. Власть, данную ему, он нес как крест, как веление Бога, без ропота и уныния. Его отречение от престола до сих пор вызывает жаркие споры у политиков и историков, которые пытаются дать исчерпывающий ответ: что стало бы с Россией, со всеми нами, если бы последний император поступил иначе? Этот замечательный роман не претендует на истину в последней инстанции, но тем не менее помогает взглянуть на Николая Александровича Романова совсем с другой стороны и совсем другими глазами…

Глава 2

Рождение великого князя Николая сопровождалось триумфальным залпом со стен Петропавловской крепости. Пушки ударили ночью и заставили проснуться многих жителей Санкт-Петербурга. По столице мгновенно пронеслась весть о том, что Мария Федоровна, супруга наследника престола, благополучно родила сына.

Наутро радостная весть вырвалась за пределы столичного града. Вся Россия узнала о рождении первенца в семье цесаревича Александра Александровича.

Посетители дорогих ресторанов откупоривали шампанское, в трактирах рекой лилась водка. Все подданные императора Александра Второго радовались данному событию. Во всех церквах зачитывался высочайший манифест, в котором выражалась надежда, что новорожденный великий князь, когда наступит время, посвятит свою жизнь трудам на благо русского народа, как это делали его предки.

Новорожденный получил имя Николай в честь славного государя, своего прадеда. На крестинах внука император Александр Второй объявил амнистию многим заключенным, в том числе и политическим.

Правление этого самого либерального русского царя ознаменовано многими делами, полезными для империи. Именно Александра Второго в народе прозвали Освободителем за то, что он отменил крепостное право, сбросил с крестьян цепи рабства. Преобразования, которые произошли в России во время царствования Александра Николаевича, являлись поистине великими реформами, приведшими к настоящему перевороту во всех областях русской жизни.

Финансовые реформы (1860–1864) укрепили и улучшили контроль за оборотом денежных средств, доходами и расходами страны. Был создан государственный банк. Это дало новый толчок развитию торговли и промышленности.

Реформы народного образования (1863–1864) привели к тому, что пять российских университетов — московский, петербургский, казанский, харьковский и киевский — получили большую самостоятельность, возможность жить своей собственной жизнью. Власти лишились права вмешиваться в их дела.

В результате судебной реформы (1864) тоже произошли существенные изменения. В стране появился суд присяжных.

Военная реформа (1861–1874) повысила боеспособность армии. Была введена всеобщая воинская повинность вместо прежнего рекрутского набора, когда призыву подлежал тот молодой мужчина, на которого падал жребий. Срок службы сократился до пяти лет.

При Александре Втором были учреждены земства, органы местного самоуправления (1864). Членов земств избирало само население. Им предоставлялось право решать самые разные вопросы, в том числе и те, которые раньше находились в ведении губернатора или даже министра.

Благодаря реформе цензуры (1865) был ослаблен надзор за печатью.

Государь планировал введение в высшую власть народных представителей. Была подготовлена первая русская конституция.

Но трагическая гибель царя-освободителя не дала этим грандиозным планам воплотиться в жизнь. Ярая ненависть революционеров-террористов не знала границ. Она была слепа и глуха.

Революционеры считали, что реформы, в том числе и отмена крепостного права, слишком мало дали народу. Они не обращали никакого внимания на то, что императору пришлось преодолеть сильнейшее сопротивление знати, особенно помещиков, владевших крестьянами, и винили во всех бедах России в первую очередь именно его.

Террористы многократно покушались на жизнь Александра Второго.

4 апреля 1866 года император закончил обычную прогулку по Летнему саду, вышел за ворота и собирался сесть в коляску. К нему подскочил молодой человек, выхватил револьвер и направил ствол прямо в грудь. Нападение было столь дерзким и неожиданным, что должно было привести к трагедии. Но рядом оказался шапочных дел мастер Осип Комиссаров, который ударил преступника по руке. Пуля прошла мимо.

Террориста арестовали жандармы. Вскоре выяснилось, что это был Дмитрий Каракозов. Он являлся членом тайного революционного общества, возглавляемого его двоюродным братом Николаем Ишутиным.

16 мая 1867 года император с сыновьями Александром и Владимиром по приглашению Наполеона Третьего выехал во Францию на всемирную выставку. 25 мая в честь русского государя на Лоншанском поле был устроен смотр войск. По его завершении Александр и Наполеон, сопровождаемые своими свитами, неспешно и торжественно следовали к городу через Булонский лес.

Императоры сидели в открытой коляске, как вдруг раздался выстрел. По случайному стечению обстоятельств пуля угодила в лошадь французского шталмейстера.

Преступника схватили. Это был польский эмигрант Антон Березовский.

Третья попытка убить императора России была предпринята 20 апреля 1879 года. В десятом часу утра государь совершал прогулку. Он прошел по Миллионной, Зимней канавке и Мойке, повернул на площадь Гвардейского штаба. Навстречу шагал молодой человек в чиновничьей фуражке.

Государь интуитивно почувствовал опасность, обернулся, увидел в руках незнакомца револьвер и рванулся к Певческому мосту. Террорист сделал пять выстрелов, прежде чем его схватили. К счастью, он не попал в императора. Покушение устроил бывший студент петербургского университета Александр Соловьев, принадлежавший к подпольному социалистическому кружку. Оно, как выявило следствие, было его личным делом.

Неудачи вызывали у революционеров недовольство. Ненависть к царю росла и становилась для некоторых навязчивой идеей. В результате в августе того же года смертный приговор императору вынес исполком террористической организации «Народная воля», не имевшая к простому народу никакого отношения. С этого момента действия против Александра Второго приняли более организованный и жесткий характер.

В декабре 1879 года террористы устроили взрыв на пути следования царского поезда из Ливадии в Москву. Дьявольский замысел вновь был разрушен случаем. Бомба сработала не под императорским поездом, а под тем, на котором следовала свита.

Государь остался жив, но понимал, что с каждым новым покушением надежды на спасение становится все меньше. Члены семьи просили его переселиться в Гатчину, но он наотрез отказался покинуть столицу, даже изменить маршруты своих ежедневных прогулок и не посещать воскресные парады гвардии. Император считал недостойным прятаться от пули оголтелых мерзавцев.

Да, Александр Второй был сильным и смелым человеком, но теперь он даже во дворце не мог чувствовать себя в безопасности. Это подтвердили дальнейшие события.

5 февраля 1880 года в половине седьмого вечера государь, окруженный семьей, беседовал в Зимнем дворце с принцем Александром Гессенским, братом императрицы, и его сыном. Тут-то и прогремел взрыв, потухли огни. Дворец заполнил горький и душный запах.

Император понял, что это очередное покушение, и приказал тут же провести следствие. Оказалось, что было взорвано несколько пудов динамита под помещением главного караула. Погибли восемь солдат, около пятидесяти получили ранения. Террористы рассчитывали, что взрыв разнесет вдрызг царскую столовую, где как раз в это время должен был обедать император со своими родственниками. Но все они задержались на полчаса. Впрочем, взрывчатки не хватило для разрушения трех этажей крепкой дворцовой постройки.

Через несколько дней после взрыва Александр Второй созвал в Зимнем дворце чрезвычайное совещание. В Петербург был вызван боевой генерал, герой последней войны с турками, покоритель Карса, граф Лорис-Меликов. Последний год он служил харьковским генерал-губернатором и весьма успешно боролся с революционерами.

Император поставил его во главе Верховной распорядительной комиссии, обладавшей весьма широкими, практически неограниченными полномочиями. Александр Второй видел в графе Лорис-Меликове «твердую руку», способную навести порядок в стране. Он поручил ему подготовить план активных действий не только по вопросам, касающимся земств, городов, финансов и административно-хозяйственной деятельности правительства, но и по жесткому противодействию терроризму. Граф приступил к работе.

В это же время народовольцы готовили очередное, шестое по счету, покушение на царя. Акция планировалась на 17 августа 1880 года в районе Каменного моста, по которому император проезжал, возвращаясь из Царского Села в Зимний дворец. Взрывчатка была заложена, все готово. Андрей Желябов и Макар Тетеря должны были взорвать мост, как только царская карета въедет на него.

Тетеря банально опоздал на несколько минут. Счастливая случайность и на этот раз спасла жизнь Александра Второго. Но когда-то везению приходит конец. Роковая для российского императора минута неуклонно приближалась.

Осень 1880 года выдалась ненастной. Сентябрь недолго баловал петербуржцев теплой солнечной погодой, с октября же зарядили беспрерывные дожди.

В квартире, снимаемой на чужое имя Софьей Львовной Перовской, было промозгло. Только огонь, пылающий в камине, создавал какой-то уют в небольшой гостиной. Шел десятый час вечера, а ее соратника и любовника Андрея Желябова все не было. Софья часто подходила к окну, смотрела на улицу, но никого не видела. Оттого тихий условный стук в дверь прозвучал громче колокольного набата.

Двадцатисемилетняя женщина прошла в прихожую.

— Кто?

— Я, — ответил мужской голос.

Перовская открыла дверь. Вошел Желябов, обнял Софью, поцеловал.

— Прости, задержался.

— А мне каково, Андрей? Какие только мысли не лезли в голову. После предательства Гольденберга нас ищет вся полиция Санкт-Петербурга.

Желябов улыбнулся:

— Ну прямо-таки и вся? Ей что, кроме нас забот не хватает? Слышал, вчера на Троицкой семью купца вырезали…

Но Перовская прервала любовника:

— Потом расскажешь, раздевайся. Промок весь, наверное?

— Нет, только макинтош.

— Снимай, повешу просушиться. Ты голоден?

— Нет, Соня, перекусил в трактире.

— Ну и ладно. Я, признаться, ничего и не готовила.

— Как всегда.

— Ты упрекаешь меня? — спросила Перовская, прижимая к себе мокрый макинтош Желябова.

— Нет, — кратко ответил Андрей и прошел в гостиную. Присел на стул у камина, протянув руки к огню.

