Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 1

Александр Северодонецкий, 2023

Это такие длинные философские размышления камчатского автора, стоя у картины Казимира Севериновича Малевича «Черный квадрат» о всей нашей современной жизни, о нашем полном космическом бессмертии и о нашей этой земной конечности, а также о памяти о нас.

Глава 5.

Все наши земные камчатские богатства вокруг нас и все мы сегодня.

Но ведь сегодня для всех нас важно и существенно, что и сама с металлическим отливом платина, и это почти вечное желтое золото, и многие тысячи тонн тихоокеанской красной рыбы и еще красной икры из неё, важно ведь, что все эти несметные богатства оберегают такие необычные и ранимые, живущие вместе со мною совсем рядом в каких-то девяноста восьми километрах Хаилинские люди, люди одаренные особым талантом и тем особым видением нашего окружающего мира, люди способные в красках рассказать об их видении этого мира не только нам, но и грядущим после нас поколениям.

Если же считать на тысячу жителей, то другой такой край, другой населенный пункт и на самом Камчатском полуострове, и в целом в России не давал столько много талантов, как это произошло с Хаилинской землею в прошлом в бурном на события ХХ столетии.

Стоит нам сегодня упомянуть только никогда неугасающую звезду самобытного народного таланта, как принято говорить сейчас, Кирилла Васильевича Килпалина (05.10.1930 — 06.12.1991 гг.), нымыланско-корякская фамилия, которого так тот знаменитый и довольно дорогой желтый покуда безымянный бриллиант, украшает не только само здешнее северо-камчатское Хаилино, но и весь Олюторский район, весь Корякский автономный округ, да и весь громадный Камчатский край. Это и есть тот самой природой здешней суровой отшлифованный нымыланско-корякский самородок, рожденный потомственными оленеводами, тогда в тридцатые на Ветвейваяме в далеком октябре 1930 шестого числа матерью Рультын Анной Кирилловной и отцом Лэхтыле Василием Васильевичем, которому, к большому нашему сожалению, ни сама северная Природа, ни наш так благосклонный ко всем другим Всевышний, да и судьба ведь все вместе ему не дали дожить, и дойти своей тропою по хаилинской тундре до того радостного для всех нас дня, когда талант сына вот так ярко здесь засверкает не только в его Ветвейваяме и в здешней Тополевке или их и его Хаилине, но и во всём Корякском автономном округе, да и на всей Камчатке, а то и в России.

И вот, тогдашние обстоятельства жизни и обитания их не дали ему возможности дожить до рассвета таланта своего единственного и уникального сына — художника и творца здешнего.

И пусть, его родной сын, как и он сам достоверно и по научному всю историю своего нымыланско-корякского народа не знал да и не мог он её знать, как и я, не всю историю своего корякского края знал, так как не было тогда ни того должного физического образования, которое позволяет нам сегодня разобраться даже в сложнейшей радиоуглеродной датировке таких здешних почти пятидесяти корякских стоянок, которой является Зеленый холм, что между здешними селами Тиличики и Культушном затерялся на берегу здешнем Тихоокеанском. Да и не было у Кирилла Васильевича и настоящей полной семьи, после смерти отца и не было у него также достаточных денежных, и всех иных финансовых средств, чтобы много ему самому путешествовать, расширяя свой здешний хаилинский горизонт, ни даже реальной возможности по первому желанию полететь в тот же Якутск, или ближайший от нас Хабаровск, а то и в Москву или в Санкт-Петербург, посидеть там, в бесчисленных архивах адмиралтейства, где хранятся довольно таки древние бортовые журналы образованных не, как сегодня российских офицеров, а также достоверные письменные свидетельства множества очевидцев и невероятно смелых путешественников, посетивших Камчатский полуостров и в 1645, и в 1694, и еще в 1725 и даже в 1737 годах и намного позже.

Но, в его Килпалина Кирилла довольно цепкой и еще свежей на события, и лица памяти, стояли светлые и одухотворенные образы даже его деда Лэхтыле Василия и своего отца Лэхтыле Василия Васильевича и незабываемые им никогда светлые образы деда Рультын Кирилла и родной матери Рультын Анны Кирилловны. Он не только помнил всю жизнь их, а с возрастом он явственно ощущал, что они откуда-то оттуда свысока, с самих высоких с небес, где мы все со временем будем, внимательно наблюдают за ним, незаметно для всех нас ведут его этой извилистой тропой хаилинской его жизни, вдыхая в него ту необходимую ему, и каждому из нас неимоверную нечеловеческую силище, и даже первородную энергию для ежедневного преодоления всего того земного, для преодоления всего того трудного, что каждый из нас испытывает буквально ежечасно не только здесь на Камчатском полуострове, но во всей необъятной его России.

Он без труда часто вечерами рассказывал нам о том, что ему поведали его деды, а тем его дедам их деды и его родители, а также он делился всем тем древним, впитанным еще может быть его генами опытом своего нымыланско-олюторского здешнего народа, который, даже не имея современных технических средств передачи и накопления информации, из уст в уста не раз и не два передавал самое важное и самое значимое в их многовековой жизни на камчатском полуострове, может с момента, как четыре тысячи лет назад со своими стадиями они вышли сначала на берега Охотского, а затем по замерзшему льду и Берингова моря. И это всё было и в их народном эпосе, и было не раз им рассказано в тех сказках, которые здешние камчатские нымыланские дети, слышали, может быть еще у своей младенческой колыбели, и та их вера, с которой они шли по своим жизненным тропам, впитывая, как губка окружающую их информацию, идущую здесь буквально из-под земли, вместе с её особой вибрацией и её гулом часто и без всякой системы извергающихся здесь величественных вулканов и даже грозных, периодически в разных участках часто независимых от самих вулканов возникающих от подвижек гигантских материковых плит здешних не очень и страшных для тех, кто их пережил землетрясений.

