Царство. 1951–1954

Александр Струев, 2015

Роман «Царство» рассказывает о времени правления Н.С. Хрущева. Умирает Сталин, начинается умопомрачительная, не знающая передышки, борьба за власть. Одного за другим сбрасывает с Олимпа хитрый и расчетливый Никита Сергеевич Хрущев. Сначала низвергнут и лишен жизни Лаврентий Берия, потом потеснен Георгий Маленков, через два года разоблачена «антипартийная группа» во главе с Молотовым. Лишился постов и званий героический маршал Жуков, отстранен от работы премьер Булганин. Что же будет дальше, кому достанется трон? Ему, Хрущеву. Теперь он будет вести Армию Социализма вперед, теперь Хрущев ответственен за счастье будущих поколений. А страна живет обычной размеренной жизнью – школьники учатся, девушки модничают, золотая молодежь веселится, влюбляется, рождаются дети, старики ворчат, но по всюду кипит работа – ничто не стоит на месте: строятся дома, заводы, электростанции, дороги, добываются в недрах земли полезные ископаемые, ракеты стартуют к звездам, время спешит вперед, да так, что не замечаешь, как меняются времена года за окном. Страшно жить? И да, и нет, но так интересно жить, и, главное – весело! На дворе стояли 1951–1954 годы…

3 марта, вторник

К одиннадцати утра в Волынском собрались Берия, Маленков, Ворошилов, Каганович, Булганин и Хрущев. С Берией на «ближнюю» приехал Молотов. Он вошел в дом по-деловому, как будто никогда отсюда не уходил.

— Здравствуйте, товарищ Молотов! — первым поздоровался Булганин. Долгое время Молотов официально являлся первым человеком в государстве, с 1931 по 1941 год занимал пост председателя советского правительства. Молотов, на которого беспощадно обрушился Сталин на последнем Пленуме Центрального Комитета, не выражал ни радости, ни сожаления. Вячеслав Михайлович сухо пожал протянутые руки и на одной интонации произнес:

— Пойду, посмотрю, — и проследовал в соседнее помещение.

— Завтра отдадим Вячеславу Михайловичу его драгоценную Полину Семеновну! — воодушевленно заговорил Берия. — Удивляюсь, как умудрился ее живой сохранить? Хозяин сколько раз приказывал: «Кончай дуру!», а я изловчился и ей жизнь сохранил! — хвастался Лаврентий Павлович. — Так что, ребята, завтра у Вячеслава праздник.

— Я, признаться, не думал, что Жемчужина уцелела, — проговорил Каганович.

— А я думал! — с ударением просопел Берия.

До ареста Полина Семеновна считалась в Москве первой леди. Всегда ухоженная, элегантно одетая, она блистала умом и обаянием на всех дипломатических и государственных приемах.

Через минуту Молотов возвратился. Он сразу занял «трон» — центральное кресло с высокой спинкой, на котором восседал только вождь, и куда, по пьяному делу, заваливался лишь обожаемый сынок Василий, и то сразу получал нагоняй.

— Значит, надежды нет? — проговорил Молотов. Лицо его не выражало никаких эмоций. — Для страны это тяжелый удар. Горестно, очень горестно сознавать, что век такого исполина, как Сталин, закончился.

— Давайте, пока он в сознании, зайдем к нему все вместе! — внезапно предложил Булганин. — Простимся.

Члены Президиума посмотрели на него, каждый по-своему: кто-то совсем не желал туда идти.

— Пошли! — поддержал Хрущев, — а то вдруг помрет! — и шагнул к дверям.

— Микоян подъехал, — доложил офицер.

— Лазарь, — обращаясь к Кагановичу, распорядился Берия, — бери Анастаса и тащи к нам!

Каганович услужливо закивал.

Сталин лежал лицом вверх, глаза его были осмысленны, он пытался проникнуть ими в душу каждого, но плохо получалось, человеческие силы были на исходе, и больной лишь жалко взирал перед собой, чуть шевеля пересохшими губами. Визитеры сгрудились над диваном. Сталин то показывал глазами на стену, то смотрел на ближнего к нему Георгия Максимовича, то снова на стену.

— Я понял, — торопясь заговорил Хрущев. — Видите, на стене висит картинка, где девочка кормит из соски козленка?

Все посмотрели на картинку. Это была репродукция какого-то известного художника, напечатанная на странице журнала «Огонек». В каждом номере журнал публиковал картины знаменитых художников. Сталин вырвал понравившуюся, велел обрамить в простую сосновую рамку и повесил на стену.

