Молодость

Александр Сергеевич Долгирев, 2018

Италия 60-х годов – мир кино и политики. Старики живут в плену разочарований своего века, а молодые в тисках лихорадочной эпохи перемен. Сальваторе Кастеллаци вполне устраивает его жизнь, но череда случайных встреч заставляет его попытаться воскресить свое ушедшее счастье, чтобы вновь почувствовать дыхание молодости. Чиро Бертини своей жизнью тоже удовлетворен, но для него у судьбы запасены сюрпризы горького опыта, ведущего к зрелости. Седой Рим знает, что все скоротечно, а потому способен наслаждаться как великими делами, так и малыми историями простых обитателей эпохи.При оформлении обложки использована картина Рафаэля Санти "Форнарина".

Глава 7

Рецепт настоящего прошутто

— Смотрели что-нибудь на этой неделе, Чиро?

— Да, в понедельник попал на «Леопарда».

— И как вам?

— Сандра уснула на середине.

— Сандра? Ваша девушка?

— Ну да…

— Как то вы не очень в этом уверены, Чиро.

— Это было наше первое свидание.

— Тогда понятно… А второе было?

— Да, вчера.

— Ну, значит все не так плохо! Куда ходили на этот раз?

— Тоже в кино. На американский мюзикл. Ей, вроде, понравилось.

— Вот вы и нашли то, что ей нравится, Чиро — мюзиклы! Начало отношений с женщиной, это как перевод стихов с другого языка — сперва все время получается что-то не то, но с каждым следующим разом все лучше и лучше.

— Ей, как я понял, больше понравился Фред Астер, а не сам фильм…

— Фред Астер — интересный выбор. Не так очевидно, как Тони Кертис или Кирк Дуглас.

— Ну да…

— Чиро, позвольте маленький совет: никогда не ревнуйте своих женщин к певцам, актерам и писателям. Во-первых, это выглядит смешно; во-вторых, это бессмысленно; а в-третьих, женщины совсем не глупы — они прекрасно понимают, что вы рядом, а Фред Астер далеко, просто иногда все склонны увлекаться выдуманными персонажами.

На этот раз Чиро даже не сказал: «Ну да…» — он просто кивнул. За прошедшую неделю Сальваторе успел позабыть о своем новом знакомце, поэтому появление Чиро на Пьяцца Навона в половину четвертого пополудни стало для Кастеллаци неожиданностью. Но, несмотря на то, что Бертини вновь испортил прохождение солнца через обелиск, Сальваторе был очень рад его видеть.

Они вновь беседовали о кино. О ресницах Элизабет Тейлор и морщинах Анны Маньяни. О бездумных американских мелодрамах, которые понемногу начали вытеснять бездумные итальянские мелодрамы. О том, что Висконти в «Леопарде» опять перегрузил хронометраж, а Кубрик, похоже, вознамерился стать живым классиком уже к сорока, выпустив два больших фильма подряд: за эпичным и размашистым «Спартаком» последовала «Лолита», которая не глянулась Сальваторе сюжетно, но несла в себе интересный киноязык. К этим двум работам Кастеллаци добавил бы еще снятый чуть раньше «Тропы славы», но этот фильм остался практически незамеченным.

Сальваторе удивляло то, что, общаясь с этим молодым человеком лишь второй раз в жизни, он не чувствовал скованности, как будто бы знал его уже давно. Кроме того, Кастеллаци испытывал искреннюю симпатию к Чиро, который не позволил тяжелому быту раздавить себя и находил в своей рабочем расписании место для прекрасного.

Сделав паузу в беседе, мужчины обратились к еде. Оценив цены в «Мавре», Чиро решил заказать себе лишь скромную порцию кростини с мелко-нарезанным помидором, но Сальваторе, который после встречи с Диамантино не имел никаких финансовых затруднений, взял оплату обеда на себя, хотя убедить в этом Бертини оказалось нелегко. Чиро, как и все молодые люди, обедал скоро, потребляя из еды энергию, а не вкус. Теперь он безбожно спешил с восхитительным прошутто, которое синьор Монти всегда нарезал собственноручно.

