Сделка Политова

Александр Субботин

Герой книги, уверенный в своей исключительности, выводит теорию, по которой ставит себя выше общества. За помощью в реализации идеи он обращается к сверхъестественным силам. Классический сюжет основан на переплетении реальности и мистики: убийства, самоубийства, тайные общества и колдовство. Детективное расследование и мистические события, происходящие на фоне непрекращающегося дождя, наполняют произведение атмосферой загадочности и интереса, который не оставляет читателя до последней страницы.

Глава 4. Следствие

Много разных удивительных историй гуляет по миру. Сюжеты некоторых из них хоть и правдоподобны, но, однако, — ложь и выдумка. Другие же, напротив, кажутся совсем уж невероятными, и всё-таки истинны и происходили на самом деле. А есть и такие истории, о которых нельзя сказать с уверенностью как первого, так и второго, потому что не имеется в том ни единого твёрдого доказательства или опровержения их. И в этом есть некоторый жизненный парадокс.

Вот и этот, самый правдивый и верный рассказ подошёл к тому моменту, когда, наверное, стоит, или даже необходимо, сделать некоторое отступление и сказать несколько слов о главном герое — Иване Александровиче Политове.

Впрочем, о нём было сказано и так немало. Всё повествование отдано лишь ему одному, и тем не менее следует добавить несколько чёрточек в его портрет для большей уверенности в том, что картина, в конечном счёте, сложится правильная.

Часто, а даже беспричинно много рождается историй, в центре событий которых оказывается ничем не примечательный и даже совсем серый, до блеклости, до прозрачности человек, который внезапно и вдруг попадёт в фантастический вихрь приключений, которых, надо заметить, он не только не желал, но даже сторонился и побаивался. А когда это с ним таки происходит, и он против своей воли неожиданно оказывается в причудливом положении, то эти события, быстро разрастаясь до каких-то космических масштабов, обязательно принимают такой невероятный характер, что поверить в их реальность не представляется возможным, отчего они становятся похожими на вымысел. А главным и ключевым моментом начала таких событий подчас и, к сожалению, является какой-нибудь нелепый и слепой случай. Да, именно по его милости происходит добрая половина… Да что там половина? Почти все самые редкие, захватывающие и интригующие приключения в жизни таких вот героев. Иначе, без этого случая, герои так и оставались бы теми, кем были изначально — бледными, серыми и прозрачными. Словом, обывателями, и интереса к ним не было бы никакого. Отчасти такой поворот служит для объяснения чудесного превращения героя, отчасти для построения тождественности и рождения надежды в сердце любого другого обывателя этот сюжет впитывающего и в тайне желающего встать на его место. Причины бывают и разные.

Но что если случай, в его настоящем понимании, не есть случайность? Что если случай — это последовательность закономерных событий, которая просто не видна рядовому глазу, а он (случай) предстаёт перед нами уже в конечном своём обличье, скрывая за собой весь тот длинный и витиеватый путь свой, который ему пришлось проделать? Что если случай можно объяснить? Не каждый, конечно, но множество из них обязательно. И пусть сперва причины его не очевидны, и он может показаться той самой заурядной, фальшивой, взявшейся из ниоткуда случайностью, двигаясь к корню которой, как по нити, можно нащупать лишь ровно обрезанный край. Но это не всегда так. Что если, изловчившись и вооружившись наблюдательностью и логикой, суметь развернуть всю цепь событий вспять и проследить, методично отделяя каждое звено от другого, как складывалась вся эта цепь. А затем, выложив все полученные элементы идеальным порядком, взглянуть на них свежим взглядом?

Политов никогда не был серой и заурядной личностью. История его началась ещё задолго до описываемых событий. Ещё, наверное, с самого детства его, когда он, по его же словам, должен был разобраться в вопросе о Боге. Нельзя утверждать, что вопрос этот, а вопрос, надо заметить, важнейший, наболевший и издавна волнующий всякую русскую интеллигентскую душу, иными словами душу, которая больше думает и рассуждает, нежели хоть что-то делает — вопрос о Боге, — поначалу не сильно волновал его. Обычно о нём не задумываешься в первые сознательные годы жизни, а только получаешь, впитываешь в себя ту информацию, что в изобилии преподносит тебе мир. Да и потом, чуть позже, тоже задумываться бывает недосуг, потому что мнишь себя уже достаточно образованным, воспитанным. Неким сверхчеловеком, которому многое обязательно удастся, впрочем, и считаешь так только потому, что на самом деле глуп и не разглядел мир как следует. Но вот потом приходит момент, и появляются мысли типа: «А как же всё это устроено?». Вот тогда и встаёт этот тяжёлый, неразрешимый для многих вопрос. Не каждому, далеко не каждому хочется понимать его, а ещё больше, вследствие полученного ответа на этот вопрос, отдавать себя в руки другого, более могущественного существа. Особенно когда совсем недавно ты был ещё сверхчеловеком, достаточно образованным и воспитанным. Требуется бунт! Требуется объяснение! Клокочет и поднимается гордыня: нельзя, нельзя просто так сдать своё самосознание, которое накапливалось столько лет, только в угоду всем тем, кто жил до тебя много тысячелетий назад. Только в угоду, пусть и мудрому, но старому порядку, установленному для тебя другими. Нельзя, нельзя этого делать! Не может человек продаться за туман, за прах прошлого, который нынче уже давно развеян по свету. Здесь что-то не так. Не так! Надо дойти самому, надо понять. Надо вывести свою религию. Свою, удобную, лёгкую, не обязывающую тебя ни к чему. И она будет тебе звездой, светом, который поведёт в будущее к твоему счастью. Так это надо сделать!

