Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 1

Александр Северодонецкий, 2023

Это такие длинные философские размышления камчатского автора, стоя у картины Казимира Севериновича Малевича «Черный квадрат» о всей нашей современной жизни, о нашем полном космическом бессмертии и о нашей этой земной конечности, а также о памяти о нас.

Глава 7.

Всё что вокруг нас — поистине космическое и такое же Вселенское?

— И еще, после моего такого длинного пролога спрашиваю я:

— Возможно ли, что всё это, что сам вижу поистине космическое и такое же Вселенское?

— Поезд и два незнакомых пассажира.

И вот всю дорогу беседуют два абсолютно независимых друг от друга собеседника.

Спрашиваю всегда себя:

— Почему же мы такие разговорчивые в пути и в поезде, и намного, и менее разговорчивые в общественном городском транспорте и даже ничего часто не говорим своим сослуживцам, и друзьям на своей работе о себе и о всех своих переживаниях?

Едучи в поезде, мы полагаем, что будет, как и на небе. Метеорит пролетит и его самого, да и след его мы больше никогда встретим, и не увидим. Так и наша поездка в этом поезде — кратковременное перемещение во Времени и перемещение в самом земном нашем Пространстве и понятно, не только из столицы Москвы до ранее уездного и провинциального Липецка, но и от одной точки буквально в другое пространственное измерение, так как здесь столица, а там до сих пор у некоторых в головушке их настоящая провинция. И здесь в нашей столице совсем отличный и особый ритм всей их столичной убыстренной жизни и одно у них восприятие действительности, и иной масштаб его, а там, в недалеком провинциальном пусть и областном Липецке всё по иному, всё иначе и вероятно разве чуточку помельче, даже сами дома и помыслы людей, но и по более качественнее, да осмелюсь об этом подумать и чуточку, уж наверняка оно там, на периферии все-таки по нравственнее. И сам воздух здешний чище, и землица эта нечерноземная менее загрязнена, да и душа человека вероятно намного и почище, да и нет такого, как здесь в переполненной народом столице, загнанного в эту длинную предлинную трубу московского Метро, которое всех, как бы нас на своём эскалаторе как по ранжиру в чем-то даже в одежде темной, и довольно практичной для частых и долгих поездных поездок, чтобы не пачкалась, как бы всех по ранжиру выравнивает, тех кто в метро ездит и всех других кто им не пользуется, всех как бы в этой толпе еще чуть-чуть утихомиривает, лишая даже естественной энергетической подпитки от дневного и еще такого летом теплого Солнечного света, лишая всех москвичей того соснового донского или Северодонецкого савинского на взгорке Довгалевском моём свежайшего воздуха с ароматом живицы, когда иду по небольшой сосновой рощице, а то и лишает там в том Метро здешнего намоленного и чем-то особым, и звенящим искони русским воздуха Задонского монастыря, где такое чувствуешь единение с землицей здешней. А, прогуливаясь там по монастырской округе, я пью святую ту водицу из не иссякающего родничка, бьющего откуда-то из здешней благодатной черноземной нашей русской землицы и не убоюсь, что там еще есть свинец, что там еще и радиоактивный, как на бряньщине йод или даже опасный для жизни нашей стронций, выбивающий из кости моей кальций, основу жизни нашей, а то и сами ядохимикаты, которыми поля в округе обработали крестьяне совсем недавно, И я не убоюсь, что там еще какие-то и другие городские поллютанты (загрязнители), даже диоксины из современных пластиков, которые так нам и нашим лёгким вредны и так опасны лично для меня, и для моих детей, и для всех наследников моих.

— А часто ли мы об этих невероятно сложных и невероятно противоречивых категориях размышляем и всуе быта нашего, и в постоянной жизненной спешке думаем ли каждодневно о них-то?

И вот, в пассажирском поезде никогда не требуют, и не требуется, по давно и не нами заведенному этикету представляться, а еще называть свою настоящую фамилию или имя, можно даже, как и мне, автору этой книги вымышленное имя-псевдоним и даже отчество, а тем более другое место жительства и не свой домашний адрес, и номер телефона, и даже должность или истинное твоё место работы не сообщать и не раскрывать соседу по купе и не требуется этого всего.