— Позвольте, Чиро, отвлекитесь на минуту.

Юноша запил ветчину большим глотком вина и кивнул, приготовившись слушать.

— Мой юный друг, знаете ли вы, что такое прошутто?

Чиро удивился этому вопросу и даже вопросительно указал пальцем на свою тарелку.

— Да, именно это. Вы знаете, что это?

— Это, ну… мясо, свиной окорок.

— Это верно, но почему он столько стоит?

— Ну… это почти центр города, Пьяцца Навона. Место неброское, но, судя по всему, достаточно популярное среди ценителей.

— Вы наблюдательны, Чиро, и вы правы, цена во многом сложилась благодаря самому этому месту. Но это не весь ответ, а лишь его часть. Вторая часть ответа состоит в том, что производство этого мяса стоило большого труда обширной группы людей, каждому из которых нужно кормить семью. Свиньи очень смешные существа — они, как люди, но не сдерживают собственных желаний, не имея общества, Государства и Бога, которые могли бы их ограничить. Хотите увидеть человека, который абсолютно свободен — посмотрите на свинью. Но свиньи для прошутто, это прямо таки свиная аристократия. Заботливые фермеры ухаживают за ними, кормят их фруктами, кукурузой и злаками. От такого довольствия и многие люди бы не отказались.

Потом, по достижении определенного возраста и откормленности этих свиней забивают и после разделки берут лишь задние окорока. Окорока просаливаются морской солью, которая добавляет им удивительный едва уловимый вкус. После этого они вялятся в течение времени, за которое влюбленная женщина успеет заметить, что теперь ее изящные ножки несут не только ее, вырастить в себе чудо новой жизни, исторгнуть его на наш немилосердный свет в страшных муках и даже крестить новоявленного человека.

Теперь завяленные и готовые к употреблению окорока отправляют в магазины и рестораны. Угрюмый водитель, который прошлым вечером страшно разругался с женой из-за собственного пагубного увлечения азартными играми, привозит эти окорока синьору Монти — хозяину «Мавра». Синьор Монти берет большой, невероятно острый нож, остроту которого проверяет на собственной щетине, и быстрыми, почти волшебными движениями нарезает прошутто так тонко, чтобы я мог, посмотрев его на просвет, буквально прочувствовать, как солнечный свет проникает внутрь мясной ткани. Вот вам вторая слагаемая цены, Чиро…

Молодой человек слушал неспешное выступление Сальваторе с некоторым нетерпением, явно желая высказаться. Теперь он получил такую возможность:

— Мясо вообще делать трудно. Да, здесь взят хороший окорок, но это не объясняет такой разницы в цене, синьор Кастеллаци. На самом деле ее объясняет только ваше отношение к этому куску мяса. Вы видите в этой ветчине нечто большее, чем просто еду, поэтому за нее и заламывают такую цену.

— Вы так об этом говорите, как будто это что-то плохое.

— А что же здесь хорошего, синьор Кастеллаци? Вы приклоняетесь перед простой ветчиной так, будто это произведение искусства, забывая об истинной цели употребления пищи — выживании.

— Да, а еще мы оба поклоняемся движущимся картинкам, которые рассказывают нам о людях никогда не существоваших и о ситуациях никогда не происходивших так, будто это произведение искусства. Я не забываю об истинной цели употребления пищи, я просто пытаюсь получить от этого максимальное удовольствие.

— Вовсе не думая о тех, кто этой возможности лишен…

— Нет, Чиро, неверно. Вы меня не слушали — разве не говорил я, главным образом, о том, сколько трудов люди прилагают к тому, чтобы этот кусок мяса попал ко мне на стол. Я накалываю его на вилку…

Сальваторе взял небольшой ломтик своей вилкой.

–…аккуратно отправляю его в свой рот и прожевываю. Теперь я беру бокал достойного белого вина и делаю шесть маленьких глотков подряд. Теперь я с задумчивым видом посмотрю на фонтаны на площади. В этот момент я буду совершенно счастлив! Вот за что я плачу такие деньги, Чиро — за кусочек счастья. И в свою очередь: труд стольких людей, наконец, увенчан — я получил то, что хотел — они получили мои деньги.