— Товарищ Сталин показывает нам, что сделался таким же беспомощным козленочком, которого приходится кормить из рук! — продолжал Хрущев.

— Это мы, Иосиф! — пробравшись вперед, заговорил Микоян.

Сталин чуть скосил глаза.

— Пришли тебя проведать. Хотим, чтобы ты скорее поправился! — Анастас Иванович наклонился над лежащим. — Держись, друг, мы тебя не оставим!

Вдруг лицо Сталина ожило, бледность исчезла, взгляд сделался свежим, твердым. Все заметили его внезапное перевоплощение. Перед ними был прежний вождь — неумолимый, непререкаемый, властный.

— Иосиф! Дорогой! — отталкивая Микояна, заголосил Берия и грохнулся перед диваном на колени, хватая и прижимая к себе руку правителя. — Тебе лучше?! Лучше?!

Лаврентий Павлович целовал сухую, морщинистую, неестественно желтую, жесткую руку, руку его счастливой судьбы. Глаза повелителя сделались мутными, поплыли, и он снова перешел в неведомое забытье.

— Ты где?! Где?! Смотри на меня! — Берия все сжимал, тряс ненастоящую, никчемную ладонь.

Сталин потерял сознание. Берия грубо оттолкнул от себя полуживую плоть.

— Напугал черт, думал, ожил!

Соратники недолго постояли возле умирающего и поспешили вернуться в столовую.

— Может, не надо у него дежурить? Мы же не врачи! — вздохнул Маленков.

— Раз взялись дежурить, надо додежурить. Если товарищ Сталин умрет, мы будем последними, кто его проводит, об этом вся страна узнает. А если поправится, то сами понимаете! — возразил Хрущев.

— Теоретик! — сдвинул брови Берия.

— А что? Политически правильно говорю!

С этого дня распоряжались в Волынском врачи, их набилось сюда целое множество. Из какого-то института привезли громоздкий аппарат искусственного дыхания, совсем недавно сконструированный инженерами, думали, пригодится. Только как с аппаратом обращаться, до конца не понимали — вещь новая. Чаще всего Сталин был без сознания.

Никита Сергеевич и Николай Александрович заступили на дежурство. Время от времени, они звали Лукомского, справлялись о состоянии больного.

— Такие заболевания, как правило, непродолжительны и кончаются катастрофой.

— Но надежда есть?

— В лучшем случае удастся его вытянуть из могилы, но полноценно работать товарищ Сталин не сможет.

— И на том спасибо! — грустно отозвался Никита Сергеевич. — Вы нам обо всем говорите, ничего не утаивайте.

Лукомский ушел.

— Молотов так и светится! — подметил Булганин.

— Как фонарь!

— Давай Жукова в Москву вернем?

— А Лаврик не взвоет?

— Лаврентий не злопамятный, в конце концов, мы их помирим.

— Я бы Жукова вернул, — согласился Хрущев. — Жуков нам благодарен будет.

— Идем к нему? — кивнул на дверь Булганин.

Дверь предательски заскрипела, никогда такого не случалось на «ближней», здесь вообще не полагалось посторонних шумов, даже слегка повышенный голос вызывал раздражение. Больной шевельнулся.

— Иосиф Виссарионович! Товарищ Сталин! — позвал Булганин. — Держитесь, дорогой вы наш!

Хрущев видел, как больному трудно, но, похоже, он видел и узнавал. Через минуту пришли сестра и доктор.

— Нам надо откачать товарищу Сталину мочу, — сказал врач.

— Пожалуйста, пожалуйста! — Никита Сергеевич посторонился. Они с Булганиным отсели, а медработники стали делать свое дело. Сталина раскрыли, спустили кальсоны, потом подстелив клеенку, стали вводить в член катетер. Больной побледнел — видимо испытывал нестерпимую боль. Хрущев поежился, даже ему, наблюдавшему со стороны, делалось не по себе, глядя на варварскую процедуру. Убедившись, что сестра совершает манипуляции правильно, врач сел за историю болезни.

Медсестра закончила откачивать мочу и отошла от больного, забыв закрыть его одеялом. Здоровой левой рукой, которая пока подчинялась, Иосиф Виссарионович пытался прикрыться, видно, чувствовал неловкость. Никита Сергеевич поспешил на помощь.

— Вот так, вот так! — бережно прикрывая больного, приговаривал он.

— Стесняется, — шепнул Булганин.

— В сознании.

— Мы с вами, Иосиф Виссарионович! Мы вас не бросим! — наклонясь, шептал Николай Александрович.