Едучи в поезде, хоть в скором или в номерном экспрессе, хоть в простом пассажирском или даже в такой теперь комфортной скоростной пригородной электричке каждый едет с ожиданием своей единственной, только лично его остановки и, закономерно полагает, что можно вот так скоротать время, сократив времечко, ожидания встречи и, даже что-либо неосторожно о себе или своих сослуживцах взболтнуть и, послушать ту чью-то независимую оценку, которую никогда в глаза твои не дадут те же твои сослуживцы. Никогда они не скажут тебе, особенно если вы начальник или даже на ступеньку их выше, а они не прочь бы её побыстрее и занять вместо вас. Именно такой угрозы в поезде нет. Нет и угрозы, что ваши все секреты и ваше это полу откровенное повествование кому-либо невзначай или по случаю передадут из членов семьи или из тех же завистливых сослуживцев, которые воспользовавшись вашей вдруг вспыхнувшей непонятно почему откровенностью, приведут вас к настоящей карьерной или даже семейной плахе или даже к тому высокому эшафоту, где все и вся превратился в тлен.

Да, и естественно в поезде Вы ведь понятно не на исповеди у своего духовника, которому надо всё и без утайки открыть, и естественно о себе всё ему как на духу сразу же и рассказать…

И еще, не факт, что он ваш духовник давно не в том их бериевском КГБ или, как тогда не в той изощренной еще царской охранке, а может и в сегодняшнем, оснащенном суперкомпьютерами ФСБ… Изначальная природная и государственная суть то их всех спецслужб по времени нисколько не изменилась и не меняется даже с годами, да и задачи у них те же самые — они у них государственные.

И удивительно, как бы их сегодня не называли, как бы их сегодня не осовременивали, как бы их не приравнивали в США пусть к ФБР и наше современное ФСБ, суть-то их работы самих специальных, тех государственных, нужных нам всем служб с душами нашими никогда и нисколько в принципе не видоизменяется. И, как были они талантливыми, так они ими и остались, да и учат пять лет в секретных тех институтах и закрытых для простого глаза академиях не абы то, как и даже не кое-чему, а чтобы в душу твою могли они заглянуть чуть ли не с самим электронным микроскопом. А сегодня это им, даже не будучи духовниками твоими так легко. Стоит только им взять твой сотовый телефон и всё о тебе станет им сразу же известно.

И они, те специальные службы смогут и легко, и точно, да и вовремя по-настоящему оценят этот твой труд «Черный квадрат» Казимира Малевича и его истинную цену и даже первый ли он или даже четвертый ли он, о котором мы сегодня так долго говорим и с которого мы, как бы весь сегодняшний разговор с читателем, как бы исподволь и начали…

И, садясь в поезд, Вы заранее понимаете, что с Вас и нас всех, следующих с Вами пассажиров, как бы и сняты все взаимные обязательства, что так важно и, что Вас слегка даже при этом расслабляет, и снимает ту первичную всегдашнюю тревожность, и пред насторожённость нашу при разговоре, и общении с другим человеком, а тем более еще и первым встречным или вот этим незнакомцем, которого может быть в другой раз в своей жизни и не встретить больше уж никогда.

— А так ли это?

— И, задумываемся ли мы об этом?

— Куда же мы от своих всех земных обязательства?

— Куда же мы от корней глубинных и генетических своих?

— Да, и вычислить-то нас всех по месту Вашему, вас любой сможет легко и просто, стоит ему в электронную базу РЖД иметь доступ.

— А полагаю я, найдутся смелые умельцы и даже по станции отправления, и даже по полу вашему, и по примерному возрасту вашему, не говоря уж о том привлекательном для чьего-то взгляда цвете глаз, внезапно выступившей с возрастом седине ваших волос или другими, кажущимся незначимыми для других приметам. А чем их таких отличительных примет больше, тем больше и вероятность вычислить и меня, и естественно всех Вас. Человека можно в раз и легко опознать, задав только тому умному компьютеру эти многочисленные параметры в виде логической задачки: ищи мужчин, ищи среди их группы лиц старше 50 лет, ищи с первой проседью, может быть теперь уже слегка толстого, а вот руки у него интеллигента, тогда как лицо настоящего работяги, слегка может уставшего в дороге и даже чуть не бритого, с несорванными авиа досмотра этикетками на чемодане и наверняка, сошедшего буквально только, что с борта далекого самолета, так как едет он уж наверняка с пересадкой из Москвы. А уж, зная Ваше место в купе и еще, зная номер вашего вагона, дату и время отправления скорого номерного поезда никакого труда не стоит Вас более точно и образно обозначить, как конкретную личность.

