Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 1

Александр Северодонецкий, 2023

Это такие длинные философские размышления камчатского автора, стоя у картины Казимира Севериновича Малевича «Черный квадрат» о всей нашей современной жизни, о нашем полном космическом бессмертии и о нашей этой земной конечности, а также о памяти о нас.

Глава 6.

И продолжая разговор о хаилинском том художнике Этьенна Павле буквально пару слов об не менее талантливом и не менее в душе его самобытном Алексее Ваямретыле — теперь уж давно лежащем на воде и настоящем камчатском преданному хозяину самурае.

— Хотя, вот у всех хаилинцев и тиличикцев, и понятно у нас с Вами был ведь настоящий друг и в той же хаилинской школе интернат вырос…

— А ведь…

— Сердце его было таким трепетным…

— Восприятие жизни у него было таким неземным и особенным, что, когда его любимая жена Мариам…, когда он пришел домой, с летней рыбалки…

— А дома?

— А дома?

— А у него дома после того землетрясения уже другой у неё «гражданский» муж откуда-то издалёка и из самого с Владивостока, да еще и ловкий молодой ловелас, а еще и, приехавший невесть откуда строитель, как бы восстанавливать село наше после той разрухи 2006 года и одновременно, разрушая тот особый наш уклад своим вторжением в установившуюся здешнюю размеренную их олюторов (алюторов) наших жизнь.

Как и все мы, буквально не заметили, добывая платину там, на урочище Левтырынинваяме, вторгаемся в пески миллионы лет ждущие нашего прихода, как и на горе Ледяной, взрывая её мы разрушаем древние медвежьи лежки и берлоги, за что сама природа и та же медведица Умка Большая мстит нам, раздирая сначала на части самого здешнего корякского и нымыланского художника Килпалина Кирилла Васильевича в 1983 году, а затем уже дочь её в августе 2007 года, рвя буквально на части двух беспечных сторожей, о чём я как автор рассказал в своём двухтомном многостраничном романе «Об медведице Умке и её медвежатах Вехе и Олелей», где естественно, как бы продолжено моё краткое эссе о самобытном народном художнике Килпалине К.В. «Наш корякский Рембрандт. Мои такие далекие встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетные беседы с ним. Эссе о человеке и его Времени, о себе и нашем с ним Пространстве».

И вот, рассказывая о той зрелой матерой медведице здешней Умке Большой и её несмышленых медвежатах Вехе и Олелей, далее и подробно я рассказал о закономерной мести в 2007 г. её дочери Олелей всем, пришедшим в её родные места людям и самим геологам «ЗАО «Корякгеолдобыча» («ЗАО КГД») за ту далекую в 1983 году смерть своей матери, за смерть той Умки Большой, той её любимой ею матери, которая и поранила еще в далекие 80-е годы великого корякского художника Килпалина Кирилла Васильевича и естественно, моя последняя повесть «Камчатские лоси», описывающая опыт акклиматизации и интродукции этого прекрасного животного на бескрайних просторах Камчатского полуострова, начиная с далекого 1983 года, а еще ранее, написанные мною и изданные повести «Буксир Бодрый», где я описываю всю в её тонкостях жизнь на Пахачинской косе в 80-х и 90-е годы, и практически уже оконченная повесть «Алексей Ваямретыл — лежащий на воде: путь настоящего преданного хозяину самурая», где в деталях рассказано о молодом и талантливом жителе, давно еще 1978 году, закрытого селения Ветвей на великой камчатской реке Вывенке. И этот рассказ о его коротком жизненном пути, а еще тем же автором написана интересная повесть о таких изменчивых судьбах геологов и о невероятно дорогой камчатской платине и нашем желтом, как и наше Солнце, камчатском золоте, прекрасно рассказанная им в эссе «Желтое золото ручья Прижимный», где только штришками как бы прослеживается непростая жизнь людей этих богатых недрами олюторских земель.

И вот, он наш Алексей Ваямретыл не вынеся оскорбления и самого её единственной любимой его предательства, легко ушел из своего родного ему дома, ушёл с глаз её… И, он при этом не дрался…, хотя обещал….(мне кажется, лучше было бы, чтобы слегка подрался, чтобы слегка наподдавал и ему тому Владивостокскому пришельцу, и еще ей изменнице любви его и предательнице их трепетной любви)…

— И он тогда ушёл от всех нас…

— Он ушёл 1 ноября 2010 года и что уж точно навсегда, чтобы уже никогда не вернуться к нам таким, каким мы его запомнили.

— И он Алексей Ваямретыл ушел молодым, не дожив и тех своих 25 таких коротких лет.

— Ушел он ведь с нами даже не простившись.