И сколько раз затем его родная и беззаветно любимая им мать Рультын Анна Кирилловна, его отец Лэхтыле Василий Васильевич и незабываемые им никогда светлые образы деда Рультын Кирилла и все его родные, и близкие будут смотреть с его особенных пламенно дышащих здешней тундрняною жизнью с его никем не повторённых, соломенно-коричневых картин, никто и никогда не скажет, так как ни в том марте 1930, ни ранее здесь не было настоящих и пламенных фотографов, да еще может быть, и не было современной пленочной на серебре, а тем более современной ХХI века цифровой фотографии, когда облик человека может быть сохранен или в чередующихся чёрных точках на фотопленке или, как сегодня, даже на особом магнитном флешносителе в хаотически повторяющихся цифрах из единиц и нулей, и уж затем, тем электронным прибором особым образом, преобразован в черно-белое или цветное, или даже объемное 3D-изображение уже, отпечатанное на струйном цветном принтере. Да и не было тогда в 30-х годах таких, как сегодня DVD-проигрывателей, которые позволяют увидеть на экране жидкокристаллического дисплея не только облик родного человека, но и увидеть его неповторимые плавные движения в обворожительном береговых чаек танце здешнем или еще, услышать его уникальный тихий голос, обращенный именно к тебе и в эту минуту. И только, его цепкая на события жизни детская память, ничем иным здесь и не обременяя, записала тогда в 30-х годах в неизвестных науке ячейках его мозга, никем не разгаданных еще ячейках его мозга и сохранила все то так надолго, и никем не забываемое тепло той её полупустой материнской груди, которая сама, теряя все жизненные силы от болезней, кормила его почти до 3-х лет, чтобы, отдавая ему своё жизненное тепло самой потихоньку, как та церковная моя свеча сгорать уж навсегда, оставаясь только светлым лучиком в памяти его и даже в моей.

И та его особо цепкая память хранила и её такие теплые, нежные редкие поцелуи, и те прикосновения её иногда холодных, с мороза, но таких лаковых материнских её рук, она хранила даже мотивы её колыбельной песни, только может быть ей известные и ею, придуманные именно для него единственного, под которые он, укрытый мягкими августовскими шкурами оленя, накормленный уже увядающей грудью матери легко и быстро растя, и мужая, засыпал, чтобы всё это, происходящее вокруг него легко на самом подсознательном уровне запоминать и затем быстро расти и становиться в светоча нашего. И еще расти, чтобы затем становиться уникальным здешним нымыланским художником и еще настоящим сильным человеком, а также охотником-промысловиком, а еще настоящим и таким бесстрастным выразителем дум и мыслей своего маленького нымыланско-корякского, олюторско-чукотского и всего камчатского народа, пришедшего в этим просторные свободные благодатные края невесть и когда, из такой глубокой древности, что многие уже и позабыли те особые времена, когда и теплолюбивые мамонты здесь жили и реки были такие переполненные красной здешней анадромной рыбой… И, то вероятно, были другие люди, и язык их вероятно с веками, что естественно, менялся, сливаясь воедино с другими языками по пути сюда, впитывая какие-то новые и особые свои интонации, неповторимые распевные нотки и особые здешние твердые, как и камни, здешние звуки «ы» и особые нотки их здешнего «ы», как бы отсутствовавшие у других народов и у других языков, особенно в европейской части нашей Родины.

— Знала ли Рультын Анна Кирилловна, что её любимый, что её такой чернявый станет тем народным любимцем, станет тем народным художником и еще выразителем её потаенных мыслей и всех дум её о жизни здешней и о пространстве всём камчатском?

— И могли ли она тогда еще, и желать ему судьбы художника, и настоящего творца? Были ли в её окружении такие люди и настоящие творцы? А сама ведь она такая, мастеровитая, что взяв тонкую иголку, её не остановить до позднего вечера, чтобы она не плела свой особый узор на его нарядной кухлянке, которые он не раз по памяти повторил в своих многочисленных картинах, легко подаренных им затем другим и даже, выставленных им в Камчатском краевом и Паланском краеведческом музеях.

— Понимал и ощущал ли его дед Лэхтыле Василий, что его родной такой поначалу крикливый и такой ненасытный на материнское молоко внук будет выставляться даже в Японии, и затем в Петропавловске-Камчатском, и даже в далекой Москве, а еще и в Калуге и Суздале, а также его передвижная выставка не раз и не два облетит на вертолёте все юрты и даже яранги всего Корякского автономного округа? Могли ли предполагать его дед, что его внук будет писать для своего нымыланского олюторского племени о том, что он поведал ему тогда в детстве в своих сказках и своих рассказах нисколько, не преувеличивая силу, да и душевную мощь здешнего поистине свободного и такого свободолюбивого, как и все мы пришлые сюда люда и одновременно в душе ведь половцы?

— Предполагал ли и знал ли его отец Лэхтыле Василий Васильевич, как на века вперед будет прославлен их нымыланский род и всё нымыланское хаилинское их то племя, пришедшее в эти края буквально 4000 лет назад, а то может быть и ранее? Мог ли он надеяться, что его сын, его наследник увидит, столько городов, и стольких разных просвещенных и не очень людей, и всё же по древнему зову их предков обязательно вернется на их искони хаилинско-ветвейскую Родину и в своей, удаленной от того же люда Тополевке, создаст буквально здешний свой уникальный нымыланский народный университет поистине художественной красоты, университет здешнего камчатского знания и познания всего этого корякского мира, и еще он нам будет оттуда из своего далекого одиночества передавать своё видение другим соплеменникам, будет всем другим светить особым светом своей незапятнанной особой здешней чистоты и еще многим, и многим показывать, как по-настоящему каждодневно надо жить, и даже к чему им в этой жизни желательно бы стремиться?

— Ощущал ли тогда 6 октября 1930 года его дед по материнской линии Рультын Кирилл, каким смелым и каким опытным охотником-промысловиком станет его низкорослый, как кому-то покажется внук? Достаточно четко ли он разъяснил своему внуку, как надо долго выслеживать, как надо осторожно бороться с коварным, диким, сильным здешним камчатским бурым и ожиревшим к осени зверем, как его каждый раз побеждать, борясь естественно, прежде всего, за свою жизнь и за жизнь всего своего нымыланского ветвейваямского и всего хаилинского их корякского племени?

— Знали ли они все вместе и многочисленные их сородичи из Ветвей, Вывенки, Ветвейваяма, Таловки, Слаутного, Парени, Аянки, Караги, Апуки и Ачайваяма, Усть Пахачей и Верхних Пахачей, Култушного, Тиличики и даже из его родного Хаилино какая творческая судьба ему на этой землице уготована, по какой жизненной тропе и тропиночке длинной-предлинной он еще пройдет, как он и они переживут лихолетье тех грозных для всей страны 40-х, когда на его любимую Родину, на его никому и никогда непокоренную страну 21 июня 1941, когда ему исполнилось только ведь 10 лет, и он ничем-то помочь еще как бы и не может, навалится многомиллионная, вскормленная всей Европой армада германской военной машинерии?