— Да и, юные наши хакеры, и более зрелые, да и такие умельцы еще на земле этой найдутся, что тогда Вам уж наверняка не скрыться и никак уж от меня такого прозорливого не утаиться в этом многонаселенном мире и в таком теперь еще информационно насыщенном земном Пространстве.

— Да, уже по рукам его натруженным, по выпирающим почему-то пульсирующим венам я ясно вижу, как много трудится этот или тот человек, и вовсе не гири он таскает в тренажерном зале, не говоря уж о маникюре у женщины или костюме, потертом в частых поездных этих его поездках.

— Да и по глазкам, беспрестанно бегающим по чьим-то женским коленкам или по ждущих объятий ножкам, вижу и легко распознаю я настоящего ловеласа и развеселого, страждущего по женскому телу, а также никогда неудовлетворенного еще строящего из себя настоящего не то плейбоя, а то и того смелого американского ковбоя, хотя суть его внутренняя — просто ловелас.

— И даже вижу я, и распознаю я откровенного в нём гулёну.

— А уж стоит ему или ей той его попутчице по купе произнести хоть одно словцо, как понимаю, и откуда он, и по говору его из каких он мест, и даже, что там глубоко внутри у него, и что еще такое своё потаённое прячется там внутри от многих, но ведь только не от меня самого… Да! Только не от меня! И, невероятно много знающего, и всё, и везде наблюдающего, и легко понимающего внутреннюю суть каждого из моих этих трех случайных попутчиков и всех нынешних пассажиров.

И, повторно для себя вопрошаю я:

— А всё и всех ли я вот так легко могу понять, всё ли я могу ощутить, всё ли я своей интуицией могу в этой жизни вот так легко и предугадать?

— И, как еще мне предугадать всё это?

— Ведь будущее категория-то такая еще по-философски неопределенная.

— Но как же мне теперь не планировать, как мне не предполагать, как мне не рассчитывать сначала поступить, а затем и закончить институт. Чтобы сначала, вдруг в вертолете МИ-8МТ задумать, а затем и, написать буквально за год или даже вот это сначала беглое, а теперь такое длинно-предлинное эссе о невероятно загадочном и невероятно магическом по изначальному своему смыслу и некоему философскому замыслу о самом «Черном квадрате» и всю эту невероятно толстую книгу моих простых о жизни нашей размышлений, и даже разновременных моих беглых воспоминаний и, понятно, еще и слов о том «Черном квадрате» такого далёкого от меня и этого моего времени, и его Малевича Казимира Севериновича особого предреволюционного времени начала ХХ века, и еще, чтобы немного на этих же страницах поразмышлять о жизни его и, прежде, всего о жизни моей, и даже, об окружающей меня безмерной и меня же всецело, поглощающей Вселенной и той её безмерной космическо-невероятной многими неосознанной и нисколько не пронятой практически бесконечной никогда не понятой мною её безмерной протяженности, и даже о какой-то особой её той физической неощутимой мною и многими сингулярности, из, которой сам я по миллиону миллионов, совпавших и сложившихся в какой-то пазл случайностей и произошел. А я, вспоминая теперь и сейчас, и родителей своих, и еще таких героических, и таких отважных дедов с прадедами моими думаю о его Малевича Казимира супрематичном «Черном квадрате».

И, внове спрашиваю я попутчика или всех троих попутчиков своих:

— А всё ли я могу понять в миру этом?

— Всё ли могу я еще и ощутить?

— Всё ли своей интуицией смогу в этой жизни я еще и предугадать?

— И, достаточно ли у меня тех органов чувств и настолько высок их допустимый предел разрешения и, ощущения мира моего, и всего никем не мерянного пространства твоего.

— Естественно нет! — отвечу я любопытному пассажиру по купе.

