Белый царь – Иван Грозный. Книга 2

Александр Тамоников, 2014

Роман-эпопея об одном из величайших правителей Руси царе Иоанне IV Васильевиче, прозванном Иваном Грозным, представляет яркую, многоплановую картину далекого прошлого нашей страны и раскрывает сложные взаимоотношения народов той эпохи, неимоверными усилиями которых создавалась Российская империя. Властный, непредсказуемый, прозорливый самодержец, пожалуй, впервые представляется читателям живым, ранимым, страдающим человеком, который взвалил на себя величайшую ответственность за судьбу родины. Успехи русского царя во внешней и внутренней политике настолько впечатлили и изумили всех монархов того времени, что они вынуждены были всерьез считаться с интересами Руси. С нашими интересами…

© Тамоников А., 2014

© ООО «Издательство «Приз», 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Глава 1

У студеных морей

Русский вечер.

Дымчатые дали.

Ржавые осколки на траве.

Веет древней гордою печалью

От развалин скорбных деревень.

Кажется, летает над деревней

Пепел чингизханской старины.

Но моей девчонке семидневной

Снятся удивительные сны.

Снится, что пожары затухают,

Оживает обожженный лес.

Улыбнулось, сморщилось, вздыхает

Маленькое чудо из чудес.

Юлия Друнина

На Руси происходили поистине великие события. Расширялась территория государства, укреплялась власть Ивана, успешно проводились политические, экономические, военные реформы. В далеком Соловецком монастыре тоже имели место значительные изменения, оказавшие прямое влияние на будущность страны.

Еще в 1548 году, после венчания Ивана на царство и его свадьбы с Анастасией, соловецкий игумен Алексий предложил монастырскому собору в качестве своего преемника инока Филиппа, то есть Федора Колычева, который к тому времени прожил в монастыре почти восемь лет. Для всей братии подобное представление Алексия не стало неожиданностью, а, напротив, явилось само собой разумеющимся. Соловки до тех времен не видели более крепкого в вере, трудолюбивого, уравновешенного монаха, пользовавшегося непреклонным авторитетом.

К мнению этого достойного, уважаемого, рассудительного человека прислушивались и молодые послушники и почтенные, умудренные жизнью старцы. Посему решение собора было единодушным. Филипп стал игуменом Соловецкого монастыря.

С этого момента на Соловках начался новый этап развития. Филипп с присущей ему неуемной энергией сразу же взялся за работу, проявил недюжинные способности рачительного хозяйственника и умелого организатора. При нем братия поставила на каналах мельницы. На ближних островах и в поморских вотчинах были возведены новые хозяйственные сооружения.

Царь не забывал друга своего тяжелого детства. Он жаловал монастырю земли, деньги, утварь.

Игумен Филипп был участником Стоглавого собора, но в то время не смог встретиться ни с царем, ни с другом, князем Ургиным. Пробыв на Москве всего сутки, он занемог, лечился в одном из удельных сел, а потом отправился обратно на Соловки, где его с нетерпением ждала братия.

Необходимо отметить, что игуменство Филиппа происходило не совсем гладко. У него произошел серьезный конфликт со старцем Зосимой. Дело рассматривалось митрополитом Макарием. По нему было вынесено решение не в пользу старца.

Этот случай можно было бы вполне оставить без внимания, если бы он впоследствии не сыграл роковую роль в судьбе честного Филиппа. Старец Зосима уехал из монастыря, но на Соловках остались его приверженцы, возненавидевшие игумена и готовившие подлую месть.

Однако вернемся к нашему повествованию.

Шел июль 1557 года от Рождества Христова.

Вечером князь Ургин при свечах сидел в горнице своего дома в Москве. На улице лил дождь. Дмитрий все чаще проводил долгие, нудные вечера в одиночестве. Он в мельчайших подробностях вспоминал счастливую жизнь с Ульяной. Ему становилось то тепло и радостно, то холодно и грустно.

Раздался стук в дверь.

— Князь, это я, Кирьян!

— Чего стучишься, если знаешь, что на двери запоров нет? — недовольно спросил Дмитрий. — Входи!

Кирьян вошел.

— Князь, у ворот инок какой-то. Говорит, что желает тебя видеть.

— Инок?

— В монастырской черной одежде. С посохом.

— Зачем он пришел, ты не спрашивал?

— Нет. Очень уж голос у него властный. Думаю, непростой человек.

— Так проводи его сюда. Зачем под дождем держишь? Сам-то во двор, поди, и носа не кажешь! Поспешай к гостю. Захочет переодеться, дай, во что, и веди сюда.

— Слушаюсь, хозяин!

Кирьян ушел. Князь Ургин поднялся со скамьи, поправил рубаху и подумал, кого это еще принесло в поздний час? И с добром ли?

Человек в мокром черном одеянии с капюшоном, наполовину закрывавшем лицо, вошел в горницу, встал у входа, опершись о посох. Сзади, напрягшись, застыл Кирьян, готовый наброситься на пришельца, если тот замыслит напасть на хозяина.

Но человек в черном глухим голосом произнес:

— Мир дому твоему, князь Ургин. Тебе, Дмитрий Михайлович, родным и близким твоим года долгие! По Ульяне же и Агафье скорблю и печалюсь.

Ургин удивленно спросил:

— Кто ты?

Гость отбросил капюшон.

— Здравствуй, Дмитрий!

Князь застыл в изумлении.

— Федор? Колычев? Но как?..

Кирьян увидел, что хозяин знает гостя и угрозы никакой нет. Он тихо вышел в коридор, затворил дверь и остался рядом с ней. На всякий случай.

Человек в черном улыбнулся и напомнил:

— Не Федор, Дмитрий, а Филипп. Или забыл? Федор остался в далекой молодости.

— Ладно, пусть Филипп. Удивил!.. Да скинь ты мокрое, не к чужим, к своим пришел.

— Ничего, у тебя тепло, Дмитрий. Ряса быстро высохнет.

— Тогда садись на лавку. Вижу, ты устал. С Соловков пешком сюда шел?

Филипп вновь улыбнулся.

— Нет, конечно. Сейчас я уже не дошел бы. А вот от пристани дальней — пешком. Как раз под дождь. Хотел было к митрополиту явиться, передумал и к тебе, другу своему, пришел. Рад ли ты мне, Дмитрий?

— Он еще спрашивает! Только в растерянность ты меня, игумен, ввел. Мог бы и предупредить. А то не знаю, что и делать. Все так неожиданно!..

— Князь Ургин и растерялся?

— А ты бы спокойно на лавке сидел, заявись я к тебе в келью на Соловках? Вот так же нежданно, тайком, да под ночь?

— Извини, друг. А делать ничего не надо. Просто присядь, успокойся.

— Присядь?! Успею! Тебе с дороги поужинать надо. Кирьян! — позвал Ургин.

Слуга появился тотчас.

— Слушаю, господин!

— Давай бегом поварихе наказ передай, пусть ужин для дорогого гостя приготовит. И сюда все! Не в трапезную, а сюда, понял, Кирьян?

— Понял, князь. Только вопрос один имеется.

— Ну?

— Сын твой спрашивает, что за гость у нас.

— Сын? — Ургин все еще не мог прийти в себя. — Скажи, дорогой гость, желанный. Да ступай же ты!

Филипп поднял руку.

— Погодите! Благодарю тебя, Дмитрий, но я поужинал, меду с тобой отведаю, да и все. А сын пусть войдет. Познакомимся.

Ургин повернулся к Кирьяну.

— Слыхал? Алексея тоже сюда!

— Слушаюсь, князь!

Вошел княжич Ургин.

Филипп шагнул к нему.

— Похож! И на батюшку, князя Дмитрия, такой же статный, сильный, и на матушку покойную Ульяну. Ее глаза и овал лица. Здравствуй, Алексей Дмитриевич!

Алексей посмотрел на отца.

— Знакомься, сын. Это Филипп, до пострижения — Федор Колычев.

— Тот самый?.. — Алексей повернулся к Филиппу: — Прости, отче! Батюшка много о тебе рассказывал.

— Ладно, Лешка, иди! — заявил отец. — Глафира твоя, поди, беспокоится. А ей волноваться нельзя.

— Да, отец. Благослови, отче!

Филипп перекрестил Алексея Ургина.

— Бог благословит.

Княжич ушел.

— Вот такой у меня сын, Филипп!

— Хороший сын, Дмитрий. Сразу видно.

— Да, с сыном и его семьей живу то здесь, то на селе, в Благом. А Ульяны и Агафьи нет со мной. Они на кладбище. Не уберег я их.

— На все воля Божья, Дмитрий.

— И на происки князей Старицких, от которых до сих пор тянутся нити заговоров по Руси? Я был с Иваном во время его болезни. Тогда княгиня Ефросинья подбивала бояр не принимать клятву на верность малолетнему наследнику, желала посадить на трон своего сына Владимира Старицкого. Но царь встал, поправился назло всем ворогам. Я сопровождал его и в поездке на Белоозеро…

— Я слышал историю гибели младенца Дмитрия, — тихо сказал Филипп.

— А знаешь ли о том, что крепления сходен, на которые ступила семья царя, были обрезаны, оттого люди и сорвались в воду?

Филипп внимательно посмотрел на Ургина.

— Нет, Дмитрий, о том не слыхал. До меня дошло лишь то, что сходни случайно перевернулись и все оказались в воде. Когда Дмитрия вытащили из реки, он был уже мертв.

— А на самом деле кто-то устроил гибель наследника. Я уверен, что тут тоже не обошлось без Старицких.

— Расскажи подробнее о том случае, — попросил игумен.

В горницу вошел Кирьян, принес мед в чашах.

Как только он вышел, Дмитрий присел рядом с другом детства и юности.

— Я лично, Филипп, осмотрел струг и место крепления сходен. Веревки были обрезаны ножом. Младенец в то время уже был мертв. Возле него билась царица, а Иван, словно окаменев, сидел на берегу. Мы проверили людей на струге и недосчитались одного гребца. Стали искать. Нашли в реке, убитого ударом ножа в спину.