Пронзительно зазвонил телефон. Никита Сергеевич поднял трубку. На проводе был Берия.

— Не сдох?! — спросил он.

— Живой.

— Врачи говорят, окочурится!

— Состояние тяжелое, — ответил Никита Сергеевич, ему по-человечески было жаль старика.

— Сдохнет! — повторил Лаврентий Павлович. — Привет Булганину! — и повесил трубку.

Через полчаса Хрущева и Булганина сменили.

Ворошилов смотрел на вождя как-то по лисьи, а Каганович вообще не смотрел, завалился в глубокое кресло и пробовал дремать. Он даже не пошел проведать больного, его беспокоили сейчас совершенно другие мысли, а не этот немощный, рябой, уже дурно пахнущий старик.

Берия сидел в кремлевском кабинете Маленкова:

— Скорей бы сгинул. Вот он у меня где!

— И я жду развязки. Когда, когда? — Как эхо в голове! — Георгий Максимович медленно выговаривал слова.

— Руки чешутся падаль в могилу столкнуть! Только и делал всю жизнь, что перед ним пресмыкался!

— Лукомский говорит, надежды нет, умрет, — подтвердил кадровик, он пил чай с молоком.

— У меня при нем свои люди, — вполголоса добавил Берия.

— И хорошо, забота надежней будет, — отрешенно ответил Маленков.

— Надо с Молотовым потолковать, а то понесет дядю! Видел, как он в сталинское кресло запрыгнул?

— Узрел.

— И Хрущев, как пес цепной, на всех лает. Его направлять надо.

— Хрущ наш, — вскинул голову Георгий Максимович, — а с Молотовым ты сам потолкуй, он меня слушать не будет, чересчур гордый.

— Поговорю. Налей-ка твоего чайку.

Маленков приподнял заварной чайник.

— Повезло нам, — улыбнулся Лаврентий Павлович. — Разбил вампира паралич. Ну, счастье! — он широко, во весь рот, заулыбался, а потом отхлебнул крутой заварки.

— Постой, а молочко? — спохватился Маленков.

— Услышал Бог молитвы! — радовался Лаврентий Павлович. — А то так бы и сидели шутами гороховыми. Рябой и меня чуть не угробил! Мне разрядка нужна, поеду подурачусь, — закончил Берия.

— О твоих дурачествах вся Москва гудит!

— Да хер с ней! Я на пределе. Сам посуди, каждый день в одной клетке с драконом.

— По городу слухи ползут, что ты молоденьких девиц по улицам ловишь, затаскиваешь к себе и насилуешь.

— П…ят! — отмахнулся Берия. — С тремя, правда, было, нет, с четырьмя, их точно на улице отловил, ну и подвез, — заулыбался маршал. — Но они не возражали. Я баб не обижаю.

— Заканчивай, Лаврентий, заканчивай!

— Девчонки меня любят. Да, да, Егор, да! И не верти головой! Я в любви ласковый, — и маршал изобразил на лице умиление. — Старые клячи надоели. Иногда, сам знаешь, свежатинки хочется! А слухи, — потянулся Лаврентий Павлович, — каких только слухов на Москве нет! Народ любит посудачить, посмеяться, поудивляться и от страха потрястись. Страх народу необходим. А девоньки сладенькие — моя единственная радость! Зойка, — вспомнил возлюбленную маршал, — беременна, ее мучить нельзя, вот я и путешествую потихоньку. Знаешь, есть у меня одна такая кареглазая, с маленькими сисечками! — мечтательно заморгал Берия.

Маленков строго посмотрел на товарища.

— Сейчас, Лаврентий, мы на виду, держи себя в руках!

— Хватит! — отмахнулся Лаврентий Павлович. — Позвони-ка в Волынское, узнай, не подох случайно наш Бог?

Маленков придвинул телефон, попросил сталинскую дачу и с полминуты с кем-то разговаривал.

— Жив, — вешая трубку, сообщил он.

— Придется туда прокатиться, — став серьезным, проговорил Берия. — Ты в Кремле всех собери, а я на «ближнюю» смотаюсь.

Лаврентий Павлович отставил чашку, встал и направился к дверям.

— Может, Молотову должность министра иностранных дел вернем? Ему такое понравится, — задержавшись у самого выхода, предложил он.

— Можно, — согласился Георгий Максимович. — Как бы нас с тобой старики не прижали! — буркнул он.

— Херня! — отрезал лубянский маршал. — Я пошел. Попрошу врачей, чтобы больного лучше лечили.