— Так как я не экстрасенс, и я даже не тот ясновидящий, как болгарская Ванга, или наша доморощенная уже в прошлом году ушедшая в иной мир Джуна! И, понятно я не сам господь Бог, чтобы за других, знать буквально всё, да и еще надолго, и наперед предвидеть, что станется с нами в миру этом. Так как даже кожей своею понимаю, что внове же философская категория будущего такая откровенно неопределенная, такая всегда вероятностно-случайная и непредсказуемая, что и о ней гадать мне ведь не стоит вовсе еще, навлекая на себя гнев его и гнев этот Господень. Так как я понимаю, что, сколько бы мы ни гадали, ничего внятного предвидеть человек земной не может. В самом бесконечном быстробегущем Времени и в необъятном взглядом нашем безграничном Пространстве столько возникает и образуется всяких случайностей, и такой царит еще неуправляемый хаос, да еще столько разных флуктуаций, столько невероятных сгущений и для кого-то провальных быстрых турбулентностей с их особыми, даже никакими современными приборами невидимыми разрежениями, что в те турбулентные ямы можно бесконечно долго падать и с такой скоростью, что и возврата уж оттуда никогда не будет, как в те временные червоточины, в том безмерном Времени и Пространстве, о которых рассуждают часто ученые физики теоретики, пытаясь нам образно рассказать, что же там на самом деле и происходит при переходе из одного в другое состояние.

Вот, к примеру, прошлогодний 2014 года Челябинский весенний один единственный метеорит. А столько шума наделал и в том же, как бы всесильном ПВО. Ни один наблюдатель не смог его на черных необозримых космических просторах заранее увидеть, даже на современном компьютере вычислить и понятно не смог он предусмотреть падение его именно на ту Челябинскую точку. А там и давно засекреченный Челябинск-75, и еще кое-что вероятно секретное там у нас есть?

— И, это только маленький пример из тысяч или миллионов вероятных случайностей, падений таких или по более космических тел на нашу планету Земля, которых за миллионы и миллиарды лет её былой истории было и еще будет не мало. А еще, то же цунами возле Японии в марте в 2011 году и, последовавшая за ним мартовская ядерная трагедия на японском острове Фукусиме с их атомными электростанциями, не выдержавшими такого «неожиданного» удара стихии. И уж насколько японцы расчетливые, и уж настолько же они предусмотрительные, ан нет! С самой Природой и с самим атомом даже им спорить, даже сегодня не удается. Никакой суперсовременный, никакой самый мощный настолько там терабайт или терафлопов компьютер их ничего не может нам предсказать, ничего не может еще он и как-то внятно предугадать.

— А вот сам человек, его знание, его опыт и его интуиция, они могут ему подсказать верный выход, казалось бы, абсолютно в безвыходной ситуации, о чем даже ученые не могут помыслить.

— Взять того же Дмитрия Менделеева. Кто-то может вполне справедливо говорит, что таблицу свою он во сне увидел, а другие говорят, что это результат его синтетического уклада ума его и упорного труда его.

— А я скажу, что это одновременно и его сон, и его интуиция, и его такой напряженный труд, и его невероятные аналитические способности и это всё вместе дало именно такой результат. Так как даже, когда мы спим, наш мозг ни на минуту не прекращает свою работу, а наше сердце сокращается, и дышим мы постоянно, и понятно, мы думаем и мы анализируем, только разве чего-то из-за каких-то туннельных эффектов, да и не видим. И именно в такие минуты, когда внешняя сенсорная информация нам не мешает, и слуховая и та же зрительная, мозг может сам переключить все свои силы на глубокий анализ и новый синтез в результате чего, кому-то затем кажется, что ученый решил задачу во сне. Прежде чем решить такую часто сложную задачу, нужно было в совершенстве знать её условия, прежде чем решить ту никем другим не решенную задачу, нужно было накопить ворох другой информации и только затем всё, сопоставив и проанализировав можно путем синтеза и углубленного анализа уж её ту задачу успешно и так продуктивно буквально в мгновение разрешить.

Лично у меня такое было, когда я писал книгу под псевдонимом Александр Северодонецкий о здешнем ветвейваямско-хаилинском художнике самоучке Килпалине Кирилле Васильевиче и вот уже, накопив материала страниц на 280, а то и даже на все 330 машинописного текста, я не успевал издать её к его 80-летию в 2010 году и сам решил ограничиться небольшим эссе страниц под шестьдесят под названием: «Наш корякский Рембрандт. Мои такие далекие встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои беседы с ним. (Эссе о Человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве)». Эта книга затем через два года была мною издана в Липецке 2012 год в издательстве «Гравис». Из большего меньшее всегда делать проще и легче, как бы обдирая всю шелуху с ореха, когда вдруг, обнажается самое вкусное в нём — ядро его.