И Политов создал свою религию. Он выдумал её в результате долгих и мрачных размышлений, фундаментом которой стали теории, практики и традиции древние, которых Политов мог и знать, но словно чувствовал их. Как будто незряче, но интуитивно вступал он след в след за теми, кто рождался до него с идеей, которая оправдывала и объясняла земное существование человека. Политов ощущал, что идея его ещё не так стройна, что в ней ещё зияют пустоты и дыры, но она уже выстроилась и покорила его. А он поддался ей весь. И как бы ни казался путь его чередой случайностей, как бы ни вводил в заблуждение тот морок, что сопутствовал ему, Политов двигался в том же самом направлении, в котором шли до него и будут идти после многие бунтари и революционеры. И нет тут никаких совпадений. Не случись с Иваном Александровичем той «удачи», он и тогда бы, рано или поздно, а должен был завершить начатое тем, к чему стремилось его сердце. Потому как не он шёл, а тащила его за собой его же выдуманная идея и религия.

***

На лестничной площадке Политова трясло от озноба. Он с трудом удерживал прыгающий в руках ключ, чтобы открыть дверь своей квартиры.

Наконец, совладав с замком, он быстро проскользнул в образовавшийся перед ним проём и, едва захлопнув за собой дверь, откинулся на неё спиной и медленно сполз на пол. Вокруг было темно.

Раздавшийся на кухне телефонный звонок сильно испугал его. Он даже вскрикнул от неожиданности. Нащупав выключатель и включив свет в прихожей, он прошёл в тёмную кухню и снял трубку.

— Вот и ты! — послышался в аппарате радостный голос Ланца.

Политов немного помолчал и глухо ответил:

— У нас сегодня на службе случилась неприятность…

— Неопрятность, говоришь? — переспросил Ланц и рассмеялся. От этого неуместного смеха Политова покоробило. Он даже сморщился.

— Да уж, большей неприятности не придумаешь, — подтвердил Ланц. — Я весь день слежу за новостями, а твой телефон выключен. Я даже приезжал, но меня, представляешь, не пустили! Что там у вас всё-таки стряслось? Мне интересно!

Политов потёр переносицу, а потом первым делом включил на кухне свет и, потянувшись, зажёг огонь конфорки под чайником.

— Да, верно, телефон я не включал, — устало припомнил Политов. — Жигин застрелился. Следствие было. Мне устроили какой-то допрос. Хочу поблагодарить за хорошее место.

Иван Александрович оставил в покое свою переносицу и принялся тереть лоб, но потом отдёрнул руку, как бы припомнив, как застрелился его патрон.

— Ну, ничего страшного, — заверил Ланц. — В жизни бывает всякое. Что следствие? Про меня спрашивали?

— Да, про тебя спросили вскользь, — ответил Политов. — Ещё какой-то ерундой интересовались. Словом, всё это не очень хорошо.

— Приятного мало, — согласился Ланц. — Но всё утряслось?

— Не совсем.

— То есть? — интересовался Ланц.

Политов помолчал.

— То есть это просто так не утрясётся, мне кажется, — ответил Политов.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А как тут скажешь иначе? — и, помолчав, Политов добавил: — Мне что-то показалось, Андрей. Что-то нехорошее.

— Что?

— Следователи. Мне показалось, что они от меня хотели услышать совсем не то, что я им рассказал. Впрочем, и то, что рассказал, их вроде бы заинтересовало, но совсем по-другому, что ли. Только постольку-поскольку. Им как будто хотелось узнать что-то ещё от меня или же вовсе — что-то совсем другое. Словно им было от меня что-то нужно.

Ланц не ответил и задумался.

— Ты говоришь какую-то чепуху и всё путаешь! — наконец, отрезал он. — Ты мнительный! Конечно, мнительный! Что им от тебя может быть нужно? Дело ведь серьёзное, тебя допросили, вот тебе и мерещится. Так со всеми бывает, кого допрашивают. Всем обязательно кажется, что их в чём-то подозревают. Такое уж следователи создают впечатление, хотя только выполняют свою работу. Вот и всё.