Софья развесила в коридоре верхнюю одежду Желябова, вернулась и села на кровать, занимавшую почти половину комнаты. В квартире были еще спальня и кабинет, но хозяева снесли туда старую мебель, всякую рухлядь, выбросить которую все же жалко. Но Андрею и Софье хватало одной комнаты. На этой строго законспирированной квартире никто, кроме Желябова и Перовской, не появлялся. Даже хозяева, которым было уплачено за полгода вперед.

— Так что произошло на Троицкой? — напомнила Софья.

— Семью купца кто-то вырезал прямо средь бела дня. Разбойники зашли в магазин, закрыли дверь, прикончили работника. Купец с женой и двумя детьми в то время находились наверху. Бандиты поднялись в жилую часть дома. Судя по тому, что они вскрыли все тайники, купца перед смертью пытали. Говорили, труп его сильно изуродован был. А после зарезали жену и дочерей…

Перовская вновь прервала Желябова:

— Это не важно. Грабители добились своего. Они взяли драгоценности, деньги, вещи и убрали свидетелей.

— И ты говоришь об этом так спокойно?

— Нет, Андрей, не спокойно. Почему-то у каких-то мужиков все проходит как по маслу, а мы терпим одну неудачу за другой. Неужели эти живодеры умнее нас?

— Ты сравнила! Кого проще угробить, купца или императора?

— Все равно меня бешенство одолевает, когда я вспоминаю, как бездарно мы провели два последних покушения. А ведь задумано было неплохо. Сняли дом у железной дороги, прорыли подкоп под рельсы, уложили динамит. А в результате? Взорвали поезд со свитой. Почему? Потому что, видите ли, под вторым взрыватель не сработал. А сколько усилий мне потребовалось, чтобы через своих знакомых устроить во время ремонта в Зимний дворец Степана Халтурина? С каким риском наш паркетных дел мастер пронес во дворец взрывчатку! Но даже без динамита у Халтурина был случай одним ударом убить императора. Ведь он же отделывал пол в его кабинете, оказался один на один с Александром. Что проще? Зайди сзади да проломи череп царю. Все! Ан нет, не смог Халтурин. Сделал, что было поручено, и ушел. Вот скажи мне, Андрей, почему он не нанес этот удар? Ведь Степан добровольно шел в Зимний, знал, что ему предстоит убить царя. Более того, он говорил, что лишить тирана жизни должен человек из народа. А представилась возможность, и Халтурин не воспользовался ею. Почему?

— Думаю, свою роль сыграла неожиданность. Степан не знал, что окажется наедине с императором. И потом, тебе хорошо известно, что Александр весьма обходителен и добр по отношению к простым людям. Вот и дрогнул Халтурин, когда царь просто улыбнулся ему, сказал какое-нибудь приветливое слово, похвалил работу.

— Ладно, это возможно, все-таки Халтурин недавно вступил в организацию. Но взрыв!.. Почему не рухнули стены Зимнего?

— А что толку, если и рухнули бы? Императора в то время в столовой не было.

— Вот именно. Но если бы и был, то все равно не пострадал бы.

— Только напрасно погибли солдаты караула.

— Что? — воскликнула Перовская. — Ты сказал «напрасно»? Тебе жаль их?

— Но они-то в нашей борьбе люди случайные. Тот же народ.

Перовская резко встала, по лицу ее пробежал нервный тик.

— Народ? А как ты думаешь, Андрей, эти солдаты пожалели бы тебя, получи они приказ на твой расстрел? Отказались бы убивать?

— Что ты завелась, Соня? Не кричи, соседи услышат.

Софья сбавила тон:

— Нас не жалеют, и мы никого щадить не будем. Только террор, кровь, смерть проклятого императора дадут нам шанс изменить существующий строй.

— Но ты же знаешь, Соня, умрет Александр Второй, трон перейдет к его сыну. Уйдет один царь, это место займет другой.

— Так будет до тех пор, пока мы не изведем все их племя или не заставим отречься от престола. Но почему у тебя какое-то упадочное настроение, Андрей?

— Вовсе нет, Софьюшка. Просто ты слишком возбуждена.

— А все потому, что меня выводят из себя, бесят провалы и неудачи. А тут еще предательство Гольденберга.

— Не обращай внимания. Его арестовали год назад. Да, он видел многих. Суд над шестнадцатью нашими единомышленниками прошел недавно. Да, Квятковского и Преснякова казнили, но мы-то с тобой и наши товарищи по борьбе целы!

— До поры до времени. Ты скажи, почему Гольденберг так легко выдал всех?

Здесь необходимо пояснение. Григорий Давыдович Гольденберг (1855–1880) активно участвовал в террористической деятельности после знакомства с Александром Михайловым, членом исполкома «Народной воли». Он принимал непосредственное участие в убийстве харьковского губернатора Кропоткина. Именно Гольденберг 9 февраля 1879 года смертельно ранил его, после чего скрылся. Он был замешан и в подготовке подрыва императорского поезда в октябре 1879 года под Москвой.

В ноябре того же года Гольденберг был отправлен из Москвы в Одессу за динамитом и арестован на обратном пути. Настоящие имя и фамилию он скрывал, представлялся тульским потомственным почетным гражданином Степаном Петровичем Ефремовым. Но вскоре личность его была установлена.

По требованию одесского генерал-губернатора графа Тотлебена Гольденберг был перевезен в этот город. Там он признался в убийстве князя Кропоткина, сказал об участии в подготовке покушения на императора.

13 апреля Григорий был доставлен в Петербург и заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. В ходе беседы с Лорис-Меликовым и товарищем прокурора Добржинским он дал обширные показания против главных деятелей «Народной воли» — Желябова, Михайлова, Перовской, Плеханова, Морозова, Кибальчича и других. На основании его показаний были арестованы и привлечены к суду многие народовольцы.

Гольденберг осознал, что натворил, впал в отчаяние и 15 июня 1880 года повесился в тюремной камере на полотенце.

— Григорий просто струсил, так как являлся человеком эмоций, да еще и не умел ими управлять, — заявил Желябов. — Он поверил Лорис-Меликову и Добржинскому. Помнишь, что Григорий написал в своей исповеди?

— Как же, помню! Он рассчитывал, что сдаст всех, а правительство в ответ не станет прибегать к смертным казням. У нас будет конституция, свобода слова, амнистия. Настанет время разумно развиваться, учиться. Все обретут счастье. — Перовская скривилась. — Чушь полнейшая. Бредни идиота. Он, видите ли, рассчитывал на милость власти, а мы сейчас потеряли товарищей, должны скрываться, просчитывать каждый свой шаг. Уж лучше бы наш благодетель повесился сразу после ареста. Удивляюсь, как у него смелости хватило выстрелить в Кропоткина. А может, это и не он стрелял, а Кобылянский, с которым Гольденберг выходил на дело?

— Нет, стрелял Гольденберг.

— Удивительно.

— Говорю же, человек эмоций. Они вели его к подвигу и предательству.

— Хорошо, что сейчас у нас нет таких эмоциональных идиотов.

— Ты права. Нам и одного Гольденберга вполне хватило.

Дождь за окном усилился и громко барабанил по стеклу. Дрова в камине прогорели. Желябов бросил туда еще несколько поленьев, и огонь запылал с новой силой.

Андрей сел рядом с Перовской и сказал:

— Ничего, Софушка, рано или поздно, но мы покончим с Александром. Я сегодня встречался с Игнатом Гриневицким. Его люди, следящие за передвижением императора, установили, что после взрыва в Зимнем дворце Александр регулярно выезжает только на смену караула в Михайловском манеже и для встречи со своей любимой кузиной во дворец великой княгини Екатерины Михайловны. Возвращается он по Невскому проспекту и Малой Садовой либо, что происходит реже, по набережной Екатерининского канала.

— Ну и что?

— А то, Софушка, что этим нам и следует воспользоваться. Я и задержался потому, что ездил смотреть одно очень удобное для нас помещеньице.

— Что за помещеньице?

— Полуподвальное, вполне пригодное для того, чтобы из него сделать подкоп под проезжую часть Малой Садовой.

— Заложить в подкоп динамит и подорвать его, когда карета окажется в нужном месте, так?

— Да.

— А если?..

На этот раз Желябов прервал Перовскую:

— А если опять не замкнется электрическая цепь взрывателя, в действие вступят метальщики бомб. Случится так, что они промахнутся, тогда я лично убью императора. Прыгну в его карету и зарежу ножом.

Перовская с восхищением посмотрела на него.

— Ты самый лучший человек на всей земле, Андрей.

— Я обычный, Соня, как все, как любой из нас.

— Мы — люди цели. А мудрец говорил, что цель оправдывает средства.

— Это фраза Никколо Макиавелли и девиз иезуитов.

Софья улыбнулась:

— Мы же не такие грамотные, как некоторые.

— На что ты намекаешь, Софушка?

— Ни на что.

— Нет, погоди. Я сказал что-то смешное?

— Да нет же, Андрей.

— Это кто говорит о безграмотности? Ты? Внучка последнего украинского гетмана Разумовского и дочь генерала, губернатора Санкт-Петербурга? Ты получила хорошее домашнее образование, окончила женские курсы. У тебя диплом народной учительницы. А вот меня, выходца из крепостных крестьян, чтению учил Гаврила, дед по матери.

— А как же юридический факультет Новороссийского университета в Одессе?

— С которого меня погнали как неблагонадежного через два года после поступления. Но ладно, что-то наш разговор пошел не в то русло.

— Но нельзя же все время только о делах говорить.

Желябов встал с кровати, прошел до окна, посмотрел на улицу.

— Дождь успокоился. Идет по-осеннему тихий, мелкий. Знаешь, Соня, я хотел задать тебе один вопрос.

— Ты смущаешься? Отчего?

— Вопрос деликатный, Соня, возможно, даже неуместный.

— Да прекрати, Андрей! Не чужие. Спрашивай, что хотел. Что замялся?

Желябов повернулся к любовнице:

— Ты, Софья, никогда не хотела создать семью, нарожать детей и жить спокойно?