— Ушел он по-настоящему, не насладившись этой его земной жизнью, даже не вкусив её всеми радостями и всеми её не земными прелестями. Он так быстро ушел от нас всех, только в своей записке сказав, что это он Алёха и это он, и что он, так как она, что он предательства не терпит…, и как тот другой…, что он ведь любил её одну…, он ушел…, как бы упав с неимоверной высоты скалы здешней камчатской, здешней поистине вулканической, как тот белокрылый одинокий, не понятый всеми нами лебедь буквально на лету там на самой высоте в раз и сложил свои могучие крылья.

— И он, тогда в ноябре 2010 года бросил её в полном одиночестве.

— И он, наверное, в чём-то обиженный, наверное, разочарованный её тем предательством его любви, ушел от нас всех, осиротив своих двоих детей: дочь и сына так любимого им Александра тезки моего.

— И он, тогда приняв для себя одно единственное решение навсегда ушёл, осиротив ведь такого любимого им сына Александра.

— И он, ушел ведь, навсегда, так неожиданно для всех нас, покинув нас уж наверняка навсегда.

— И мы все, и его родные мать Татьяна и даже брат Денис, а еще, названный его брат Дмитрий, в чем-то тоже его предававший и все близкие ведь так и не поняли его того внутреннего порыва, не оценили всего благородства порыва его Ваямретыла Алексея — теперь уж точно вечно, лежащего на воде, на чистой и одновременно быстрой той чистой Ветвейваяма воде — «нилгыкын мымыл» и еще настоящего камчатского преданного хозяину самурая, совершив своё то единственное на, что и способен, верный и поистине преданный самурай — сепукку. Его последнее в жизни то невозвратимое сепукку.

— И, пусть теперь, он даже такой нагой передо мной, как и у Карла Брюллова на его картине «Последний день Помпеи» лежит на этом секционном столе, где его судебные эксперты теперь разбирают его буквально по клеточкам, чтобы узнать всю его Вселенскую историю гибели его.

И, пусть его теперь ничем неприкрытая нагота с синей татуировкой христианского креста на левом плече такая же, как и на не передаваемой по выразительности картине у Александр Иванова в его «Явление Христа народу. Явлении Мессии», где совсем юный пастух, выходящий из воды, как и он, теперь пред Богом своим Христом нашим без всяких одежд, так как единожды, представ пред вседержителем, который как провидец наш наперед знает все наши, даже такие потаенные помыслы, который уж наверняка ведает весь наш земной промысел и пред, которым нам ведь нечего и скрывать-то, да еще и таить нам ведь нечего.

А они те заморские одежды теперь ему и не нужны, так как он и путь его еще такой чист, как и тело его, не вкусившее всех земных радостей. И, он как бы символически, и выходит из той чистой водицы Вывенки, чтобы хоть раз узреть его — Бога нашего облик земной и такой простой еще, и как бы человеческий, и даже в одеждах таких, какие и у нас всех здесь на Земле есть.

И тот Иванова Александра довольно таки юный пастух только и сосредоточен на нём, только и видит перст, указующий его Господа Бога!

— А вот, понимает ли он по малолетству своему, о чём с ним будет теперь говорить сам Иисус Христос и о чём вещает именно ему тот снизошедший с небес божественный Мессия, и какой путь по тверди земной предстоит ему — пастуху еще пройти?

— Длинный ли?

— Или такой же, как и у Алексея Ваямретыла довольно таки короткий и обрывистый? Еще не успел окончить тот елизовский интернат, как сразу же в омут здешней противоречивой олюторской и тиличикской его и нашей жизни…

Так и Павел Этьенна!

Павел Этьенна жил в том своём особом его хаилинском Времени, в том простом его Хаилинском окружении, в том его историческом нымыланском здешнем камчатском островном бытии, которое он сам легко до каждой клеточки понимал, которое он видел буквально каждый день, которое он еще и явственно душою своею осознавал, но которое по большому счету уже как-то изменить, которое он сам преобразовать фактически и физически уже ведь не мог.… И это только не от слабости его физических сил. А вот душевной выдержки, душевной напруги, понимаю ему как еще здесь на земле этой, ведь не хватало.… Или может быть у самого него не хватило тех сил и особых силёнок, чтобы тянуть ту свою тяжелую и тугую, как удавка на шее «лямку здешней камчатской жизни», которую я вижу, как каждый день, как тянут те мышцами накачанные с Волги-матушки сильные репинские «Бурлаки» на великой, нет величественной по своей правде картине Ильи Репина, моего чугуевского земляка (а репринт этой реалистичной и правдивой по сути своей картины всегда хранится у меня под стеклом на рабочем столе, где бы и кем бы я не работал). Я уверен, что он — Этьенна Павел не мог бы всю жизнь тянуть ту «лямку жизни», которую, тянем все мы и всю свою жизнь, довольствуясь часто самым малым и даже удовлетворяясь самыми малыми радостями. А ему нужно было, как в той его пляске с мухоморами здесь в килпалинском Хаилине всё и даже сразу. И, чтобы сразу же завихристые эти их женские танцы, а еще и эти дивные, те сказочные в сознании твоём помутненном ядом его зрелища. Ему желалось и, чтобы одновременно великая радость, и чтобы ощутимое руками его обладание ими одновременно. Понимаю, что ему не хватало здесь тех душевных впечатлений и тех наших каждодневных эмоциональных внутренних особых ощущений радости, и понятно, он тогда глушил водочкою свою неизбывную тоску и глушил еще тем по-научному пантерным камчатским мухомором, и тем особым их девушек хаилинских в их мухоморном вихре танцам, когда непонятно кто и чем, занят в его доме уже занят, или с кем еще и спит он, во хмелю просыпаясь поутру в чужой такой холодной постели, а то и на промерзшем полу, на кем-то с вечера брошенной зимней шкуре северного здешнего оленя, торчащие волоски которого его и ласкали, и всю ночь нежили, и одновременно будоражили тогда его еще не растраченную страсть, и даже упругое так сильно, упирающееся в пол естество его.