— Знали ли они, не настигнут ли его опасные в этих краях болезни и будут ли у него внутренние те где-то в генетике его заложенные ими же природные силы, чтобы стать на свои крепкие ножки и, чтобы еще преодолеть извечный бич всех малочисленных северных народов такой коварный туберкулез, который не одно поколение талантливых людей сгубил, не дал развиться им здесь и в этих краях? А еще, чтобы избежать той, как огонь съедающий жизнь здешнего человека испанки (по современному гриппа и кори, так как в то время их не различали)? А еще, как ему пережить ту страшную детскую корь? А также еще такой грозный и опасный для всех нас дифтерит? Да мало ли нас поджидает напастей земных. Ведь инфекций сегодня ученые уже насчитывают около двух тысяч, если не более. Вон, в средние века чума, а теперь вот пострашнее чумы — лихорадка Эбола, а еще невесть откуда взявшаяся чума свиней, а то и неведомого ранее легионеллеза, от современных кондиционеров, а то и еще губчатая энцефалопатия с её сложными белками прионами, передающаяся от английских коров, или совсем новый из Восточной Азии птичий грипп. А по весне, столько перелетной птицы прет сюда с той же Юго-Восточной Азии и, что еще будет на головушку его и теперь вот еще и на нашу?

И в не так давно прошедшем 2010 году празднуя, 80-летие со дня рождения Кирилла Васильевича Килпалина, на высоком духовном подъеме мы, как бы и не заметили, как вознесся на той же Шаманке в Хаилино далеко в небеса 29 сентября 2010 года Этьенна Павел Николаевич, совсем один и единственный его ученик и еще истинный, и преданный продолжатель таланта своего уникального учителя.

Мы все просто и не заметили, как покинул нас человек, который писал свои картины, и рисовал свои гравюры, и так еще от жизни своей страдал. При этом он душою своею страдал и каждый день вдохновенно писал, чтобы вновь нам рассказать всем нам разве только о своём видении оттуда, издалека, из самого северного Хаилино всей нашей современной жизни, рассказать нам о его жизни и о его видении мира нашего, и только его, рожденного уже, когда жил там и творил там сам Килпалин Кирилл Васильевич, у которого было чему поучиться, которого можно было послушать, заслушавшись поздним вечером, когда и света электрического еще здесь не было, и кисть рука его уже не держала от дневной устали.

А как жестоко при этом осиротела вся корякская земля, вся хаилинская земля с его уходом туда на небеса здешние?

После него и до него из нашего окружения ушли, и покинули мир, и ушли от всех нас в нашем районе и Лукашкина Татьяна Петровна — непревзойденный педагог и сказочник, и Косыгин Игорь Владимирович — врач хирург и любящий муж, и Дубров Владимир Иванович — мой друг и отец, и Якименко Иван Архипович — хороший знакомый и заслуженный человек многочисленного рода, Шелапугин Владимир Иннокентьевич — прекрасный врач педиатр, и Улей Абрам Абрамович — знаменитый и достойный человек, и Владимиров Владимир Алексеевич — председатель колхоза им. А. М. Горького и при этом отменный человек, и Рожков Юрий Павлович — здешний геолог и руководитель районной геологоразведки, и Жуков Василий Николаевич — начальник жилищно-коммунального хозяйства Олюторского района (ЖКХ) и прекрасный дедушка, и Крышнёв Владимир Георгиевич — начальник ДЭС-8, верный отец и муж, и Леушкин Сергей Геннадьевич — глава Корякского автономного округа и затем глава Олюторского района, а также достойный человек, и Калетин Валерий Васильевич — верный друг и отец одноклассника моего младшего сына, Токтонов Сергей Константинович — секретарь райисполкома и любящий отец, Ваямретыл Алексей Александрович — верный муж, друг и отец, танцор, а еще рассказчик и сказочник, а в душе настоящий отважный камчатский преданный хозяину самурай, и Кустин Валерий Васильевич — Председатель Олюторского райисполкома и прекрасный руководитель, а еще изначально рыбак из береговой Апуки, покинул нас и мой брат Левенчук Борис Алексеевич и его жена Анна Максимовна, а ранее ушла мама Левенчук Евфросиния Ивановна, тетя Стручалина Анна Александровна и дядя из Москвы Сущенко Федор Маркович, отец моей жены Сущик Василий Маркович и прекрасный дед, моя родная тетя Квочка Арина Ивановна и родная бабушка Кайда Надежда Изотовна, и также родная тетя Пшеничная Екатерина Яковлевна её сын Пшеничный Виктор Дмитриевич и дочь Пшеничная Тамара Дмитриевна и еще ушли многие другие родные и близкие, с кем мы невероятно долго шли рядом по жизни, и кого хотелось бы нам всем вспомнить, и даже помнить их постоянно, а еще воздать им настоящий наш реквием, и сомневаюсь, что всех этих белых страниц хватило бы, чтобы вместить тех, чтобы вместить полную информацию о тех, неумолимое Время, которых давно забрало их из этой нашей жизни и, которые все, как один теперь только в нашей цепкой памяти, и только в наших делах сегодняшних и во всех творениях наших неповторимых.

— Да! — говорю уверенно я, утверждаю с уверенностью я!

Ведь за это быстротечное Время много хороших и настоящих людей ушло из этого теперь-то понимаю не только моего мира за тридцать без малого пять лет, прожитых на этой камчатской землице, названной неизвестно кем и когда — Тиличики, что в переводе означает крыло летящей, вернее парящей в воздухе здешнем чистом чайки. Действительно, оно моё это камчатское северное село похоже на крыло парящей здесь у берега такой белоснежной и похоже на крыло невероятной чистоты и полностью свободной чайки, которая сама, пролетая на восходящих потоках, за день разогретого Солнцем и камнями воздуха ни разу им своим крылышком и за час полёта даже не встрепенет, чтобы не нарушить моего любования её бесконечным парящим над берегом абсолютно свободным полетом, чтобы не нарушить моего любования её особой, где-то там внутри спрятанной её всей мышечной, играющей природной силой грацией, созданной самой здешней камчатской Природой, где ей летом и корма всегда вдоволь, и где летом она многочисленное потомство не раз и не два высиживает по 21 дню, чтобы оно её крикливое и, естественно, прожорливое потомство, как и рыба здешняя красная заполняло всецело все здешние камчатские веси, все даже мелкие плёсы, все даже малые речные протоки одновременно, давая здесь всему и мне тоже — жизнь и истинное вдохновение. Каждодневно, давая всему здесь такое, как и у меня и, как у Килпалина Кирилла Васильевича и Этьенна Павла Николаевича вдохновение беспрестанно трудиться и созидать во имя людей, и во имя их памяти обо мне и об них всех, так рано покинувших меня здесь на землице этой привольной и такой удаленной.