Филипп задумался, потом спросил:

— Это было в конце мая?

— Да.

— Интересно. А осенью позапрошлого года в монастыре появился странный человек лет сорока пяти. Спросил я его, откуда родом, кто такой и почему решил оставить мирскую жизнь. Он ответил, что зовут его Федором Кучером, жил в Москве, служил у Старицких, жена померла, дети сами по себе. Причиной отречения от мирской жизни стал страшный великий грех, который давит, зовет в могилу. Потому и пошел он в дальний монастырь замаливать тот грех, совершенный по принуждению. Не стал я больше его пытать, принял этого Федора послушником. До сих пор живет на Соловках. Не щадит себя в работе и молитвах. Часто в келье по ночам плачет, кричит во сне. Как-то доложили мне, что однажды он так вот упоминал имя младенца Дмитрия. Мол, не по своей вине загубил дитятко. О своем ребенке печалится Федор или о царевиче Дмитрии?

— О царевиче? — переспросил Дмитрий. — Может быть. Но насколько помню, а память у меня, слава Богу, до сих пор хорошая, ни на струге, ни в страже, ни среди обозных людей никакого Федора Кучера не было. Того человека, который перерезал крепления сходен, звали Кузьмой Бородатым. Мы нашли его в воде, с камнем на шее да раной в спине.

— Но Федор мог и не под своим именем прийти в монастырь.

— Мог, если опасался мести тех, кому служил. Надо бы, Филипп, допрос этому Федору учинить, выведать, о каком Дмитрии он печалится, за что терзает себя.

— Думаю, Дмитрий, спешить не след. Младенца уже не вернуть. А там, глядишь, сам придет покаяться. Должен!.. Слишком тяжкий груз в душе носит этот послушник.

— Но коли не придет, то ожидай меня на Соловках. Я с ним говорить буду.

— Хорошо.

Ургин спросил:

— А ты на Москве по делам или как?

— По делам, конечно, Дмитрий. Просто так из Соловков в Москву вряд ли стоит ехать.

— Да, путь не близкий. К митрополиту?

— К Ивану!

— Вот как? А я как раз хотел узнать, пойдешь ли к нему. Тогда завтра с утра вместе в Кремль и поедем.

— Хорошо, Дмитрий. Хочу по Москве пройтись. Помнишь, как в юности гуляли?

— Да ты-то больше за книгами сидел, а я погулял на славу.

— Григорий, брат Ульяны, с тобой или сам по себе в доме родителей живет?

— Погиб Гришка, Филипп, защищая от татар село Благое.

— Вот оно как. Земля ему пухом. — Филипп трижды перекрестился.

Ургин вызвал слугу, который появился тут же.

— Приготовь постель гостю в соседней горнице, все еще раз проверь на дворе да ложись спать.

— Слушаюсь!

Кирьян исчез.

А Дмитрий Ургин и Филипп, в миру Федор Колычев, еще долго сидели в горнице князя, вспоминали молодость, поход на Казань, Ульяну. Им было о чем поговорить.

Утром после молитвы и трапезы Дмитрий и Филипп направились к Кремлю в сопровождении Кирьяна да Петра Лемеха, ратника дружины Ургина. Старший дворцовой стражи провел князя и игумена в царские палаты.

Иван встретил Филиппа с радостью, обнял его.

— Здравствуй, отче! Рад видеть тебя.

— Многих лет тебе, государь!

— Благодарю. Да вы проходите, Дмитрий, отец Филипп, присаживайтесь на лавки. Поговорим, а время подойдет, и отобедаем вместе.

Царь сел в кресло, князь Ургин и Соловецкий игумен устроились на лавке, устланной дорогими коврами.

— Поначалу дело решим, да, Филипп? Ведь ты же приехал с Соловков не только ради встречи с друзьями?

— Так, государь.

— Говори, что за дело у тебя ко мне, не стесняйся. Ты и Дмитрий — мои истинные друзья. Вы в детстве жизнь мне спасли, поддерживали как могли, обороняли, защищали, до конца исполнили клятву, данную моему отцу.

Филипп достал две грамоты.

— Девять лет назад, государь, твоим повелением монастырю было разрешено беспошлинно продавать соль по десять тысяч пудов в год. Ты подтвердил данное право вот этой грамотой, а два года назад отменил его другой. — Филипп поднял вторую грамоту. — Правда, взамен ты пожаловал нам другие милости, но беспошлинная торговля приносила неплохой доход, позволявший укреплять монастырь, строиться, расширяться. Хочу узнать, почему ты принял такое решение.

— А ну-ка дай запретную грамоту. — Иван Васильевич посмотрел документ. — Да, подпись моя, печать царская. Почему лишил данного права? Деньги в казну требовались на астраханский поход да на укрепление новых границ. Ты вот, Филипп, монастырем управляешь, а мне приходится обо всем государстве думать. Решим так. Все солеварни, принадлежащие монастырю, я от оброка освобожу. Только все сделать надо как положено. Подашь челобитную, получишь царскую грамоту. Сегодня же! Это тебя устроит?

— Да, государь, благодарю!

— Что еще просишь?

— Больше ничего.

— Подумай, Филипп.

— Подумал. То, что хотел, получил.

— Ну и хорошо.

— Мы с Дмитрием ночью долго беседовали. Он рассказывал о рождении твоего сына Федора, с чем искренне поздравляю тебя, и о том, что теперь ты собираешь поход на Ливонию.

— За поздравления благодарю, только болеет Федор.

— Так ему три месяца всего, подрастет — окрепнет.

— Молюсь о том и надеюсь. А с Ливонией что делать, Филипп, коли она не исполняет условия перемирия, заключенного еще с моим дедом? Ливония должна ежемесячно вносить дань за город Юрьев. Срок перемирия истек, а орден словно забыл о своих обещаниях. Пришлось напоминать. Года три назад я потребовал возврата недоимок и предложил продолжить перемирие. Как видишь, ни о какой войне и речи не шло. Соблюдай уговор и живи спокойно. В этом мы должны были получить первую выплату долга за Юрьев, но ничего подобного не последовало. Кроме того, дабы облегчить торговлю, весной на берегу Нарвы мы поставили порт. Не забыл я и дело Ганса Шлитте, хотя со времени несправедливого суда над ним прошло девять лет. Я поручил Шлитте завербовать в Европе и привезти в Москву мастеров разных ремесел: зодчих, докторов, печатников. Тех, в ком сильно нуждалась Русь. Шлитте набрал около трехсот человек и направил их в Москву двумя обозами. И что? Одних арестовали и засадили в тюрьму. Вторых вместе с самим Шлитте задержали в Любеке. Ганс попытался пробраться в Россию, но был пойман и казнен. Этот произвол как понимать? Понятно, Ливонский орден опасался, что мастера, завербованные Шлитте, усилят мощь Руси. Но зачем поступать так подло, гнусно? На переговорах я напоминал ливонским послам о безобразиях, творимых орденом, но они будто оглохли. Что ж, не слышат слов, уши им прочистят пушки. Не желают пропускать торговые суда в наш порт, займем Нарву. Не знаю, о чем думают рыцари Ливонского ордена. Видимо, наши победы ничему не научили их. Сами ослаблены поражением в конфликте с польским королем Сигизмундом Вторым Августом, расколоты в результате церковной распри и все туда же, воевать с Русью. Но не хотят они мира, значит, быть войне. Я не намерен уступать и позволять попирать интересы своего государства. Рыцари узнают, что представляют собой русские воины.

Филипп тихо спросил:

— А нельзя ли, государь, еще раз попробовать договориться с Ливонией?

— Ты, Филипп, видимо, плохо услышал то, что я сказал. Мы пытались договориться по-хорошему, не получилось. И не по нашей вине. Может, мне еще на поклон к ним пойти? Этому не бывать! Ливонцам надо думать о том, как быстрее поправить дело, не допустить вторжения наших войск на свою землю. Для этого надо только выплатить долг и подписать новые условия перемирия. Все! Никакого похода не будет! Но нет. Уперлись рыцари. Что ж, дело, как говорится, хозяйское.

В палаты вошла царица, поздоровалась с князем Ургиным, поклонилась игумену, что-то шепнула Ивану и неспешно вышла.

Дмитрий спросил царя:

— Случилось что, государь? Может, нам уйти?

— Нет, ничего не случилось. Анастасия спросила, пойду ли я с ней и сыновьями. Я сказал, что позже прогуляемся. День большой. — Царь глубоко вздохнул. — Страшно мне за нее. Болеть стала часто. То одна хворь прицепится, то другая.

— И давно, государь? — спросил Филипп.

— Да уж второй год, наверное. Как Ивана родила. А после Федора хуже стало.

— А Иван как?

— Ничего. Тоже иногда болеет, но разве в младенчестве по-другому бывает? Хотя Дмитрий крепче был. Как сейчас помню, беру его после купания, а он ручонками машет, бороду теребит, улыбается. Сам весь такой розовый, сбитый, тяжеленький. Был!.. Сгубили враги первенца. Эти злодеи рядом, на подворье Старицких. У меня нет доказательств их вины, но все от них. Разгромить бы это осиное гнездо, да не по закону. Дмитрия забыть не могу. Смотрю на Ивана, а вижу его. Анастасия тоже. Плачет, когда вещи его перебирает. Все сохранила, в сундучке держит, страдает. Да и я, что скрывать. Иногда страшные мысли приходят. Первые дочери родились нормальными, здоровыми, но умерли, не прожив и года. Дмитрий был убит на глазах у отца и матери. Вдруг и моя внезапная болезнь, и хвороба Анастасии — продолжение дел проклятых врагов? Не Ефросинья ли порешила сгубить и Настеньку?

Голос подал Филипп:

— Разобраться бы во всем этом, государь. Может, страхи твои и напрасны. А царицу ты береги. Она ослабела от родов, но поправится. А еще лучше, как время свободное выпадет, приезжай-ка ко мне на Соловки, государь. Вместе с семьей! Вот где отдохнете спокойно, наберетесь живительной силы.