И именно в этом коротком эссе мною описаны частые как всегда не такие уж и долгие встречи с заслуженным работником культуры Российской Федерации Килпалиным Кириллом Васильевичем. В этом эссе я вместе с народным корякско-нымыланским олюторским (алюторским) художником, рассуждал о нашем совместном быстротечном Времени, рассуждал об нас двоих месте, начиная с далекой, мало кому известной его родной Тополевки, что недалеко от национального села Хаилино и от райцентра Тиличики Камчатского края, а также недалеко его родной творческой Тополевки, где прошел основной период настоящего расцвета творчества этого самобытного корякского художника и где он в полном одиночестве творил, и одновременно еще как сам душою своею страдал.

— А уж он, это я точно знаю, долго страдал от непризнания общественностью, страдал от того Времени в, котором он жил да и все мы тогда с ним жили.

— И что при этом важное, что его килпалинские мысли и его килпалинские высказывания совпадали с изложенным 2000 лет до него в писании-писаний в великой и вечной Библии.

На примере нескольких кратких встреч, которых за 12 лет нашей совместной жизни в последние годы творчества К.В. Килпалина было достаточно много, я затем описываю все те свои многочисленные впечатления и те от оказания первой врачебной помощи художнику, после того трагического 1987 года ранения его медведицей и, последовавшем затем небывалом взлете его уникального творчества, когда он уже потерял свой правый глаз в схватке с той сильной медведицей Умкой Большой. А глаза наши, это оказывается самый дорогой инструмент художника и для него, окружающее его Тополевское Пространство и окружающий его Тополёвский Мир становится вдруг полностью плоским, как бы теряя свою особую космическую объемность и всю космическую наполненность тем особым Тополевским объемом.

— Но вот, потеряв объемность окружающего мира, художник ведь свою желто-золотую палитру нисколько не растратил, а еще выше поднимается в своём творчестве, в видении всех окружающих, и написал бы он затем всего бы только одну единственную свою картину «Вынры» или ту же «Аня», уже только с ними, художник был бы в великой истории древнего, прошедшего 4000-летнию историю корякско-нымыланского хаилинского здешнего камчатского народа, который вместе со своими оленями, дающими пищу и кров им, перемещался по берегам богатой реки Тополевки и широкой реки Вывенка. Той могучей по своему нраву реки Вывенка, той его затворнической Тополевки, которые и кормили вдохновением художника, и вдохновляли его здесь многие годы.

При этом сам же художник, долго страдал от безденежья, да и от мизерной оплаты его творческого труда, и как-то в одном из своих писем грозился он работникам культуры, что закопает на Тополевке труды свои — все картины свои.

— И автор эссе без намеков спрашивает: а был ли действительно этот клад Килпалина К.В. и где он спрятан сегодня?

— В платине ли он ручья Левтырынинваяма из, которого добыто более 40 тонн платины после 1991 года, или в невысокой горе Аметистового золоторудного месторождения с запасами в 200 тонн золота и серебра, или его творческий клад в самих этих особенных людях его села Хаилино, живших с ним и, родившихся затем от них же?

И как-то, вовсе незаметно, из тех шестидесяти страниц краткого эссе о художнике выросло продолжение и побольше, и по-настоящему эпическое моё произведение о той бурой медведице Умке Большой и о её детях сыне Вехе и дочери Олелей: Северодонецкий Александр (Нилгыкын Мымыл) «Бурая медведица Умка Большая и её несмышленые медвежата Вех и Олелей», вместившая уже по более все 478 страниц убористого машинописного текста.

