Царство. 1951–1954

Александр Струев, 2015

Роман «Царство» рассказывает о времени правления Н.С. Хрущева. Умирает Сталин, начинается умопомрачительная, не знающая передышки, борьба за власть. Одного за другим сбрасывает с Олимпа хитрый и расчетливый Никита Сергеевич Хрущев. Сначала низвергнут и лишен жизни Лаврентий Берия, потом потеснен Георгий Маленков, через два года разоблачена «антипартийная группа» во главе с Молотовым. Лишился постов и званий героический маршал Жуков, отстранен от работы премьер Булганин. Что же будет дальше, кому достанется трон? Ему, Хрущеву. Теперь он будет вести Армию Социализма вперед, теперь Хрущев ответственен за счастье будущих поколений. А страна живет обычной размеренной жизнью – школьники учатся, девушки модничают, золотая молодежь веселится, влюбляется, рождаются дети, старики ворчат, но по всюду кипит работа – ничто не стоит на месте: строятся дома, заводы, электростанции, дороги, добываются в недрах земли полезные ископаемые, ракеты стартуют к звездам, время спешит вперед, да так, что не замечаешь, как меняются времена года за окном. Страшно жить? И да, и нет, но так интересно жить, и, главное – весело! На дворе стояли 1951–1954 годы…

2 марта, понедельник

— Дети завтракали? — спросил Никита Сергеевич, он проспал до половины десятого.

— Завтракали, — отозвалась супруга. — Ириша в школу не пошла, затемпературила.

— Пусть из комнаты не выходит, а то всех заразит.

— В кровати лежит, горло календулой полощет. Сядь, поешь!

— Я к тебе! — раздался звонкий голос, и мальчуган, сжимая в руке самодельный самолетик, бросился к отцу.

Никита Сергеевич подхватил сорванца и усадил на колени.

— Я летчиком буду!

— Молодец!

— Ира заболела, — доверительно сообщил малыш.

— Ты к ней не ходи, ладно?

— Мне одному скучно!

— С мамой поиграй.

— Может, с тобой? — и мальчик вскину на отца глаза.

— Дай папе поесть! — строго сказала мать.

— Никто со мной играть не хочет!

Иришка болела, у Рады началась преддипломная практика, и она постоянно пропадала в Москве; Сережа с утра до вечера был в институте. Никита Сергеевич съел кашу.

— Папа, папуля! — шептал Илюша. — Ты мой любимый!

Никита Сергеевич млел.

— Поиграем?

— Мне, родненький, на работу надо!

— Давай хоть мыльные пузыри пустим?! — глаза Илюши трогательно смотрели на отца.

— Давай! — сдался Никита Сергеевич и громко позвал: — Несите нам мыльную воду, мы пузырить хотим!

Нина Петровна улыбалась, она радовалась, что муж отдохнул, весел, и зуб у него прошел — пусть с сынишкой повозится, такое только на пользу.

Папа с Илюшей перешли в соседнюю комнату, куда подали кастрюльку с мыльной водой и трубочки, из которых дулись пузыри.

В дверь заглянул прикрепленный:

— Никита Сергеевич, вас к телефону!

— Кто?

— Товарищ Маленков.

— Прими-ка Илюшу! — передавая мальчугана жене, засуетился Никита Сергеевич.