— Спасибо, Филипп. Может, и приедем, но сейчас, сам видишь, забот много.

— А разве осмотреть северные границы Руси — не государственные дела?

— Всему свой черед. Сейчас на первом месте Ливония. Запад. Но нельзя забывать, что главным врагом Руси было и остается Крымское ханство в союзе с Турцией. Они еще проявят себя. Войны с Крымом не избежать. Но мы готовы к ней. Впереди освоение Сибири. Там несметные богатства, могущество Руси. Мы пойдем туда. Позже. Видишь, отец Филипп, сколько дел впереди.

— Да, государь, ты поистине великий царь. В моих словах нет ни капли лести. Ты прекрасно знаешь, что я никому и никогда не льстил. Как и князь Ургин.

— Я хорошо вас знаю. Но время помолиться да идти в трапезную, где все уже готово к праздничному обеду.

— А что за праздник сегодня, государь? — спросил Ургин.

— Большой праздник, Дмитрий. Я встречаю настоящих друзей.

— Митрополита надо бы позвать, — проговорил Филипп. — А то неудобно выйдет. Я сперва должен был к нему явиться.

— Ничего. Владыка приедет. За ним уже послали. Идемте в собор.

После обеденной трапезы Филипп получил от государя грамоту об отмене пошлины на соляную торговлю и поехал с Макарием на его подворье. Иван отправился на прогулку с супругой и детьми.

Ургин вернулся домой и вечером того же дня узнал, что Филипп срочно отбыл на Соловки. Дмитрию не давала покоя мысль о послушнике Федоре Кучере, нашедшем приют в Соловецком монастыре.

Князь велел Кирьяну позвать к нему сына.

Тот не заставил отца ждать.

— Ты звал меня, отец?

— Проходи, Лешка, садись на лавку да слушай.

Княжич подчинился.

Дмитрий рассказал сыну о странном послушнике.

Алексей внимательно выслушал отца, резко поднялся и воскликнул:

— Неужто этот Федор замешан в убийстве царевича Дмитрия?

— А вот это и надо выяснить, Лешка. Поначалу хорошо бы выведать, кто бежал с подворья Старицких два года назад.

— Сделать это можно, отец. У Старицких служит конюхом дальний родственник нашего Кирьяна.

— Вот как? — удивился Ургин. — Почему я об этом ничего не знаю?

— Так пустяк же.

— Ты считаешь это пустяком? Позови-ка сюда Кирьяна. Узнаем, какой его родственник прибился к подворью Старицких, врагов государя, а значит, и наших.

Алексей крикнул Кирьяна.

Тот вошел, поклонился.

— Звал, князь?

— Звал, Кирьян! Почему я не знаю, что твой родственник служит Старицким?

— Да какой он мне родственник? Таких у меня хоть пруд пруди.

— Ты от ответа-то не увиливай!

— Вот те крест, князь, если Фома Шептунов мне и родственник, то очень уж дальний. Он вроде как племянник троюродного брата моего покойного отца.

— Ты с ним встречался?

— Было раз. Он заходил, как из Пскова сюда приехал. Даже не знаю, кто ему про меня сказал. Приходил, спрашивал, где прибиться можно. А я поглядел, мужичонка-то никакой, плюгавый, мелкий, нам не подойдет, да и отправил его к Старицким. Сказал, там, мол, такие, как ты, нужны. А он прибился. Конюхом служит у Старицких. Слыхал, что княгиня Ефросинья к нему благоволит, а с чего — не ведаю.

Дмитрий присел на лавку, посмотрел на слугу.

— Так, Кирьян, тебе придется сдружиться с родственником.

— Чего это? Сдался он мне!..

— А я говорю, придется. Так надо!

— Если надо, то сделаем.

— Но учти, Кирьян, ни княгиня Старицкая, ни Владимир не должны знать о ваших отношениях. Иначе Фоме Шептунову головы не сносить.

— А зачем мне с ним дружить, князь?

— Тебе все Алексей объяснит. — Ургин повернулся к сыну: — Завтра же, а еще лучше прямо сейчас расскажешь все Кирьяну да отправишь его к родственнику.

— Я понял, отец, сделаю!

— Ступайте!

— А ты один в горнице горевать будешь?

— Теперь, Алексей, надо не только горевать, но и думать. Дело до конца довести.

— Ты прав. Только внук твой очень хочет деда видеть. Соскучился Иван.

— Уж не мал, чтобы скучать. Ладно, пусть придет. Хотя нет, я сам выйду.

— Вот и хорошо. А то уже и Глаша беспокоится, не прогневался ли ты на нее.

— А на Глафиру-то чего мне гневаться? Сватов повидать надо, это да. Нехорошо забывать родню. Может, им помощь нужна, Лешка? Ведь в семье Порфирия, отца Глафиры, еще шестеро детей.

— Так они уже тоже подросли. Я сам, отец, помогаю, чем уж могу. Да они много и не требуют. Хозяйствуют крепко. Давеча второй коровой обзавелись, птичник расширили. Давно ты не был на селе, отец.

— Твоя правда, Лешка. Надо съездить. Вот о Федоре Кучере что-нибудь узнаем, тогда всей семьей и отправимся на недельку в Благое. Я схожу на могилу Григория.

— А у матери с сестрой давно был?

— На это кладбище, Леша, я едва ли не каждый день заезжаю, рассказываю матери твоей, какой сын-богатырь у нее вырос. Все, Лешка, ступай, не тереби душу!

— Так мы ждем тебя, отец.

Новости из стана врага князь Ургин получил уже следующим утром.

Алексей привел к нему Кирьяна и сказал:

— Послушай, отец, что узнал наш слуга.

— Так ты его вчера к Старицким посылал?

— А чего время тянуть?

Ургин повернулся.

— Говори, Кирьян.

— Проведал я вчера, как стемнело, Фому. Не беспокойся, князь, никто нас не видал. Я родственника на конюшне нашел. Там и поговорили.

— А что, на конюшне, кроме вас двоих, никого не было?

— Не было, князь.

— Продолжай!

— Фома много знает о делах княгини. Был такой холоп на ее подворье. Звали его Федор, только Курилин, а не Кучер. Он был отправлен в Вологду с князем Ростовым Василием Юрьевичем. Родственник не знает, для чего. Он слышал, что потом Курилин вернулся и вскоре овдовел. Сын его женился и стал ремесленником, дочь вышла замуж за купца из Рязани. Мрачным был тот Федор, а после, как ты и говорил, года два назад исчез. Отправили его с дворовыми людьми в удельное село, так в лесу он и пропал. Княгиня тогда серчала, учинила серьезный поиск, да без толку. Исчез Федор Курилин. Теперь о нем и не вспоминают.

— Значит, Ефросинья отправила своего холопа в Вологду с князем Ростовым? — задумчиво проговорил князь Ургин. — А Василий Юрьевич сопровождал семью Ивана в поездке на Белоозерье. Но среди его слуг Курилина не было. Как и на царском струге. А, может, этот Федор все же находился рядом с князем Ростовым? Это выясним. Хорошо, Кирьян. Молодец. Ты вот что, отношения с родственником не прерывай. Иногда наведывайся к нему. Да, а с чего вдруг Ефросинья проявляет к нему благосклонность? Или это все слухи?

— Нет, княгиня Ефросинья Андреевна на самом деле благоволит к Фоме. Но почему, тот и сам не ведает.

— Надо это узнать, Кирьян!

— А как, князь, коли сам Фома ничего не знает?

— Сам-то как думаешь, отчего такое отношение княгини к пришлому холопу?

— Я думаю, жалеет она его.

— А чего его жалеть? Он убогий, что ли?

— Нет, но и не нормальный. На юродивого смахивает. Весь в чирьях, в рванье ходит, за собой не следит. Я с ним говорил, так нос воротил. Запах от него как от пса шелудивого.

— Тогда понятно. У нас к таким убогим действительно благоволят. Ладно, ступай, делами занимайся. К родственнику своему будешь ходить по разрешению княжича.

— Слушаюсь!

Отпустив слугу, Ургин посмотрел на сына и спросил:

— Что скажешь про беглого холопа, а ныне послушника Соловецкого монастыря?

— Скажу, что он, видимо, замешан в гибели царевича Дмитрия. Осознал вину и ушел в обитель, грех свой замаливать.

— Может, он имел другую причину бежать от Старицких?

— Что ты имеешь в виду?

— Коли заговор против царевича на совести княгини, а я уверен, что так оно и есть, то Ефросинье не нужны ни исполнители убийства, ни свидетели. Кузьму Бородатого, прямого виновника гибели Дмитрия, зарезали в лесу, рядом с рекой сразу же, как стало известно о гибели наследника. Кто убил его, а потом с камнем на шее бросил в реку? Тот, кто все время находился рядом, не обязательно на струге. Князь Ростов был на судне, но в суматохе мог спокойно пройти в лес. Не до него было.

— Но все это только предположения, отец.

— Да, а чтобы добыть доказательства, надо учинить допрос самому Федору Курилину, который теперь зовет себя Кучером.

— Уж не задумал ли ты поездку на Соловки?

— Отчего нет? В дороге развеюсь, новые места посмотрю. Судя по всему, в поход на Ливонию государь мою дружину не пошлет. Или ее поведет другой воевода. А что мне делать на Москве?

— Государю о своих намерениях докладывать будешь?

— А как же? Без этого нельзя.

— Рисковое дело ты замыслил, отец. Коли Ефросинья прознает, что ты начал дознание по делу гибели царевича, то натравит на тебя всех своих собак.

— Но мы же, Ургины, тоже кое-чего стоим, да, Алексей? Или не так?

— Так-то оно так, только это дело надо хорошенько обдумать.

— Ты еще отца поучи!..

— Прости, батюшка. Может, уговоришь царя и меня с тобой отпустить? Все надежней.

— А тут кто в случае чего семью оборонять будет?

— Ратники дружины.

— Которая может уйти в поход? Кстати, вместе в тобой. Нет. Ты останешься здесь. И не перечь отцу!