Перовская от души рассмеялась:

— Что? Семью, детей, спокойную жизнь? Ну ты даешь, Андрюша. — Она тут же посерьезнела и проговорила: — Во-первых, если бы я хотела создать семью, то давно уже вышла бы замуж. Папенька подобрал бы мне достойную пару, и жизнь моя была бы обеспеченной и спокойной. Во-вторых, я не переношу детей. Они вызывают у меня раздражение, особенно маленькие, сопливые, капризные. В-третьих, Андрей, спокойная жизнь не для меня. Я создана для борьбы. В ней и моя любовь, и моя семья, и мои дети.

— Мне казалось, что каждый человек, особенно женщина с ее материнским инстинктом, хочет иметь семью и детей.

Перовская скривилась и проговорила:

— Вот-вот, именно казалось. А что же сам-то бросил семью? Ведь насколько мне известно, ты женат на некой Ольге Яхненко и сын у тебя есть.

— Да, формально женат и сын есть.

— Где они сейчас?

— Не знаю. Где-то в Киевской губернии.

— Так найди их, только перед этим попросись на прием к Лорис-Меликову, покайся в грехах, передай ему наши планы, адреса конспиративных квартир. Он за тебя императора попросит. Тот милостив, простит, прикажет отпустить за такие-то заслуги. Найди свою Ольгу с отпрыском. Кстати, сколько ему сейчас лет?

— Шесть.

— Мал еще, не осудит, потому как не понимает ничего. И живи спокойно с семьей. Без работы не останешься, в агенты подашься. Люди с твоим опытом охранке ой как нужны.

Желябов подошел к Перовской.

— Ты, Софья, говори, да не заговаривайся. Я раньше тебя начал революционную деятельность и сделал больше в борьбе с самодержавием. Я не Гольденберг, чтобы предавать товарищей. Лучше на плаху пойду.

— Андрей, прости, я погорячилась. Но и ты больше не задавай провокационных вопросов. Мы делаем одно великое дело, живем вместе. Наши личные отношения вполне естественны. Я даже люблю тебя, но семьи у нас не будет. — Перовская поднялась, обняла Желябова. — А не выпить ли нам шампанского, Андрей, перед тем как лечь в постель? Вино расслабит нас, изгонит плохие мысли. Все будет хорошо. Я соскучилась по тебе.

На следующий день Желябов ушел рано. У него была назначена встреча на углу Невского проспекта и Малой Садовой. Его уже ждали мужчина и женщина, самая обычная семейная пара, вышедшая на улицу по своим делам. Это были народовольцы Юрий Богданович и Анна Якимова-Диковская.

Желябов пожал руку мужчине, улыбнулся женщине.

— Вы прямо как муж и жена.

— Стараемся, Андрей Иванович, играть свою роль. Только пока непонятно, зачем это нужно.

— Объясню. Для этого я и пригласил вас сюда. Взгляните на окна полуподвального помещения углового дома.

— И что?.. — осведомился Богданович, посмотрев в указанном направлении.

— Хорошее место для открытия, скажем, сырной лавки, да?

— Почему сырной? — спросила Якимова.

— Да это я так, для примера. Можно и мясную лавку открыть или скобяную.

— Но зачем?

Желябов отвел товарищей в сторону.

— А теперь слушайте. Вам надо снять это помещение.

Богданович хотел что-то спросить, но Желябов жестом остановил его.

— Задумка такая. Вы арендуете помещение, устраиваете в нем сырную лавку. Закупаете товар. Как только обоснуетесь, мы из этой лавки начнем рыть подкоп под проезжую часть Малой Садовой. По этой улице царь каждое воскресенье возвращается в Зимний из Михайловского дворца. В конце подкопа заложим мину и подорвем, когда карета окажется над взрывчаткой.

— Но, Андрей, мы с Анной не знаем, как взрывать мины, — сказал Богданович.

— А от вас этого и не потребуется. Подрыв проведет другой человек, специалист. Вам надо первым делом арендовать помещение, быстро переоборудовать его, открыть торговлю. Надеюсь, это не составит для вас особого труда?

— Ты хочешь, чтобы мы сняли лавку на свои фамилии? — спросила Якимова.

— Ну что ты, Анна, это же смерть для вас. Конечно нет. На квартире Веры Фигнер и Григория Исаева получите паспорта и станете супругами Кобозевыми. На эту фамилию и оформите сделку. Деньги также получите от Фигнер. Ну а как откроетесь, начнем рыть подкоп. С хозяином подвала поторгуйтесь для вида, но не усердствуйте. Упустим это помещение, другого такого не найдем. Поэтому всю работу по заключению сделки следует провести сегодня.

— Ты уверен, что царь на этот раз попадет в капкан? — спросила Якимова. — Ему каким-то чудесным образом удается избегать всех наших ловушек.

— Так было, но больше не случится. Я не уверен, что в последний момент император окажется именно на Садовой, но не сомневаюсь в том, что на этот раз ему не избежать гибели. Я готовлю план, который не оставит ему шанса выжить. Сырной лавке в нем отводится не последняя, но и не единственная решающая роль. Мы предпримем широкомасштабные меры страховки. Впрочем, вам этого знать не надо. Ваша задача — снять помещение и открыть лавку. Все. Если вопросов ко мне нет, езжайте к Фигнер, оттуда — к хозяину подвала. Повторяю, помещение должно быть арендовано сегодня.

— На какое время? — задал вопрос Богданович. — Ведь хозяин наверняка не станет сдавать полуподвал на месяц. Ему нужен длительный, гарантированный доход.

— Соглашайтесь на его условия. И предоплату внесите за такой срок, какой он озвучит. В общем, помещение сегодня должно перейти к нам.

Желябов попрощался с товарищами и направился к мосту. У него была запланирована встреча с человеком, которого прислал в столицу Михаил Тригони, руководитель «Народной воли» в Одессе. Этот адвокат находился на легальном положении и имел обширную практику. Он выразил желание участвовать в покушении на Александра. С его представителем следовало обсудить ряд вопросов, касающихся приезда адвоката и его размещения.

В это же время Желябов занимался формированием наблюдательного отряда из учащейся молодежи, зараженной идеями революционной борьбы, для слежки за выездами царя. В этот отряд вошли Гриневицкий, Оловенникова, Сидоренко, Рысаков, Тырков, Тычинин. Шесть человек. Руководство ими было возложено на Софью Львовну Перовскую.

Юрий Богданович и Анна Якимова-Диковская справились с полученным заданием. Они без особого труда арендовали полуподвальное помещение. Спустя два дня новоявленные супруги Кобозевы усердно взялись за переоборудование подвала. Это не было трудно при том финансировании, которое организовал для них Желябов.

Уже через две недели на углу Невского проспекта и Малой Садовой улицы появилась вывеска «Сырная лавка». Тогда же к подготовке подкопа приступили сам Желябов, Александр Баранников, Юрий Богданович, Николай Колодкевич, Мартин Ланганс и Михаил Фроленко, который и должен был осуществить подрыв мины. Но до этого еще было далеко, так как рытье подкопа в городе — дело сложное.

Работать приходилось аккуратно. Народовольцы засыпали грунт в мешки, вывозили их, местами укрепляли галерею. Дело продвигалось медленно, но верно. С каждым днем подкоп приближался к центру проезжей части Малой Садовой улицы.

Как-то утром Желябов, не занимавшийся ночью рытьем подкопа, проходил мимо лавки. В стороне он увидел двух степенных мужчин. Они о чем-то переговаривались, глядя на магазин Кобозевых.

Как бы разглядывая витрины соседней лавки, Андрей встал неподалеку от них и услышал:

— Да, странная сделка, Фрол Алексеевич.

— А я о чем, Матвей Петрович? Ставить тут сырную лавку означает заведомо идти на большие убытки. Место не бойкое, торговли нет, вложенные деньги не окупятся.

— Да нам-то какое дело? Лишь бы не мешали.

— А ты не подумал, Фрол Алексеевич, что скоро эти негоцианты поймут, что сыром здесь торговать невыгодно, и займутся мукой, как ты, или бакалеей, как я? Тогда что? Ведь у нас под боком появятся прямые конкуренты. Нам это надо?

— И что ты предлагаешь, Матвей Петрович?

— Полицию на эту лавку натравить, не напрямую, конечно, а через местного дворника Аркашу. Тот за бутылку водки что хочешь сделает.

— И о чем он заявит в полицию, Матвей Петрович? О том, что в сырной лавке торговля не идет? Так его там на смех поднимут да погонят прочь.

Матвей Петрович наклонился к собеседнику, но острый слух Желябова позволил ему слышать продолжение разговора:

— А ты, Фрол Алексеевич, не замечал, что в лавку, особенно вечером, перед самым закрытием, приходят молодые парни?

— Мне больше делать нечего, как смотреть за ними.

— Напрасно. Так вот, появляются они там именно перед закрытием, а уходят утром.

— Как это утром? Они что, всю ночь в лавке сидят?

— Этого не знаю, но уходят утром. У каждого мешок, не самый большой, средний, да видно, что тяжелый. За углом повозка ждет. Они мешки в нее бросают и ходу по Невскому.

— Чего ж они выносят? — удивленно спросил Фрол Алексеевич.

— А вот пусть полиция и выясняет. А ее на лавку наведет Аркаша. Глядишь, преступников врасплох накроют.

— Это мысль, Матвей Петрович. А где Аркаша сейчас?

— Где ж ему быть? У себя, с похмелья мучится.

— Ты подлечи его чарочкой да в полицию отправь. Пусть пока так будет. А потом можно…

Что еще можно предпринять против конкурентов, Желябов слушать не стал, быстро прошел в лавку.

— Здравствуй, Андрей! Что-то ты не такой, как всегда. Случилось чего? — проговорил Юрий Богданович.

— Вы сидите тут безвылазно, а на улице рядом соседи по магазину против вас козни строят.

— Не понял. А чем мы не угодили соседям?