И вот, будь то 2000 лет назад, или вчера, сегодня или даже завтра он бы не изменил всего стиля своего поведения, он бы не изменил бы и стиля своего художественного письма, приобретено им в учителя своего Кирилла Килпалина и даже всего своего творчества не бросил бы он сам.

А может просто и он, и тот же Алексей наш Ваямретыл, теперь лежащий на воде и еще настоящий камчатский преданный хозяину самурай по духу своему сам вот, да и не захотел быть одним из тех репинских мускулистых бурлаков, чтобы так упорно и так долго тянуть эту «лямку именно своей тяжелой и одинокой камчатской олюторско-нымыланской его жизни» и той своей безответной страстной любви к ней, его единственной и к его божественно-обворожительной, как рембрандтовская «Даная» его родная по духу ему Мариам, как бы созданной им самим в мыслях своих и, выстраданной там в его интернетовском елизовском прошлом, где он, как бы вне семьи рос и сам душою своею формировался в таких комфортно-тепличных условиях, что нырнув в нашу настоящую бурлящую эмоциями и всеми страстями жизнь, быстро и легко ушел на самые её десятикилометровые или даже одиннадцатикилометровые тихоокеанские здешние темные глубины, какие и есть только здесь у нас возле камчатских берегов, в глубочайших разломах коры её и всей тверди земной, где уж наверняка ни яркого солнечного света не видать, ни даже этой земной жизни в нашем обычном понимании, так как там большущие давления в тысячу атмосфер, а физически вернее тысячи бар, когда сами атомы и молекулы вещества находятся так близко друг от друга, когда там такая температурная и химическая варится каша у всех курильщиков подводных, когда то особое глубинное первородное тепло Земли как бы рождает невиданные здесь на Камчатском полуострове формы земной жизни нашей, как и ранее нас рожали матери наши в невероятной родовой напруге, как затем растили в напруге жизни нашей нас малых и таких несмышленых? И вот он, не видя её жены своей её ответной любви, не видя её ответа на страсть свою, старался и не раз, и не два, чтобы погасить то, разгорающееся пламя своё и травкой конопли, как бы греющей душу его и затем, легко и надолго, расслабляющей всё его сознание, и даже пробовал крэком все внутри себя изничтожить, и чем-то другим и особым, и, наверное, тем же новым и синтетическим, что облик человека в раз меняет, каким есть ЛСД, и легко преображает его мышление и восприятие мира окружающего, и в раз делает из него что-то не по-человечьи уже иное, и уже не такое, как ранее по-человечьи картинно божественно-одухотворенное и не всё такое, о чём даже мечтал сам создатель наш Господь Бог, и сам Иисус Христом, лепя и создавая всех нас здесь на землице этой и только по воле своей, вдыхая в нас душу свою, но, не имея той возможности быть каждодневно еще и заботливым нашим поводырем, и внимательным пастухом нашим. А он, ведь властен был и только за те шесть дней, и за миллионы лет истории нашей создать как бы именно нас, будучи Богом всей Вселенной, и он «…все, что хочет, он мог творить, а и сам, и на хуленье, и на плеванье, и на ударенье палками, и на смерть даже отдался, одновременно владея и животом и даже смертию! А мы что люди грешные?…» не без сожаления вопрошает тогда тот же Великий Владимир Мономах у Олега в своём послании к нему в далёком от меня в 1355 году. А как всё это по-современному звучит, а как в сердце моём откликаются слова его из самой глубины веков, из того 1355 года…