И ведь, совсем незаметно ушло то Время, которое это крыло чайки рассекало, как ту невидимую нами воздушную волну, которую мы с вами не видим, но только ощущаем дыхание её, когда стоим на здешнем песчаном берегу, и когда наблюдаем, как восходящий поток его (это крыло чайки) легко подхватывает и несет уже саму чайку вдоль берега, и ей такой довольно тяжелой чайке не потребуется уже, затем никаких прилагать особых усилий, чтобы по стихии своей воздушной нестись, подхваченной этим восходящих воздушным невесть откуда и берущимся восходящим потоком.

Так и нас, поток самого камчатского Времени, то соединяет и позволяет нам буквально на время встречаться друг с другом, то временно, а может кого-то и навсегда, и навечно разъединяет, позволяя только слышать голос другого по сотовому телефону, а то уж и навсегда разъединяет, поднимая и приподымая уже навсегда далеко ввысь ту нашу невесомую давно, исстрадавшуюся душеньку, которая безропотно и легко, с костра кедрачового и такого для кого-то такого еще жаркого, возносится к тем всем потомкам нашим и их нымыланским, олюторским (алюторским), корякским, чукотским, эвенским и лауроветланским, и к «верхним» их людям, чтобы затем уж никогда не вернуться назад, а только остаться в нашем постоянно трепещущем сердце, чтобы остаться в нашей переполненной впечатлениями от встреч с ними памяти и даже остаться в наших каждодневных мыслях, и даже во всех наших желаниях, когда-либо соединиться, что бы на раз и узнать, как же они там без нас, без нашей поддержки и без всепомоществления им каждодневного моего?

Так и я давно, еще при жизни художника в 2005 году мечтал собрать, написать и издать с самим художником Павлом Этьенна его альбом репродукций из многочисленных его картин, виденных мною, написанных им, приготовил и черновики заготовки, но случилось!

А случилось в нашей жизни то памятное 21 апреля 2006 года событие, которое буквально всколыхнув землю нашу камчатскую девятибалльным землетрясением, перевернуло и всю жизнь нашу, убыстрив её в десятки раз! Случилось тогда 21 апреля 2006 года памятное, не только для памяти, а и для всей моей подкорки, когда ранее плотная и ровная землица здешняя под ногами еще так громко загудела и невероятно своей мерзлоты изгибами, завибрировала буквально сама и еще так внезапно, и еще так неожиданно, что все планы пришлось перестраивать и даже в чем-то ломать…

21 апреля 2006 г., когда я вернулся из очередной своей командировки из села Хаилино, только, что мы с водителем Мартыновым Валерием Александровичем взошли с перегретых катков от трудной дороги, как неожиданного вдруг около 12 часов дня, круглая Земля здесь на полуострове Камчатском почему-то сама вздыбилась, землица наша Камчатская вся под ногами нашими задрожала, вся Земля наша, как бы и куда-то, как в бездну какую-то сместилась, как писали потом дотошные ученые, сместив даже ось Земли, кажется на все 31,4 сантиметра. И вот, а в масштабах человека это много, а в масштабах всего Космоса это ведь ничто (!). И естественно, сместив на раз тогда буквально за одну минуту той особой вибрации землицы здешней все наши приоритеты и все наши ранее написанные на бумаге или выношенные там, в головушке нашей планы, и даже все наши прежние желания, сместив и даже, сменив всю ранее выстроенную нами очередность всех наших будущих действий буквально на годы вперед, а для кого-то и даже на всю жизнь,… Так как страх, так как сам наш тот апрельский здешний камчатский и тиличикский от землетрясения внутренний, пережитый всеми нами стресс, так как тот особый страх за детей своих и уж затем даже за жизнь свою здешнюю. Но, даже ощущение на первых порах твоего полного бессилия пред мощью той земной вдруг ни с того ни с сего, разбушевавшейся стихии и твоей здешней незащищенности перед самой Природой Камчатки и тех глобальных подвижек не только плит здешних, а и самих нравственных устоев людей, когда сам животный глубинный подкорковый страх за жизнь и буквально за твоё и моё существование, раскрепостил оттуда изнутри моей и его подкорки всё то-поистине в чем-то даже животное, что закладывалось может быть за те миллион лет назад еще в те доисторические времена, когда сам человек будучи вовсе другим жил еще как младенец божий в яслях в той каменной синайской пещере, когда он может и здесь на Камчатке того теплолюбивого мамонта ловил в ямы глубокие, им же выкопанные, когда само понятие нравственного и безнравственного было куда-то не нами смещено к единственному понятию жить или даже, как бы выжить в том древнем мире и в то жуткое каменное и еще доисторическое время! Ты или он тот мамонт тебя своими клыками и своей силищей в десятки тонн такого красного живительно мяса, или здесь в Корфском заливе этот тихоокеанский синий кит, одним своим взмахом хвоста и вся сила уже почти тридцати тонной мышечной машины вдруг да на тебе и раздавит она тебя, и даже твою ту утлую лодчонку, обтянутую шкурой моржа или сшитой из нерпы здесь в заливе Корфа. И тогда и в такие моменты он, не задумываясь о той нашей человечьей нравственности одним движением, отправит всю твою команду ловцов китов глубоко на тихоокеанское дно, где и прожорливые здешние крабы и многочисленные бычки, называемые в народе морской черт быстренько справятся с тем, что в таких случаях от человека и остается там, на дне морском, где черно-пречёрное царство могучего бога Нептуна.

И вот, спрашиваю не пассажира этого скорого поезда, в котором я пребываю теперь, а спрашиваю я сам себя:

— А разве он ранее был именно таким этот залив Корфа?