— Нет времени объяснять. Сейчас надо быстро и надежно замаскировать подкоп. Протереть полы, чтобы ни камешка, ни песчинки не было. Вскоре, думаю, сюда заявится полиция.

— Но почему? — встревоженно спросила Анна Якимова, вышедшая из подсобки.

— В полицию поступит донос. Мол, в вашу сырную лавку по вечерам забредают некие молодые люди, которые уходят только утром и выносят мешки с чем-то непонятным, но тяжелым.

Якимова всплеснула руками:

— Нам только этого не хватало. А кто заметил ребят?

— Соседи ваши. В общем, быстро за работу. При полиции не тушуйтесь, держите себя спокойно, с достоинством. Захотят проверить помещения, пусть смотрят. Услышите вопрос о странных людях, изображайте недоумение, мол, ничего подобного никогда не было, все это ложь. Кому она нужна, вы не знаете, но догадаться нетрудно. Если подкоп не найдут, то отвяжутся, ну а углядят… сами понимаете, что будет.

— Да уж понимаем, — мрачно проговорил Богданович.

— За дело! Если успеете управиться до прихода полиции, то Анну отпусти. Незачем двоим попадаться.

— Само собой.

— Давайте, я пошел. Но буду рядом. Погляжу, чем все закончится.

Завершилось все благополучно. Служители полиции пришли к обеду, осмотрели лавку, расспросили Богдановича о подозрительных личностях и ушли ни с чем. Хотя нет, с сыром. От презента они не отказались.

Убедившись в том, что угроза миновала, Желябов направился на квартиру Веры Фигнер. Да, полицейские ушли, но опасность раскрытия тайных планов народовольцев никуда не делась. В любой момент в лавку, попавшую в поле зрения полиции, могли нагрянуть жандармы. С подкопом надо было торопиться.

На квартире Фигнер Желябова ждала вторая за день плохая новость. Народоволец Окладский, помилованный после процесса «шестнадцати», пошел на сотрудничество с полицией. Он сдал две конспиративные квартиры и агента Клеточникова, с таким трудом внедренного в полицию. Последовала череда арестов.

Но самым тяжелым ударом для организации явилось случайное задержание Александра Михайлова, отвечавшего за конспирацию и внедрение в стан противника своих людей. Если прежде конспирация в «Народной воле» соблюдалась безукоризненно и находилась на должном уровне, то теперь ситуация изменилась к худшему. Небрежность в данном весьма важном деле недопустима. Однако она имела место быть, что привело к новым провалам и арестам.

Только благодаря усилиям Желябова и Перовской ядро террористической организации уцелело и продолжало подготовку к покушению на императора. Желябов настаивал на ускорении процесса. Товарищи соглашались с ним, но дело по-прежнему продвигалось медленно.

Впрочем, интерес полиции к сырной лавке, видимо, остыл, так как больше никаких проверок не проводилось. Подкоп был завершен, взрывчатка заложена. Прошла подготовку группа метальщиков бомб, в которую входили студенты Игнат Гриневицкий и Николай Рысаков, рабочий Тимофей Михайлов и выпускник ремесленного училища Иван Емельянов.

Но и правительство, знавшее о подготовке нового покушения, не бездействовало. 27 февраля в номере гостиницы были арестованы Андрей Желябов и Михаил Тригони, приехавший в Санкт-Петербург. Желябова больше года безуспешно искали жандармы по всей России. Он был схвачен с оружием в руках буквально накануне осуществления террористического акта против императора.

Получив известие об аресте Желябова, Перовская впала в растерянность. Подобного провала она никак не ожидала. Софья не находила себе места, страх холодной змеей терзал ее душу. Она была близка к панике, но справилась с эмоциями. Под вечер женщина бросила съемную квартиру, переехала к Фигнер и Исаеву. Там Софья почувствовала себя в безопасности.

На следующий день, 28 февраля, она приняла на себя руководство подготовкой покушения на царя и провела совещание членов исполкома, на котором было решено устроить террористическую акцию первого марта. Кибальчич должен был до завтрашнего утра закончить приготовление метательных снарядов.

Вечером в квартире у Вознесенского моста остались Вера Фигнер, Софья Перовская и «техники», изготовлявшие бомбы, — Николай Кибальчич, Николай Суханов, Михаил Грачевский и Григорий Суханов, любовник Фигнер. В окнах всю ночь горел свет. Вера Фигнер и Суханов кромсали жестянки из-под керосина, Кибальчич отливал свинцовые грузики и заполнял жестянки темной массой. Под утро Перовская ушла с двумя готовыми снарядами. Перед этим она приказала Кибальчичу и Грачевскому доделать оставшиеся два.

Этой ночью Рысакова мучили сомнения и страхи.

Ему не давали покоя жуткие мысли:

«Ведь меня все равно схватят, не на месте покушения, не завтра, так позже. Охранка перевернет все, чтобы найти убийц. И что дальше? Конечно же виселица. Как же не хочется умирать!.. Надо жить, пусть даже в тюрьме, на вечной каторге. А если бежать за границу? Но если даже это и удастся, то свои же не простят подобного. Они где хочешь достанут и убьют. Кругом смерть и кровь».

Гриневицкий же писал текст, который считал своим завещанием. Александр Второй должен умереть. Он обязательно погибнет. Будет много жертв, прольется человеческая кровь, но роскошное дерево свободы требует этих жертв. Закончив, Гриневицкий, в отличие от Рысакова сохранявший спокойствие, подумал: может, написать родным? Попрощаться с мамой? Но он отказался от этой затеи. Нет, если придется умереть, то никто не должен узнать Игнатия Иоахимовича Гриневицкого. Живым же в руки жандармов он не дастся.

К девяти часам утра в квартире на улице Тележной, дом номер 5, собрались почти все, кто должен был принять участие в нападении на царя.

Софья Львовна пришла где-то через полчаса и тут же объявила:

— Андрей арестован, теперь это установлено достоверно.

Следом за Перовской явился Кибальчич и выложил на стол сверток.

— Желябова с нами нет, но мы должны довести наше дело до конца. Вот еще две бомбы. Их немного, но если хоть одна из них достигнет цели, то этого будет достаточно, чтобы покончить с Александром.

Она пригласила всех за стол. На оборотной стороне конверта карандашом начертила план, обозначила на нем Михайловский дворец, Манежную площадь, набережную Екатерининского канала, Малую Садовую улицу, Невский проспект и Большую Итальянскую.

— Сегодня воскресенье. Император поедет на развод караула, а затем — в Михайловский дворец. Если поедет по Малой Садовой, то там его ждет Михаил Фроленко. Богданович покинет лавку за час до проезда царя. Якимова останется там, подаст сигнал о появлении кареты императора и уйдет. Фроленко тоже, если после взрыва не найдет смерть под развалинами. Он знает об этом и готов выполнить миссию до конца. — Перовская поставила крестик на углу Малой Садовой и Невского проспекта, потом продолжила: — Если же царь минует Садовую, то мы должны перекрыть все возможные пути к замку. — Она взглянула на Рысакова: — Николай, вы встанете у Екатерининского сквера.

— Хорошо, — тихо ответил Рысаков.

Перовская перевела взгляд на Емельянова.

— Ваше место на перекрестке Малой Садовой и Невского. Только не подходите близко к кондитерской, где нас не раз видели. Как бы царь ни поехал, он не может миновать угла Итальянской улицы и Манежной площади. Поэтому здесь встанут Михайлов и Гриневицкий. Я же на Михайловской улице буду следить за царским кортежем. Если услышите взрыв на Садовой, бегите туда и действуйте по обстоятельствам. Если же царь проедет в замок, я дам знать об этом. Тогда сходимся на Михайловской, чтобы встретить тирана на обратном пути. У кого есть вопросы?

Вопросов ни у кого не было.

Террористы разобрали бомбы, присели перед дорогой и разошлись по своим местам, определенным планом.

Накануне вечером к императору явился граф Лорис-Меликов с докладом об аресте Желябова.

Александр Второй принял его после ужина.

— Рассказывайте, граф, как взяли этого разбойника.

— Вам, ваше величество, наверняка известны показания покойного Гольденберга.

— Это тот, кто предал своих дружков и повесился в камере?

— Он, ваше величество. Показания Гольденберга сослужили нам хорошую службу. Ведь он обратил особое внимание на Желябова как руководителя террористической организации. Мы тщетно искали его почти два года. Наконец-то я могу доложить, что этот страшный человек в наших руках.

— Как его взяли?

— Агентура сделала свое дело. Желябов пытался оказать вооруженное сопротивление, но был арестован вместе с неким Михаилом Николаевичем Тригони в номере гостиницы.

— А это что еще за птица, Тригони?

— Внешне вполне нормальный человек. На самом же деле руководитель «Народной воли» в Одессе. Приехал в Санкт-Петербург для участия в покушении на вас, ваше величество.

— Господи! — Император перекрестился. — Как же мне надоели эти террористы! Никак не желают жить мирно. А ведь среди них много людей образованных, студентов, интеллигенции, выходцев из достойных семей. Что же с ними происходит? Почему желают смерти мне и, как следствие, самим же себе? Ведь они не могут не понимать, какое наказание ждет их за посягательство на императора. Сколько мы казнили, на каторгу отправили, нет, никак не угомонятся.

— Мы справимся с ними, ваше величество.

Александр Второй махнул рукой:

— Справляйтесь. Что-то еще, граф? А то у меня дела.

— Я хотел бы отметить товарища прокурора господина Добржинского.

— В чем его заслуга?

— В канцелярии градоначальника, куда был доставлен Желябов, он продолжал разыгрывать из себя некоего Слатвинского, по паспорту которого жил. Добржинский же опознал его.

— Выразите от моего имени благодарность товарищу прокурора. Теперь все?

— На сегодня все, ваше величество.

— Не смею задерживать, граф, до свидания.

— До свидания, ваше величество.

