Новый папа

Александр Сергеевич Хлопков, 2022

Попав в прошлое, герой становится наставником для своего собственного отца, помогает ему избавиться от зависимости, победить страх и шагнуть вперёд. Путь взрослого ребёнка и его маленького папы пролегает через 1994 год, а их попутчиками будут гиперинфляция, бандитские «наезды», финансовые пирамиды и самые разные люди. Только научившись общаться и поняв своё место в мире, отец с сыном получат шанс обрести подлинное счастье.

Глава 3, в которой школа — второй дом

Спал Ян без сновидений и, открыв утром глаза, несколько минут вновь привыкал к мысли о том, кто он теперь и где находится.

Накануне удалось прояснить ещё и вопрос «когда» — 16 января 1994 года. В целом же день выдался каким-то бестолковым. История с матерью выбила Яна из колеи, хотя и казалось, что выбить больше уже некуда. Всю жизнь, даже в зрелом возрасте, он считал, что родители по-своему любят друг друга, раз уж провели вместе четыре десятка лет. А тут выясняются пикантные подробности. У матери есть на стороне мужчина, причём мужчина обеспеченный. Ян быстро понял свою ошибку насчёт автомобиля ухажёра. Это в две тысячи девятнадцатом «Вольво 850» — почти музейный экспонат, а в девяносто четвёртом — дорогая и вожделенная каждым автолюбителем модель. Если мамин приятель нашёл деньги на такую машину, значит, сумел устроиться в новой России, попал в струю. Возник вопрос: почему мать к нему не уходит? Вот Марина: собрала чемоданы, сына, собаку и бегом к чувствительному Арману. А мать чего-то ждёт. Ян вообще не помнил, чтобы она когда-то делала попытки уйти и совершенно точно никогда не разговаривала об этом с ним, не предлагала оставить отца. Или отношения с автолюбителем начались недавно, или есть иные, не понятные пока препятствия.

Второй вопрос нравственного свойства, вставший перед Яном: рассказать ли об увиденном отцу? Как свежеобманутый и покинутый муж, он был на стороне собрата по несчастью, но, в то же время, не мог просчитать последствия, нарисовать ясную картину будущего. В том числе, своего собственного будущего. Потом подумалось, что влезать в отношения мужа и жены — дело неблагодарное, даже если это твои родители. Неизвестно, у кого и какие скелеты в шкафу. В детстве он мог что-то не видеть или не понимать.

Сыграло роль и поведение отца, который весь выходной день просидел перед телевизором. Сделал лишь короткий перерыв на обед да соорудил себе и Яну на ужин пару бутербродов. Всё остальное время провёл в кресле, вздыхая и глядя какую-то ерунду. С одинаково унылым видом он просмотрел и мультфильм, и новости с сурдопереводом, и приключения команды Кусто, и скучнейшую передачу про народные ремёсла.

Ян несколько раз заходил в комнату и, стоя у двери, наблюдал за пытливым телезрителем. Его беспредметная любознательность нагоняла тоску. Ян пытался заговорить, но на любые вопросы отец реагировал как-то настороженно, а отвечал однотипными заученными фразами. Разговор вышел пустой. Удалось лишь узнать, что мать отправилась к подруге. Но что это за подруга, где она живёт, как её зовут и когда ожидается возвращение мамы домой, прояснить не получилось. Ян припомнил, что и в материальных вопросах отец был таким же бесхребетным и откровенно слабым. История его профессионального успеха была известна очень хорошо — двадцать пять лет на одном месте в одной должности. Никакой благодарности или по крайней мере уважения со стороны начальства, никаких перспектив и в то же время полная покорность судьбе. На данный момент он только в начале своей головокружительной карьеры, но с таким отношением к жизни конец предсказать легко. Ян даже заключил, что подобного работника он сам выгнал бы из офиса на второй день. Безвольные пессимисты у него не приживались.

Приняв это кадровое решение, Ян посчитал правильным не вмешиваться: «Если отцу плевать, то я зачем беспокоюсь? Пусть сами разбираются. У меня своих проблем хватает».

Мать вернулась поздно и в комнату к сыну не заглядывала. Сейчас, в утреннем сумраке квартиры, её команд тоже слышно не было.

Ян заправил кровать, умылся, неохотно натянул на себя свитер в белую и зелёную полоску и шерстяные мешковатые брюки.

Отец, разложив по тарелкам кашу и тихо мыча себе под нос «Две погасшие свечи снова вспыхнули в ночи…», сидел на кухне.

Залезать к нему на мягкий уголок Ян не захотел. Он занял стул отдыхающей родительницы и с громким скрипом придвинул его ближе к столу.

Иннокентий Вячеславович всполошился:

— Ты чего? Не греми! Мама же ещё спит.

Яна эта трогательная забота позабавила:

— Поздно вернулась от подруги? Устала?