И, подумав, сам же себе я отвечаю:

— Естественно нет! Просто человека и барона Корфа еще и в то время здесь еще не было, так как еще не родился он где-то там, в просвещенной ныне европейской Германии и еще даже не было этих наших современных картографов, и всех наученных геодезистов, и некому было называть залив этот именем тем германским, и чуждым всем краям этим, чтобы называть-то и обозначить для нас его именно так. Да сколько на землице нашей именно таких не свойственных нам названий? Но разве же мы все карты из-за этого будет переделывать? Или города все и все веси наши плоть от плоти русские мы каждый раз будем в горячности их переименовывать. Это уж историческая данность и какая-то традиция всей памяти нашей! Так сегодня есть! Так кем-то и когда-то оно, было то место или то море наименовано, и мы это еще и помним да и знаем сегодня! И это вся трудная история наша! И кто, и даже когда принимал те решения их так назвать нам в тех пыльных архивах уж часто и не докопаться, да и не продуктивно это будет, так как понимаю я эту внезапно возникшую передо мною и многими другими проблему с топонимикой многих и многих географических точек на землице нашей. Думаю, что и до Корфа плавали здесь в водах этих Тихоокеанских пусть и теперь безымянные русские люди и понятно, что нашлась бы прекрасная русская фамилия, чтобы увековечить на наших русских картах её не одну и не единственную ту фамилию, и ту русскую семью. Но так уж исторически случилось, и так уж повелось, и такова наша камчатская история, а она не имеет того сослагательного наклонения и даже склонения. Об этом хорошо сказал физик и теоретик и настоящий практик Андрей Сахаров, что наше будущее — категория неопределенная, как и другими, сказано, что прошлое оно в наших корнях и корешочках глубоко-преглубоко там сидит, если не в самих наших невероятно как завитых в бесконечные информационные спирали генах, состоящих всего из четырех гуанидинов (АГЦУ). А столько затем получилось из их алфавита разнообразия, а столько там упрятано нашей генетической памяти в том их переплетении и в простом чередовании А-Г и Ц-У. Всего-то четыре для другого ничего не значащих условных знака, от первоначальных букв? Всего-то четыре углеродно-азотистых основания, и еще несколько атомов углерода и кислорода в каждом, а какое пламенное горение, а какое пылает пламя исторической памяти и исторической справедливости внутри души нашей и даже каждого из нас.

Вот и в прошлом году из бухты Лаврентия и из села Лаврентия Чукотского автономного округа я пригласил и приехал ко мне врач фтизиатр Кошель Виктор Евграфович и, разговаривая с ним, удивляюсь я, не нашлось ли другого имени и не насмешка ли это над людьми там живущими, именно в той отсюда от Камчатки далекой бухте и не насмешка ли то над всеми коренными, и над всеми аборигенами, и даже над теми пришлыми, кто может еще и знаменитый, и кому-то памятный Гулаг в те юные свои годы прошёл… Или это просто вчерашнее напоминание нам о том Лаврентии Берия, который, понятно еще до нас и был, и, который жил тогда и руководил всем тем Гулагом, который и называл, и наименовывал всё и вся на земле Колымской и еще Магаданской и не только… А может я не прав, может это имя того библейского святого Лаврентия, привнесенное туда нашими русскими мореплавателями и даже даденное тем местам самим Дежневым Володимером? Тогда уж вовсе иное дело! Вот и село, и даже бухту ту назвали так, а не иначе. Лаврентия. И поди теперь разберись в самой той топонимике: святой ли то человек или сам сатана в обличии человека? И это уже данность, а не какая-то сложная семантика слова или еще и названия того места, и того села. А уж какие у кого ассоциации и еще с кем он соотносит это название, и какие это вызывает чувства у него, это уже чувственная наша сфера. И, может даже кто-то скажет спасибо картографу, что он не стер своим ластиком от того животного страха за жизнь, что не поспешил и не переименовал всю нашу историческую память, а как в назидание и, как бы в напоминание о тех временах будущим поколениям он оставил его и не залил «случайно» несмываемыми фиолетовыми чернилами, как это сделала жена Казимира Малевича, когда увидела, написанных им абсолютно голых как её казалось «развратных» женщин, а вернее простых русских баб, да еще в бане. И вот та её, вылитая на картину абсолютно черная краска, покрытая от времени еще и каким-то кракелюром подарила нам тот его Казимира Малевича «Черный квадрат», вернее он стал черно-пречёрном на который мы и сегодня смотрим и в его глубинах трещин его почти столетнего кракелюра, а может даже в своем воспаленном мозгу желаем и даже хотим найти одно единственное и даже в чем-то верное объяснение всему земному и этому всему, что могу памятью своею охватить историческому, как физик-теоретик из Англии Стив Хокинг, даже не владея в полной мере, как я своим телом, еще пытается в своих многочисленных теоретических трудах «Черные дыры и молодые вселенные», «Будущее пространства-времени», «Природа пространства и времени» и в других трудах, описать нам поведение всей Вселенной на самых ранних её этапах от самого первого момента её секундного или даже миллисекундного или фемтасекундного зарождения, что сомневаюсь кому-либо и здоровому и такому сильному, как Валуев по силам ли, если не брать во внимание его Стива Хокинга всю физическую, а не духовную его немощность… И тогда, мы ясно и осознанно понимаем, что в принципе-то заглянуть в те именно мили — или фемтосекунды поистине божественного творения Всего и Вся никому из земных людей ведь невозможно, так как это запрещено самой философией нашей мысли, рожденной всё той же бесконечной материей, простирающейся наверняка на миллиарды лет, из которой весь Мир состоит, и мы также из неё же этой Материи состоим, легко и ясно его тот Великий Мир в себе же и отражая, видя своим оком разве только частичку разрешенного к пониманию нашему и, видимого нам, и для нас светового излучения и его, расширяющегося именно от нас как бы какого-то особого, ограничивающего наше то всё видение особого пространственного конуса. А что за его пределами и что за его границами, и есть ли они те еще границы? А ведь требуется понять и даже душою своею осознать, что всё остальное, что вне зоны Пространства именно этого небольшого конуса, видимого нами, это и будет, и физиков теоретиков вся черная материя, и вся та черная энергия, о которых мы никогда и уж наверняка ничего ведь не узнаем, так как это физически ведь невозможно, и вероятно, если ты изначально по рождению своему, веришь, в Бога и не требуется этого делать с учетом, что живем мы то сколько? Один — только двадцать пять лет, как Алексей Ваямретыл — танцор и простой здешний нымылан упокоившийся в 2010 году, другой только 40 лет, как Косыгин Игорь, здешний врач хирург, третий все шестьдесят лет, как Кирилл Килпалин — художник корякский и сказочник… А в масштабах Космоса: секунду мы живем, или может мили — или ту же фемтосекунды, а то и десять с сотней нулей, что намного меньше той первоначальной всей Вселенной быстротекущей секунды её. А если брать во внимание, что многие этот Камчатский мир покидают, не дожив и до старости, а то и просто в молодости. Вот и тот же Ваямретыл Алексей Александрович буквально 5 лет назад 1 ноября 2010 года ушел в тундру и, голодая и, умирая от истощения уже не вернулся к нам, и также художник из Хаилино Этъенна Павел Николаевич, еще не успев, написать свои последние картины и, как Степан Петрович Крашенников на своём самодельном коче «Фортуна», высаживался на реке Быстрой на штормовом берегу Охотского моря в 1737 году и еще свою давно замышленную им эпическую и историческую картину, как японцы пришли на олюторскую землицу, а еще Лукомский Леонид Иосифович, прекрасный врач, а также и Косыгин Игорь Владимирович, не сделав свои самые важные и кому-то нужные операции, и врач педиатр Шелапугин Владимир Иннокентьевич, не пролечивший еще столько маленьких детей в наших Тиличиках. И мне теперь не надо вспоминать эпического из революционного 1918 года Николая Островского, «…чтобы не было мучительно больно…» за каждую прожитую из них тех наших временных секунд или даже мили — и фемтосекунд и из тех наших мгновений, что распластались вот на стреле нашего и даже всего Времени, которое, естественно, есть и в нас, и вне нас, и даже существует как объективная реальность независимо от нас. А это и черная материя, а это и черная энергия уж такая высокая теория, а это уж такие высокие для некоторых из нас труднообъяснимые субстанции и энергии, что нам бы сегодня всем справиться бы с той банальной силой земного тяготения, которая вот так надолго пригвоздила меня к этому, вращаемуся креслу, когда я пишу эти вдохновенные строки обо всё том же «Черном квадрате» Казимира Севериновича Малевича и еще, о моём камчатском и не только восприятии всего Мира окружающего только меня. Да именно так, как и невозможно именно мне понять рассуждения того же английского физика-теоретика Стива Хокинга, так как вовсе и нет теперь той беглой секунды или даже изначальной мили — и фемтосекунды, а есть только в Мире этом Я и ничего более. Так как я не поверю, что твердь земную можно вот так да еще невероятной силой и сжать до самой до её сингулярности, так как не поверю, что и всю Вселенную и все миллиарды окружающих нас Галактик и даже весь космический безмерный вакуум можно враз низвести до одной единственной точки или до неощутимого придуманного физиками какого-то неощутимого нуля пусть и будет тогда та их десятка «1030) в тридцатой или даже в сотой степени (1030*100) там грамм веса Всего и Вся, что мы и понимаем под моей всей Вселенной.