Вот так и Алексей Ваямретыл теперь-то уж точно — постоянно лежащий на воде и настоящий камчатский преданный самурай, только, родившись на килпалинском Ветвейваяме был уже нисколько не властен той высшей воле Божьей, выйдя из его врат и сам шёл по землице этой камчатской своей узенькой и часто извилистой дороженькой, и только в последних строках записочки прощальной его мольба прощения и покаяния: «..Мам это я Лёха (вернее было бы Маш… — это от меня) Прости!… Береги детей моих и Александра моего!…» И, удивительно, последняя его строчка: «..Труп мой сожгите и над океаном Тихим развейте» — писал он черным, как и «Черный квадрат» Малевича Казимира угольком, там, в верховьях култушинской здешней реки, где тот вулкан и тревожил своим гулом вот так землицу нашу, и не только в 2006 памятно году, но и 15-ю годами ранее в марте 2001, да и 29 октября 2015 года, вот в 4,2 балла тряхнуло внове, да и это ведь, естественно. Ранее, просто тех наблюдений мы еще не накопили за века, а только по засыпанной пеплом вулканическим, видим на стоянках их древних, как и 400, в 4675 лет назад вода тихоокеанская приступала к берегу здешнему и понятно, что Тиличики теперь–то мои и понятно их и его берег этот не раз и не два затапливался, и не раз смывала волна тихоокеанского разрушительного цунами, чтобы жизнь здесь, как жизнь чайки белокрылой в честь чего и названо это моё любимое село ни на день на самом полуострове Камчатском не прекращалась, ни на минуту не останавливалась, а только сама по себе крепчала, пережив всё те природные и да все исторические здешние великие временные и пространственные катаклизмы.

При этом, эта жизненная «лямка» у нас ведь у каждого из нас она как бы и своя… Каждый из нас её выбирает уже по рождению своему, а может она кем-то и как-то, и там на том небесном небосводе на самом наверху и запрограммирована, и даже кем-то для нас, вероятно, предопределена, так как мы настоящие пленники и Времени своего, и даже мы пленники Пространства камчатского своего, так как расстояния такие, а самолеты еще такие и так редко летают.

При этом, каждый, еще и сам, еще фактически только став на ноги, еще только делая первые те не уверенные, те свои шажки и даже шаги мы её свою жизнь и судьбу свою каждый день строим, добавляя в строение «дома» и «очага» нашего как бы камешек к камешку, наполняя свою ту холщовую заплечную суму знаниями и умениями, неся и внося её куда-то вдаль и высоко в здешнюю горно-вулканическую в неимоверную камчатскую высь и такую от всех людей удаленность…

— Да и у каждого из нас своя «лямка жизни» — это уж точно и верно! — это утверждаю я. Теперь обремененный и знаниями и всем моим жизненным опытом.

— Один из нас удачливый судоводитель, другой — талантливый учитель, третий — опытный директор совхоза, а четвертый — любящий животных ветврач или даже хороший зоотехник и зооинженер, пасущий здесь и сейчас оленей, а уж пятый тот наш искренний духовник, кто занят мыслями нашими и всеми нашими переживаниями, чтобы мне и ему хоть как-то помочь жить, и всё преодолевать нам беспрепятственно.

— А ведь психологи подметили, что уже в детском саду есть дети и настоящие по рождению своему, так как никто им еще ничего не внушил «наездники», и дети — покорные ломовые «лошадки», которые долго и упорно даже под гору тащат гружёный воз и со своими проблемами, и с заботами своими, и даже с проблемами соседа моего не обременяют. И те, и другие часто живут в одном городе и даже, на одной улице или в многоэтажном и многоквартирном доме, а то и даже влюблены в одну единственную для них прекрасную девушку.

— И не в этом ли причина и все наши трагедии? — спрашиваю я самого себя.

— Ведь, когда мы взрослеем и, когда к нам как бы нежданно приходит любовь и здешний весь краснорыбий неожиданный ниоткуда берущийся внутри нас хомминг. То мир весь рядом буквально рушится, устои все его дрожат, так как и земля здешняя при землетрясении колеблется, и как землица эта, тогда в памятном 21 апреля 2006 года. И, в такие моменты жизни нашей нам нужен довольно таки строгий и не менее опытный духовник, и даже опытный, как слепому и, как неразумному еще дитяти пастух, и даже настоящий наш, знающий божественный поводырь, чтобы наставить нас именно в нужную минуту, и еще поддержать нас, да и совет дельный ведь дать хоть раз. А это и, прежде всего, и семья наша, и учителя многочисленные наши, с кого мы берем пример и жизнь по кому свою мы, затем как бы строим, выкарабкиваясь из тех его Фрейдовских стереотипов и даже каких-то врожденных страхов и всех наших детских или приобретенных комплексов.