Утром рокового воскресенья 1 марта 1881 года градоначальник генерал Федоров собрал у себя всех полицмейстеров и участковых приставов и объявил о том, что главные деятели анархистов Тригони и Желябов арестованы. Но на свободе остаются еще несколько лиц из руководства террористической организации, посему угроза покушения на императора не исключена. Генерал провел инструктаж по действиям полиции на сегодняшний день.

Утром же в Зимний вновь прибыл Лорис-Меликов.

Александр Второй принял его и сообщил:

— Я только что подписал манифест о созыве депутатов от губерний. Он будет обнародован в понедельник и, думаю, произведет хорошее впечатление. Россия увидит, что я сделал все возможное.

— Вы приняли мудрое решение, ваше величество.

— Надеюсь. Но вы зашли не поэтому поводу.

— Да, ваше величество. Мной получена достоверная информация, что, несмотря на аресты Желябова и Тригони, террористы, оставшиеся на свободе, не отказались от покушения на вас. Оно должно произойти сегодня.

Александр Второй недовольно поморщился:

— И что вы предлагаете, граф?

— Так как опасность покушения реальна и чрезвычайно велика, я прошу вас сегодня отложить выезд на развод. До следующего воскресенья мы раскроем заговор и нанесем сокрушительный удар по террористам.

— Что? — воскликнул император. — Не ездить на развод? Да на улицах уже народ собирается, в манеж прибудет великий князь Дмитрий Константинович, а я останусь в Зимнем? По городу тут же разнесутся слухи, что император испугался каких-то полоумных студентов.

Лорис-Меликов тихо проговорил:

— Уж лучше слухи, которые полиция быстро пресечет, чем…

Александр Второй отрезал:

— Я не намерен скрываться и что-либо менять в своих планах. Попрошу вас, граф, больше не делать мне подобных предложений.

— Тогда позвольте хотя бы усилить охрану, перекрыть улицы, ограничить присутствие народа на пути вашего следования.

— Вы еще предложите разогнать людей, которые выйдут приветствовать своего государя. Из-за бредовых идей анархистов я должен избегать собственного народа? Тогда какой же я император? Никаких изменений в моих личных планах на сегодняшний день не будет. Вам же, Михаил Тариэлович, я настойчиво советую думать, перед тем как что-то предлагать императору. Вы свободны.

Лорис-Меликов, мучимый нехорошими предчувствиями, вышел из дворца. Он отъехал от Зимнего как раз в тот момент, когда туда прибыл полицмейстер первого городского отделения полковник Адриан Дворжицкий, который занимался размещением полицейских и жандармов непосредственно по постам.

Около полудня к Михайловскому манежу начали съезжаться военные. Конные жандармы были расставлены на Манежной площади, контролировали Казанскую, Малую Садовую и Большую Итальянскую улицы. Народ, всегда стремившийся увидеть своего обожаемого монарха и приветствовать его, собирался на Большой Итальянской улице и Невском проспекте от Гостиного двора до памятника Екатерине Второй. Все ждали государя.

Но Александр Второй все же прислушался к предупреждению Лорис-Меликова. Садясь в карету, он приказал лейб-кучеру Фролу Сергееву ехать через Певческий и Театральный мосты, потом по набережной Екатерининского канала прямо на Большую Итальянскую.

В карете император сидел один. Рядом с кучером устроился ординарец унтер-офицер Мачнев. Вокруг кареты скакали шесть конных казаков лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона. Следом в санях ехал полковник Дворжицкий, за ним — начальник охранной стражи капитан Кох и несколько других лиц.

Появление царя у манежа сопровождалось радостным «ура». Александр улыбнулся в ответ. Вскоре император вошел в манеж, где для развода были построены два батальона лейб-гвардии — резервного пехотного полка и саперный. На разводе присутствовали цесаревич Александр Александрович и брат государя Михаил Николаевич.

Как и было обговорено, за час до планируемой акции Богданович покинул сырную лавку. Там остались Анна Якимова и Михаил Фроленко, изображавший покупателя.

Обычно приготовления к проезду царя по Малой Садовой начинались с двенадцати часов дня. Так было и сегодня. К этому времени на обоих концах Малой Садовой улицы появились конные жандармы, проезд прекратился.

Якимова прильнула к окну и внимательно следила за улицей. Вот-вот мог появиться царский эскорт. На столе стоял сосуд с раствором, который при замыкании полюсов должен был дать ток на взрыватель. Рядом в напряжении застыл Фроленко. Он смотрел на Якимову и готов был замкнуть электрическую цепь.

— Странно, жандармы, обычно напряженные, сосредоточенные, ведут себя свободно, вольно, переговариваются между собой. Что бы это значило? — вдруг проговорила Анна.

— Может, царь задерживается?

— Раньше он никогда не опаздывал к разводу.

— Должен появиться, тогда и жандармы поведут себя строго.

— Они уезжают, Михаил, — в растерянности произнесла Якимова. — Я выйду, узнаю, в чем дело.

— Осторожнее, Анна.

Якимова пробыла на улице недолго, вернулась, выдохнула и заявила:

— Мы просчитались. Император поехал на канал.

— Черт! Столько труда впустую. Получается, что лавка больше не нужна.

— А если царь возвращаться будет по Садовой?

— Софья не станет ждать этого. Теперь она будет вынуждена ввести в дело метателей зарядов. Уходим!

— Куда?

— На квартиру Фигнер, куда направился Богданович.

— Я не смогу спокойно сидеть у Веры.

— Хорошо, идем куда угодно.

Узнав, что царь не поехал по Малой Садовой, Перовская сохранила самообладание. Она сообразила, что обратно Александр поедет по набережной Екатерининского канала, и изменила план. Софья обошла метальщиков, указала им новые места ожидания, установила сигналы начала активных действий.

Развод прошел очень удачно. Государь, облаченный в мундир Саперного батальона, был доволен, находился в хорошем расположении духа. После развода император поговорил с приближенными лицами, окружившими его, сел в карету и приказал следовать по Большой Итальянской улице, через Михайловскую площадь, во дворец великой княгини Екатерины Михайловны.

Он пробыл у двоюродной сестры около получаса, а потом решил ехать в Зимний и сказал кучеру:

— Домой! Той же дорогой.

Перовская просчитала, что император воспользуется прежним маршрутом, и пошла по Михайловской улице. Она увидела там Рысакова, Гриневицкого, Емельянова и достала белый платок, что было сигналом идти на Екатерининскую набережную. Подав знак, Софья перешла по Казанскому мосту на противоположную сторону канала.

Карета государя двинулась по Инженерной улице, затем повернула направо, на набережную Екатерининского канала.

К сопровождению прибавился командир лейб-гвардии Терского казачьего эскадрона ротмистр Кулебякин. Он ехал в отдельных санях.

Великий князь Михаил Николаевич и его сыновья остались на несколько минут в Михайловском замке.

Как только карета вылетела из-за угла Инженерной улицы, в руках Перовской опять мелькнул белый платок. Метальщики зарядов находились недалеко от поворота. Первым стоял Михайлов, за ним Рысаков, дальше Гриневицкий.

Отовсюду раздались крики:

— Царь едет!

— Вот, глядите, государь!

Карета быстро продвигалась вперед. Император успевал отвечать людям улыбкой, отданием чести, приветливым взмахом руки.

Михайлов не успел бросить бомбу. Карета пронеслась мимо него.

Настал черед Рысакова. Тот швырнул заряд. Взрыв прогремел под задними колесами царской кареты. Ее окутало густое облако дыма. Крики ужаса пронеслись по набережной.

Один казак погиб на месте. Он лежал позади кареты. Другой, сидевший на козлах с кучером, получил ранение. На тротуаре стонал мужчина из прохожих. В нескольких шагах от него оперся о перила раненый офицер. Впереди упал городовой.

Когда раздался взрыв, начальник охраны капитан Кох выскочил из саней. В первую очередь он посмотрел на императора, увидел, как тот сам выходит из кареты, облегченно вздохнул и бросился было к нему, но остановился. Преображенцы, полицейский и какой-то прохожий схватили преступника, бросившего бомбу. Кох поспешил к ним, приподнял метальщика за воротник пальто, обнажил саблю. Место взрыва окружала толпа. Она могла растерзать террориста. Кох встал между разъяренными людьми и преступником.

В это время к нему подошел ротмистр Кулебякин, убедился в том, что преступник не уйдет из рук капитана Коха, и бросился к императору.

Начальник охраны спросил террориста:

— Это ты произвел взрыв?

— Я, ваше благородие! — ответил Рысаков.

— Кто такой?

— Мещанин Глазков из Вятской губернии.

— Почему ты это сделал?

Рысаков отвернулся и промолчал.

Император перекрестился, поблагодарил Бога за спасение и спросил Дворжицкого, оказавшегося рядом:

— Преступник схвачен?

— Схвачен, ваше величество! Государь, благоволите сесть в мои сани и немедленно ехать во дворец.

— Прежде хочу взглянуть на преступника.

— Но это опасно, ваше величество. У него могут быть сообщники.

— Я сказал, хочу видеть того, кто намеревался убить меня. Что непонятного, господин полковник? — Александр направился к месту, где находился террорист.

Кулебякин просил его вернуться к карете, но император ничего не ответил, прошел мимо.

Царь подошел к преступнику, посмотрел ему в глаза и произнес твердым голосом, сохраняя спокойствие и самообладание:

— Молодец. И что же тебе нужно от меня, безбожник?

Рысаков не ответил.

Император повернулся к карете. Полковник Дворжицкий продолжал настаивать, чтобы он поспешил во дворец.

Александр Второй ответил:

— Хорошо, мы поедем во дворец, но прежде я хочу видеть место взрыва.

Бомба разворотила зад кареты. В мостовой образовалась воронка.

— А если бы немного раньше? — спросил император.

— Что вы сказали, ваше величество? — уточнил Дворжицкий.

— Я говорю, что если бы безбожник бросил бомбу секундой раньше, то взрыв произошел бы под самой каретой.

— Господь отвел от вас смерть.

Александр Второй перекрестился:

— Воистину так.