— Всё то не правда и всё то неверно в их суждениях!

— Всё то теоретические фантазии физиков таких же, как и Стив Хокинг теоретиков, которые предполагают, как бы было в том первородном космическом киселе, которого на самом деле и не было, так как именно я-то именно сейчас есть!

— И Бог даст, и завтра я буду!

Всё это тот же новый Коперника подход: Солнце вокруг Земли вращается или всё наоборот. И многое тогда нам разъяснил Коперник и еще большего не разрешив, оставив не отвеченными все вопросы наши. А есть и найдется еще тысячи тысяч вопросов, на которые никто и никогда вероятно и не ответит, даже зная, что бозон Хигса как бы и есть, и как бы его и нет.

Да и понятно, что великий Эйнштейн нам давно писал, что точка отсчета и точка наблюдателя это диаметрально разные вещи, и даже как бы разные сущности. Но я не хочу внове оказаться в той космической и в той многовариантной вероятности и еще тоже десяткой с тридцатью или даже со ста нулями сингулярности и в какой-то там десятичной или сотенной степени, и чтобы внове, чтобы по-новому с самого отцовского сперматозоида еще и развиваться, чтобы внове и в абсолютно новом времени мне расти и еще становиться, как творческой, жаждущей активной земной жизни личности. И еще, чтобы в мареве ночи, чтобы мне преодолевать и ту же корь, и грозный мой дифтерит, и даже ненавистный мне полиомиелит, которым болела моя соседка и вероятно родственница в пятом колене Таня Кайда и, которую многочисленные родственники по неведению своему пророчили мне в том моем детстве даже, как бы в жены и в спутницы жизни моей. Не хочу и не желаю я, чтобы мне внове ждать быстротечения времени этого моего. Это не правда! И это всё их физические теоретические построения и черной энергии, и даже той черной их материи, так как они чего-то еще и сами не знают, да и не понимают, а может и не ощущают, пытаясь в чем-то всех нас убеждать, низводя все сложное к простым математическим формулам и каким-то сверх сжатым до невероятности сингулярностям. И я, убежден, вовсе не верно! Так как есть такие категории и понятия в душе моей как отвага отца моих братьев Левенчук Алексея Андреевича 2 апреля 1944 там под Одессой на станции Вознесенск-3, оставшегося верным присяге Родине и СССР и истекающем кровью от ран его и героизм моего деда Якименко Иван Андреевича в феврале 1918 года в Савинцах, сраженного пулей из маузера махновца и упавшего на ту черную-пречёрную твердь и на землю нашу савинскую черную-пречёрную, есть в народе нашем смелость и есть в миру еще и предательство буквально твоего соседа, ведущего кого-то на эшафот… А это наши человеческие взаимоотношения и наши человеческие и уже все цивилизационные измерения, которые никакими формулами, которые никакими расчетами сегодня нам не измерить, так как только когда возникает какая-то напряга, даже нравственная проявляется вся человеческая сущность и всё его духовное величие.

А иначе мы бы из нашего сегодня и не задали свой полу наивный вопрос:

— А почему именно бухта та именем того Лаврентия названа?

— Разве имен по краше и нет на Руси нашей или у всех славян и даже у всех мусульман, или у всех буддистов её населяющих?

Как и сосед мой здесь Тиличикский назван Улей Абрам Абрамович, а по абрису ну настоящий береговой коряк.

— Так кто же он?

— И пчел здесь до сих пор в Тиличиках нет!

— И, Абрамов из того Синайского Израиля не так уж много здесь и сегодня?

Вон и мой брат Борис да Иван, и мой дядя Александр, созвучно с Александром Македонским и с Александром Суворовым, а еще и с Александром Пушкиным, и мой друг Владимир Дубров, это также созвучно с Владимиром Мономахом и таким умудрённым, и таким собирателем земель всех славянских, и всех искони русских, чем не имена, чем они не такие да не знаменитые и не созвучные?