— Я только из Волынского, — встревожено, заговорил Маленков. — Позвонил оттуда Хрусталев, сообщил, что вчера весь день товарищ Сталин из своей комнаты не выходил, даже в туалет. Такого раньше никогда не случалось. Свет в кабинете со вчерашнего дня горит, тоже странно. Обеспокоились в охране за товарища Сталина, а войти боятся, строго настрого к нему без вызова заходить запрещено. Я ответил — звоните Берии. Позвонили. Лаврентий говорит: «Не вздумайте беспокоить!» Прошло еще какое-то время, они снова звонят, спрашивают: «Что делать — входить, не входить?» Я интересуюсь: «А где Светлана?» — «Она, — отвечают, — уехала». — «А Лаврентий Павлович, что?» — «Ему дозвониться не можем». Я говорю: «Ищите!» Через какое-то время снова звонит Хрусталев: «Из Кремля почту привезли, — докладывает. — Может под этим предлогом войти?» Я взял на себя смелость и разрешил. Пошлите, говорю, с дежурным Валечку, она все-таки не чужой товарищу Сталину человек. Они так и поступили. Прибегает Валя в слезах: «Лежит он на полу посреди комнаты!» Все бросились туда. Видно, долго товарищ Сталин на полу лежал, замерз: руки холодные, просто лед, и подмочился. Переложили его на диван.

— Живой он? — перебил Хрущев.

— Живой, только какой-то вялый, бормочет неразборчиво. Тут Лаврентий объявился. Я ему ситуацию описал. Лаврентий отвечает, жди, я за тобой заеду. Я собрался, вышел на улицу, ворота приказал открыть, чтобы быстрей было. Приехали в Волынское, а там неспокойно, у входа в дом люди из охраны толпятся, прислуга в передней. Берия как крикнет: «Чего столпились? Марш по местам!» Я, он и Хрусталев в библиотеку, где Сталин лежал, прошли, вернее, в малую столовую, туда его из библиотеки перенесли, воздуха в малой столовой больше. Лаврентий первый к нему приблизился, склонился над диваном, прислушивается. Вслушиваемся и мы, дыхание ровное такое, нормальное, ни хрипов, ни стонов, глаза прикрыты, вроде как спит. Берия нам рукой показывает, мол, уходите, и сам на выход на цыпочках. Я, когда входил, даже ботинки разул, скрипучие у меня ботинки! — срывающимся голосом продолжал Маленков. — В прихожую вышли, тут Лаврентий на Хрусталева набросился: «Не видишь, что товарищ Сталин отдыхает?! Как посмел его беспокоить? Я тебя под суд отдам!» И уехали мы, — со вздохом закончил Георгий Максимович.

— А почему Лаврентий решил, что все в порядке?

— Мы совсем близко стояли, вроде спит человек, а Лаврентий самый первый подошел и непререкаемо заявил — спит! — оправдывался Маленков. — Сам знаешь, что будет, если Сталина разозлить, тем более он в таком неудобном положении, с мокрыми портками.

— Знаю, знаю! А чего меня не позвали?

— Разнервничались, уж извини!

Все благодушие Никиты Сергеевича мгновенно улетучилась.

— Врачей позвали?

— Лаврентий сказал, пока врачи не нужны, что к утру отлежится.

— От-ле-жит-ся! — задумчиво повторил Никита Сергеевич. — Ты, Георгий, Ворошилову, Молотову, Кагановичу и Микояну позвони, а то как бы нас потом крайними не сделали!

Когда Хрущев приехал в Волынское перед домом стояло несколько машин. Маленков и Булганин встретили его в дверях.

— В забытьи, — сообщил Булганин.

В прихожей уже не было того зловещего порядка, который царил в Волынском всегда. У офицеров охраны, которые строгими движениями изымали у визитеров пузатые портфели, папки и оружие, в глазах затаилось паническое беспокойство, а тот, что старательно проводил руками по телам избранных, прохлопывал карманы и простукивал обувь, скромно отошел в сторону.

Сразу за Хрущевым подъехали Каганович и Ворошилов. Ворошилов вынул из кобуры хромированный «Вальтер» и протянул дежурному. Офицер принял оружие, а тот, что производил личный досмотр, предупредительно показал рукой:

— Проходите, товарищи! — и, встретившись взглядом с Климентом Ефремовичем, приложил руку к козырьку фуражки: — Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза!

Члены Президиума обменялись рукопожатиями.

— Как он? — спросил Каганович.

— Скверно, — ответил Маленков. — Врачи едут.

