Царство. 1951–1954

Александр Струев, 2015

Роман «Царство» рассказывает о времени правления Н.С. Хрущева. Умирает Сталин, начинается умопомрачительная, не знающая передышки, борьба за власть. Одного за другим сбрасывает с Олимпа хитрый и расчетливый Никита Сергеевич Хрущев. Сначала низвергнут и лишен жизни Лаврентий Берия, потом потеснен Георгий Маленков, через два года разоблачена «антипартийная группа» во главе с Молотовым. Лишился постов и званий героический маршал Жуков, отстранен от работы премьер Булганин. Что же будет дальше, кому достанется трон? Ему, Хрущеву. Теперь он будет вести Армию Социализма вперед, теперь Хрущев ответственен за счастье будущих поколений. А страна живет обычной размеренной жизнью – школьники учатся, девушки модничают, золотая молодежь веселится, влюбляется, рождаются дети, старики ворчат, но по всюду кипит работа – ничто не стоит на месте: строятся дома, заводы, электростанции, дороги, добываются в недрах земли полезные ископаемые, ракеты стартуют к звездам, время спешит вперед, да так, что не замечаешь, как меняются времена года за окном. Страшно жить? И да, и нет, но так интересно жить, и, главное – весело! На дворе стояли 1951–1954 годы…

14 апреля, вторник

С обратной стороны кремлевской столовой, той, где готовили не высшему руководству, а всем рангом ниже, в узком кабинете с низкими кирпичными сводами, имеющим одно единственное продолговатое окно, выходившее в глухой каменный двор — крошечное пространство между стоящими почти вплотную зданиями, сидели два генерала.

— Что будет? — с сильным кавказским акцентом, печально проговорил седовласый генерал-грузин.

— Несладко будет, — отозвался генерал помоложе, сидящий за письменным столом, сухой, длинный, с острым насмешливым взглядом. На его гимнастерке красовалась внушительная орденская колодка, но похоже, не он был среди них старший. И генерал за столом был грузином.

— Как бы, Ваня, нас с тобой за порог не выставили, — продолжал пожилой толстяк.

— Лаврентий Павлович не даст. Золотой человек! — с ударением отвечал зав столовой.

— Лаврентий Павлович замечательный человек, да только ему могут подхалимы напеть, голову задурить, время, сам знаешь какое, точно пожар кругом! — с опасением высказался старший.

— Ты, Роман Андреевич, не кошмарь, не пропадем!

— Тебе легко говорить, ты кремлевской столовой заведуешь, на тебя внимания не обратят, а я то в Кремле кручусь, закупаю, то по булганинским домам с харчами мотаюсь.

— Николай Александрович нынче в чести, с ним не пропадешь.

— Меня любит. Знает, что я к нему от Иосифа Виссарионовича пришел! — добродушно отозвался сталинский снабженец. — Пару раз я Маленкову продукты возил, жена у него — цербер, там точно не задержусь. Хорошо Булганин меня к себе тянет. Посадит напротив, обстоятельно объяснит, что требуется. Любит покушать!

— Радуйся! — отозвался бывший сталинский шашлычник.

— А ведь Георгий Максимович председателем правительства стал, а не Булганин и не Берия! — тихо добавил Роман Андреевич.

— Георгий Максимилианович! — поправил Ваня.

Седой генерал осекся.

— Смотри, не путай!

— Вырвалось! — поежился снабженец.

— Каждому ясно, что за главного теперь товарищ Берия, — разъяснил шашлычник.

Лаврентий Павлович с каждым днем набирал силу. Являясь первым заместителем председателя правительства, он требовал у министров отчета по любым вопросам, и областные начальники стояли перед ним навытяжку, все побаивались его взрывного характера, но и вопросы он решал без проволочек. Берия стал центром принятия решений. Предсовмина Маленков каждый день бывал у министра внутренних дел, и Хрущев с Булганиным к нему торопились.

— Георгия Максимилиановича я на все сто уважаю, но Лаврентия Павловича, уж извиняюсь, гораздо больше! — поддержал выводы товарища Роман Андреевич.

— Когда я на «ближней» жарил, после товарища Сталина сразу Берии шашлычок подносил, а потом — Маленкову. Авось не забудут! — вздохнул зав столовой.

— Лаврентий Павлович с тобой завсегда ласковый был, и Маленков тоже. А я иной раз перебарщивал, засиживался с правительством за столом, теперь себя ругаю. Но ведь сам Сталин меня звал! Два раза сильно напивался, может, наговорил лишнее — не помню! А однажды случайно Хрущева толкнул! — уныло выговорил старый грузин. — Из-за этого особо мучаюсь.