— А что в новостях? — перевёл разговор Политов.

— Ничего особенного, — ответил Ланц. — В смысле ничего особенного, кроме самой новости, конечно. Про тебя ни слова. Сообщили о самоубийстве. Идут следственные мероприятия. Ничего нового.

Оба замолчали на какое-то время.

— Ну а в остальном у тебя всё в порядке? — как-то неуверенно осведомился Ланц.

— В остальном? — переспросил Политов и напрягся.

— Ну, да. Во всём остальном? Что ты в самом деле?! — удивился Ланц. — Что с тобой случилось такое?

— Странно, что ты интересуешься, — всё так же напряжённо продолжал Политов и добавил: — Меня сейчас чуть не сбила машина.

— Не может быть! — воскликнул Ланц. — Как это могло случиться?

— А вот так. Тоже какая-то нелепица.

— Но ты же здоров?

Политов посмотрел на свой грязный костюм.

— Да, я здоров.

— Что же это такое! — помолчав, воскликнул Ланц. — Ну и день выдался. Номер запомнил? Марку? Как это вышло? Расскажи! Ах ты, чёрт, постой! По телефону нехорошо. Я к тебе сейчас приеду!

— Андрей, не надо, — попросил Политов.

— Расскажешь. Я ведь чувствую, что ты по своей привычке не всё говорить хочешь! Завтра у тебя ведь день не рабочий? Верно? Начальника твоего не будет, — Ланц как-то неуклюже усмехнулся. Вообще создавалось неприятное ощущение, что все эти события, о которых только что говорил Политов, Ланца нисколько не встревожили, разве лишь внешне, для приличия. Скорее наоборот — они разожгли в нём какое-то нездоровое любопытство.

— Не вижу поводов для шуток, — угрюмо заметил Политов. — Кроме того меня на завтра ещё вызывают.

— На допрос? — уточнил Ланц.

— А ещё с меня взяли подписку о неразглашении, и, кажется, я ещё что-то подписал. Сейчас не вспомню. Словом, Андрей, всё это довольно неприятно. Мне сейчас не особенно хотелось бы об этом говорить…

— Чепуха, — возразил тот. — Я буду у тебя через полчаса. Жди. А пока в панику или в расстройство не впадай. Приеду, и что-нибудь придумаем.

Что именно и по какому поводу собирался придумывать Ланц, для Политова осталось до конца не ясным, однако после ещё нескольких вялых возражений он всё же уступил упрямству приятеля и устало повесил телефонную трубку. Затем он слегка приподнял грязную манжету рубашки и взглянул на часы. Стрелки показывали четверть двенадцатого ночи. Политов всё же решил хоть как-нибудь подготовиться к приезду столь позднего и незваного гостя, а заодно и постараться привести свои растрёпанные нервы в порядок, чтобы по возможности понятно и последовательно изложить свой рассказ о произошедших событиях. Для этого он первым делом переоделся в свой любимый обветшалый халат, умылся холодной водой, заварил себе в огромной кружке крепчайший чай и, забравшись с ногами на табуретку, принялся его пить с перерывами на сигарету.

Тут следует сообщить некоторые важные подробности из жизни самого Ланца, чтобы дать более точное описание положению его дел, при которых он, нисколько не смущаясь, позволяет себе наносить столь скороспелые и поздние визиты своим друзьям, при этом совершенно не заботясь о той возможной ответственности, которую он может нести, скажем, перед своими близкими этой ночью или же коллегами по работе на следующий день.

А суть Андрея Ланца состояла в том, что он являлся совершенно свободным человеком во всех смыслах этого прекрасного и заманчивого определения. Он, например, насколько имел сведения Политов, никогда не был обременён никакими обязательствами, допустим, перед своей семьёй или же детьми, которых у него попросту не было. Он так же довольно легко и непринуждённо относился и к своим служебным обязанностям, что позволяло ему иногда не появляться в своём рабочем кабинете не только по утрам, но и по целым дням, решая при этом все насущные вопросы исключительно по телефону. А ещё Ланц был из той породы энергичных и непоседливых людей, для которых время, проведённое в застенках своей, надо заметить, весьма добротной квартиры, пусть даже и в самую непогоду, являлось временем, потраченным зря, а, следовательно, и крайне скучным. Сам же он был большой охотник до всего необычного, интересного и весёлого, а, значит, и полезного для его разносторонней души.