Алексей вздохнул.

— Я и не перечу. Только…

— Все! — повысил голос Ургин. — Дело сделал и ступай.

— Может, еще чего надобно, отец? Не гневайся, я же помочь тебе хочу.

— Помочь? Вот, что, Лешка, надобно узнать, как связаны между собой Ефросинья Старицкая и Ростов. Как он попал тогда в царскую свиту? Зачем? Вопросов много, ответов нет. Их придется найти. Тут уже Кирьян не справится.

— Я понял тебя, отец. Что смогу, то узнаю.

— Но быстро, Алексей. Я завтра же буду просить царя, чтобы отпустил меня на Соловки. Мне до обеда надо как можно больше узнать о князе Ростове и его связях, особенно в Москве.

— Хорошо, отец.

— Давай, сын! Будь осторожен.

— Уж кто бы говорил! — Княжич улыбнулся и вышел из горницы.

Дмитрий вызвал Кирьяна и спросил:

— Кто у нас на подворье из ратников дружины?

— Ефим Ушаков.

— Зови его сюда.

— Слушаюсь.

Вскоре в комнату вошел Ушаков.

— Я здесь, князь!

— Срочно собери отряд человек в десять, передай приказ подготовить струг с гребцами.

— Далече поплывем, князь?

— Далече, Ефим. На Соловки. Пусть ратники вооружатся как следует, приготовят теплую одежду. Путь предстоит долгий и дальний. Сегодня же в ночь надо послать гонца к князю Борису Андреевичу Чернышеву. У него встанем на сутки. Надо, чтобы он подготовил нам коней да оповестил игумена Соловецкого монастыря Филиппа о нашем приезде. Все понял, Ефим?

— Понял, князь. Значит, на Соловки пойдем? А позволь узнать зачем?

— Не надо задавать подобных вопросов, Ефим. Скажу, когда время наступит.

— Понял. Позволь идти, князь?

— Готовность к отплытию — завтра после полудня. Ступай.

Отдав все необходимые распоряжения, князь Ургин спустился к семье.

Наутро он был уже в Кремле.

Иван тут же принял верного подданного:

— Пришел просить разрешения отбыть на Соловки.

— Зачем? С Филиппом ты недавно виделся. Или замыслил постриг принять?

— Нет, государь, постриг подождет. С делами мирскими разобраться надо.

— Что за дела, князь?

— Уж и не знаю, надо ли говорить о них.

— Надо, Дмитрий. Отвечай, я жду.

— Прости, государь, что за больное задену, но иначе нельзя. Всем известно, что твой первый сын Дмитрий пал жертвой подлого заговора. Истинного виновника смерти младенца так и не нашли. Кроме подозрений, у нас ничего нет. Вернее, не было до вчерашнего дня.

Царь резко поднялся с кресла.

— Тебе что-то стало известно об убийцах Дмитрия?

— Появилась одна зацепка. Ниточка тоненькая. Но коли суметь потянуть за нее, не порвать, то, глядишь, и размотается клубок заговора.

— Я должен знать, что стало известно тебе.

— Да, государь, конечно.

Дмитрий передал Ивану все, что узнал сам.

Царь ударил посохом по полу.

— Значит, все-таки Старицкие?

— Это надо доказать, государь. Вот за доказательствами и собираюсь на Соловки. А там мне во всем Филипп поможет.

— Езжай, Дмитрий. Как можно быстрей!

— Я уже приказал своим людям готовиться. После обеда тронемся в путь.

— Как добираться до Соловков будешь, продумал?

— Конечно.

— Какая моя помощь нужна?

— У меня все есть.

— Все, говоришь?

— Да, государь.

— Хорошо. Слушай тогда мой наказ. Коли вина Старицких подтвердится, то послушника этого доставить сюда. Ко мне.

— Сделаю. Думаю, надо и князя Ростова повязать.

— Надо, да поздно. Убежал князь Ростов в Литву. Я сам только вчера узнал об этом, но со смертью сына не связал. Ничего, коли нужда будет, я его и в Литве достану. Благодарю тебя, Дмитрий.

— За что, государь?

— За верную службу, Дмитрий Михайлович. Езжай с Богом, возвращайся с доказательствами. Но смотри, чтобы Старицкие не прознали про твой отъезд на Соловки.

— А прознают, так что? Чего княгине Ефросинье опасаться? Если бы она знала, что ее холоп, причастный к темным делам, утек на Соловки, то убила бы его и в обители.

— Это верно. Но лучше будет, если княгиня не узнает о твоей поездке.

— Да, государь.

— Дьяк тебе охранную грамоту выпишет, ты погоди недолго.

— Подожду. До свидания, государь.

— Да хранит тебя Господь, Дмитрий!

В десятом часу князь Ургин с охранной грамотой вернулся на подворье. После молитвы и обеденной трапезы его новый струг тихо отошел от причала и начал спускаться по Москве-реке. Мало кто обратил на это внимание. А кто заметил, тот не побежал на подворье Старицких. Мало ли куда отправился князь Ургин! Москва готовилась к походу на Ливонию. Отъезд из столицы малой дружины ни у кого не вызвал вопросов. Значит, так нужно.

Отпустив верного князя на Соловки, царь вплотную занялся подготовкой похода на запад. В середине декабря он вызвал к себе хана Шах-Али, воевод Глинского и Захарьина-Юрьева.

Иван указал вельможам на скамью и обратился к Шах-Али:

— Готово ли войско для похода на Ливонию, хан?

Шах-Али поднялся.

— Готово, государь. В Новгороде с ноября стоит и ждет приказа сорокатысячная рать.

Царь кивнул, повернулся к брату жены, князю Захарьину.

— Где сейчас находится вспомогательная рать?

— В походе, государь. В начале января она должна выйти к Ивангороду.

Шах-Али со свойственной ему горячностью воскликнул:

— Быстрее бы, государь. Мы с нашим войском за несколько дней разгромим этот орден. Я лично привезу тебе головы магистров и рыцарей. Города их сожжем, кроме портов, чтобы все знали, что русскому царю перечить нельзя. Коли должен, то долг в срок отдавай!

Глинский и Захарьин переглянулись, улыбнулись.

Иван же повысил голос:

— Мы громить, пленить и жечь не будем! Запомните, воеводы, цель вашего похода — большая разведка. Вы должны пройти по Ливонии, на короткое время окружать крепости и отходить. Я должен знать, что они собой представляют. Слыхал, их считают неприступными. Вот вы и посмотрите, справятся ли с ними наши осадные орудия.

Поднялся князь Глинский.

— Так что, государь, вот так просто провести сорокатысячное войско по Ливонии и вернуться ни с чем?

— Князю Шестунову надо попытаться взять Юрьев, но особо в этом не усердствовать. Наш зимний поход должен заставить ливонцев уплатить полагающуюся дань и открыть путь к русскому порту.

— Надо показать им, что сейчас они имеют дело уже не с прежней Русью?

— Ты, Михаил Васильевич, знаешь, что Русь у нас одна, православная. Наши предки и прежде крепко бивали врагов. Но силу показать не мешает. Здесь ты прав.

Царь определил задачи войскам Шах-Али, Глинского и Захарьина и отпустил полководцев.

Россия начала войну с Ливонским орденом 17 января 1558 года. Еще до этого основная рать двинулась из Новгорода к Пскову. Вспомогательное войско князя Шестунова вышло к Ивангороду, построенному еще в 1492 году на крутых склонах Девичьей горы и реке Нарве, в труднодоступном месте.

Напротив него, на другом берегу реки стоял город ливонских рыцарей Ругодив. Так русские называли Нарву.

В январе 1558 года основная рать подошла к Юрьеву (Дерпту), где соединилась со вспомогательной. Войска предприняли попытку взять Юрьев, но с ходу сделать это не смогли и отступили, дабы не понести неоправданных потерь. Только гарнизоны Ивангорода и Нарвы обстреливали друг друга.

Цель первого похода была достигнута. Рать прошла по территории Ливонского ордена, заставляя местное население укрываться за крепкими городскими стенами, и вернулась на русскую землю. Наступило затишье.

В то же время небольшой отряд князя Ургина наконец-то вышел к Онежскому озеру. Он совершил длительный переход по воде, суше, девственным лесам и болотам. С берега дружина перебралась на остров, где находился монастырь.

Дорогого гостя вышел встречать сам игумен.

— Рад приветствовать тебя на святой земле, дорогой князь. — Филипп обнял Дмитрия. — Как далась дорога?

— Путь к тебе нелегкий, Филипп.

— Но как же здесь хорошо, Дмитрий! Как легко дышится!

— Да, но я к тебе по делу.

— Знаю, гонец известил. Он не сказал, какое именно дело у тебя здесь, но я и сам догадался. Ты же ради послушника Кучера приехал, не так ли?

— Так. Только не Кучер он, а Федор Курилин, холоп Ефросиньи Старицкой.

— Думаешь, он замешан в убийстве царевича Дмитрия?

— Да. Я хотел бы как можно быстрее переговорить с ним.

— Но захочет ли он того же?

— Что? — повысил голос князь Ургин. — Еще как захочет! Он у меня всю правду выложит как на духу! Уж поверь, я заставлю этого послушника выложить всю правду.

Филипп твердо ответил:

— Насилию в обители не быть! Поговорить можешь, но пытать его я не дам.

— Но ты же понимаешь, насколько важны показания Федора Курилина? Государь ждет их. Если он признается, то я повезу его в Москву. Иван выразил уверенность в том, что ты поможешь мне.

— Я помогу тебе, Дмитрий, однако насилия не допущу. Но давай поначалу людей твоих на житье определим, да и тебе не мешает до вечера отдохнуть. После молитвы и трапезы я предоставлю тебе послушника Федора.

— Людей отправляй на покой, мне же не до того. Я желаю немедля говорить с послушником.

— Вот так всегда. Как и раньше. Если князь Ургин что надумал, то своего добьется. Ладно, погоди здесь, присядь вон на лавку, я скоро. — Игумен ушел, спустя полчаса вернулся, устроился рядом с Ургиным и сказал: — Плохие новости у меня для тебя, Дмитрий.