И в этой повести продолжено, и, как мне кажется, увлекательно рассказано о судьбе той камчатской бурой медведицы Умки Большой, которая в 1987 году страстно, обороняя своё здешнее медвежье потомство, не спровоцировано напала на самобытного художника Килпалина Кирилла Васильевича на далекой хаилинской его Тополевке и автором, как бы только некими штришками, прописана судьба её несмышленых медвежат, так рано, как и мы все, лишившихся своей родной и любимой матери. Бурая медведица Умка Большая долго и мирно жила здесь на Камчатской Тополевке, наблюдая за творчеством невероятно талантливого художника-самоучки, и он тоже её долго сам не трогал. И, её дети, осиротевшие дети сами, став родителями храбро затем защищают своё это только их Время, своё это только их Пространство и защищают даже их исконное Право на земное здешнее существование, нисколько не терпя вторжения сюда на Камчатку всей современной в чем-то непредсказуемой мировой цивилизации с её Нью-Йоркскими биржами, с её Лондонскими банками, с её неведомо кем, придуманными всеми новыми информационными технологиями, когда чих какого-то политика отзывается обвалом Токийской биржи и её всех непонятных мне и сегодня индексов Nikey, Nasdak и других, с её всем мыслимым и немыслимым богатством, и даже современным всем научно-техническим прогрессом, так за эти двадцать лет преобразившем всю нашу жизнь, даже здесь на Крайнем Севере, когда в домах уже электрическое отопление как в селе Тиличики, когда у каждого из нас сотовые телефоны и даже по нескольку на человека, когда в каждом доме телевидение, в том числе через космос и есть другие современные блага цивилизации. И автор, как во многих своих творениях «Буксир Бодрый», «Алексей Ваямретыл — лежащий на воде: путь настоящего преданного своему хозяину самурая», «Желтое золото ручья Прижимный», «Наш корякский Рембрандт. Мои такие далекие встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетные беседы с ним. Эссе о человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве», «Камчатские лоси», где он всегда нам всем показывает бренность нашего земного существования и, еще показывает настоятельную потребу души самого автора в переосмыслении нашего быстрого «движения» на Крайний Север Камчатского полуострова за золотом, за медью, за никелем и за невероятно ценной, и не только платиной туда на ручьи Левтырынинваяма и в гору Ледяную с одноименным золотым ручьем, что так недалеко от знаменитой килпалинской Тополевки.

И я, как автор этих произведений дотошно и настойчиво пытаюсь осмыслить наше современное, зачастую такое скороспелое и бездумное освоение здешнего жизненного пространства не только диких и таких древних существ — здешних бурых медведей, но и я стараюсь показать всю недопустимость не учета и в чем-то игнорирование интересов всех северных народов здесь на Камчатском полуострове, живущих здесь своей особой, размеренной жизнью, часто отличной от той нашей столичной жизни и, отличающейся от той жизни, подросшего бомонда, где есть буквально всё и он этот бомонд не знает чем себя уже там, в столице еще и занять.

— Но, ведь часто сама душа человека, там, в столице и в столицах так часто по сути своей мельчает, от всех современных удобств, от благ и от естественных страхов, льющихся на нас с голубых уже плазменных экранов телевизора и с динамиков сотовых телефонов или экранов современных айпадов и ноутбуков, легко в последние годы, завоевавших буквально всё наше сознание и одновременно, сузив наше же мировоззрение до того особого туннельного видения окружающего мира, когда мы не видим и не знаем, как живет и чем о волнуется наш сосед за тонкой стенкой этой очередной высотной многоэтажки.

И, показав внимательному читателю, как способна развиться полностью свободная личность в любом месте, автор исподволь, наблюдая за ней, нисколько нас и никого не назидает, а только тонкими штришками прорисовывает, что в каждом человеке скрыто часто так глубоко его творческое начало, как-то и было у Килпалина Кирилла Васильевича (05.10.1930-06.12.1991 гг.), который здесь на своей хаилинской Тополевке страстно в одиночестве и в уединении творил и, создавал свои неповторимые корякские шедевры, которые не дано создать и даже тем столичным маститым не один год, выученным и академическим художникам, которые ведь не способны ясно видеть здешнюю жизнь во всей её камчатской непередаваемой красе. Они не могут видеть так, как все это видят здешние народы и коряки с чукчами, и нымыланы, и лауроветланы, и все олюторы (алюторы).

И, в чем-то этот зоркий орлиный взгляд автора, и индивидуальное видение окружающего их мира героев повести и их взгляд на саму нашу жизнь, взгляд их на всё окружение, на своё предназначение выражается только в том емком вопросе: а что же после всех нас? Как и в тех пророческих словах Мономаха к Олегу за пять веков до нас: «а мы, что люди грешные — ныне живы, а завтра — мертвы; нынъ въ славъ, а завтра — въ гробъ и без памятія…».