Отец не ответил. Он сжался, как улитка, которую кольнули иглой, склонился над кашей и словно отгородился от сына невидимой раковиной.

Ян с удивлением почувствовал что-то вроде жалости — чувства, которого не испытывал уже очень давно. В детстве он был довольно эмоциональным: не стеснялся радоваться или плакать. А потом как-то замкнулся. И странное дело — чем меньше он выражал свои чувства, тем меньше чувствовал. Его будто приморозило. Позднее, в университете, когда появился настоящий друг, пример для подражания, и откровенные доверительные отношения, чувства постепенно оттаяли. Уже на втором курсе Ян ощущал, что внутренне стал другим человеком — смелым, спокойным и радостным. Но после убийства Рената радость куда-то исчезла, откровенного общения с однокурсниками и общими с Ренатом друзьями, которые оказались всё-таки в большей степени друзьями Рената, не получилось. Ну а в бизнесе с жалостью вообще не очень. У каждого второго нерадивого сотрудника обнаруживалась больная мать и трое детей или беременная жена и четыре кредита. Чтобы уволить придавленного грузом долгов многодетного отца, нужен философский взгляд на жизнь, способность не вникать в чужие проблемы и возможные последствия своих действий. Первое время он тянул с такими крайними мерами. Но постепенно пришёл к выводу, что один дурак за день наломает больше, чем десять умных могут построить за неделю. И когда из-за одного такого деятеля, перепутавшего коды в заявке и организовавшего поставку двадцати тонн совершенно не нужных запчастей, фирма потеряла квартальную прибыль, Ян стал прятать жалость и сострадание даже от самого себя. В итоге он вытеснил их, будто запер в маленькую тёмную кладовку огромного дома: где-то они есть, но никто, даже хозяин дома, их не видит и забыл уже, где именно они пылятся. Без чувств работать стало проще. С годами такой «деловой» стиль проник во все сферы жизни, и все они также стали проще, а жизнь — ясной и прямолинейной.

Но несчастный вид отца будто приоткрыл дверь в эту кладовку. Ян нахмурился, а затем глуховато и немного сдавленно проговорил:

— Извини, пап, не хотел тебя обидеть.

Он удивился, насколько тяжело произнести такую простую фразу. Слова перекатывались во рту как камни, и языку едва хватало сил, чтобы вытолкнуть их.

Отец помолчал, вздохнул, а потом, не поднимая головы, тоже тихо и глухо ответил:

— Ладно, сынок, ты собирайся, а то в школу опоздаешь.

Что можно ещё добавить, Ян не знал, поэтому загнал жалость на место, оделся, взял портфель и пошёл учиться.

Скользкими, нечищеными тротуарами ребята стекались в колыбель знаний поодиночке и компаниями. В вестибюле стояла толчея. Сновали малыши с огромными ранцами, болтали о прошедших выходных ученики средних классов, рассовывая по карманам сигаретные пачки, не торопясь подходили старшеклассники.

Яну вроде бы знакомые гулкие помещения школы и мелькающие лица казались не настоящими, бутафорскими. Словно дети из актёрского кружка собрались и теперь разыгрывают его. Они умышленно нарядились в нелепые кофты, одинаковые свитера и спортивные костюмы, а девушки накрутили на головах букли, завили длинные чёлки и раскрасили лица, как индейцы гуроны.

Переобуваясь в пахнущей мокрыми ботинками и грязными носками раздевалке, Ян, как смог, восстановил в памяти имена одноклассников и преподавателей. Потом поднялся на второй этаж к учительской, отыскал расписание для 7 «б» и выяснил, что первым уроком будет литература. Пока бродил в поисках нужного кабинета, коридоры обезлюдели, и надрывно прозвенел звонок.

Но вот, наконец, и нужная дверь. Ян иронически хмыкнул, постоял секунду, прислушиваясь, затем постучал и зашёл. Тридцать пар глаз без особого интереса поднялись на него. Тучная женщина за столом — Инесса Станиславовна Тромина, которую за сильную одышку и любовь к шейным платкам начитанные школьники прозвали Эйсидорой, приподняла левую бровь, искоса взглянула на опоздавшего, потом в журнал, убедилась, что до буквы «с» ещё не добралась, и великодушно разрешила пройти.

Ян видел пустой стул в четвёртом ряду слева — свой стул, но остался у входной двери, оглядывая, словно впервые, лица одноклассников.

Вот прямо перед ним Боря Лернер — тихий и спокойный отличник. В десятом классе он вместе с родителями он эмигрирует в Германию. Сразу за его спиной — Костя Заслонов. Этот эмигрирует ещё дальше. Летом, после окончания школы, вместе с двоюродным братом он поедет кататься на старом «Москвиче», врежется в дерево и сгорит в салоне. Рядом с Костей приглаживает волосы красавица Ксюша Немова. С ней какая-то странная история: вроде бы поступит в педагогический, но на первом курсе учёбу бросит, отправится в столицу и там, по слухам, найдёт себя в сфере эскорта.