— Хрущев против Лаврентия Павловича пустышка, без команды не пикнет, а товарищ Берия своих в обиду не даст, — имея в виду себя и пожилого товарища, заключил орденоносный шашлычник.

— Все равно как-то неудобно!

— Булганина держись!

— Обеими руками держаться буду!

— А Георгий Максимилианович государственник, он на мелочи размениваться не будет, — продолжал размышлять завстоловой.

— Дай-то Бог, дай-то Бог! — запричитал Роман Андреевич. — У меня, знаешь, еще и возраст не подходящий. Мы с Иосифом Виссарионовичем одногодки, это ты молодой.

— Я молодой? — отмахнулся шашлычник. — В следующем году пятьдесят.

— Мне в январе семьдесят два стукнуло! — Закупщик стал мотать седой головой.

— Не трясись, не до нас теперь!

— Как сказать, как сказать! — сокрушался снабженец. — Я для тебя тушенки оленьей припас и омулей отборных. Прямо светятся!

— Северную рыбку уважаю.

— Шофера ко мне подошли.

— Сделаю. Вот и кончилось великое царствование! — тяжело вздохнул генерал-шашлычник.

— А Валеньку куда дели?

— На дачу к Василию Иосифовичу отрядили, она Васю с малолетства знает.

— Это правильно, ведь столько лет с Хозяином под одной крышей.

— Все плачет по нем, убивается.

— Слезами горю не поможешь!

— Говорят, ее за штат МВД вывели, сказали, органам не соответствует. Значит, и зарплата теперь будет другая.

— Вале это неважно — детей нет, мать с сестрами похоронила.

— То да, то да! Она Васе зарплату несла, — уточнил пожилой генерал-грузин.

— Дуреха! Васька все прогуливал.

— Говорила, у него детишки.

— Детишки! — скривил лицо шашлычник. — Нагуляется с бабами, уже и не знает, кто от него понес. Последнее время не просыхал!

— Как бы нас с тобой за скобки не поставили! — снова забеспокоился закупщик. — Мне, как генералу, тройную зарплату в конверте дают, ну, ты знаешь! Машина на работу возит, дачка в «Соснах» положена, кремлевская поликлиника. Как всего этого лишиться?

Сидящий напротив хмурился.

— Как бы Маленков своих не понапихал, — распереживался снабженец. — На спецбазу нового директора сунут, и, считай, мне приговор!

— Не до нас им, объясняю! — раздраженно высказался завстоловой.

— А Хрусталева куда?

— Его заместителем коменданта Кремля назначили.

— Значит, не разбазариваются кадрами.

— Поглядим. Я при генералиссимусе, считай, десять лет на шашлыках простоял.

— Я при нем — двадцать два! — с гордостью отчеканил Резо, переименованный в Романа Андреевича. Это он вызвал из Гори шустрого Вано, сына старшего брата, и определил на шашлыки. Месяц Вано стажировался в доме у Берии, бериевский повар награждал неотесанного провинциала подзатыльниками и трехэтажным матом, но делу научил. Скоро Вано так разжарился, что перещеголял наставника. Чего только он на мангале не исполнял — что хотите, то и сделает, и, главное, исправно информировал Лаврентия Павловича обо всем, что творилось на «ближней»: и про обслугу писал, и про охрану, и про подвыпивших великих гостей, и даже — про самого Сталина!

— Прорвемся! — хмуро процедил шашлычник.

— У тебя выпить найдется, Ванечка?

— Есть, Роман Андреевич, выпить есть!

По паспорту Вано писался Иваном Андреевичем. Так на русский манер все грузины друг друга величали. К русским именам товарищ Сталин особое пристрастие имел, собственно, он такой порядок и завел — на русский лад земляков переделать, новые имена проставлял самолично. Был у него при бане шустрый Гагик, его Сталин сначала именовал Жориком, а потом, приглядевшись к суетливому банщику, стал называть Славиком.

«Я знаю, кому какое имя подходит!» — говаривал вождь. И еще категорически запретил разговаривать меж собой на родном языке.

«Мы русские люди!» — часто повторял генералиссимус.

— Чего сидишь, как истукан? Наливай! — прикрикнул на младшего Резо.

Сталинский шашлычник залез в ящик стола и извлек оттуда бутылку коньяка «Енисели», потом выставил на стол стаканы.

— Помянем Иосифа Виссарионовича! — разливая, с придыханием проговорил Ваня-Вано.

Пожилой духанщик аккуратно приподнял стакан:

— Не чокаемся! — предостерег он.

— Пусть земля ему будет пухом! — проговорил завстоловой.

— Какая земля! — сокрушался Роман Андреевич. — Эх, родной ты наш Иосиф Виссарионович!