Перовская вцепилась в ограду на противоположной стороне канала. Царь опять невредим. Это какое-то наваждение! Его не берут ни пули, ни динамит. Но где же Тимофей Михайлов и Игнатий Гриневицкий? Неужели струсили, и все кончено? Она готова была выть от отчаяния, когда увидела метальщика.

Гриневицкий сошел с тротуара и швырнул под ноги императору вторую бомбу. Прогремел оглушительный взрыв. Государь, офицеры, казаки, сам террорист и зеваки, находившиеся поблизости, повалились на мостовую. Над набережной поднялся большой шар белого дыма.

Когда дым немного рассеялся, люди, разбросанные взрывом, боялись подступиться к тому месту, где только что стоял император. Никто не знал, убит он или ранен.

Александр даже не упал, а присел на мостовую. Он в горячке пытался опереться руками о землю. От шинели его остался только верх. Размозженные ноги были голы, из них лилась кровь.

К императору бросились все, и невредимые, и раненые. Первыми рядом с ним оказались полковник Дворжицкий, ротмистр Кулебякин, казаки. Появились юнкера.

Следом за ними прибыл великий князь Михаил.

Он встал на колени перед братом и спросил:

— Господи, Саша, что с тобой? Жив ли?

— Миша, как можно скорей домой. Если умереть, то там, — с трудом проговорил император.

— Ты держись, Саша. Бог милостив, все обойдется.

Люди, окружающие царя, подхватили его и потащили к саням. Им помогал Тимофей Михайлов, который, видимо, забыл о том, что у него в портфеле бомба. Офицеры и казаки кое-как перевязали раны императора и повезли его во дворец.

Софья Львовна Перовская, ставшая свидетелем страшной кровавой драмы, которую сама и организовала, пошла в небольшую кофейню на Владимирской улице, близ Невского проспекта. Там уже сидел Тырков из наблюдательного отряда.

Софья устроилась рядом с ним и сказала:

— Кажется, все прошло удачно. Царь если не убит, то тяжело ранен.

— Кто это сделал?

— Первую бомбу бросил Рысаков. Царь не пострадал, и тогда в дело вступил Гриневицкий. Николай арестован, а вот Игнатий, скорее всего, погиб.

Император лежал в кабинете на диване. Он находился в бессознательном состоянии. Растерянный фельдшер Коган пережал артерию на левом бедре царя. Доктор Маркус заглянул в медленно раскрывшийся окровавленный левый глаз умирающего и… лишился чувств. Кто-то из придворных приложил ко лбу Александра мокрое полотенце.

В кабинет вошел лейб-медик, знаменитый врач Боткин.

Но он уже ничего не мог сделать, только тихо проговорил:

— Если бы кровь остановили сразу после взрыва…

Доктор отошел от умирающего, так как в кабинет один за другим входили члены царской семьи, духовник императора, высшие должностные лица государства и церкви.

Вбежала и княгиня Юрьевская, так и не ставшая императрицей. Она упала на тело мужа, стала покрывать поцелуями его руки и зарыдала. Платье Юрьевской пропиталось кровью.

Агония царя продлилась три четверти часа. Градоначальник, прибывший во дворец, подробно доложил присутствующим о случившемся.

К лейб-медику подошел наследник-цесаревич Александр Александрович и тихо спросил:

— Есть ли надежда?

Боткин вздохнул, отрицательно покачал головой и сказал:

— Нет. Прошу соблюдать тишину. Государь умирает.

Персоны, собравшиеся в кабинете, подошли к царю. Его глаза смотрели мимо них, куда-то в пространство. Что он видел? То, что живым лицезреть не дано.

Боткин пощупал пульс, опустил окровавленную руку Александра и объявил:

— Государь император скончался!

Княгиня Юрьевская побледнела и рухнула на пол. Все остальные встали на колени.

В 15.35 на флагштоке Зимнего дворца был спущен императорский штандарт. Этот факт оповестил население о смерти Александра Второго.

Вечером того же дня умер и Гриневицкий, бросивший вторую бомбу.

Двадцатилетний Николай Рысаков, задержанный на месте преступления, на допросе выдал всех сообщников. Тут же были арестованы Геся Гельфман, Тимофей Михайлов, Софья Перовская, Николай Кибальчич, Григорий Исаев, Николай Суханов, Анна Якимова-Диковская, Татьяна Лебедева, Михаил Грачевский, Михаил Фроленко, Мартин Ланганс.

В течение нескольких недель Санкт-Петербург находился на военном положении. Ожидались волнения. Многие революционеры верили, что «Народной воле» хватит сил для открытого противостояния с правительством.

Власти особенно опасались выступлений рабочих. Рысаков сообщил о подпольной организации, созданной в их среде. Казачьи заставы отрезали от центра промышленные окраины. Впрочем, делать этого не требовалось.

Народовольцы ждали восстаний на заводах и фабриках, но их не произошло. Руководители террористической организации явно переоценили свои силы и степень влияния на массы. Исполком «Народной воли» по сути дела как был, так и остался узким, строго замкнутым в себе кружком кровавых заговорщиков.

Желябов написал заявление прокурору, в котором потребовал, чтобы его судили по делу об убийстве императора. В другом документе он заявлял, что приговор должен быть вынесен присяжными. Его первое заявление было удовлетворено, а вот второе — категорически отклонено.

Суд над террористами проходил с 26 по 29 марта под председательством сенатора Фукса и под надзором министра юстиции Набокова. Желябов, Перовская, Кибальчич, Гельфман, Михайлов и Рысаков обвинялись в принадлежности к тайному сообществу, имеющему целью насильственное свержение существующего государственного строя, и участии в убийстве императора.

29 марта суд вынес приговор — смертная казнь всем подсудимым, перечисленным выше. Беременной Гельфман повешение было заменена ссылкой на каторжные работы, но она умерла сразу после родов. Грачевский, Богданович, Исаев, Колодкевич, Емельянов, Фроленко и Якимова были приговорены к вечной каторге.

Утром 3 апреля террористы, приговоренные к смертной казни, были повешены. На груди у каждого висела доска с надписью «Цареубийца».

Император Александр Второй был похоронен в Петропавловском соборе.

Новый царь Александр Третий приостановил либеральные реформы. Он видел будущее России в дисциплине и порядке. Этот рослый человек с окладистой бородой внушал доверие народу, который видел в нем мужика, сидящего на троне.

После ареста и казни руководителей исполнительного комитета «Народной воли» эта подпольная организация в конце концов была уничтожена. Попытки возродить ее не удались. Покушения прекратились.

Александр Третий считал своей основной целью недопущение возврата революционной чумы. В своем манифесте от 28 апреля 1881 года он объявил о намерении править страной твердой рукой. По совету своего давнего наставника, обер-прокурора синода Константина Победоносцева, государь отправил в отставку всех либерально настроенных представителей власти во главе с графом Лорис-Меликовым. Поезд Российской империи опять пошел по колее абсолютного самодержавия.

Александр Третий отличался незаурядной физической силой, обладал непреклонным характером, любил правду и был прост в общении с другими. Он пренебрегал роскошью. Ни один представитель дома Романовых не соответствовал мнению русского человека о царе так, как он. Этот могучий русобородый гигант являлся воплощением силы и достоинства, был привержен русским традициям и обычаям, имел в себе твердую, непоколебимую веру.

До восхождения на престол у Александра Александровича родились Николай, Георгий, Ксения и Михаил. Уже после гибели Александра Второго на свет появилась Ольга.

Пятеро детей! Отец сызмальства приучал их спать на простых солдатских койках, по утрам обливаться холодной водой и есть на завтрак обычную кашу. Царь соблюдал посты, ходил на богослужения, посещал Александровскую лавру, Исаакиевский и Петропавловский соборы. К этому же он приучал и своих детей.

Александр Третий заставлял детей много времени проводить на воздухе, заниматься физическими упражнениями. Они часто работали в саду, ухаживали за птицами и животными.

От сыновей Александр Александрович требовал, чтобы они росли настоящими мужчинами, смотрели противнику в глаза, учились отвечать за свои поступки и не допускали беспечности. Он никогда не забывал, что его мальчики в первую очередь просто дети, которым хочется и поиграть, и пошалить, и даже подраться.

Николай воспринял от отца простоту в общении и живость характера. Он был обаятелен, шаловлив, любил подвижные игры. Стремление содержать себя в хорошей физической форме сохранилось у него до самой смерти. Одновременно с этим в Николае проявились поэтичность и изящество, стремление к прекрасному и любовь ко всему живому. С раннего детства в душе будущего императора жила искренняя религиозность. Все эти качества прекрасно и гармонично развивались в естественной семейной атмосфере, поддерживаемой отцом.

В 1876 году к Николаю и его брату Георгию была приставлена воспитательница Александра Петровна Олленгрэн, дочь адмирала, вдова русского офицера шведского происхождения. Эта история требует отдельного описания, так как Олленгрэн не являлась придворной дамой, известной в кругах петербургской знати.

После скоропалительной смерти капитана Константина Петровича Олленгрэна в 1872 году его молодая вдова осталась с сыновьями Петром, Константином, Владимиром и дочерью Елизаветой, ста рублями годовой пенсии и собственным маленьким домиком в Коломне. Так назывался один из старейших районов Санкт-Петербурга. Семья жила в голоде и холоде в полном смысле этих ужасных слов.

Начальницей Коломенской женской гимназии в ту пору была госпожа Нейгардт, подруга Александры Петровны по Екатерининскому институту. Она узнала о бедственном положении вдовы и приняла ее на должность классной дамы. Жалованье вместе с пенсией уже позволяло женщине не только существовать, но и нанять прислугу.

В один из майских дней 1875 года выпускной класс Александры Петровны должен был представляться в Зимнем дворце своей покровительнице и попечительнице императрице Марии Александровне. На этом приеме Олленгрэн заметила Мария Федоровна, супруга цесаревича Александра Александровича. Она предложила ей заняться воспитанием и первоначальным образованием своих сыновей Николая и Георгия. Проживание на всем готовом в Аничковом дворце и годовое жалованье в две тысячи рублей! В 1877 году сыновья Александры Петровны были признаны потомственными дворянами.