Так и в нашей длинной жизни. Один из нас всю жизнь, с первого шага выполняет роль настоящего лихого «наездника» и ему всё в этой жизни легко удается. А вот среди нас есть и те, довольно таки трудолюбивые «лошадки», которые кто с естественным «норовом» — побрыкивая своими ногами, а кто, как тот упорный и работящий тяжеловес, только слегка обросший волосами, легко и уверенно, и так долго тянет свою «лямку жизни», понимая, что важно ведь стоять уверенно на своих четырех (а лучше для самого человека, если о нём речь — лучше на своих двоих) на этой хаилинской и тиличикской часто ведь колеблющейся землице и 21 апреля 2006 года, да и позже, даже и теперь вот 29 октября 2015 года, пишущи эти длинные-предлинные строки в моей любимой килпалинской уединенной от людей Тополёвке, где я теперь и сейчас себя чувствую таким вдохновлённым и таким еще раскрепощенным. И где, из самой землицы исходит довольно таки такой нежный едва ощутимый трепетный гул, который в эти строки и так легко облекаю их я.

И пройдя, уже как бы и далекие 90-е годы сегодня ведь уже и не поймешь хуже ли, когда великая твоя Земля колеблется под тобою от неимоверной силы подземного землетрясения, от движения плит тех материковых, как это было 21 апреля 2006 года, и в последующие месяцы, когда, повторяющиеся, раз за разом афтершоки не раз и не два напоминали нам о той глубинной подземной внутренней сильной борьбе, где-то там глубоко на 30-40 километровой глубине, или еще для тебя опаснее, когда твой родной дед Федор Маркович Сущенко, стоит у сберкассы в Москве на тот его Гайдаровский обмен 50 рублевых купюр, и когда эти-то пятидесятирублевые давно и кем-то помятые купюры, так как самая ходовая у народа в то время купюра, и на которые они, власть имущие затем скупят все именно наши «заводы» и социалистические «пароходы» те наши все. И вот твой дед, проработав из дня в день 55 лет, в 75 летнем возрасте будет, как тот осенний осиновый лист дрожать на ветру времен, будет так неистово волноваться, как бы успеть всего-то за три дня из своей мизерной пенсии их всего-то 550 рубликов из 11 тоненьких купюр обменять. И в памяти твоей, как Ты, видя его те не нужные, и вовсе в то время для тебя не важные для всех нас волнения, отдав ему свои 250 долларов, спокойно из его дрожащих от волнения давно по возрасту его иссохших рук, спокойно и без эмоций заберешь их эти одиннадцать 50 рублевых купюр и легко, без особого волнения об их реальной тогдашней, а не сегодняшней мифической бумажной стоимости, как и у этого «Черного квадрата» Казимира Малевича, которую инфляций в 250 процентов съест буквально за несколько дней, выбросишь затем в открытую форточку его квартиры, что на 4-ом этаже, и ты выбросишь их также легко, как Мишаня Горбачев буквально, продавшись тем заокеанским масонам за их Нобелевскую премию, как Миша Горбачев и иже с ним, выбросили в мгновение ока, то же в том же теперь далеком от нас в 1991 г все твои юношеские комсомольские и даже те детские пионерские, да и по времени, осознанные партийные и коммунистические прежние кем-то тебе внушенные идеалы добра и справедливости, чести и достоинства, гордости и преданности, прежде всего предкам своим, а уж затем им партийным беспринципным бонзам всем… Он и они его приспешники нисколько, не раздумывая о последствиях выбросили, именно тогда в котёл теперь и для тебя истории всё то, чем ты до того периода жил, и что даже может быть впитал в себя, искреннее, как и нымылан Алексей Ваямретыл, веря идеалам той еще ими нисколько незапятнанной их такой номенклатурной и такой «карманной» их, а не нашей, теперь в это верую Коммунистической партии… И вот, сдавая экзамены в институте и по научному коммунизму, и по тому же их коммунистическому атеизму, в который сами-то они там, в глубине их души и не верили, и в церкви украдкой по сумраку и по ночам ходили, и обряды христианские строго дома блюли, и даже детей своих исподтишка, что бы мы не знали крестили, так как все мы и они тоже здесь на земле — смертны, как и ты здесь, да и, как и я, и все мы.

— И вот, сдавал ли он тот наш Миша Горбачев и Боря Ельцин на отлично всю их политэкономию социализма, которую «умелые» умы типа Егора Гайдара, наверное потомка того героического Тимура Гайдара наверное памятного многим 1918 года, как и деда моего Якименко Ивана Андреевича вот сегодня и сейчас в 1991 году превратили в откровенный фарс обмена 50 рублевых купюр, чтобы их по нескольку раз затем, списать в своих же давно личных (приватных) банках, нажив при этом реальные и весомые американские зелененькие, как и у «белой горячки» у алкоголика буквально миллионы, если не миллиарды, вывозя те 50-рублевые купюры, как бы резанные на свалку истории буквально самосвалами, и, нажив неправедно даже те сегодняшние миллиарды за эти же три волнительных для деда моего дня…

Но, их всех московских, а может иностранных денежных воротил, те их волнения и их та радость богатства, и внезапного свалившегося обогащения, это не было, уж уверен в этом, именно тем волнением моего деда и той его радостью, когда он держал в своих дрожащих руках мои слегка зеленоватые 250 долларов, на которые ему затем и купили в той же Москве место на кладбище, где-то на выезде из города, что по улице Профсоюзной и рядом с домом его и сосем недалеко от московской кольцевой дороги, на бывшем совхозном заброшенном пустыре.