— То есть вы мните себя венцом общества, синьор Кастеллаци?

Чиро едва сдерживал улыбку — ему казалось, что он загнал Сальваторе в тупик.

— Не общества, мой юный друг, а лишь этого куска ветчины. Я венец целого цикла производства потому, что являюсь потребителем готового продукта. Все мы что-нибудь производим, работаем над чем-то. Мои фильмы были завершены лишь, когда зритель мог их видеть — это увенчивало мой труд. Разве не греет вас мысль о том, что утюги, которые вы делаете, уже через несколько дней, в большинстве своем, будут гладить рубашки, брюки и платья? Разве не чувствуете вы, что труд ваш будет завершен в полной мере лишь в этот момент? Мне вообще всегда казалось, что общество основано именно на таких цепочках работающих людей, которые заняты общим делом не всегда зная-то, даже, друг о друге, и на обмене благами между этими цепочками.

Чиро улыбнулся какой-то злой улыбкой, от которой Сальваторе стало не по себе. Когда молодой человек заговорил, его голос стал ниже и тише:

— Поэтому вы до сих пор носите значок Фашистской партии?

«Ах, вот в чем дело!» — теперь Кастеллаци понял, как юноша воспринимал его слова, зная о фасции на подкладке пиджака.

— Да, именно поэтому, Чиро, ну и еще потому, что всегда любил быть немного против всех. Я по-прежнему верю в фашизм. И до сих пор считаю, что то, что мы построили тогда, было лучшим, что случилось с Италией со времен Возрождения.

— Бессмысленная война, бомбардировки, разруха, оккупация, расстрелы… Неужели вы до сих пор одурачены Муссолини?

— Я про Муссолини вообще ни слова не сказал, Чиро. Я верю в фашизм, а не в дуче. Более того, я страшно разочарован в нем. Он втянул нас во все это, хотя мы совсем не были готовы к Войне и, в общем, не хотели ее. Тот, кто подарит вам свет, обернется вашей тенью, Чиро. Впрочем, я понимаю ваше отношение — вы помните лишь послевоенную разруху и республиканскую пропаганду, но и вы поймите меня — я помню Италию на пике славы, помню, как мы свершали проекты, которые даже помыслить до этого не могли и ныне помыслить не можем.

Возникла пауза. Сальваторе вдруг понял, что ему, в общем, все равно на то, как его новый знакомый относится к фашизму, зато не все равно на то, как он относится к самому Кастеллаци.

— Вы весьма интересный собеседник, Чиро, и мне не хотелось бы, чтобы идеологические разногласия помешали нашему общению. В конце концов, ничто не имеет значения, кроме кино.

— Говоря откровенно, я не могу этого обещать, синьор Кастеллаци. Я пытался воспринимать ваши слова в отрыве от этого значка, но все время возвращаюсь к нему мысленно и никак не могу отделаться от ощущения, что вы агитируете меня за чернорубашечников. Отделаться от ощущения, что я общаюсь с идеологическим врагом…

— Понимаю…

Кастеллаци бросил взгляд на площадь и сделал глоток вина — он был расстроен. Конечно, желание весь мир делить на черное и белое всегда было свойственно молодости, но Сальваторе уже много лет не сталкивался с ним так близко, а потому не смог подготовиться к этой юношеской жестокости. Неожиданно в голову Кастеллаци пришла причудливая идея, которая еще даже не успев до конца оформиться, уже слетела с его губ:

— Вы любите кальчо, Чиро?

Такого поворота молодой человек явно не ожидал. Он внимательно посмотрел на Кастеллаци, будто стремясь найти в этом предложении какой-то подвох. Наконец, Бертини ответил:

— Равнодушен, синьор Кастеллаци.

— Завтра к Орл… к Лацио приезжает Юве. Если у вас нет никаких срочных дел, то я приглашаю вас — хочу кое-что вам показать, да и просто «Лацио — Ювентус» — вывеска все же. Пусть вы равнодушны к кальчо, но не на Луне же вы живете!

Чиро поколебался еще немного, но все же согласился.

— Хорошо, тогда встретимся у Олимпико в три.