Царство. 1951–1954

Александр Струев, 2015

Роман «Царство» рассказывает о времени правления Н.С. Хрущева. Умирает Сталин, начинается умопомрачительная, не знающая передышки, борьба за власть. Одного за другим сбрасывает с Олимпа хитрый и расчетливый Никита Сергеевич Хрущев. Сначала низвергнут и лишен жизни Лаврентий Берия, потом потеснен Георгий Маленков, через два года разоблачена «антипартийная группа» во главе с Молотовым. Лишился постов и званий героический маршал Жуков, отстранен от работы премьер Булганин. Что же будет дальше, кому достанется трон? Ему, Хрущеву. Теперь он будет вести Армию Социализма вперед, теперь Хрущев ответственен за счастье будущих поколений. А страна живет обычной размеренной жизнью – школьники учатся, девушки модничают, золотая молодежь веселится, влюбляется, рождаются дети, старики ворчат, но по всюду кипит работа – ничто не стоит на месте: строятся дома, заводы, электростанции, дороги, добываются в недрах земли полезные ископаемые, ракеты стартуют к звездам, время спешит вперед, да так, что не замечаешь, как меняются времена года за окном. Страшно жить? И да, и нет, но так интересно жить, и, главное – весело! На дворе стояли 1951–1954 годы…

5 марта, четверг

Юрий Брежнев узнал, что отца сняли, из газеты. Он отшвырнул «Правду», нервно прошелся по комнате и в отчаянии завалился на диван. Послезавтра семья Леонида Ильича должна была переезжать из Кишинева в Москву — а теперь зачем ехать?!

— Ничего хорошего не будет! — сам себе объяснил раздавленный известием юноша: быть сыном Секретаря Центрального Комитета — одно, а обычным студентом — совсем другое.

Юрий учился в Днепропетровске, в Технологическом институте, в Молдавию к матери приезжал на каникулы, а последний раз навещал в Москве отца.

— Москва ни с чем не сравнимый, прекрасный город! — прошептал несчастный студент. Он мечтал поселиться в столице. — Теперь так и останусь сидеть в дыре!

Хрущев крепко спал, когда руки Нины Петровны взяли его за плечи и легонько потрясли.

— Никита, Никитушка, вставай!

— А?! Что?!

— Маленков звонит.

Не надевая тапки, а прямо, как есть, в пижаме и босиком Хрущев побежал к телефону. Вчера он был так измотан, что не пошел на прогулку, а выпив снотворного, завалился в постель.

— Ало! Слушаю!

— Умирает! — раздалось в трубке.

Последние два часа Сталин умирал. Он ловил ртом воздух, не мог надышаться, врачи беспомощно стояли вокруг. Лицо Сталина почернело, губы стали тонкие, синие. В какой-то момент несчастный открыл глаза и оглядел пространство безумным взглядом, а потом, подняв левую руку, погрозил ей, может, предупреждая о чем-то, может, угрожая, а может — прощаясь, после чего глаза его снова сделались невидящими, рука безвольно упала. У постели появилась медсестра и сделала укол. Иосиф Виссарионович дернулся, напрягся всем телом, потом часто-часто хрипло задышал. Стоящие вокруг посторонились, пропуская вперед Светлану, за ней протиснулся Маленков, за Маленковым выглядывали испуганные лица Хрущева и Булганина. Берия не подходил близко, он выбрал место у окна, где и оставался в окружении коменданта сталинской дачи и бывшего министра госбезопасности Игнатьева, который неотлучно следовал за Лаврентием Павловичем, надеясь на хорошее отношение.

Через минуту началась агония. Тело вождя тряслось, на лбу вздулись вены, он метался, как раненый зверь, пытался вырваться из мрачного плена. Чтобы больной не свалился на пол, два санитара старательно придерживали его.

— Не помогает укол, — растерянно проговорил считавший пульс академик. Укол был последней надеждой вернуть Иосифа Виссарионовича к жизни.

Вождь замер на своем низеньком диване. Только сейчас стало видно, какой он маленький, рост Сталина был всего сто шестьдесят сантиметров, губы искусаны, неестественно фиолетовы. Он что-то шептал или так казалось. Генералиссимус глотнул ртом воздух — раз, другой, третий и перестал дышать.

— Скорее сюда! — прокричал академик, решаясь любой ценой восстановить дыхание.

Из соседней комнаты спешил здоровяк в белом халате. Этот огромный верзила, скорее силач, чем медработник, ну прямо медведь, всей своей внушительной массой обрушился на Сталина, безжалостно схватил и стал изо всех сил тискать, заламывать, со всей мочи трепать остывающее бренное тело, да так, что окружающим стало жутко. Варварскими действиями здоровяк пытался заставить сердце биться. Светлана тряслась, Валюша рыдала. Ни укол, на который надеялись светила науки, ни изуверские упражнения силача не помогали. Амбал обхватил Сталина сзади, пропустив руки под мышками и приподняв, с удвоенной силой сдавил грудную клетку, голова генералиссимуса с всклокоченными редкими волосами неестественно дергалась, казалось, она, вот-вот отскочит от тела.

— Хватит, отпусти его! — удержал мучителя Хрущев и, обращаясь к, академику попросил. — Бросьте это, пожалуйста, умер же человек, разве не видите? К жизни его не вернуть!

Тело Иосифа Виссарионовича бесчувственно покоилось на диване и остывало. Маленков чуть заметно повеселел.

— Отмучился! — произнес профессор Лукомский.

Светлана стояла белая, как лист бумаги, за все время она не проронила ни слезинки, не вымолвила ни звука.

Как только Сталин умер, Берия, не взглянув на прежнего господина, умчался в Москву.

— Надо бы вызвать на «ближнюю» членов Президиума, — предложил Хрущев и вопросительно посмотрел на председателя правительства.

Маленков пожал плечами — кто теперь сюда поедет? Зачем? Это было уже неважно. Сталина, отца народов, гения, пророка и вершителя человеческих судеб не существовало. Маленков монотонно расхаживал по комнате и явно хотел поскорей исчезнуть. Он тяготился этим местом, стремясь навсегда распрощаться с ним, забыть неприветливый дом, его непредсказуемого, подозрительного владельца. Георгий Максимилианович уселся напротив Хрущева. Со всех сторон раздавались всхлипы, рыдания обслуживающего персонала, который беспрепятственно подходил к покойнику. Хотя все форточки и даже некоторые окна распахнули и сквозняк чуть ли не гулким ветром гулял вокруг, создавалось впечатление, что в сталинском доме нечем дышать.

В комнату, где лежал покойник, набилось полным-полно народа — и охрана, и обслуга, и медработники. Люди толпились рядом с низеньким диваном. Мертвеца даже не прикрыли простынкой. Профессиональным движением Лукомский закрыл неприятно выпученные остекленевшие глаза.

Сталина уже не оберегали, не охраняли, не обмирали в его присутствии. Вокруг ходило множество незнакомых людей, кто-то искоса поглядывал на сидящую в стороне его худую, некрасивую дочь. Было интересно запомнить ее, Светлану, чтобы потом в подробностях рассказывать друзьям, соседям и знакомым содержание этого ужасного весеннего дня.