Эти их две радости по своей сути были диаметрально противоположны, как Солнце и Земля, как свет и темень, они были разными и по самой своей сути, и даже по изначальной своей философской природе и внутренней наполненности. Так как и та радость М. С. Горбачева, это его радость от миллиона и ста тысяч долларов Нобелевской премии за Мир, в придачу еще к его личному золоту партии, с которого, уверен в этом, и Фонд он свой личный создавал, ведь вероятно не меньше, тех 200-х тонн, что сегодня лежит в виде Килпалинского клада в «Аметистовом» золоторудном месторождении у него родного Хаилино. А тогда, еще того золота компартии, которое при нём же и кануло в такое небытие, или превратилось волшебным, только ему известным способом в саму его долларовую Нобелевскую премию и даже в его благотворительный невесть для кого и созданный Фонд.

И ты теперь, умудренный самим вечным и великим прожитым в Тиличиках Временем понимаешь, что легче пережить вот такое 21 апреля 2006 года 9 бальное возмущение от кругового движения родной и любимой Землицы именно здесь на полуострове Камчатском. Да и, существенно легче пережить всё тектоническое движение её землицы нашей плит здесь на Камчатке, чем тебе постоянно, наблюдая их кажущуюся «радость» наживы, «радость» всеобщего ежедневного обогащения, когда рядом с ними шла и та народа моего нищета, и та его народная полная алкогольная на их спиртике нисколько не разведенном «Рояле» безнадёга в будущем, что так часто ведет и к суициду, и к наркомании, и даже к разрушению всех наших нравственных основ и всех наших коренных устоев. А сколько же в «ящик» тот черный-пречерный «сыграли», когда сама Родина и сама великая Россия, как и матери наши, тогда в 1941 году, и плакала, и содрогалась от того их надругательства над её такой Великой историей, над её всхлипываниями и даже стенаниями под ударами их видимых, и ими же спровоцированных непонятных народу «перестроек», под ударами их абсолютной и ничем не ограниченной, только для них настоящей «свободы», легко и за бесцень, приватизируя и каждодневно грабя свой же Великий и такой Многострадальный, но одновременно такой Великий и невероятно Талантливый Народ наш?

— И всё, и все слова, что я пишу с великой буквы осознанно, так как так оно и есть!

— А мы ведь с Вами уже ведь не раз и не два говорили дорогой читатель, что история-то именно того сослагательного наклонения и не терпит-то, и даже нисколько не приемлет она его, так как это запрещено всеми физическими законами и однонаправленным течением самого времени. Его ни то их, ни даже наше время не воротишь ведь назад. Так распорядилась сама матушка история, что бы в то время, в том месте и даже в те временные рамки мы были все поставлены.

Именно поэтому-то наша Земля и тогда в 2006 году содрогалась в памятном нам апреле 21 числа, что был канун дня памяти дня рождения В. И. Ленина и даже его 136-летия.

Вся Земля камчатская тогда так сильно содрогалась от той волны насилия над людьми, которая была совершена в те далекие уже 90-е годы, и наша Земля еще как содрогалась, потому, что не могла терпеть всё это!

Ей, именно теперь в 2006 году требовалось стряхнуть с себя то черно-пречерное «покрывало», которым её желали окутать приспешники от самого Ирода библейского, так как всё их показное для многих богатство на кровушке других, оно у них на разорении и на нищете других. Они их неправедно нажитые богатства и даже их вся власть над нами, они на горьких слезах других кем-то любимых жен и обожаемых, и долгожданных сыновей, они те их припрятанные в банках и их черных сейфах богатства на горе наших и других сограждан страны такой Великой и такой многонациональной, какой и есть наша Великая и Могучая древняя и неколебимая Русь.

И сегодня, смотря политическую рекламу перед выборами в Государственную Думу 4 декабря 2011 году, вижу и понимаю, что хорошо, что мы всё-таки хоть и с потерями, но одновременно, и с приобретениями прошли те «лихие» 90-е годы, хорошо, что мои сыновья окончили институты, хорошо, что еще сам Всевышний Господь Бог и наш Иисус Христос дал нам силы выстоять и нисколько не сломиться тогда и даже вот сейчас.

— Хвала ему нашему Иисусу Христу (!), за его благосклонность именно к нам и, что он позволяет и соизволяет мне еще и мысли свои излагать, и делиться ими с другими хотя бы в этом скором поезде №029 по маршруту Москва-Липецк вот теперь, когда я еду в отпуск к сыну младшему своему.