Кроме того, Ян насчитал пять человек, которые к две тысячи девятнадцатому году сопьются, и троих, которые надолго сядут.

Впрочем, были и вполне успешные ребята: Егор Кузнецов возглавит филиал банка, Дима Ходаков стоматологом станет, а Лена Егорова — полковником полиции.

Когда из личных страниц в «Одноклассниках» знаешь будущее, предсказывать его довольно просто. Словно у каждого прямо на лбу написана судьба. Вот у банкира Егорки — лоб высокий, лицо серьёзное и очки, у Лены — взгляд подозрительный и челюсть, как у бульдога, а у Серёжи Воронова, которого за групповой разбой посадят на восемь лет, — ни лба, ни очков, а во взгляде — мечта об освобождении. В данный момент — от уроков.

Инесса Станиславовна тем временем закончила перекличку и, обнаружив, что Савенков по-прежнему стоит в дверях, одышливо продекламировала:

— Ещё ты спишь, мой друг прекрасный? Пора, красавица, проснись!

По классу прошла волна смеха.

Ян недовольно свёл брови и уже собрался сделать учителю замечание за некорректное с педагогической точки зрения поведение, как с шестой парты раздался громкий, визгливый голос:

— Просыпайся, совёнок, а то поджопник дам для ускорения.

Этот призыв вызвал ещё один всплеск веселья. Особенно громко веселился сидящий рядом с остряком паренёк с бритым шишковатым черепом.

Внимательно осматривая хохочущую парочку, Ян удивленно подумал: «Как это я про вас-то забыл, мучители вы мои дорогие».

Маленький, злой, с подвижным обезьяньим личиком, зачинщик всяческого безобразия Лёха Колосов и верный почитатель его талантов, туповатый, но физически очень сильный Толик Степанов отравляли Яну жизнь до самого выпускного. Иногда складывалось впечатление, что эти двое приходят в школу исключительно для того, чтобы поиздеваться над одноклассником. Они пачкали Яну одежду мелом, могли облить водой или подложить мокрую тряпку на стул, толкнуть так, чтобы он упал и ударился побольнее, а про постоянные оскорбления и говорить нечего. Со временем Ян как-то научился их не замечать, не слышать, словно толстую шкуру нарастил и, спрятавшись за ней, считал месяцы, недели и дни до окончания школы.

Начинать новую ученическую жизнь с обмена ругательствами не хотелось, поэтому Ян молча сел на своё место, рядом с приветливо кивнувшей ему соседкой — Смирновой Леной, и начал выкладывать на парту из рюкзака учебник, тетрадь и дневник.

Но правильно понять идею игнорирования хамства могли, очевидно, не все. Перекрывая монотонный голос Эйсидоры, предлагавшей обсудить творчество Михаила Юрьевича Лермонтова, раздался резкий с присвистом звук, и в щёку Яну ударил белый влажный комок. Быстро вскинув руку, он поймал маленький снаряд — плотно сжеванный кусок тетрадного листа.

С задней парты донёсся довольный гогот. Для Лёхи и Толика начался обычный весёлый день, который не могут испортить даже нудные проповеди учителя.

Пацаны просто хотели немного повеселиться, но не учли, да и не могли учесть, что привычная мишень их острот изменилась. Ян Иннокентиевич хоть и научился обходиться без чувств, но унижать себя не позволял.

Брезгливо стряхнув бумагу на пол, он ощутил, как к ушам и шее приливает кровь. Медленно повернувшись и отыскав глазами перерезанное широкой улыбкой лицо стрелка, Ян громко произнёс:

— Эй, верблюд, пойдём-ка с тобой прогуляемся за бархан.

Инесса Станиславовна, которая до этого не обратила внимания ни на плевок, ни на хохот, прервалась на полуслове. В классе повисла мёртвая тишина.

От немыслимой наглости бесхребетного ничтожного толстяка Лёха замер, его ухмылку стянуло в жёсткий рубец. Затем, оскалившись, он резко поднялся и, буравя чёрными глазками Яна, направился к выходу. Вмешиваться в конфликт никто не спешил. Толик, не получив от друга ясной команды, остался за партой, провожая соперников растерянным взглядом.

За дверью Лёха сразу перешёл в атаку. Несмотря на разницу в росте, он наскакивал, норовил ударить ногой, выплёвывал искривленным ртом серии матерных ругательств.