После окончания воспитательной работы в Аничковом дворце Александра Петровна была назначена начальницей Василеостровской женской гимназии и имела свободный доступ к государю. Он принимал ее по первой просьбе. Володя Олленгрэн, в будущем полковник, обучающийся вместе с великими князьями, всю жизнь пользовался милостью и благосклонностью Николая Второго.

В 1879 году Николай окончил обучение по программе начальной школы. Отец постановил собрать комиссию для проверки его знаний перед началом среднего образования. Она осталась довольна успехами десятилетнего Николая.

Для дальнейшего обучения Александр Александрович пригласил генерал-адъютанта Данилевича. Были подобраны преподаватели Закона Божьего, русского языка, географии, истории, математики, французского, английского и немецкого языков.

Николай учился на протяжении тринадцати лет. Он постигал юридические, экономические науки, политическую историю. Будущий государь особенно любил заниматься военным делом, изучением тактики и стратегии, топографии, инженерного дела. Николай обожал армию, ее традиции, форму, простой мир приказов и повиновения. В последующие годы офицерское общество гвардейских полков было практически единственным, кроме, естественно, семьи, окружением, где он чувствовал себя как дома.

А жизнь на бескрайних просторах государства Российского тем временем шла своим чередом.

Через два дня после убийства императора Порфирий Михайлович Гуляев, хозяин самого большого крестьянского двора в селе Долгопрудном Усеченского уезда, вернулся домой. Неделю он провел на заимке вместе с давним товарищем Федором Семеновичем Губиным, старостой соседней деревни Лыка, да работником Тихоном. Порфирий пил не просыхая. Поводом послужили сороковины по кроткой и тихой супруге Марии Степановне, умершей от неизвестной болезни. Она жила незаметно, так же и отошла. В ночь. Помолилась, легла спать и не проснулась.

Порфирий Михайлович по приезде домой приказал работнику Алексею растопить баню. Он парился около часа, сколько сил хватило. Отпивался квасом. Хотел поговорить с двоюродным братом Тимофеем, исполнявшим в хозяйстве обязанности управляющего, но тот, как оказалось, уехал в город, договариваться о продаже излишков овса и льна. Тимофей следил за наемными работниками, конюшней и коровником, вел торговлю, приглядывал за работой мельницы, построенной по осени прежнего года.

На родного сына Порфирий положиться не мог. Григорию исполнилось двадцать лет, но он и сейчас оставался ребенком, большим и неуклюжим, всегда сопливым, неопрятным и совершенно бесполезным в хозяйстве.

Отдохнув, Порфирий вышел во двор и увидел сына. Тот пытался шестом сбить кота с конька крыши амбара.

— Гришка! — крикнул Порфирий.

Сын присел от неожиданности, отбросил шест, шмыгнул носом, подошел.

— Тятя, я тут за Васькой котом гонялся.

— Видел.

— Он, тятя, хитрый, но я все одно его достану.

— Ступай в дом! Нечего по двору шляться.

— А что дома-то? Скучно.

— Кота своего жди. Он нагуляется и вернется. На печи греться.

Лицо придурковатого Григория расплылось в улыбке, больше похожей на гримасу от зубной боли.

— И то верно, тятя. Вернется, никуда не денется.

— Ступай.

Сын ушел, а из-за плетня показался сосед Еремей Фомич Якунин.

— Здорово живешь, Порфиша!

— Это ты? Здорово, Ерема. Живу, как видишь.

— Чего-то не видать тебя было после сороковин по Маше.

— На заимке был.

— И чего там сейчас делать? Ладно летом или по осени после страды. Река рядом, лес. Хочешь рыбу лови или зверя бей, а то и грибы собирать можно.

— Что делать? — переспросил Порфирий и сам же ответил: — Водку пить, вот чего.

— Ага. — Еремей понимающе кивнул. — Это дело хорошее, если в меру. Водочка под соленые огурчики да грибки — красота.

— Когда мы меру знали? Пили с Федькой Губиным так, что себя не помню. Слава богу, не помер. А то уже ночами кошмары мучили.

— Это дело такое. Значит, новость не слыхал?

— Что за новость?

— Э-э, Порфиша, всем новостям новость.

— Да не тяни ты! Что на селе произошло? Помер кто или сгорел?

— Выше бери. В Петербурге царя кончили. Как раз позавчера, в воскресенье.

— Да ты что? — воскликнул Порфирий. — Как это кончили?

— Убили.

— Кто?

— Какая-то «Народная воля». Я в этом не разбираюсь. В уезде сказывали, что безбожники-студенты в стаю сбились да устроили охоту на государя.

— Как такое возможно?

— Вот так! Студентам этим все возможно, потому как креста на них нету. Но ничего, болтаться им теперь на виселицах. И поделом!

— А куда ж охрана смотрела?

— Смотрела, да, видать, ушами прохлопала.

Порфирий покачал головой:

— Это ж надо, до чего дожили! Помазанника Божьего убили. А как оно было, слыхал?

— Люди говорят, бомбами взорвали.

Гуляев перекрестился:

— Господи, спаси и сохрани.

По двору прошла молодая стройная женщина.

Еремей цыкнул, почесал бороду и сменил тему:

— Эх, и хороша ж у тебя работница, Порфиша. Я б ее!.. Не уступишь? С пацаненком возьму. Цену хорошую дам.

— На что она тебе?

— Ну ты даешь, Порфиша! На что баба мужику? Ясное дело, чтобы мять по ночам.

— В постели, рядом с женой? — с усмешкой осведомился Порфирий.

— Зачем? Жене в другой комнате место найдется. Кто она такая? Мужнина вещь. Смирится. А вякнет, что против, так вожжами в момент успокою. Женское дело хозяйство блюсти, жратву готовить, за детьми смотреть.

— Утри слюни, Ерема.

— Не уступишь, значит. — Якунин вдохнул. — Оно и понятно. Я бы такую бабенку тоже ни за какие деньги не отдал бы.

— Хорош о бабах, Ерема. Чего еще произошло?

— А тебе убийства государя мало?

— Одного убили, другой на трон сядет. Сын и наследник, Александр Александрович. Нам от этого ни убытка, ни прибыли.

— Не скажи, Порфиша. Новая метла по-новому метет. А вдруг теперешний царь вернет крепостное право?

— Того не будет. Старое не вернешь.

— Как знать. А на селе все тихо, да и время ныне какое? Все по избам сидят, детей строгают, силы перед посевной набирают.

— Да, силенок потребуется немало.

— Только не тебе. Вон развернулся как, похлеще прежнего барина. Лучшие пашни, табун лошадей, коровы, овцы!.. Полсела на тебя работает. Да еще целая орава бобылей из соседних деревень, у которых за душой ничего нет.

Порфирий повысил голос:

— Это тебя не касается. Начинали вместе, на равных условиях.

— Ладно, Порфиша, я ничего, богатей на здоровье. Скажи лучше, лошаденкой по весне подсобишь?

— Так у тебя две свои. Или их уже не хватает?

— Хватило бы, да только одна стара уже, толку от нее мало.

— Купи молодую.

— Так дешевле нанять. У тебя коней много.

— Что за привычка такая дурная, чужое добро считать? За своим смотри.

Еремей хитро улыбнулся:

— Да разве ж мы чужие, Порфиша? Росли вместе. Забыл, как мальцами с ветлы в реку прыгали? Ты как-то раз о корягу ударился. Потонул бы, да я вытащил. Не помнишь?

— Все помню, Ерема. Баловались, играли, в реку прыгали. Спас ты меня, а потом Прасковью увел.

Еремей рассмеялся:

— Было дело. Но не моя в том вина, что Параня меня в женихи выбрала. Не ведала дуреха, что ты богатеем станешь. Просчиталась. Одно слово — баба дура.

— То-то ты возле нее крутился, пока я с отцом на заработках был.

— Что было, Порфиша, то прошло. А Параня никак до сих пор мила тебе?

— Нет, — отрезал Гуляев.

— Конечно, когда рядом под боком молодуха.

— Гляжу я на тебя, Ерема, вроде человек православный, а несешь ересь какую-то.

— Господь простит. Не со зла же, да и не всерьез. Так поможешь с лошадью?

— Посмотрим.

— Ну и ладно, пошел я. Мне еще к старосте зайти надо.

— Иди, Ерема.

Сосед ушел. Порфирий вернулся к дому, заметил работницу у амбара, присмотрелся. А Ерема прав, баба действительно ничего. И лицом хороша, и фигурой. Как он раньше того не замечал?

— Катерина! — позвал Порфирий.

— Да, хозяин.

— Поди сюда.

Женщина подошла и спросила:

— Работа какая есть, хозяин?

Порфирий почесал бороду, в глазах его мелькнул какой-то странный, молодецкий огонек.

— Ты вот что, Катерина, сегодня, как стемнеет, приходи ко мне.

— Что? — Женщина оторопела, услышав столь неожиданное предложение.

— Оглохла, что ли, покуда не было меня? Сказал, приходи, как стемнеет. Сорок дней минули, душа Маши на небеса отправилась. Мне же без бабы тяжко. Не стар еще. Так что за жену теперь будешь.

— Но, Порфирий Михайлович, как же это? Не по-людски.

— Мне решать, что по-людски, а что нет. Сказал, приходи, значит, так и делай.

— Я не могу.

Взгляд Порфирия помрачнел.

— Отказываешься? Не спешила бы.

— А то что?.. — спросила женщина, приподняв голову.

— Не догадываешься? Объясню. Долг, Катерина, платежом красен.

— О каком долге речь ведешь, Порфирий Михайлович?

— Вспомни, кто тебя, всю оборванную, нищую, голодную с дитем малым, пригрел?

— Вы.

— Я. А кто тебе документы через старосту сделал и немало за это заплатил?

— Вы.

— Я!

— Так и я все уже давно отработала. Ведь шесть годков на вас пашу за угол и кормежку.