— Что? Убежал послушник?

— Нет, в ночь захворал сильно. Мне только что сообщили об этом. С ним сейчас лекарь.

— Так идем к нему, Филипп! Неровен час помрет, и вся моя поездка окажется бесполезной. Где твой послушник?

— У себя в келье. Будешь допрашивать беспомощного, страдающего человека?

— А ты предлагаешь дождаться, пока он Богу душу отдаст? Пойми, Филипп, его показания очень важны. Возможно, только они помогут найти настоящего убийцу младенца Дмитрия. Разве будет справедливо, если преступник останется безнаказанным?

— Хорошо, князь! Пойдем, я проведу тебя в келью Федора, но поначалу сам с ним говорить буду. Потом ты.

— Согласен.

Игумен и князь прошли к двухэтажному зданию.

Келья послушника Федора Курилина находилась на первом этаже, слева в конце коридора. Филипп и Ургин подошли к ней, когда оттуда вышел лекарь, молодой мужчина крепкого телосложения.

— Что с Федором? — спросил игумен.

— Сердечный приступ, отец. Я бессилен что-либо сделать.

— Но он еще жив? — Ургин шагнул вперед.

— Да, но я думаю, что до утра не дотянет.

— А говорить он может?

— Может. В сознании. Отец игумен, Федор просил тебя зайти к нему. Исповедоваться желает.

— Вот сейчас он и исповедуется, — сказал Дмитрий. — Самое время.

— Постой здесь, Дмитрий, — заявил Филипп. — А ты, лекарь, ступай, раз помочь больному не можешь.

Игумен вошел в келью. Ургин остался в коридоре и с нетерпением ждал его возвращения.

Игумен вскоре появился и сказал:

— А теперь ступай к нему ты, Дмитрий. Федор расскажет тебе все, что знает.

— Уверен, что он будет говорить правду?

— На смертном одре не лгут!

Ургин прошел в келью, присел на лавку у изголовья послушника, лежавшего в постели.

— Я князь Ургин, посланник царя.

— Знаю, — тихо проговорил Федор. — Игумен сказал, что привело тебя сюда.

— Раз так, то рассказывай все, что тебе известно об убийстве царевича Дмитрия.

— Я служил у княгини Старицкой. Как-то вечером, перед отъездом царя с семьей в Кирилло-Белозерский монастырь, к ней тайно приехал Василий Юрьевич Ростов. О чем она с ним говорила, не знаю, только поутру приказала мне ехать с ним. Я повиновался. Князь тогда же отправил меня в Вологду. Там я встретился с купцом Лукой Мариным. — Слова давались послушнику с трудом, лицо его часто перекашивала гримаса боли. — Тот свел меня с Федотом Стоганом, человеком из окружения князя, и велел во всем ему подчиняться. Переночевал я в доме Стогана. Утром мы взяли с собой третьего коня, выехали к Сиверскому озеру и встали в лесу, недалеко от Кирилло-Белозерского монастыря. Потом появилась свита царя. Федот иногда уходил куда-то, я же все время оставался в лесу, при конях и поклаже. Потом царский струг пошел обратно. Мы с Федотом сопровождали его по берегу.

Дмитрий прервал послушника:

— Как же вы обходили дозоры дружины княжича Головина, которая тоже шла по берегу?

— Нет, она двигалась поодаль, стороной. Мы только один раз видели царских ратников, да и то небольшой отряд в пять человек. Они осмотрели берег и ушли в лес.

— Дальше!

Послушник попросил:

— Воды бы испить, князь. Сухо во рту, в груди же огонь.

Ургин подал умирающему чашу студеной воды.

Тот отпил несколько глотков и продолжил:

— Дальше было так. Во время дневной стоянки струга к нам с Федотом вышел князь Ростов. Дальше он ехал с нами.

— Его не было на струге?

— Только во время перехода от дневной стоянки судна до ночной. Не перебивай меня, князь, и так мысли путаются. Значит, струг шел по Шексне. Мы с князем Ростовым, для которого и был взят третий конь, двигались по берегу, следя за судном. Клянусь всем святым, князь, я и подумать не мог о том, что замыслил Ростов.

— А коли знал бы, то предупредил бы стражу?

— Да! Клянусь, предупредил бы.

— Ладно, одному Богу известно, как ты поступил бы. Продолжай.

— Ох и тяжко мне. Но по грехам муки.

— Ты не отвлекайся, Федор Курилин.

— Как ты узнал?..

— Это уже не важно. Что было дальше?

— Вечером струг встал. Князь Ростов о чем-то поговорил с Федотом и вышел к окраине леса. Я со стороны видел, как по сходням шли царь с царицей, нянька с ребенком на руках, двое бояр. А потом вдруг сходни рухнули. Нянька закричала, что царевич в воде. Тут началась неразбериха. Царь, вельможи, стража начали нырять, шум поднялся. Боярин какой-то вытащил младенца, передал его государю. Царь вышел с сыном на берег, к ним подскочил лекарь. Тут в лес прибежал человек со струга. Его встретил князь Ростов. Их разговор я не забуду до смерти, которую уже готов принять.

— Так о чем говорили князь Ростов и человек со струга?

— Ростов спросил у него, мертв ли младенец. Тот ответил, мол, мертвее не бывает. Князь похвалил мужика. Дескать, дело хорошо сделал, и назвал его по имени — Кузьма. Тот поинтересовался, что ему теперь делать? Ведь стражники скоро обнаружат, что его нет. Ростов ответил: «Ты должен уйти немедля». «Куда?» — спросил Кузьма. «Туда, где тебя давно ждут!» — ответил князь. Тем временем сзади к Кузьме подобрался Федот и всадил ему нож в спину. Ростов приказал Федоту оттащить тело за обрыв, нацепить на шею камень, там утопить и ехать в Вологду, к купцу Луке Марину. Он должен был послать гонца к княгине Старицкой, доложить ей, что наследника у царя больше нет. Сам же князь вернулся на струг и стал печалиться вместе со всеми. Только тогда я понял, в какую историю влип. Ведь мы же царевича убили. Страшно мне стало так, что словами не передать, но изменить ничего уже нельзя было. Оттащили мы с Федотом труп Кузьмы, камень к шее привязали, сбросили с обрыва, забрали коня князя Ростова и направились в обратный путь. Спешили, боялись, что стражники большого отряда догонят, но пронесло. Так и вернулись в Вологду. Лука оставил меня при себе, а Федот дня через два вдруг помер. Наверное, кто-то помог ему по приказу князя Ростова. Я стал ждать смерти. Бежать-то некуда было, да я и не хотел. Заслужил смерть, хоть и не желал гибели царевича и не участвовал в его убийстве. Но меня не тронули. Осенью отправили обратно в Москву. Я же потом ушел сюда. Хотел грех свой замолить, да Господь не простил меня.

— Скажи, Федор, а где в Вологде живет Лука Марин?

— На окраине, у реки. Он дом новый поставил, амбары рядом. Так было, когда я уходил. Как сейчас, не ведаю.

— А если точнее, Федор?

— В гости к нему решил наведаться?

— Ты не спрашивай, Федор, а отвечай на вопрос. Раскаяние и помощь в поимке убийц тебе Господь зачтет.

— Найти дом купца не сложно. Там недалече храм новый. От него два или три двора.

— В Вологде не один храм!

— Не один. Будешь искать, найдешь. В Вологде Луку Марина знают.

— Понятно. Ты грамотный?

— Откуда?

— Тогда я сейчас запишу твои показания, игумен их прочтет, ты вместо подписи палец приложишь.

— Ты поспешай. Чую, конец близок, а мне еще исповедоваться надо.

— Успеем.

Ургин заполучил письменные показания Федора Курилина и отправился на отдых.

Вечером того же дня, после нескольких часов тревожного сна, князь пришел в келью настоятеля монастыря и сказал:

— Завтра, Филипп, я уезжаю!

— Я даже знаю, куда ты собрался.

— И куда же?

— В Вологду, за Лукой Мариным.

— Верно. Если уж взялся за расследование, то надо довести его до конца. Коли не смогу доставить к Ивану твоего послушника, то привезу торговца. Он небось побольше знает.

— Отчего государь не приказал задержать князя Ростова?

— Тот сбежал в Литву. Видимо, почуял опасность или выполнил наказ княгини Старицкой.

— Понятно. А Федор, послушник, помер! Час назад как преставился. Исповедовался и испустил дух.

— Избавился от страданий. А ведь его вины в смерти царевича Дмитрия нет.

— Он считал иначе.

— И чего столько лет хранил в себе тайну? Вернулся бы в Москву да покаялся. Иван простил бы его.

— Не смог!

— Не смог, — повторил Дмитрий и продолжил: — Я вроде хорошо знаю царя, а не пойму, почему он Ефросинью терпит? Великая княгиня Елена быстро разобралась со Старицкими. Кого на смерть, кого в темницу. Иван же не только освободил Ефросинью и Владимира, но и вернул им все. А что он получил взамен? Стоило царю заболеть, как Ефросинья тут же подняла бояр против него и наследника. Иван опять простил ее. Неужто и на этот раз, получив доказательства вины Ефросиньи в смерти сына, тоже проявит милость?

Филипп поднялся, прошелся по келье.

— Знаешь, Дмитрий, что мне Иван сказал, когда мы наедине беседовали?

— Коли не тайна, расскажи.

— А сказал Иван, что того, кто строит козни против него и царской семьи, он не винит и казни предавать не станет. Смерти заслуживает лишь тот, кто пойдет против своей родины, изменит присяге, нанесет вред государству. Вот того он казнит, не задумываясь.

— А разве убийство наследника престола не является государственным преступлением? Разве княгиня Старицкая не замыслила воспользоваться болезнью Ивана, совершить переворот и посадить на трон своего сына?

— Но переворота не произошло. А что касаемо сына, так Иван пуще всех остальных в его смерти себя винит.