Ян сделал несколько шагов назад. Вспомнилось, что перед ним семиклассник, ребёнок в сущности, и его, наверное, можно и словесно поправить. Но надвигающаяся, перекошенная от злобы физиономия Лёхи начала пробуждать глубоко-глубоко спрятанные картинки всех гнусностей, которые с весёлым смехом творил этот коротышка. Они накладывались одна на другую, и Ян почувствовал злость. Не за последнюю выходку, а за всё — и прошлое, и будущее. Это была не мгновенная вспышка ярости, которую он испытал в классе, а полновесное чувство. Оно не мешало думать, действовать, а просто появилось и стало частью его личности, будто заполнив пустой кусочек пазла. Тело тоже реагировало на происходящее. Грудная клетка расширилась, лёгкие качали воздух, словно кузнечные меха, кулаки потяжелели.

Прекратив отступать, Ян упёрся взглядом в глаза сопернику. Лицо Лёхи приняло глумливое выражение, тонкие губы змеились:

— Ну чё, петух, кукарекал ты громко. А только до дела дошло, бегать начал, жопой вилять? Как извиняться-то будешь?

Ян недобро усмехнулся:

— Извиняться сегодня придётся тебе.

— Перед тобой, что ли, лох ты рыночный?

— В первую очередь передо мной. Но тебе придётся сильно постараться, чтобы я тебя простил.

Лёха надул щёки и, хлопнув себя ладонями по ляжкам, с шумом выпустил воздух:

— Вот умора. Жаль, пацаны не видят. Лошарик таблетку храбрости съел. Ты забыл, что ли, как мы с Толяном в прошлый раз тебя жизни учили? Как ты меня тогда назвал? Дебилом? Ну и кто дебилом-то оказался? Кто нам ботинки лизал и прощения просил? Хотел я тебя тогда обоссать, да училка эта влезла. Повезло дураку. Только в этот раз так не подфартит. Тебе сегодня вообще никто не поможет. Будешь за стадионом в луже купаться, да ещё спасибо скажешь, что легко отделался.

Ян прослушал этот короткий монолог с застывшим лицом. Он действительно забыл ту историю, что, учитывая его замечательную память, было странно. Наверное, сработала какая-то защитная реакция психики. Теперь же, благодаря Лёхе, события встали перед глазами так отчётливо, будто произошли вчера, а не двадцать семь лет назад. Тогда — вскоре после смерти деда — Яна перевели в новый класс. Друзей среди ребят у него не было, а Лёха с Толяном принялись его задирать. Сначала он терпел, а однажды как-то не удержался и ответил. Эти двое подкараулили его за школой. Лёха подошёл вроде поговорить, а Толя сзади подкрался и на землю завалил. Никаких ботинок он не лизал, но пинали его сильно, а учитель математики Клавдия Ивановна действительно помогла, вовремя появилась. Вот после того случая, о котором Ян никому не рассказывал, он и начал замыкаться в себе, спрятался, как в норку. Перестал обращать внимание и на оскорбления, и на тычки, и на насмешки, старался как можно незаметнее отбыть в школе положенные часы и скорее вернуться домой, дожидаясь момента, когда прозвенит последний звонок и череда унижений закончится сама собой. А после того, как у него появился друг, который научил его всему, что нужно — и деньги зарабатывать, и вопросы решать, — прошлые события, словно в тумане, скрылись, будто они не с ним происходили или их вовсе не было.

Ян задумчиво кивнул:

— Спасибо, Лёша.

Тот растянул щербатый рот:

— Это за что ещё? Или заранее меня благодарить решил? Не выйдет, чушок. Сначала искупаешься, как я сказал, а потом меня в зад будешь целовать и спасибо говорить. И не здесь, а при всех. Хамил на людях, вот и расплатишься также.

Не обращая внимания на эти угрозы, Ян спокойно и словно для себя самого проговорил:

— Знаешь, Алексей, а я на тебя очень зол. Не понимаю, почему я в прошлом не позволял себе злиться, особенно если учесть, как долго ты отравлял мне жизнь. Наверное, я тогда просто привык. Но заново привыкать не хочу. Я буду злиться на тех, кто пытается причинить мне боль, и другую щёку подставлять не намерен. Теперь будет око за око. Ты, может быть, думал, что мазать мне мелом свитер забавно, а оттирать его, стоя голым в холодном сортире, на сквозняке, это даже полезно, — закаливание такое. Так вот, совсем не полезно. Это унизительно. Такие вещи разрушают жизнь, делают её серой и бесцветной. Я знаю, что у тебя отец из семьи ушёл, мать с отчимом своего сына родили, а ты думаешь, что им не очень нужен, лазаешь по гаражам, токсикоманишь, трёшься со всяким сбродом и благодаря этому чувствуешь себя важным человеком. Ты, наверное, думаешь, что, вытирая ноги об меня, сам становишься выше. Только это ошибка. Ты себе яму роешь. И если не остановишься, провалишься так глубоко, что выбраться уже не получится.

Конец ознакомительного фрагмента.