Впрочем, тут следует сделать небольшую оговорку касательно первого пункта его независимости. А именно того самого, где говорится об отсутствии семьи. Кроме того что Политов знал о чрезвычайно скептическом отношении своего приятеля к таким необдуманным авантюрам, как семья и брак, он ещё и располагал довольно достоверными сведениями о том, что Ланц в своё время чуть было и сам не попался на подобного рода уловку. Правда, подробностей Иван Александрович сообщить не смог бы, потому как Ланц не любил об этом распространяться в среде своих приятелей, но, однако, совершенно точно было известно, что история та вышла не из приятных. Не то пассия Ланца была уже замужем, не то она была лишь помолвлена во время знакомства с ним, но только влюбился он в неё без памяти, даже невзирая на подобную, весьма существенную, преграду. И влюбился, надо сказать, так, что, кажется, до тряски в руках, до бегающих зрачков доходило при одном лишь упоминании её имени. Но Ланц не из тех людей, что падают духом при первых же трудностях, — он начал действовать. А действовать он мог умело. И вот, в то время пока его дела амурные шли в гору, его дела производственные шли ровно в противоположную сторону, а стало быть, — под уклон. Однако, эти детали в тот момент не особенно заботили Ланца. Он беззаветно двигался к своей цели, которая в свою очередь заслоняла все другие невзгоды и неурядицы. Сама же пассия тоже как будто прониклась тёплыми чувствами в ответ и даже начала оказывать недвусмысленные знаки внимания. После этого даже можно было бы допустить вероятность появления короткого, но весьма бурного романа, но вдруг всё в один миг рухнуло. Это случилось совершенно неожиданно как для самого Ланца, так и для предмета его страсти: обманутый муж раскрыл вероломный план двух любовников, и дело обязательно дошло бы до убийства, если бы не роковой случай, расставивший всё на свои места.

Трагедия случилась как раз с тем самым законным супругом, и, благо, виновником её стал отнюдь не Ланц. История умалчивает, каким образом это произошло, но зато она абсолютно категорично утверждает, что верный муж и любящий супруг — погиб. Вот в этом-то сомневаться совсем не приходилось. Однако, когда все мыслимые и немыслимые преграды, казалось, были разрушены, а впереди открывался привольный простор для влюблённых, случилась вещь ещё более неожиданная и до конца непонятная многим: пассия вдруг исчезла без следа.

Наверно, не стоит говорить о том, каким ударом прошёлся её поступок по Ланцу. Бедняга не находил себе места. Как он только ни пытался отыскать свою возлюбленную, но всё было тщетно.

А между тем производственные дела его пришли в окончательный упадок. Очевидно, только чудо помогло ему справиться со всеми навалившимися враз на него несчастьями, и спустя год он всё же кое-как поправил своё положение. Но этот урок, который преподнесла ему жизнь, он запомнил надолго, после чего Ланц зарёкся больше никогда не впутываться в подобные неблаговидные приключения.

— Я привёз коньяк, — без лишних церемоний заявил Ланц, как только его широкая фигура возникла в проёме входной двери. Он был одет, по своему обыкновению, в плащ, в костюм-тройку, а на ногах горели глянцем, несмотря на слякотную погоду, начищенные ботинки.

Политов ничего не ответил, а только кисло оглядел своего нарядного приятеля.

— А что? — удивился Ланц, словно читая его мысли. — Не вижу тут ничего странного. Я же пришёл в гости.

Дальше он, не говоря ни слова, начал протискиваться мимо Политова по прихожей, при этом задевая своими широкими плечами висящие там вешалки. Затем, очутившись на кухне, Ланц ловко достал из портфеля бутылку коньяка, лимон, плитку шоколада, живописно разложил всё это на столе и, указав на угощение Политову, широко заулыбался.

— Знаешь, я не понимаю, в чём заключается твоё веселье? — взяв лимон и начав его мыть, спросил Политов. — Застрелился человек. И, кажется, тебе не посторонний. Меня завтра вызывают на допрос. Отчего ты в этом находишь столько смешного, я, наверно, понять не смогу.

Ланц молча и деловито скинул пиджак и, положив его на широкий подоконник, уселся на один из стоящих тут же мягких табуретов. Потом он достал из портсигара сигарету, вырвал зубами фильтр и, вставив её в мундштук, закурил.

Несмотря на то что, оказавшись в одной рубашке и жилете, отчего объем ланцевых плеч изрядно поубавился, он всё равно представлялся чрезвычайно большим для маленькой кухоньки Политова. Взглянув на него, крепко и хорошо сложенного, сидящего в этаких скромных декорациях, сразу становилось ясно, что этот человек не привык к такому тесному устройству. Ему шло не иначе как широкое кресло, большой стол, просторное помещение. Там и только там он смог бы чувствовать себя хорошо и органично. А очутиться в кухне обычной пятиэтажки для него было равносильно тому, как если бы полуторатонного моржа попытались запихнуть в квартирную ванную. Всё это Ланц тоже хорошо понимал, а поэтому чувствовал себя несколько неуютно, хотя его природное чувство юмора слегка компенсировало эту неловкость.