— Старицкие все одно ответят. Долго с огнем играть нельзя, сгоришь. Так и княгиня Ефросинья Андреевна. Только не станет ли слишком высокой цена ее заговорам? Безнаказанность к добру не приводит.

— Равно как и неоправданная жестокость.

— То-то и оно, что неоправданная жестокость недопустима. Тут я с тобой, Филипп, согласен полностью. Но коли карать по делу, по закону, справедливости, совести, то не только можно, но и должно. Иначе порядка не будет. А без порядка и веры Русь обречена на погибель. Таково мое мнение, и оно непоколебимо. За то стоим, Филипп, и стоять будем, покуда силы есть! Но я, наверное, тебя утомил. Пойду! Мне еще с ратниками совет держать.

— Я не устал, — ответил Филипп. — Но коли у тебя еще дела, то ступай, и Бог тебе в помощь.

— До завтра, Филипп.

— До завтра, Дмитрий.

Ургин собрал своих ратников за стеной монастыря и объявил:

— Возвращение в Москву откладывается. Послушник, ради которого мы прибыли на Соловки, скончался. Я успел с ним поговорить. Он подтвердил, что царевич погиб в результате подлого заговора. Его показания у меня. В злодействе принимал участие вологодский купец Лука Марин. Руководил же подготовкой убийства князь Ростов, который успел бежать в Литву. Купец же должен был остаться. Вот мы и захватим этого купца. Не смогли доставить государю послушника, то привезем Марина. Поэтому завтра же отправляемся в Вологду.

Спустя две недели отряд московского князя прибыл в Вологду. Ургин рассчитал путь так, чтобы небольшая конная дружина с обозом из двух саней подошла к городу затемно. Он оставил основную часть отряда в лесу и въехал в Вологду вместе с Петром Лемехом, Ефимом Ушатовым и Алексеем Белым.

В это время поднялась пурга, и улицы быстро опустели, что было на руку князю. Новый храм они нашли быстро. Возле него встретили нищего, кутавшегося в рваный тулуп, прятавшегося от ветра и снега у церковной паперти.

Заметил его глазастый Белый.

— Глянь, князь, кто-то у паперти затаился. — Он указал на темный сгорбленный силуэт у церкви.

— Веди его сюда!

Белый подъехал к храму, и вскоре пред Ургиным предстал мужик неопределенного возраста со спутанной бородой, дрожащий от холода и кутающийся в рванье.

— Ты кто? — спросил Ургин.

— Я-то местный. А кто вы такие будете? Что-то я вас тут не встречал.

Князь проигнорировал слова нищего и продолжил допрос:

— Местный, говоришь? А как до жизни такой докатился?

— Тебе до этого какое дело?

— Мы люди православные, должны помогать друг другу. Я хочу это сделать, но до того должен убедиться, что предо мной несчастный человек, а не тать, разбойник, лиходей.

— Это я-то лиходей? Еще два года назад у меня были и дом, и семья. Жена Анюта, сын Степка, дочь Лиза. Дело свое было. Из купцов я. Был. Да вот только на беду свою пошел против Луки Марина. Тот торговлю расширял вместе с князем Ростовым. Подворье мое, амбары да суда им приглянулись. Предложили продать, а цену дали низкую. Но дело даже не в ней. Все одно не продал бы, потому как дело от отца получил, а тот — от деда. Наследственное это у нас. Я и сам торговал с прибытком, думал, вырастет сын, ему все передам, сам отдыхать буду в тепле и сытости. Да просчитался. Недооценил князя и Марина. Думал, поторгуются и отстанут, ан нет! Лето в позапрошлый год выдалось жарким, сухим. То там, то здесь вспыхивали пожары, лес горел. Вот однажды ночью полыхнул и я. Вспыхнуло все сразу. И дом, и амбары с товаром, и причал, и суда. Я в отъезде был. А как вернулся, так чуть с ума не сошел. Нету ничего. Было и нету. Сгорело все. И семья. Жена Анюта, сын Степка, дочь Лиза. Все потерял. Наложить руки на себя хотел, да батюшка отговорил. А покуда я занимался похоронами, Лука Марин каким-то путем, скорее всего, чрез князя Ростова, земли мои забрал. Наместник грамоту ему выдал, что, мол, теперь он владеет тем, что было моим. Вот и стал нищим. — Мужик сплюнул на снег.

— Как звать-то тебя, несчастный?

— Михайло Шутов. А что?

— Челобитную на беззаконие купца, князя, наместника подавал?

Бывший купец удивленно усмехнулся.

— Кому?

— Царю! — ответил Ургин.

— Эка ты завернул, добрый человек. Где мы и где царь? Кто же мне тут позволил бы челобитную на самого наместника подать? Все под ним. А сам поехал бы в столицу, так дальше ближнего леса не ушел бы. Прибили бы люди того же Ростова.

— Но он бежал в Литву!

— И это тебе известно?

— Известно!

— Он бежал. Почему, никто не ведает. А наместник-то и людишки его в городе остались. Да и Лука, будь трижды проклят весь его род, теперь высоко поднялся. Не у меня одного земли да торговлю отнял.

Вперед выступил Петр Лемех.

— Чего же ты, узнав, что купец Марин уничтожил твою семью, не убил его тут же? Испугался? Конечно. На паперти с протянутой рукой сидеть покойней, нежели мстить обидчику! Какой же ты после этого мужик?

— А ты, воин, не лайся, не разобравшись.

— Я тебе что, пес какой, чтобы лаяться? — возмутился Лемех.

Его прервал Ургин:

— Угомонись, Петр. Помолчи. — Князь посмотрел на Шутова. — А ты отвечай, почему простил разбойникам убийство семьи?

— Простил? Как же! Такое не прощается. После похорон собрал своих работных людей и повел их к Марину. Только до подворья мы его и дошли. Стража наместника разогнала людей, а меня связали да затащили во двор Луки. Он приказал собак спустить. Те так меня потрепали, что еле оклемался. Раздеться да показать, что со мной изверги сделали? Живого места на теле нет. Показать?

Ургин мрачно сказал:

— Не надо. Верю! Значит, за Луку стража наместника вступилась?

— Не она, я этого ирода удавил бы.

— Но сейчас Ростова нет, наместник сменился, в городе учрежден суд. Почему ты права свои не отстаиваешь?

— Видать, издалека ты приехал, добрый человек. Бояре меняются, а все как было, так и остается. Это в Москве да в ближних к ней уделах порядок, а тут закон другой, боярский. За ними сила.

— Еще посмотрим, за кем сила. А ты-то чего у паперти в пургу сидел? Жить негде?

— Есть изба недалече, но жить не хочется. Прошлой ночью супруга приснилась, да так, будто и не сон был, а явь. Спросила меня Анюта: «Что ж ты, Миша, маешься-то на этом свете? Иди ко мне, к детишкам. У нас хорошо». Проснулся, и так худо мне стало, сил нет. Весь день вино пил, а под вечер решил, пойду к храму, помолюсь, да и останусь. Ночи холодные, усну и не проснусь. А тут вы, так и не сказавши, кто такие будете и что вам в городе надобно.

— А мы как раз к Луке Марину и направляемся.

— Так вот кому я жалился! Что ж, коли вы друзья Марина, так не дайте греху случиться, убейте!

Ургин спрыгнул с коня, подошел к Шутову.

— Ты не понял, Михайло. Я князь Ургин, прислан из Москвы. Нужен мне Лука Марин, чтобы доставить его к государю. Эта собака не только пред тобой виновата, но и пред самим царем.

— Да ты что? — От удивления Шутов раскрыл рот.

— Покажешь, где его подворье?

— Так оно тут, рядом. Вон третий дом за высокой городьбой, справа.

— Вижу. Охрану Марин держит?

— Какую охрану? Так, двое работников время от времени обходят усадьбу. Зачем Марину стража, коли, если что, его наместник защитит? А ты и вправду князь Ургин?

— Да.

— Дмитрий Михайлович?

— Что, слыхал?

— Приходилось. А верно, что ты вхож к самому царю?

— Верно.

— Тогда, может, и за меня заступишься?

— Что, пропало желание помирать?

— Жить хочу, коли так все обернулось. Не иначе Аня меня к храму привела, чтобы я с тобой встретился. Только вот что, князь, охраны у Марина нет, но есть стража наместника. А в ней побольше ратников, чем у тебя.

Ургин усмехнулся.

— О чем ты, Михайло? Наместник не подчинится царскому посланнику? Да государь с него за это голову снимет.

— Ага! Если этот наместник следом за Ростовым к немчинам не убежит.

— А ведь Шутов прав, князь, — проговорил Ушатов. — Наместник не станет ждать царского суда. Сбежит гаденыш. Хотя, конечно, еще неизвестно, кто кого возьмет — стража местная нас или мы ее.

— Нам ли отступать, Ефим?

— Так я ничего! Мне не впервой бой принимать.

— Послушай, князь! — подал голос Шутов. — Я думаю, надо народ поднять. Тогда наместник ничего сделать не сможет.

— Бунт устроить?

— Не сейчас, а коли Марин успеет человека за помощью к наместнику послать и стража против вас выступит. А мужиков я быстро подыму. За царского-то посланника князя Ургина!

— Думаю, обойдемся без этого. Но ты давай с нами. Придется пехом, лишнего коня у нас нет, но тут недалече, заодно и согреешься.

— Да обо мне не беспокойся, не отстану.

Ургин вскочил на коня.

— Третий дом справа. Действуем жестко. Вперед!

Отряд Ургина подъехал к массивным воротам усадьбы купца Марина. От конников не отстал и Шутов, державшийся чуть в стороне.

Ургин приказал Белому:

— Стучи, Лешка, да погромче!

Белый ударил в ворота.

Изнутри послышался недовольный голос:

— Это кто тут шумит? Ополоумел, не знаешь, чей дом?

— Знаю, — ответил Ургин. — Открой, гости к хозяину приехали.

— Что за гости еще?

— Открой ворота, узнаешь!

— Я открою, но коли что не так, то собаки у нас злые. Разорвут в клочья.