Понятно, что хоть сам автор и был участником многих, описанных им в его повестях быстротечных камчатских событий, но понятно ни один его герой не имеет реальных прототипов ни живых, ни давно ушедших в небытие, даже если имена их совпадают или случайно совпадут только высветив чьи-то древние камчатские фамилии.

И естественно, автор не хотел бы этими совпадениями и аналогиями, чтобы еще задеть чьи-либо сыновьи или отцовские чувства.

Я как автор также надеялся, что тонкие штрихи, прорисованной мною Камчатской здешней жизни будут кому-то интересны, будут для вас внове и может быть побудят поискать именно в себе, то особое им самим Богом данное творческое начало, которое и делает всех нас здесь человеками.

— И тогда, и сбережение нашего окружения, и не только материального, но и духовного и, прежде всего его, будет у нас всех на первом месте, и даже в чем-то приоритетным, будет так значимо, будет преобладающим и сами земные пути нашего развития будут более предсказуемыми.

— Хотя будущее, автор в этом убежден и его мнением подтверждает аналогичное утверждение физика теоретика Андрея Сахарова, и будущее наше является категорией абсолютно неопределенной, хотя оно и зиждется на фундаменте всего настоящего. А мы помним, как об этом давно и однозначно сказал знаменитый физик-атомщик, естественно академик АН СССР и понятно Человек с большое буквы — Дмитрий Сахаров, так как кто, как не он укротивший водородный взрыв всё это понимал, видя каждый день наше Солнце и ясно, понимая какие там процессы идут и настолько они непрогнозируемые даже на день или на месяц вперед, не говоря уж о коротких годах и о длинных столетиях.

— А, как же мне, как мне страстному увлеченному автору всего этого и еще земному человеку сегодня и сейчас жить без ощущения того завтрашнего и как мне самому жить без всего нашего нисколько не прогнозируемого будущего?

— Так как будущее оно, естественно и это, как мне кажется, всё-таки верно начинается буквально с сегодня и с того первого нашего класса, и с нашей первой влюбленности и естественного нашего разочарования и даже от нашего сегодняшнего огорчения.

— А как же ему человечку земном сердечному жить без надежды на него, на то для кого-то светлое будущее его, или пусть уже не светлое, но более радостное, чем сегодняшняя безнадега — это будущее наше. Даже, чтобы построить просторный и без особых изысков, и даже архитектурных наворотов дом, сначала надо упорно поработать, собрать сначала немного нужно деньжат, прикупить нужное количество самых необходимых стройматериалов, обдумать и выбрать по деньгам и по вкусу своему еще как основу проект твоего дома, а уж только затем начать неспешно возводить и сам фундамент его, как базовую основу всего и всей будущей надстройки, и затем возводя стены его, не говоря уж о цвете самой кладки и качестве того кирпича или о шторах с рюшечками на окнах, и обо всех дверях его — дома твоего.

— А еще в тот дом требуется и душу нашу надо бы, затем привнести, и настоящее счастье в нём поселить, и по обычаю кота или кошечку в путь дорожку с порога с рук своих пустить, чтобы и местечко потеплее, да поуютнее он или она выбрал для Вас самих и для кроватки вашей скрипучей, как в Китае говорят по их феншую расставить всё.

— Наше будущее также и это естественно оно не отделимо от нашего вчера и всего нашего прошлого, как изначального базиса и той фундаментальной основы, как и всё это настоящее, неотделимо от вчера, и даже от нашего позавчера, когда может мы только учились ходить и осваивать все эти безграничные просторы, и даже веси все камчатские далекие.

— А всё в мире этом так взаимосвязано и так еще тесно переплетено, и оно абсолютно едино, и довольно таки при этом цельно!

— И, если мы не живем будущим буквально сегодня, и если мы не планируем свои действия на сколько-нибудь продолжительный период или не планируем свои поступки, сами же не прогнозируем их хоть на один день или на час вперед, а еще и на ближайшую перспективу, чтобы вырастить деток своих, то и жить ведь, как бы тогда нам и не зачем? И, затем, разочаровываться не надо, что чего-то Вы не сделали, или Вы еще чего-то не достигли в этой жизни и в дороге этой Вашей длинной-предлинной.