— А Земля ведь вся здешняя камчатская сильно тогда в 2006 г. содрогалась, так как помнила и всех тех кто не выдержал того надлома её… Она даже своими камнями помнила даже тех, кто не смог, как и наш друг Алексей Ваямретыл в душеньке своей молодой всё сопоставить и всё проанализировать, не делая никаких поспешных выводов или даже особых своих редких перед сепукку его последним телодвижений.

— Наша камчатская землица ясно помнила именно тех, кто не вытерпел такого над самой нашей историей надругательства, и поругания её всех уроков.

— И ты, вновь умудренный и как-то самим собою, обогащенный опытом великого и вечного Времени, сегодня в теплом кабинете и там, в далекой отсюда от Тиличики, и от Москвы в Тополевке своей, и даже здесь в Тиличиках, легко вспоминаешь тот знаменитый студенческий Харьковский анекдот, когда знаменитого для всех нас еврея и нареченного по рождению его Мойшу в самой Одессе спрашивают в 1977 году, когда я уже оканчивал шестой курс института в Харькове:

— Мойша, а мог бы Ты купить «Волгу»?

Долго ведь затем думал Мойша и задумчиво, сведя на лбу своем брови и, почесав лысую макушку свою и вовсе незамысловато отвечает спрашивающему:

— Да, в принципе мог бы!

И, только затем длинная пауза. Он сам задумался.

— Но зачем мне вся река Волга, с её кораблями, с её пристанями и с её шлюзами, и даже с многочисленными гидроэлектростанциями.

— А мы-то тогда, такие наивные, задавая вопрос о покупке Мойшей автомобиля «Волга» марки «ГАЗ-24», опрометчиво думали: — хватить ли у него денег (6355 рублей), чтобы купить этот нижегородский хит тогдашнего автомобилестроения.

Вот так и та из тех 90-х полная и памятная ельцинская наша и даже его полная наша «свобода», которой никогда не было в самом государстве, и естественно не только нашем Российском, а и любом другом, даже самом демократическом, и быть её не может в самой изначальной природе нашей государственной, так как в сути его заложено подчинение самих граждан каким-то общим над личностным государственным целям и задачам. Вот именно это должен уяснить каждый из нас!

— Мы уж наверняка не свободны даже по своему рождению! Где, в какой семье и даже в какое время?

— Не говоря уж, есть ли у моего места рождения привольная полноводная река или питающий меня кислородом лес, или даже степная пашня раздольная, на которой колосится рожь отменная.

— А он наш еврей и еще теперь-то понятно смешливый одессит Мойша, так как не в один ведь этот анекдот и попал тогда при моём СССР, ведь мыслил совсем другими категориями. Он мыслил и, рассуждал он устами того из анекдота «армянского» радио категориями его личных огромных сбережений, им же, наторгованных на одесском рынке «Привоз» и мы, получая тогда повышенную стипендию по памяти кажись в 42 рубля 50 копеек, и еще кой-какой приработок в 111 рублей 16 копеек по данным партбилета и плотя партийных взносов тогда 3% от всех своих тех доходов, считали себя, довольно таки богатым студентом и нам было, и естественно сегодня непонятно, как же простой московский младший научный сотрудник Борис Березовский в заштатном его ничего, не изобретающем уже более 10 лет НИИ, ничего путного и, не создав сам, и ничего, так и не открыв для нас за наши же деньги, еще и смог накопить эти «его» миллиарды, чтобы еще и прихватизировать весь тот советский «Аэрофлот», когда и ИЛ-62, и ИЛ-96, и ИЛ-86 были где-то и кем-то сконструированы, были рабочими на заводе нашем собраны в Воронеже, были выведены на линию в космической Самаре и стоят они реальных русских денег, если вспомнить те многочисленные послевоенные или даже довоенные шарашки, в, которых они все изначально проектировались, и еще нашими натруженными руками строились и стоят они ведь именно теперь не их вожделенные рублики или даже зелененькие доллары США, в которые они пытаются облечь их истинную нынешнюю цену, как и цена и ценность «Черного квадрата» Малевича Казимира, и стоят они теперь не одну человеческую жизнь, а не только эти для многих вожделенные бумажные дензнаки, что зовутся валютой и за, которую не одна судьба и даже жизнь человека была за его историю порушена, а может и изничтожена.

— А ведь цены самой-то человеческой жизни и нет. Ни сегодня и ни вчера. Разве её в самих-то рублях или даже в тех долларах США выразишь, как и этот «Черный квадрат» Казимира Малевича, который и покупают, и не раз, и не два уже в наше время перепродают его, плотя, уж наверняка знаю и, уверен в этом, не за само произведение искусства, а за сам его ореол или даже за некий символ, только за его Малевича фамилию, и даже плотя не за сам первый и не за тот единственный его оригинал, а за ту четвертую, и чью же и какую копию его?

Пытаюсь узнать я, рассуждаю я и даже спрашиваю сам себя я же уже много-много раз.

— И, стоит ли он таких больших деньжищ?