Все прошли в большую столовую. Через минуту появился Лаврентий Павлович и собственноручно, невзирая на охрану, приставленную к комнате, распахнул дверь, где на диване беспомощно лежал Сталин.

— Дачного врача почему нет?! — рявкнул он.

— Бежит, Лаврентий Павлович! — отрапортовал Хрусталев. — Он только-только в туалет отошел. Слава, давай быстрей! — выглянув в коридор, прокричал начальник охраны.

Дачный доктор не допускался к генералиссимусу, в его обязанности входило оказывать помощь местным работникам.

Наконец примчалась «скорая помощь». В помещении появились профессор Лукомский и врачи. Лукомский склонился над больным и осторожно начал осмотр. Дачный доктор, бледный как смерть, стоял рядом. Сталин не двигался, было почти не слышно, как он дышит, только иногда до слуха долетали слабые свистящие вздохи. Профессор не решался на интенсивные меры, он даже потрогать Сталина как следует боялся.

— Что вы возитесь? Вы врач или нет?! — раздраженно крикнул Лаврентий Павлович. — Не тяните, действуйте!

Лукомский, видно, очень остерегался лежащего перед ним человека, по приказу которого были брошены в застенки лучшие медицинские умы, но грубый окрик вывел светило из оцепенения. Прежде всего, разрезали на Сталине одежду, потом начался осмотр. Члены Президиума перешли в большую столовую, и расселись за тем самым столом, где обычно происходили ночные пиршества. Лица у присутствующих были растерянные, один Лаврентий Павлович с самодовольной улыбкой прохаживался взад-вперед. В течение многих часов Сталину не оказывалась помощь, к Хозяину не допустили даже обслугу. В дверях появился профессор.

— У товарища Сталина не действует правая рука, парализована левая нога, он потерял речь. Обширный инсульт. Состояние критическое.

— Он выживет? — спросил Ворошилов.

— Даже при благоприятном исходе человек может еще жить, но, что он останется полноценным и трудоспособным, маловероятно, — как бы извиняясь, проговорил доктор.

— Маловероятно! — с ударением повторил Берия. Лицо его разрумянилось. — Говорите, тяжелая болезнь?

— Очень тяжелая, практически неизлечимая.

— Лечите! Вы должны сделать так, чтобы товарищ Сталин поправился, сделать все возможное! Вы нам обещаете вылечить товарища Сталина? Обещаете?! — подступая к доктору, прокричал Берия и поманил рукой Маленкова.

— Мы сделаем все возможное, — отозвался Лукомский.

— Сейчас ему не мы, доктора нужны! — высказался Лаврентий Павлович и потянул Маленкова за собой. — Поехали!

После сообщения профессора голос его звучал уверенно, твердо.

— Нельзя товарища Сталина так оставлять, — заговорил Ворошилов. — Давайте организуем дежурства.

— Да, давайте дежурить, — поддержал Хрущев. — Мы бы с Николаем Александровичем сейчас остались, а Климент Ефремович с Лазарем Моисеевичем нас сменят.

— А мы с Маленковым им на замену придем, — кивнул Берия. — Только чтоб врачам не мешать!

Сталин не говорил, практически не двигался. В чьих руках теперь окажутся бразды правления? Этот вопрос мучил в комнате каждого, и каждый знал, что имеет право быть первым. За стеной еще дышал вождь — минуту назад, самый непререкаемый, неприкосновенный, а может, и самый непревзойденный человек на земле.

— Вовремя его жахнуло, ой, как вовремя! — не стесняясь, проговорил Лаврентий Павлович, потом развернулся и, не попрощавшись, вышел. За ним, неловко кивнув остальным, поспешил Маленков.

Профессор Лукомский принимал экстренные меры по предотвращению последствий страшного удара, но уж очень много времени упустили. Больному сделали кардиограмму, поставили пиявки, дали кислородную подушку, вкололи камфару и в первый раз покормили. Кормили с ложечки бульоном, а потом стали давать сладкий чай. Сталин жадно пил.