— А Владимир (Володимер) Дежнев.

— Или они не такие красивые?

— Или все они не звучные?

И только, затем может через недельку, когда уж порванную и прерванную телефонную связь после того памятного апрельского 21 числа 2006 года землетрясения не без чрезмерных усилий и напруги восстановили связисты в отцовской памяти слова младшего сына Василия, врача хирурга из далекого отсюда от Камчатки Липецка по тому еще проводному телефону:

— Папа, я срочно, вылетаю! — и ниточка родственной проводной, а то и теперь космической связи на минуту, или две меж нами как бы прервалась, так как тот далекий спутник-ретранслятор за горизонт Земли вдруг ушёл…

Телефонная связь и тогда от очередного толчка, от очередного афтершока, как специалисты сейсмологи говорят, а я бы сказал, от всплеска волны земной и её сверх напруги вновь между нами прервалась, так как землица та здесь на олюторской земле рожает в напруге настоящий новый может быть сотый или сто двадцатый камчатский высокий вулкан, который из самих глубин и железо, и платину с серебром, да и златом подымет именно сюда наверх и выдаст нашим людям нымыланам, олюторам (алюторам), корякам и оленным людям — чукчам, как выдает тот шахтер трудолюбивый именно на гора с тверди своей еще, так не изученной, хоть где-то там, на Кольском полуострове уже и чуть ли не все 15 километров её ведь ученые пробурили!

— А моё сердце?

— А наши и жены моей Наталии Васильевны, и сына моего Василия и Алексея сердца они в унисон не первый день ведь так ритмично стучат!

— И понятно, моё давно пере натруженное сердечко, и сына моего, и жены моей сердца?…

— А его сыновье сердце? Что он там ощущал и как еще волновался он, как оно сжималось и, как у него оно болело по ночам, а то и ясным днём?

И вот! Всё, что было до 21 апреля 2006 года, было одной нашей жизнью и всё, что стало после того памятного для всех Хаилинцев и Тиличикцев дня, когда её эту богатую камчатскую Землю пронизал почти 9,2 бальный гул, когда её эту Землицу еще никем не укрощенная и не измеренная никем, и никогда невероятная земная силища, как сказал, и написал затем Владыка Камчатский Игнатий, «из-за того, что мы (подразумевалось в тексте Тиличикцы и Хаилинцы) мало, вероятно ему Господу Богу молились…»?

— Может то его Игнатия и истинная правда?

— Не все и не так уж часто молятся, да и истинно откровенно.

— Это действительно ведь верно, так как и величественных, завораживающих глаз мой храмов здесь на Камчатке моей нет, и должной привычки еще у всего народа до сих пор ведь нет. А может и нет!? А может и вовсе не так?!

Вся землица наша пришла тогда 21 апреля 2006 года в такое возмущение и в такое волновое вспучивание и в неуправляемое движение материковых толстых плит, и в такое невероятное возмущение, что в бухте Скрытой лёд толщиною в два метра в мгновение от гидроудара идущего от дна его по нему превратился в мелкую крошку и в каше подобное крошево от тех сильнейших гидроударов морской соленой водицы, возмущенной откуда-то снизу не то с 20 или даже с 40 километровой глубины нашей Землицы, от тех её невидимых вибрационных особо длинных волн, которые шли из самих глубин нашей Земли и по самой мерзлой апрельской нашей землице от древнего Хаилино и до береговых, не менее древних, а им уже 300 лет в 2014 году исполнилось Тиличики и по земле здесь пошли такие трещины её неимоверной боли шириной и в метр, и глубиной чуть ли не во все 10 метров, а то и все 20 метров и они, протянулись далеко на север от наших родных Тиличики аж до самого до Хаилино, и когда затем я переезжал их на санитарном вездеходе «ГАЗ — 36769» у реки Тылгаваям, чувство естественного и природного первородного его глубинного не за себя страха, проступало по моей коже её такими маленькими пупырышками, так как и на ней, на Земле той хаилинской рождался там внутри такой маленький пупырышек, той внутренней здешней горы или даже нового могучего-премогучого камчатского очередного вулкана. Той Горы, которая где-то там, на глубине 40 или 50 километров рождается в районе древнего села Хаилино в самом Корякском здешнем высоченном нагорье.

И когда, и где он этот земной вулкан проявится, где и когда он окропит нашу землю своими пламенными огненными языками, сжигающими всё на своём пути, мы ведь сегодня и не знаем, как и не знали те люди, которые изображены на божественно талантливой картине «Последний день Помпеи» работы, как мне кажется, художника и классика жанра Карла Брюллова, смотря на которых я теперь не вижу ни их ночной нагоды, ни даже их не скрытого от меня стыда естественной нашей пред Богом нашим обнаженности, а только вижу я их страх пред разыгравшейся на их глазах стихией. И притом, в большей степени, страх не за себя, а за детей своих, за жен своих, за всю будущность свою. Да, так как и не знали те древние люди, которых тот вулкан Везувий и его горячее дыхание настигло неожиданно, настигло в темной ночи, и вижу те люди, которые на нас всех смотрят сегодняшними глазами страха перед немеряной силищей безграничной Природной, смотрят глазами их страха перед силой извечной самой матери Природы, божественной силой, силой может быть даже в чем-то уверен в этом Божественной, которая нас всех и в Тиличиках, и в далёком Хаилине сама так нежно оберегала, только чуть перстом своим, как и у художника Иванова Александра в его непревзойденном «Явлении Христа народу. Явлении мессии», поистине по-отцовски и без особой злости предупредив:

— Люди Земные — будьте чуть добрее. Люди Земные — помните, что Вы не вечны на этой Земле.

— Люди Земные — думайте обо мне повседневно, когда недра Левтырынинваяма так легко и быстро раскапываете до глубин вековых.

— Люди Земные — молитесь мне Господу Богу, когда гору с золотом и аметистами тщательно роете штольнями, да еще изучаете её вот на протяжении почти тридцати лет.

— Люди Земные — знайте силу мою Великую. Люди Земные и Вы ведь взойдете скоро на мои здешние высокие Небеса и, растворитесь здесь в этом вечном эфире Космоса, став одной из миллиардов мерцающих новых Звезд, чтобы своим светом вновь соединяться со всем человечеством и уж затем, только оттуда, издалёка наблюдать за всеми нами…

И в другом зале, и в другом музее или в другой галерее смотря, на эту божественную по естественной правде своей картину «Последний день Помпеи» Карла Брюллова, понимаешь, как всё в Мире нашем так призрачно и вся твоя, и моя былая слава, и то нажитое трудами неимоверными богатство твоё, и моё пред силой могучей её Природы нашей — меркнет и как сила огня и раскаленной вулканической лавы всё делает внове этим таким твердым камнем.