Ургин взглянул на Лемеха.

Петр без слов понял команду князя и кивнул.

Ворота приоткрылись, Лемех схватил работника купца за ворот тулупа и вытащил на улицу. Увидев четверых воинов на конях, а поодаль Шутова, парень струсил.

— А… кто вы?

Дмитрий нагнулся к нему.

— Я же сказал, гости к хозяину.

— Так надобно доложить Луке Авдеевичу. Он вроде еще спать не ложился. Недавно выходил во двор.

— Не надо никому ничего докладывать. Пусть наш приезд станет подарком для Луки Марина.

— Но…

Со двора раздался голос второго работника:

— Митяй, ты чего за ворота вышел? Али полюбовница прибежала?

— Нет, скажешь тоже, Степан, — ответил Митяй, глядя на клинок, который приставил к его груди Петр Лемех. — Какая полюбовница?

Ургин проговорил:

— Сделай так, чтобы Степан тоже вышел.

Парень кивнул и крикнул:

— Степа, поди сюда!

— Чего это?

— Да тут мужик какой-то подъехал, говорит, родственник твой.

— Чего? Какой еще родственник? Откуда?

— Из Кержача.

— Какого еще Кержача?

— А я знаю! Твой родственник, ты и разбирайся!

— Что за напасть?

Ушатов и Белый спрыгнули с коней, встали у ворот.

На улицу вышел бородач с дубиной в руке.

— И где тут?..

Но договорить он не успел. Белый ударом кулака сбил его с ног, скрутил веревкой и заткнул рот кляпом. Митяя привязали к Степану.

Белый поднялся.

— Все в порядке. Пусть сторожа немного отдохнут.

— Не замерзнут? — спросил Ургин.

— В этаких-то тулупах? Да и мы, надеюсь, долго не задержимся. После в сарай их оттащим.

— Узнай у молодого, Леша, кто, кроме Марина, сейчас в доме.

— Ага!

Ратник Ургина склонился над парнем, быстро с ним поговорил, поднялся и доложил:

— А мы вовремя заглянули к купцу. Он с утра семью к родителям жены отпустил и сейчас, коли верить Митяю, сидит в доме один. Работники разошлись. Будут утром, да и то, если пурга угомонится.

— Не врет Митяй?

— Нет, князь! Я его предупредил, что отрежу глупую башку. Он испугался, аж затрясся. Поклялся, что правду сказал.

Подошел Шутов.

— Князь, тут их оставлять не след. — Он кивнул на Митяя и Степана. — Мало ли кто пойдет по улице. Увидит их, развяжет. Они сразу за помощью побегут.

Ургин отдал команду:

— Лешка и Ефим, занесите сторожей во двор. Да ворота прикройте. Коней тоже внутрь и на привязь.

Как только закрылись ворота, Ургин приказал:

— Лемех, остаешься здесь, Ушатов за дом, в сад. Белый со мной!

Шутов, находившийся рядом, попросил:

— Князь, позволь пойти с тобой!

Ургин внимательно посмотрел на него и сказал:

— Пойдем! Но гляди, Михайло, бросишься на купца, я сам рубану тебя саблей. Марин нужен нам живой! Ты понял меня?

— Понял, князь. Я только в глаза его посмотрю, когда он поймет, что пришло время отвечать за преступления.

Ургин с Алексеем Белым и Михаилом Шутовым вошли в дом. Купец Лука Марин сидел в горнице за столом, пред ним стояла чаша. Марин был пьян.

Он поднял осоловевшие глаза и рявкнул:

— Что за черт? Кто такие?

— Встречай гостей, Лука Авдеевич, — ответил Белый.

— Каких гостей? Кто позволил вам зайти в дом? Эй, стража!

— Ты не ори, купец, нету у тебя стражи, и нам позволения спрашивать не надо.

Дмитрий вышел вперед.

— Я князь Ургин, царский посланник. Пришло время, купец, отвечать за все свои преступления. Особенно за участие в убийстве царского наследника младенца Дмитрия. Уж за него царь с тебя, собака, по полной спросит. Да и за убийство семьи Шутова.

Только сейчас Марин увидел соседа, вышедшего из-за спины князя. Он побледнел, сразу же протрезвел, дико, по-звериному зыркнул на пришедших, почуял, что за ним пришла смерть. Мозг купца пронзила мысль о бегстве. Удастся вырваться из подворья, значит, поживет еще, а не выйдет, так все одно не жить. Царь не простит ему убийство Дмитрия.

Он опустил глаза.

— Твои обвинения, князь, напрасны. Все скажут, что когда погиб царевич, я был здесь, в городе. Князь Ростов прислал ко мне своего человека, чтобы оповестить Старицкую о гибели младенца. За это с него и спрашивайте. Я всего лишь выполнил просьбу вельможи, о заговоре ничего не знал. Да и насчет семьи Шутова я ни при чем. Он сам спьяну подпалил подворье. Вот и погорело все. Погибли его жена, сын и дочь. По тому делу велось следствие, и виновником был объявлен Шутов. Его земли я получил по закону. Так что напрасны твои обвинения, князь Ургин.

— Это все ты в Москве расскажешь. Собирайся, поедешь с нами!

— А наместник о вашем приезде знает?

Ургин повысил голос:

— Ты плохо понял меня, пес? Сказал, собирайся, на Москву поедешь, там с тобой разбираться будут! — Дмитрий повернулся к Белому и тем самым совершил ошибку.

Оправдываясь, купец незаметно, медленно вытянул саблю из ножен, прислоненных к скамье. Когда Ургин с Белым на мгновенье отвлеклись, он опрокинул пред собой стол, вскочил и занес саблю над Дмитрием.

Михайло Шутов крикнул:

— Князь! — Он бросился на Марина и принял на себя удар.

Белый же развернулся и врезал купцу кулаком прямо в физиономию. Марин сбил лавку, отлетел к печи и завалился на бок. Тело его пробила судорога.

Ургин бросился к Шутову, но помочь Михаилу уже не мог никто. Из рассеченной шеи на пол стекала черная кровь. Шутов хотел что-то сказать, но не смог. Кровь пошла ртом.

Князь поднялся.

— Погиб Михайло, Лешка.

— Если бы не он, то удар Марина достался бы тебе, князь.

— Да! Оплошали мы, Лешка.

— Кто же знал, что купец на драку решится и что у него под столом сабля?

— Брать его следовало без разговоров, вязать да выталкивать из дома. Это моя вина, что погиб Шутов.

— Не вини себя, князь. Михайло сам искал смерти и погиб как воин. Теперь встретится на небесах со своей женой Анной и с детишками.

Ургин вдохнул, нагнулся к телу Шутова.

— Спасибо тебе, Михайло. Прости!

Дмитрий закрыл ему глаза, поднялся и приказал Белому:

— Вяжи собаку Марина и выталкивай во двор. Я пойду дам команду, чтобы сани нашли да запрягли коней. Не тащить же эту тварь на себе!

— Да, князь.

Ургин дошел до двери, и тут Белый окликнул его.

Дмитрий повернулся.

— Что?

— Тут тоже вроде промашка вышла.

— Ты о чем?

— Да Марин-то мертв.

— Что?

— Угу! Видать, ударился башкой обо что-то. Волосы все в крови.

— Да что же это такое? Были два свидетеля, и тех потеряли. Ладно послушник, но Марин!.. Его мы обязаны были брать живым.

— Что ж поделать, князь. — Белый вздохнул, осматривая свой пудовый кулак. — Так уж вышло. Но правду-то мы узнали.

— Узнали, Лешка, мы многое, да только подтвердить ничего не сможем. А государю нужны доказательства. Опять враги царя уйдут от возмездия. В этом наша вина.

— Ничего, рано или поздно попадутся. Княгиня Старицкая не успокоится, покуда жива. Она ненавидит Ивана и только сына своего видит на престоле. Значит, и дальше будет строить козни государю. Но сколько ниточке не виться, а конец все одно наступит.

— Ладно, делать нам здесь нечего. Надо уходить.

— Михаила Шутова оставим?

— Не в лесу же его тайно хоронить.

— Так обвинят Михаила в убийстве Марина.

— Ему уже все равно. Но правда дойдет до людей. Те же Митяй со Степаном расскажут, как все было, и похоронят Шутова по-христиански.

— Может, дом обыщем, князь? Глядишь, и найдем чего-нибудь интересное.

— У нас нет времени. За ночь надо уйти как можно дальше.

Вскоре они покинули Вологду, соединились с людьми, оставленными за пределами города, и двинулись в обратный путь.

По возвращении в Москву князь Ургин, не заезжая домой, направился в Кремль. Стража пропустила его во дворец. Дмитрий вошел, низко поклонился и заметил незнакомого человека малого роста, находившегося при царе.

Иван вышел навстречу Ургину.

— Ну, здравствуй, Дмитрий.

— И тебе, государь, здравствовать, — ответил Дмитрий.

— Да ты проходи, присаживайся.

Иван сел в кресло, Ургин — на скамью.

— Как поездка на Соловки?

Дмитрий посмотрел на незнакомца.

Царь сказал:

— Это дворянин Григорий Скуратов-Бельский, за малый рост прозванный Малютой. Его мне князья Захарьины представили, посоветовали взять на службу. Интересные вещи поведал мне Малюта. Оказывается, благочестивый наш протопоп Сильвестр — желанный гость княгини Ефросиньи Старицкой. Встречаться с ней он старается скрытно. После таких разговоров Сильвестр собирает ближних бояр из Избранной рады, чаще всего Алексея Адашева да Андрея Курбского. Раньше он общался и с князем Семеном Лобановым.

Ургин спросил:

— И откуда это известно Малюте? Он что, следил за Сильвестром? По чьему, позволь узнать, государь, велению?

— Малюта следил не за Сильвестром и даже не за княгиней. По своей воле. Он имеет обиду на людей Старицких. Они в свое время при попустительстве князя Андрея надругались над его сестрой. Княгиня при этом тоже присутствовала. Насильничали девицу двое. Один помер, другой жив и по сей день служит у Ефросиньи. За ним охотился Малюта. Отомстить хотел. Свидетелем встреч Сильвестра с княгиней он стал случайно. Я прав, Малюта?