— Я не веселюсь, — запоздало ответил Ланц. — Прости, но Жигина мне совсем не жаль. Тебя да, а его — совсем нет.

— Чем же он тебя так обидел? — спросил Политов, принявшись нарезать лимон и раскладывать его дольки на маленькой тарелочке.

— Паршивый был человек! — убедительно воскликнул Ланц и принялся открывать бутылку своим карманным перочинным ножом. Заметив это, Политов начал расставлять стаканы, а Ланц продолжил:

— Знаешь, нехороший человек он был. А мне, Иван, уж можно верить! Я таких, как он, проходимцев на своём пути столько встречал, что в их распознавании могу фору самому чёрту дать, который этих самых пройдох у себя и держит.

Справившись с бутылкой, Ланц отложил мундштук в пепельницу, разлил коньяк по стаканам и, взяв один в руку, а второй поставив перед сидящим на другом табурете Политовым, сказал:

— А собственно, чёрт с ним, с этим Жигиным! Туда ему и дорога, и суд у него теперь свой.

В этот момент Политова передёрнуло. Ему вдруг подумалось о судьбе своего бывшего начальника: а действительно — где он сейчас? На какой же суд его отправляет Ланц? И есть ли вообще этот суд? А если есть, то, быть может, его сейчас и судят. Да, вот именно сейчас, в данную минуту, когда они с Ланцем распивают коньяк, в этот самый миг решается вечная судьба Жигина. Как так может быть: одни сидят и пьют коньяк и даже не думают о своём будущем, а в это самое время решается вечная судьба другого. От этих мыслей Политову стало нехорошо, и он залпом выпил жидкость из своего стакана. Политову сразу стало легче, и он взял дольку лимона.

— Хорошо? — осведомился Ланц и сам же удовлетворительно констатировал. — Хорошо.

Он тоже выпил коньяк, словно водку, и, не закусывая, взяв бутылку, принялся рассматривать этикетку, а потом, как будто опомнившись, воскликнул:

— Так, постой, мы же не для этого с тобой собрались! Расскажи, да с подробностями, что там сегодня у вас приключилось?

Политов достал сигарету и закурил.

— Андрей, я же дал подпись. Протокол… Как я могу тебе рассказать?

Ланц махнул рукой и взялся за свой мундштук.

— Не придумывай, пожалуйся. Все когда-нибудь и где-нибудь дают подобные расписки и имеют дело с протоколами, однако и понимают, что это пустая формальность. Кроме того, ты рассказываешь мне, а не кому-нибудь ещё. К слову, не хотелось напоминать, но именно мне ты обязан тем, что стал таким важным свидетелем. Уж будь добр, Иван, оплати должок.

— Да уж, покорнейше благодарю, — нахмурился Политов.

— Ну, будет тебе упираться, — спокойно ответил Ланц и вновь разлил по стаканам коньяк.

Собственно, Политов и не собирался особенно упираться, а так, только от усталости хотел покапризничать, но, сделав ещё один глоток коньяка, расслабился и повёл свой рассказ, из которого часть событий нам уже известна.

***

Политову почему-то не очень хорошо запомнились первые минуты после того, как он покинул кабинет Жигина. До этого ему казалось, что всё было вроде бы как ясно и понятно, но как только он захлопнул за собой кабинетную дверь и направился к телефону в приёмной, рассудок его словно бы помутился, и в памяти это время отложилось весьма тускло и бестолково.

Из приёмной Иван Александрович совершил несколько необходимых в таких случаях телефонных звонков и преспокойно расположился в ожидании в своём кабинете. А ждать пришлось совсем не долго: словно бы по ловкому движению фокусника в приёмной начали появляться люди, а вместе с ними постепенно начал нарастать и гул, складывающийся из множества преимущественно мужских голосов.

Политов внимательно следил за прибывающей публикой, которая, как это бывает со всякой публикой в такие трагические и непонятные моменты, бегала, мельтешила, выражала всяческое нетерпение, заходила в кабинет Жигина, а потом покидала его в ещё большем беспокойстве. От этого всего могло сложиться впечатление, что в воздухе повисло такое количество паники и растерянности, что вся атмосфера стала трепетать и раскачиваться, как на терпящем бедствие окаянном корабле.

Большую часть людей, которые стянулись сюда при известии о катастрофе, Политов знал. А если и не был знаком лично, то по крайней мере приблизительно представлял, кто и какую область из них представляет. В основном это были сотрудники внутренней безопасности министерства: бывшие военные, все аккуратно стриженные, выглаженные и подтянутые согласно уставу, что, между прочим, делало их весьма трудно различимыми между собой и мешало их опознанию. Другие же люди были повыше рангом — из руководства. Рядовых сотрудников Иван Александрович среди них не заметил. Даже секретаря и Марину не пропустили к своим рабочим местам.