И не спрашиваю я Вас:

— А делали ли Вы те каждодневные и все те маленькие шаги и шажки по достижению задуманного Вами?

Если же мы не делаем никаких усилий, чтобы дождаться внуков своих, чтобы увидеть улыбку их и саму радость их земному бытию, то вновь и вновь задаю себе один и тот же вопрос:

— А зачем же тогда еще и жить мне?

И, видя, как у внука моего не держат его еще слабые ножки, понимаю, что будет и у него настоящее будущее, и будет с годами сила в ногах его, и затем еще быстрее меня ведь он побежит по землице этой. И, именно это так душу мою радует, и так меня одухотворяет, и тогда то, и та может быть философская, и та математически невозможная будущая сахаровская завтрашняя наша неопределенность все же после научения и долгого роста, и упорного преодоления, становится настоящей явью всей силы мышц его, явью плача сегодняшнего его, когда он только на этот свет родился, как бы всех и вся, по-философски отрицая, как бы всех нас и вся, но уж наверняка только не отрицая вот меня и не мою особую по-дедовски особую родную трудно, описуемую любовь только мою именно к нему внуку моему единственному…

И вот, желаемое то моё, замышленное когда-то в молитве моей это завтрашнее будущее становится явью, так как она молитва та странная услышана была Господом Богом нашим Иисусом Христом и всё, что загадал ты, стоя в так за века намоленном не одним поколением россиян в Даниловом монастыре в центре Москвы и, затем в величественном, и неповторимом Сергиев Посаде в ближайшем Подмосковье, и в далеком отсюда Задонске на Липецкой землице, и внове в Москве в столичном граде в отстроенном Храме Христа Спасителя нашего, оно так легко становится явственно ощутимо и так становится для тебя одного осязаемо, и ты, от молитвы своей, как-то какими-то особыми лучами сам, озаряясь, понимаешь, что сами мысли твои и не только твои, и молитва твоя имеют одно единственное свойство — со временем, все-таки каким-то образом становиться настоящей земною явью, но еще и они могут здесь на землице этой материализоваться, даже как бы уже мимо твоей воли, обретая те осязаемые тобою же земные очертания в виде дома твоего и моего, или той же новой атомной электростанции, которую я или ты сначала, как и я, книгу, и не одну замыслил, а уж затем я за кульманом когда-то её спроектировал. Или твоя мысль и твоя мечта, и даже, знающего конструктора его мысль воплотилась там, в Воронеже в обтекаемый фюзеляж невероятно красивого ИЛ-96, который я, как человек пытливый сначала в детской мечте замыслил, затем уж выучился в авиа институте и за кульманом спроектировал, а затем и даже где-то там, в Воронеже на обновленном авиационном заводе построил из невероятно прочного дюралюминия или титана, который отливали и добывали из глинозема, который еще долго везли ранее по Транссибу. А тот современный металл и алюминий только одна единственная составляющая тысяч его самолета того компонентов и всех заклепок его.

И вот, если мы настойчиво сегодня не мечтаем, и если мы сегодня страстно не желаем и искренне до самозабвения не возлюбим, то абсолютно ничего ведь в нашей жизни и жизни наших близких по-настоящему, и не происходит, и со временем как бы не меняется. И надо, и так искренне, как и в первый раз страстно, и самозабвенно любить, и довольно таки страстно до самоотдачи нам всем мечтать, и так неистово до настоящего умопомрачения всего моего сознания еще желать чего-то, хоть того самого малого, хоть не в отдаленном и таком пусть, и неопределенном будущем, а только завтра или даже буквально чтобы через час.

И ты, теперь осознаешь, что если что-то уж точно наметишь, если чего-то от души страстно возжелаешь, если начнешь пусть и медленно, ступенька за ступенькой подниматься вверх по самой лестнице нашей Жизни, то и первый этаж легко пройдешь, и до самых невероятных земных высот дойдешь, при условии, если не резко, если, не прыгая, если довольно таки размеренно, но все-таки уверенно идти только вперед. Если, только не сбивая своего дыхания и, еще как бы, и, не надрываясь, чтобы и сердечко своё не перенапрячь, и легкие свои при этом движении твоём и моём быстром не надорвать их.