— Да, государь! Только ты не сказал о том, что говорил поп, выходя от княгини во время твоей болезни.

— Скажи, Малюта!

— Мол, теперь уже как Бог даст! Владимиру Старицкому князю надо держаться крепче. Царь при смерти, бояре младенцу и опекунам его, Захарьиным, служить не желают. Но если Владимир примет царский титул, то будет другое дело. Потом он еще что-то сказал, но я того не слышал. Напоследок княгиня спросила: «А ты-то сам, Сильвестр, пойдешь за сыном?» Поп ответил, что пойдет. Новому царю свой митрополит нужен.

Царь поднялся.

— Ты слышал, Дмитрий? Получается, что Сильвестр и взаправду заботится не о судьбе государства, а о своем положении.

— Прежде ты не верил в предательство Сильвестра, а сейчас послушал этого человека? — Ургин указал взглядом на Скуратова.

— Да, Дмитрий. Удивляешься? Я еще не знал Малюту, когда то, что ты сейчас слышал, мне подтвердил сам сын Ефросиньи, князь Владимир Андреевич Старицкий.

— Князь Владимир? — еще более удивился Ургин.

— Да! Я пригласил его во дворец. Сам он на престол не метит. Слаб для того, чтобы управлять государством, понимает, что бояре не дадут ему быть полновластным правителем. Мы поговорили. Владимир просил прощения за то, что отказывался присягать наследнику. Я простил. Более того, выдал ему грамоту, в которой князь Владимир объявляется опекуном царевича и законным наследником престола в случае его смерти. Та же грамота дает ему неприкосновенность. Видел бы ты, как радовался Владимир. Я попросил его лишь об одном, чтобы он, в случае нового заговора Ефросиньи, сообщил о нем. Владимир согласился не раздумывая, услышал о том, что я обещаю прощение и его матери, и тут же поведал мне о ее тайных встречах с князем Лобановым-Ростовским, Ростовым, Сильвестром. Он уличил протопопа в двуличии, сознался, что Сильвестр действительно обговаривал с Ефросиньей собственное положение при вступлении на престол ее сына. Вот почему я поверил Малюте.

— Если так, то это другое дело, — сказал Дмитрий.

Царь повернулся к Скуратову:

— С этого дня, Малюта, ты служишь только мне. Понял?

— Благодарю за оказанную честь, государь. За тебя я готов на все!

— Все пока не требуется. Найдешь надежных людей?

— Да, государь.

— Найди и установи постоянное наблюдение за княгиней Старицкой, Алексеем Адашевым, Андреем Курбским и Сильвестром. Я должен знать все об их делах. Но так, чтобы вельможи об этом не догадывались. Иначе твоих людей и тебя самого ждет неминуемая смерть.

— Я понял, государь. Все исполню!

— Докладывать будешь лично мне.

— Но я не вхож во дворец!

— Захарьины проведут, если возникнет потребность.

— Понятно. Еще раз благодарю тебя, государь.

— Ступай, Малюта. Ты не словами, а делом докажешь свою преданность, либо возвысишься, либо окажешься на плахе. Другого не будет.

Скуратов поклонился и вышел из палаты.

Иван опустился в кресло.

— Вот такие дела, князь.

— Вижу, что Сильвестр, Адашев и даже Курбский потеряли твое доверие.

— Сами виноваты. Я считал их своими друзьями, верил как себе. А они? Вспомни приведение бояр к присяге царевичу Дмитрию. Я надеялся, что в критический момент Сильвестр и Адашев поддержат меня, и ошибся.

— Но Сильвестр и Адашев присягнули царевичу.

— Формально да. Но они не старались привлечь бояр на мою сторону. Отец Алексея, Федор Адашев прямо высказался в пользу Владимира. Только князь Владимир Воротынский да дьяк Иван Михайлович Висковатый встали за моего сына, сумели привлечь к себе некоторых бояр. Алексей Адашев и Сильвестр готовы были нарушить клятву и служить князю Старицкому. Царю Владимиру Андреевичу!.. Но это дело прошлое. Что же сейчас? Теперь они пытаются оказать давление на меня. Мол, я должен принимать решения не единолично, а только с одобрения Избранной рады. Забыли, что я создавал ее как совет ближайших помощников. Вот тебе свежий пример. Буквально вчера Сильвестр и Адашев заявили мне, что не надо бы вести войну с Ливонией, следует обратить взор на Крым. Это в то время, когда татар успешно сдерживают лишь отряды казаков, Крым не готов к серьезной войне, а большинство русского войска выдвинуто на запад.

— Чем Сильвестр и Адашев обосновали свое заявление?

— Тем, что Русь издревле терпела унижения от татар. С ними и надо воевать, а вопрос с Ливонией можно решить путем переговоров. Да, с крымцами нам придется крепко столкнуться, но позже. А разве отказ Ливонского ордена от выплаты дани не унижение Руси? Нет уж, наши интересы лучше учитывать, нежели отвергать. Шах-Али, Глинский, Захарьин при поддержке войска князя Шестунова прогулялись по Ливонии, и там тут же было принято решение собрать деньги для расчета с нами, чтобы не допустить настоящей войны. Другое дело, удастся им это или нет. Больше никаких уступок рыцари не дождутся. Не выплатят долг до мая, наши войска пойдут на ливонские крепости и города. Пусть все увидят, что отныне с нами шутить не след. Себе дороже выйдет.

— Но Швеция, Польша, Литва наверняка выступят против нас.

— Пусть. Выступят, будем воевать и с ними! Я не исключаю, что не удастся решить вопрос так, как мне хотелось бы. Но мы обязательно заставим ливонцев и их соседей уважать нас и изменим соотношение сил. Впоследствии это поможет нам в противостоянии с Крымом. Но я совсем заговорил тебя. Ты же пришел с докладом. Извини, Дмитрий, я высказал то, что тревожит душу. Слушаю о поездке на Соловки. Что удалось узнать?

Ургин вздохнул.

— Это ты прости меня, государь! Узнать удалось много, да вот свидетелей добыть я не смог.

— Почему?

Дмитрий в подробностях рассказал о пребывании своего отряда на Соловках, а затем в Вологде.

— Вот так, государь! — заявил он. — Хоть казни, хоть милуй. Я привез только показания послушника Соловецкого монастыря Федора Курилина, скрепленные печатью игумена Филиппа. Больше никаких доказательств заговора добыть не сумел. Видимо, стар стал. Недооценил купца Марина, а должен был взять его сразу, без лишних разговоров.

— Не вини себя, Дмитрий. Слава Богу, жив остался. А мне и показаний послушника хватит, если придется вершить суд. Против княгини Ефросиньи многие выступят. Но сейчас не до нее. Благодарю за работу, князь Ургин. Отдыхай!

— Да, значит, я прав, действительно стар стал, раз государь отправляет меня на отдых, не определяя срока! Что ж, пойду домой, тихо помирать на лавке.

— И кто это говорит? Князь Ургин?

— Но ты же сам…

Иван не дал договорить Дмитрию:

— Я что сказал, князь? Отдохни с дороги, а потом приходи.

— Коли так, то ладно. До встречи, государь.

— Храни тебя, Господь, князь.

Сомнения русского царя в том, что Ливония сможет вовремя выплатить дань, подтвердились. Не видя смысла ждать, государь послал к Ивангороду мощную рать. Туда прибыли войска воевод Алексея Басманова и Данилы Адашева. Они окружили Нарву. После артиллерийского обстрела русские полки пошли на штурм города и овладели им.

После взятия Нарвы Иван Васильевич передал войскам идти на крепость Сыреньск. 2 июня она была осаждена. 5 июня к войскам подошло крупное подкрепление из Новгорода. После массированного орудийного обстрела Сыреньск был взят.

В середине июня войска воеводы Петра Шуйского подошли к крепости Нейгаузен. Воины рыцаря фон Паденорма более полумесяца отражали натиск русской рати. Крепость пала только 30 июня.

Покончив с Нейгаузеном, войска Шуйского осадили Дерпт (Юрьев). Город защищал гарнизон епископа Германа Вейланда. 11 июля артиллерия начала обстрел Дерпта. 15 июля Петр Шуйский предложил Вейланду сдаться. В результате переговоров 18 июля 1558 года Дерпт капитулировал.

За май — октябрь русские войска овладели двадцатью городами-крепостями, большинство из которых сдались добровольно. После этого рать царя Ивана ушла зимовать.

Этим воспользовался противник. В конце 1558 года Готхард Кетлер подвел войска к крепости Ринген. Малочисленный русский гарнизон держал оборону в течение пяти недель. Немцы сумели ворваться в крепость. Стрельцы вступили с превосходящим противником в рукопашный бой и все погибли. Но и Кетлер потерял около двух тысяч человек. Его войско отошло к Риге.

Получив известие об этом, Иван приказал срочно подготовить и провести зимний рейд. В январе месяце 1559 года войска князя Серебряного вошли в Ливонию. Они разгромили противника и, не встречая сопротивления, прошли по землям ордена. Русские полки захватили еще одиннадцать городов, дошли до Риги и сожгли флот, стоявший на рейде.

Иван IV предоставил Ливонскому ордену перемирие. За это время русские войска нанесли упреждающий удар по Крымскому ханству. Используя отсрочку, ливонцы проникли в окрестности Юрьева. Однако, несмотря на численное превосходство, им пришлось отступить.

В 1560 году русские войска возобновили боевые действия и провели ряд успешных операций. Был взят Мариенбург, захвачен Феллин. Это привело к распаду Ливонского ордена.

Талантливый полководец и прозорливый политик Иван Грозный прекрасно понимал и правильно оценивал обстановку в Прибалтике, оттого и не изменил решения вести войну до достижения поставленных целей. Русь готовилась к затяжной схватке с Литвой, Польшей и Швецией, а также с ордами крымского хана.