Далее в приёмной показались медики. Они приехали довольно скоро и быстро пробежали через приёмную в своих голубых костюмах и с объёмистыми чемоданчиками в руках. Но что больше всего в этом действе поражало Политова, так это то, что на него практически никто не обращал никакого внимания. Он сидел себе совершенно спокойно в своём кабинете, и абсолютно никому даже не приходило в голову подойти да расспросить его о том, что именно тут произошло.

А волнение меж тем нарастало ещё. До Политова начали доноситься чьи-то женские возгласы из коридора, они были слышны, когда ненадолго туда открывалась дверь. Кажется, у кого-то случилась истерика. Наверно, это приехала жена погибшего.

Сомнений быть не могло — новость о самоубийстве мгновенно прокатилась по всему учреждению и выкатилась с успехом наружу, что, разумеется, привело к увеличению потока служащих, желающих поглядеть и поучаствовать в этом из ряда вон выходящем событии.

Но тут для Ивана Александровича наблюдение прекратилось, потому что кто-то подошёл к его кабинету и аккуратно притворил дверь. Политов остался один и теперь уж в совершенной изоляции. Тогда от нечего делать Иван Александрович поднялся со своего места и прошёлся по кабинету. Потом он выглянул в окно и зачем-то осмотрелся, словно желая найти что-то новое в кабинете Но ничего не найдя, уселся обратно и задумался.

На улице всё так же продолжал моросить дождик, а серое солнце по-прежнему странным взором своим глядело через стекло в кабинет, скрадывая у предметов все краски. Политов, устремив свои невидящие глаза в одну точку, прислушался к дождю, и какие-то нелепые мысли побежали в его голове. Он пытался их собрать, но это у него не получалось. Политов сидел в каком-то оцепенении и никак не мог сообразить, что ему следует делать и следует ли делать что-нибудь вообще, потому что отсутствие внимания к его персоне приводило его в некоторое замешательство и растерянность.

Оцепенение было разрушено с приходом двух весьма удивительных субъектов. Первый из них появился раньше второго, чем наделал больше шуму, чем вся предыдущая публика со всем своим беспокойством.

Этот первый ворвался в приёмную почему-то с грохотом, который услышал даже отгороженный дверью Политов. Он во всеуслышание прокричал звонким тенором:

— Так, ну ладно! Будем делать дело?!

Затем этот тип начал нетерпеливо что-то у кого-то выспрашивать и тараторить в ответ, а потом распахнул дверь в кабинет Политова и, почти впрыгнув вовнутрь, захлопнул её за собой.

— Ага! Иван Александрович! — воскликнул он, разглядывая Политова, а потом будто в умилении приподнял брови.

Политов невольно встал.

— А вы молоды, — зачем-то заметил вошедший господин. — Я думал, что таких молодых в помощники не берут. Даже удивительно, до чего быстро освежаются наши структуры.

Вошедший или, правильнее сказать, вломившийся господин был энергичным мужчиной лет сорока пяти, довольно плотного телосложения и низкого роста. Его круглое и бритое лицо было красно, словно он только что пробежал кросс, а на лбу проступали капельки пота. Его редкая и короткая чёлка, лежащая на влажном лбу, была также мокра, от чего распалась на множество отяжелевших сосулек. Маленький крючковатый нос жадно вбирал в себя воздух, как бы принюхиваясь, а жирные губы его улыбались. В общем, господин производил впечатление эдакого весёлого толстячка, собратьев которого без труда можно встретить в различных дешёвых питейных заведениях за просмотром футбольного матча с пивной кружкой в руках. Узел галстука под воротником был распущен, а тёмно-синий костюм на нём буквально расползался по швам, пытаясь скрыть толстую и неуклюжую фигурку своего хозяина.

— Позвольте представиться, — несколько поклонившись, начал толстяк. — Меня зовут Черешнев Антон Аркадьевич. Я следователь из Управления. Будем, так сказать, знакомы.

Толстяк протянул руку.

— Приятно, — флегматично ответил Политов и протянул руку в ответ. — А я уже было подумал, что меня тут совсем и не замечают, — мрачно добавил он.

— Ой, ну что вы! — замахал руками Черешнев. — Как такое может быть? Вовсе нет! Дело в том, что, благо, люди тут работают грамотные и понимают, что у таких свидетелей, как вы, первыми всю информацию должны выуживать не зеваки, а совсем другие сотрудники. И у меня к вам сразу один вопрос: мобильный телефон имеется?

— Да.

— Вы, я надеюсь, никуда не звонили за, — он взглянул на часы, — последний час?

— Нет.

— Превосходно! Тогда позвольте на время у вас его изъять, — вежливо попросил Черешнев, протягивая к Политову свою пухлую руку.

Иван Александрович поднял со стола мобильный аппарат и подал его следователю. Тот проворно схватил его и, выбежав в приёмную, отдал его какому-то человеку в штатском.