— И не лучше ли бы все их сегодня, а лучше уже вчера вложить в малую авиацию и, чтобы затем пустить здесь на Камчатке новые компактные и комфортабельные самолётики, заменив известный всем труженик АН-2, давно морально и физически устаревший, и давно списанный в утиль, и даже на металлолом истории нашей?

— Это можно теперь в мирное время еще как-то ценить тот Малевича Казимира «Черный квадрат», или его четвертую авторскую реплику и копию. Но то другой разговор и в другое время, и может даже не нами и начатый он…

— И, нам сегодня непонятно, как гражданин СССР из той же общности людей наших СССР Анатолий Чубайс, чтобы так легко и без инвентаризации, оценивший всё имущество России в 9000 рублей его ваучера в 1991 году, а затем смог он один-одинешенек да и по тихому, вероятно не без помощи того же разрекламированного от Мавроди «МММ», чтобы скупить все электростанции России, как тепловые, так и гидроэлектростанции, так еще и всю их потенциальную мощь и еще так «энергично»?

— И, сколько же он в «стройотрядах» ли надо было бы ему трудиться, чтобы, как и тому еврею Мойше собрать такие вот большущие деньги, нет же деньжищи, образно или наяву у нас всех «прикупив» по случаю и всю великую, и вечную Волгу с её гидроэнергетикой? Откуда они у него эти вожделенные аэрофлотовские деньжищи у того же Бори Березовского и всех его соратников?

— И вот, этот наш риторический, наш теперь-то понимаю, еще по-философски политический вопрос не имеет как бы никакого отношения к самому обсуждаемому нами великому и вечному тому древнему и современному искусству, даже к искусству художников из нашего родного камчатского из Хаилино Килпалина Кирилла Васильевича, да и еще Этьенна Павла Николаевича, и даже народного танцора и стихотворца Ваямретыла Алексея Александровича.

Но он, мой в некоторой степени каверзный вопросик имеет отношение ко всему их и к моему Времени, он имеет довольно таки прямое отношение ко Времени в котором этот даже Камчатский художник жил, да и эти, и не только Камчатские художники жили, и творили, и так еще преодолевая само Время и лично своё Пространство, как они страдали! А еще, как те же мальчишки, они о самолетах и о полетах под небесами всегда ведь мечтали. Особенно здесь на Камчатке, где другого транспорта и как бы, и нет даже сегодня

Он мой каверзный это вопросик имеет еще и непосредственное отношение к его камчатского художника судьбе.

К его художника Килпалина Кирилла и Этьенна Павла к их тому внутреннему каждодневному волнению, как и к волнению моего московского деда перед тем обменом пятидесятирублевых денежных купюр, выводимых по чьей-то воле из оборота, так как надо было с народа именно вот таким способом собрать немного деньжат и на их приватизированные ими же электростанции и даже на те игрушечные сына моего старшего самолётики типа его Березовского Бориса Ил-96 или ИЛ-86, а то и на ТУ-130, или даже как бы лизинговый Боинг-777, а может даже на тот современный собранный где-то во Франции европейский А-310.

— И именно теперь я рад, что дед мой и дядя жены моей Сущенко Федор Маркович, не получил тогда еще и инсульт после обмена всех тех его десяти или двадцати 50-ти рублевых купюр, а прожил еще до своих Богом ему на Земле, отмеренных 86 лет, когда уже, как и в поистине свободной Японии, как бы и не стыдно за прожитые годы, когда тебе не стыдно за детей и внуков своих, когда ты вымолил у Господа Бога и еще, и дождался рождения и любимого правнука Александра Даниловича…

— А имя-то, какое русско-былинное!

— А отчество, какое поистине русское!

— Какие оба имени искони сказочно наши былинные!

— И внука второго Никиту Смоленского он еще, слава Богу, нашему дождался.

— И также имя, и фамилия его какие поистине исторические, и еще такие приземленные.

— И, было ведь деду Федору чему от души тогда радоваться.

— Было деду чему еще тогда и восхищаться.

— И, понятно, что он и для него забылся затем этот их и пятидесятирублёвый обмен, и этот их весь всенародный наш «перестроечный» ваучерный обман 90-х, когда свои ваучеры мы по наивности сдавали в Московскую ту «недвижимость» по-детски еще наивно полагая, что она та «недвижимость» восьмисотлетняя и московская уж наверняка никуда от нас не денется, а еще и прирастет дивидендами или каким-то процентщиками, так как на века вперед устоит пред всеми даже будущими финансовыми штормами, так как она же на то и недвижимость…

— Слово то, какое корневое, значимое недвижимость… Её то, и двинуть невозможно, так как она недвижима.

— А оказалось?

— Но та недвижимость стала их приватизированными столичными, а не нашими электростанциями и еще их нанофирмами, но не нашими имуществом и не нашими дивидендами или даже какими-то к пенсии дополнительными нашими доходами.