— Угол и кормежку, может, и отработала. А то, что скрываю тебя, с этим как?

— От кого?

— Ты дурочкой-то не прикидывайся. Я же узнавал, кто ты. Скажу, что там, откуда ты бежала, в Ютеше твоей, да и в уезде, полиция до сих пор считает, что странная смерть Лешки Рыбанова не обошлась без участия его жены. Дело-то не закрыто. Как мыслишь, что произойдет, если я отдам тебя полиции? Позову урядника да скажу, что никакая ты не Волкова, а Рыбанова, в девичестве Блохина, действительно причастная к смерти мужа? Молчишь? А я скажу. Урядник быстро тебя захомутает да передаст начальству. Оно разбираться не станет, дело оформит да в суд передаст. Не та ты фигура, чтобы на тебя время тратить. И отправишься ты, Катерина, на вечную каторгу в далекие, суровые края. А каково будет Федьке без матери? Не выживет он один. Мне же за ним смотреть никакого резона нет.

— Вы не сделаете этого.

— Не сделаю, если упрямиться не будешь.

Женщина поникла и тихо проговорила:

— Не буду. Согласная я, да вот только как с Федькой быть? Мы же с ним в одной комнате спим. Увидит, что матери нет, испугается, искать начнет.

— Тимофей вернется из города и заберет его к себе.

— Так ведь все одно узнает. Что отвечу?

— Правду. А если недовольство проявит, то не посмотрю, что малец, быстро выбью. Так что, Катерина, жду. Да пред тем как прийти, помойся в бане. Тихону скажи, я разрешил. А то от тебя навозом тащит. Ублажишь как следует, узнаешь, каким щедрым я могу быть. В комнате жены покойной поселю, одену, обую, от грязной работы освобожу. Федьку на учебу пошлю, чтобы и грамоту осваивал, и под ногами не мешался. Я, Катерина, умею быть благодарным. Только и ты постарайся. А то я уже и забыл, когда последний раз удовольствие от бабы получал. Покойница-то в этих делах слаба была. Ты все поняла?

— Да, Порфирий Михайлович.

— Вот и ладненько. А сейчас ступай.

Катерина Рыбанова, по новым документам, сделанным Гуляевым, Волкова, ушла в коровник. Порфирий прошел в дом, отобедал, прилег на лавку в горнице и вспомнил, как впервые увидел Екатерину с сыном.

Было это в начале июня 1868 года, как раз после объявления о рождении у императора внука, нареченного Николаем. Под вечер пошел дождь. Стемнело поздно. Все собирались отойти ко сну, как работник, который обходил двор, сообщил, что возле ворот без сознания лежит молодая баба, а рядом ребенок.

Пришлось в дом тащить. У бабы жар, дите плачет. Вызвали доктора. Тот осмотрел незнакомку, дал ей какого-то порошка. Ею Марья занималась, а мальца отдали соседке, у которой тогда свой такой же был.

Выходили бабу, оклемалась и рассказала, что сбежала от мужа. Порфирий тогда хотел сдать ее приставу, да Марья отговорила. Лишние руки в хозяйстве не помеха. Так и прижилась Екатерина с сыном Федькой. Угол ей выделили, определили в коровник. Работала хорошо, тут придраться не к чему. Хлеб свой сполна оправдывала.

Одна загвоздка была — документы. Но помог Федька Губин, староста деревни Лыка. Сделали бабе и мальцу бумаги на фамилию Волковых. А потом стало известно о страшной смерти ее муженька, да еще и как раз в ту самую ночь, когда она сбежала.

Сегодня Порфирий лгал Катерине, когда говорил, что ее подозревают в убийстве. Следствие установило, что Алексей Рыбанов сам свалился в реку и ударился башкой о камень. Но так надо было. Чтобы боялась. Так оно и вышло. Теперь будет покорна.

Порфирия потянуло в дрему, но уснуть ему не удалось. Явились из города Тимофей с сыном Катьки, подросшим Федькой.

Родственник передал лошадей работнику Тихону, прошел в горницу и сказал:

— С возвращением, Порфирий! Как здоровье?

— Ничего, живой, как видишь. Что в городе?

— Все в полном порядке. Нашел купца, который возьмет и овес, и лен.

— Он цену сбил?

— Нет. Нормальную дал. Поторговался, конечно, не без этого.

— Когда повезешь товар?

— Через неделю.

— Что так?

— Да у купца сейчас все склады забиты. За неделю свой товар распродаст, наш возьмет.

— Точно?

— Возьмет!

— Ладно. Федька где?

— К себе пошел.

Порфирий встал с лавки, подошел к двоюродному брату.

— Просьба у меня к тебе, Тимоха.

— Что за просьба?

— Ты на ночь забери к себе Федьку.

— Чего это?

— Надо так!

— Уж не к Катьке ты клинья подбиваешь?

— Какая тебе разница? Или сам глаз на нее положил?

— Ты ж знаешь, у меня вдовушка-красавица.

— Знаю. Но она, кажись, к родственникам уехала?

— На недельку погостить.

— Вот и возьми Федьку.

— Ладно. Прямо сейчас забрать?

— Нет. Часов в восемь.

— А если он не захочет? Не силком же тащить.

— Так придумай чего-нибудь. Но чтобы этой ночью Федьки в доме моем не было.

— Ладно.

— Ступай, я надеюсь на тебя.

— Давай.

Тимофей прошел в каморку, отведенную Волковым. Федька сидел на лавке, жевал хлеб, запивал молоком.

— Проголодался?

— Есть маленько.

— Вижу как маленько, аж за ушами трещит.

— Ничего не трещит, дядя Тимофей.

— Мать-то где?

— В бане.

— Чего это? Вроде не банный день.

— А я знаю?

— Ну и ладно. Ты вот что, Федька, ко мне вечером не хочешь пойти?

— Зачем?

— Да скучно одному.

— Мамка не пустит.

— Пустит, я договорюсь.

— Договоришься, пойду. А ты мне чучела зверушек покажешь?

Тимофей мастерски набивал чучела зверей, добытых на охоте.

Он улыбнулся:

— Покажу. А зайца подарю.

— Правда?

— Сказал же.

— А пойдем прямо сейчас.

— Как же мамка?

— А мы потом зайдем и скажем.

— Нет. Так не выйдет. Ты дождись мамку, подмоги ей по хозяйству. Вечером, часов в восемь, я зайду за тобой. А покуда товарища проведаю.

— Это того, кому керосин купил?

— Его.

— Ладно.

Екатерина вернулась из бани, раскрасневшаяся, разрумяненная, обняла сына и спросила:

— Как съездили в город, Феденька?

— Нормально, — по-взрослому ответил мальчишка.

— Тебе помыться надо. Я сейчас воды нагрею.

— Не надо, потом.

— Почему ты мыться не любишь? Ну хоть руки сполосни, а то грязными да за хлеб.

— Чего их мыть-то? Я уже и поел. Сегодня к дядьке Тимофею пойду, ладно?

Екатерина поняла, что Порфирий задумал убрать ее сына из дома.

— Ну, если хочешь, иди.

— По дому что надо сделать?

— Нет, отдыхай, сыночек, и так в городе, наверное, намаялся.

— Ничего. Я уже взрослый.

— Да, взрослый, защитник мой.

Федька шмыгнул носом:

— Защитник! Только скажи, если кто обидит.

— Ладно-ладно. Кто ж меня обидит?

Федька вышел в коридор, дошагал до большой комнаты Порфирия и увидел, что дверь приоткрыта. Ему очень захотелось узнать, что делает хозяин. Он остановился, подошел к двери и заглянул в щелку.

Порфирий считал деньги. Он слюнявил палец, раскладывал купюры в стопки и довольно урчал. Так делает кот, добравшийся до крынки со сливками.

Федька замер. Он еще никогда не видел столько денег.

Порфирий перемотал стопки нитками, положил их в ларец, стоявший под рукой, закрыл его. Ключ на бечевке повесил на шею. Ларец он поставил в нижний ящик шкафа, потянулся и резко обернулся.

Федька вовремя отшатнулся и бесшумно, на носках, убежал к выходу в сад.

Без четверти восемь пришел Тимофей и увел Федьку в свою избу.

Екатерина увидела это и пошла к Порфирию.

Тот ждал в комнате, сидя за столом.

— Вот, пришла.

— Хорошо.

Он встал, подошел к ней. Расстегнул кофту, погладил через чистую ночную рубашку упругие груди молодой женщины, сглотнул слюну.

— Хороша.

Порфирий резкими рывками сорвал с нее одежду, рванул занавес у кровати, стоявшей за печью, сбросил с себя порты, рубаху, повалил Екатерину на чистые простыни.

— Ох и хороша ты, Катька! А ну-ка люби меня, да так, чтобы забыл обо всем.

Заскрипела кровать, раздались стоны Порфирия.

В избе Тимофея тринадцатилетний Федька посмотрел чучела, прилег на зипун, брошенный на лавку, тут же уснул и увидел сон. Будто он, Федька, вместо Порфирия сидит за столом большой комнаты. А пред ним деньги, много, целая куча. Он набивает их в ларец, а они не помещаются. От купюр во все стороны разлетаются лучи света, прямо как от драгоценных камней, виданных Федькой в ювелирной лавке в Усеченске.

От этого света волнующе колотится сердце. Ведь это все его, Федькино.

Мальчик проснулся в поту. За окном ночь, в комнате тихо, на столе ничего нет. Куда же все делось? Он понял, что всего лишь видел сон, и от обиды готов был плакать. Ведь богатство было в руках. Да вот только не его. Вообще ничье.

Федька сходил по нужде во двор, опять лег на лавку, но так и не смог уснуть до самого утра. Мысли о драгоценном ларце не давали ему покоя.

Любой другой мальчишка забыл бы сон, но только не Федька. Сын Екатерины теперь знал, что рано или поздно, но он доберется до ларца Порфирия Михайловича. Чего бы это ему ни стоило. Тогда жизнь его непременно изменится.