— Ну-с, теперь полный порядок, — дружелюбно пояснил вернувшийся Черешнев.

— Наверно, необходимо рассказать, как всё случилось? — начал было Политов.

— Нет, нет! — запротестовал Черешнев. — Не мне! Сейчас прибудет старший, ему-то вы всё и доложите. А я приехал сюда, так сказать, вперёд, чтобы порядок был. Да вы садитесь, не волнуйтесь!

Действительно, Политов ещё продолжал стоять и из такого положения вести диалог со следователем.

— Я не волнуюсь, — опустившись в своё кресло, ответил он.

«Старшего», как назвал его дружелюбный Черешнев, ждать пришлось сравнительно недолго. Произошло это так.

Оказавшись в кабинете раньше своего начальника, этот Антон Аркадьевич первым делом, словно охраняя Политова, чтобы тот не сбежал, принялся активно и молча ходить по кабинету из угла в угол с заложенными за спину руками. Казалось, что этот упитанный человек просто-таки совсем не умеет сидеть на одном месте, а внутри него помещён какой-то беспокойный моторчик, который почти физически заставляет своего хозяина шевелиться. Таким маятником Черешнев проходил четверть часа, пока в один из моментов, когда он, если следовать терминологии о маятниках, «отклонился» в сторону, на пороге кабинета перед Политовым вдруг бесшумно возник человек. Политов быстро поднял на него глаза.

— Шоныш Игорь Андреевич, — сухо представился мужчина и сделал шаг в кабинет. — Я старший следователь по особо важным делам, — продолжал мужчина ровным безликим голосом, держа в руках чёрный кожаный портфель для бумаг.

Политов невольно вновь встал и представился в ответ.

— Я знаю, кто вы, — спокойно ответил Шоныш и осмотрел кабинет.

— О, Игорь Андреевич! — обернувшись, радушно воскликнул Черешнев. — А мы вас ждём, ждём!

— Антон, открой, пожалуйста, окно, — без приветствия обратился Шоныш к Черешневу и, уже смотря на Политова, спросил, указывая на свободный стол Марины: — Вы не против, если я расположусь здесь?

— Пожалуйста, — согласился Политов и с большим любопытством упёрся взглядом в нового следователя. Это был аккуратный седовласый мужчина, почти что преклонного возраста, высокий и худой. Лицо его было бледное с желтизной, слегка осунувшееся, но в то же время суровое, хранящее на себе налёт тяжело прожитых лет. Морщины, которые явно имели большую глубину, чем следует в его возрасте, располагались на лице согласно каким-то причудливым законам геометрии: горизонтальные морщины на высоком лбу лежали параллельно выступавшим вперёд надбровным дугам, а морщины на самом лице имели точную перпендикулярность морщинам на лбу. Его глаза — узкие, чёрные и колючие — сидели глубоко в потемневших глазницах вблизи носа, который, в свою очередь, был высок, мясист и чуть расширялся к кончику. От этого всего его физиономия принимала вид диковинной и озлобленной крысиной мордочки. К этому следует добавить белоснежные бакенбарды, тянущиеся от висков к тонким и вжатым губам, а также рыхлый подбородок, плавно перетекающий в шею.

На Шоныше был надет серый длиннополый плащ, из-под которого выглядывал в тон плащу костюм. На шее красивым узлом был повязан чёрный галстук, поддерживающий ворот хорошо выглаженной белой рубашки.

Политову вошедший человек с первых своих слов не понравился и даже вызвал в нём чувство, похожее на ощущение грозящей опасности. Со стороны ничего удивительного в этом Шоныше вроде бы не наблюдалось, а даже наоборот — выглядел он весьма обыкновенно и серо, как средний человек, которого можно в любую минуту встретить в такую погоду на улице, однако Политов ощутил в себе некое волнение и даже робость от присутствия поблизости этого субъекта.

— Теперь-то лучше, — медленно и удовлетворённо заметил Шоныш, когда Черешнев, резво подскочив к окну, открыл его.

Кабинет сразу наполнился погодной сыростью, и по воздуху начали разбегаться струйки свежего, но прохладного осеннего воздуха.

Шоныш снял с себя плащ и аккуратно повесил его на стоявшую в углу вешалку.

— Не люблю, когда в помещениях душно, — пояснил он, открыв свой портфель, и принялся выкладывать на Маринин стол прозрачные папки с бумагами. — В кабинетах воздух спёртый, а здоровье не вернуть. Позволите? — указал он на документы, оставленные в большом множестве на столе.

— Да, конечно, — Политов привстал, чтобы освободить рабочее место, но Шоныш остановил его.

— Не утруждайтесь, я сам.

Старший следователь бережно сложил все лежащие на столе бумаги в стопку и тяжело перенёс их на соседний стул. После чего он сел за стол сам и вздохнул:

— Так вот… Да, Антон, ещё тебя попрошу, — подняв вверх голову и прищурившись, монотонно вымолвил Шоныш. — Включи, пожалуйста, свет.