И вот тогда только ты понимаешь, что в день свой последний, туда далеко на небеса ведь ничего земного, кроме того, что для души своей сделал именно ты и не возьмешь. И ты понимаешь тогда, что настолько верно ведь говорил Великий Владимир Мономах, пишущи своё послание к Олегу в 1355 году в Киев.

И тогда ты сам осознаешь, что талантливый художник, а еще человек Карл Брюллов сам, ощущая и страдая, говорит и общается с нами своим особым художественным, таким выразительным языком, тем художественным языком, которым можно сказать человеку, разумеющему и именно тебе буквально всё, и одновременно не услышишь ты ничего, так как талант его насколько многолик, настолько он многогранен, что только одно движение, что только один взгляд я бы писал, я бы рисовал вечность, а он настоящий и божественный талант, он воплотил это на таком плоском полотне, чтобы еще раз напомнить нам о бренности буквально всего земного, именно в такие трагические моменты для самого человека, когда его телесная оболочка уже ничто, она уже тот пар, подымающийся высоко в небеса и, чтобы напомнить нам еще раз о той не земной силе самой Великой и Божественной силе Природы, дающей нам еще вдохновение, а кому-то и настоящий земной талант, и еще особый талант любить и быть любимым, и еще талант неистово страдать, и тот талант кому-то еще и сопереживать, а может еще талант страстно и от всего сердца твоего презирать, и даже кого-то искреннее от всей души своей, чтобы до всех твоих фибр ненавидеть, чтобы снова только любить и неистово до самозабвения, как и все они те художники не только ясным днём, а и в полном черно-квадратном того Малевича Казимира мраке и даже во сне нисколько, не отдыхая где-то в уме что-то созидать, покуда мы живем, покуда мы еще дышим этим камчатским звенящим от особой его морозной чистоты воздухом…

А был бы наш Хаилинский Павел Этьенна таким же еще и знаменитым, как и сам Карл, Брюллов, да еще мастерская такая бы была у него здесь в килпалинском их Хаилине была бы, да холсты прочные, а еще художественные устойчивые к свету краски, способные легко передать здешние желто-огненные в чем-то охристые цвета еще были бы у него?

Нет никакого сомнения, что так и было бы, проживи он еще 10-20 лет каждодневно, собирая златую колосистую жатву своего хаилинского и тополевского здешнего таланта, найди он своего одного единственного преданного ему «поводыря» по этой многоликой жизни, которого часто артисты продюсером зовут или даже не бедным спонсором, а то и древним не нашенским словом меценат, каким был тот же Александр Третьяков, имея свои ткацкие льняные мануфактуры в Калужской губернии и одновременно, основавший такую величественную художественную галерею в самой Москве, или Савва Морозов, взрастивший своими богатствами и непередаваемого композитора Петра Чайковского и даже, настоящих многих революционеров, сумевших и, перевернувших всё наше сознание, и всю нашу жизнь тогда в революционные и 1917 и 1918 годы.

Но мы знаем, мы уверены, что сама-то история никогда, ни при каких обстоятельствах не терпит того сослагательного наклонения, которое бы к ней нам так хотелось бы применить. Всё уже до нас самих состоялось и ничего фантазировать нам теперь пишущи о Павле Этьенна не требуется. И нам, сегодня естественно понятно, что если бы Этьенна Павел родился в том же Санкт-Петербурге, а если бы он еще и поступил в академическую художественную школу или даже в саму ту академию художеств, если бы у него были богатыми родители.… Но всего бы того, что он сделал за свою короткую жизнь здесь в камчатском и корякском Хаилине могло бы и не быть тогда вовсе…

— А вот если бы?

— То не смог бы он написать свою одну единственную, но неимоверно талантливую картину «Танец в чуме, или девушки — мухоморы».

— Да и не смог бы он прочувствовать, как и когда, в каком цвете все это торжество самого здешнего пантерного разве только чуточку ядовитого для кого-то мухомора изобразить, чем же его тот вихрь и сам танец их передать, и какую одежду на них тех девушек еще и одеть. И даже, чтобы понять, нужна ли им при этой мухоморной их пляске сама эта такая жаркая оленья меховая одежда, которая только от меня и скрывает весь тот их внутренний жар души и особый пыл их юных страстных до любви сердец, как и наша хрупкая хаилинская землица, которая скрывает в своих невероятных глубинах и этот новый камчатский зарождающийся 21 апреля 2006 года хаилинский вовсе новый вулкан, который я уверен, будет скоро недалеко от Хаилино или даже от самих моих береговых Тиличики, как есть и недалеко от Усть Камчатска четырех километровая Ключевская сопка, как и есть тот высоченный постоянно, извергающий лаву Толбачик и еще даже недалеко от города Петропавловска-Камчатского есть величественная Корякская сопка.

— Но, я теперь явственно понимаю, что великая наша и даже моя, и понятно и его Павла Этьенна короткая история не терпит никакого сослагательного наклонения: да если бы еще он и не пил!

— Если бы еще и себя, как надо это делать всем нам он каждый день берег бы!

— Если бы многочисленная семья в трудную минутку поддерживала его!

— Если бы та часто бесчувственная к нуждам творческого человека советская власть своевременно и тогда в детстве направила его в художественную школу-интернат в Палану или, как Килпалина Кирилла в далёкий дальневосточный Владивосток!

— Если бы еще нынешняя полу капиталистическая и не менее черствая ко всем нашим требам власть, обеспечила его хоть какой-никакой пристойной работой, если бы еще не эта переполненная детворой хаилинская школа-интернат в которой он сам рос, как и его соплеменники сегодня растут здесь в селе, как и он. И, чтобы она та школа и еще интернат не вырывала их древние корни глубокой генетической памяти из их родной семьи в раз, разрывая буквально их на части, лишая часто и зачастую той особой семейной космической ауры вечной нашей семейной любви, особой братской и сестринской связывающей нас особыми родственными нитями кровной нашей дружбы, и каждодневной взаимной поддержки, а также нашей гордости и даже сопричастности к успехам другого такого же родного и такого же близкого. И такого родного, и такого близкого брата или сестры, шаловливого внука или чуть избалованной нашей любовью внучки…