— Сейчас, — исполнительно ответил тот.

— Зрение тоже, — добавил Шоныш как бы в задумчивости, рассматривая свои бумаги.

Черешнев исполнил просьбу и зажёг лампы. Вместе с этим светом и ещё со стылым и ленивым голосом Шоныша на кабинет сразу обрушилась какая-то жёлтая тоска и скука. В искусственном освещении, когда оно загорается раньше, чем за окном успевают проступить первые сумерки, всегда есть нечто болезненное и лживое. В такие минуты солнце, показывая своё явное превосходство и как бы насмехаясь над людьми, начинает светить за окном пусть бледным, но более живым и естественным светом, тем самым обличая ничтожность и жалкость всех человеческих попыток создания искусственных светил.

— Спасибо, Антон, — поблагодарил старший следователь. На минуту в кабинете наступила тишина, было только слышно, как сопит своим носом Черешнев, и как шипит дождь за окном.

— Иван Александрович, — официальным тоном вдруг обратился Шоныш к Политову, когда из всех своих бумаг он извлёк какой-то исписанный бланк и его в одиночестве положил перед собой. — Как я понимаю, вы являетесь главным свидетелем по делу о том, что произошло сегодня в стенах этой организации. Ведь вы наши труп?

Он посмотрел на Черешнева, и тот утвердительно закивал головой.

Политов промолчал.

— Поэтому мне следует задать вам несколько вопросов о том, что происходило до того, как приключилось это несчастие. Но давайте сначала вы расскажете мне как можно подробнее, останавливаясь на деталях, что предшествовало трагедии. Мой коллега кое-что запишет, — в это время Черешнев достал откуда-то шариковую ручку и какой-то бланк, который разместил на пластиковой подставке с держателем, — но главные показания вы дадите завтра уже в Управлении. Вам позже выпишут повестку. Сейчас же мы с вами проведём своего рода репетицию.

Шоныш говорил это таким голосом, что можно было подумать, что каждое слово ему даётся с трудом, однако это мнение было ошибочно. Те, кто знал этого человека давно, без труда смогли бы определить, что вся ситуация Шоныша начинает почему-то интересовать всё больше и больше. И чем медленнее и отрывистей он выговаривает слова, тем внимательнее следит за всем происходящим.

Политов утвердительно кивнул и уже хотел было начать своё повествование, как его перебили.

— И ещё. Мне сказали, что вы хотели выйти покурить? Верно? — осведомился Шоныш.

Политов удивился такому вопросу и кивнул головой.

— Да, действительно, я хотел выйти покурить, — подтвердил он, при этом сообразив, что об этом его желании могла сообщить только Марина.

— Так давайте, чтобы вас не стеснять, и чтобы вам не отвлекаться, — закуривайте тут. Я думаю, никого это не побеспокоит. Окно открыто. Прошу только — на меня не дымите, пожалуйста, — Шоныш попытался улыбнуться. — А пепельницу сделаем…

— Да вот хотя бы из этой коробочки, — подхватил дружелюбно Черешнев, и, подойдя к столу, он вынул из карандашной точилки отсек для стружек и подал его Политову. Иван Александрович взял его и потянулся к сигаретам, лежащим во внутреннем кармане пиджака. Он действительно очень хотел курить.

— Что-то не так? — внимательно разглядывая Политова, осведомился вдруг Шоныш. Тут он заметил, что по лицу свидетеля, который полез во внутренний карман своего пиджака, внезапно, за какую-то долю секунды, не больше, пронеслась тень сильного удивления. Словно его что-то неожиданно укололо, и от чего не только лицо его, но и вся осанка на миг изменилась.

— Нет. Ничего, — ответил Политов и, солгав, достал сигареты, чиркнул зажигалкой и закурил.

А дело было вот в чём. Когда Иван Александрович запустил свою руку в карман, то с изумлением нащупал там нечто такое, чего он никак не ожидал найти. Он даже хотел вынуть незнакомый предмет наружу, чтобы рассмотреть его как следует, но успел сообразить, что там лежит, и достал только сигареты. Незнакомым предметном было перо, которое Политов неизвестно зачем вынул из руки мертвого Жигина и присвоил, а теперь на время совсем позабыл о нём.

— Можно начинать, — предложил Шоныш. — Только для начала я задам вам несколько коротких вопросов: Давно ли вы здесь служите?

— Чуть больше месяца.

— Хорошо. Как вы сюда поступили?

— По рекомендации.

— Чьей?

— Одного моего приятеля. Андрея Ланца.

— Он сам вас рекомендовал Жигину?

— Да.

— Хорошо. Нравится вам ваша служба?

Конец ознакомительного фрагмента.