Морской солдат

Александр Ремезовский, 2022

Россия начала XVIII века. 16 (27) ноября 1705 года Петр I издает указ о формировании первого в России полка морских солдат. С этой даты ведет отсчет история российской морской пехоты – одного из самых боеспособных родов войск Вооруженных сил, элиты Военно-Морского Флота России. Автор впервые в художественной форме, но с достоверностью и точностью бытовых и исторических деталей описывает этапы становления нового для того времени флотского соединения, которое уже более трех столетий играет важную роль в защите государства Российского. Книга адресована как военным специалистам и историкам, так и широкому кругу читателей, интересующихся историей России и, в частности, историей ее Военно-Морского Флота.

Часть третья

Глава 1. Предрешенный поворот судьбы

Наступали сумерки. Выпавший за день снег сверкал в лучах заходящего солнца. Воздух был чист и прозрачен. Легкий ветерок скидывал с клонящихся веток деревьев хлопья снега. На небо медленно выползала загадочная луна, освещая не только белоснежные покровы и темные деревья, но и силуэты пяти всадников, мчащихся по заснеженной дороге. Комья снега так и разлетались из-под копыт лошадей. Выехав на большое поле, всадники заприметили вдали свет в окошках постоялого двора и двинулись к нему.

Дверь в харчевню привычно открылась со скрипом. Первым вошел человек в военной одежде в чине сержанта. Это был Михаил Щепотев. За ним вошли еще четверо служивых. Это были рослые, усатые гвардейцы. На каждом была короткая суконная темно-зеленого цвета походная епанча^[20], черная шляпа с загнутыми с трех сторон краями, обшитая белым галуном, на шее — галстук из белого трипа. Гвардейцы окинули взглядом зал. Свободных столов не было. Кто-то из присутствующих пил, кто-то ел, кто-то просто вел пустопорожние беседы с соседями. И только в дальнем углу гвардейцы заприметили стол, за которым одиноко сидел мужик. Никто из служивых и не догадывался, что этим мужиком был местный кузнец Никита Жарый. Изрядно подвыпив медовухи, он спал уже как полчаса, уткнувшись головой в стол. Гвардейцы двинулись к нему. Сержант же подошел к высокому прилавку.

— Здорово, хозяин! — поздоровался он хриплым голосом с пожилым мужчиной, тщательно протирающим полотенцем чарки.

— И вам не хворать, господин служивый! — ответил Потапыч, окинув привычным оценивающим взглядом незнакомца. — Захаживайте… Чай, устали с дороги-то, продрогли?

— Нам бы поесть чего посытнее да лошадей напоить, — произнес Щепотев, выпирая большую острую нижнюю челюсть. — А ежели свободный угол найдется — до утра останемся.

— Гостям мы завсегда рады. Угол для вас имеется, да и поесть чего-нибудь сыщем, — приветливо ответил Потапыч. — Позвольте полюбопытствовать, издалека ли путь держите и далече ли?

— Из Москвы мы… в Казань едем. Малость вот заплутали в местах ваших. Уж шибко много снега намело. Дорогу верную подскажешь?

— Чего ж не подсказать-то… Небось, не ради удовольствия по дорогам нашенским рысачите.

Подойдя к столу, за которым спал кузнец, один из гвардейцев сперва толкнул его в плечо… Затем приподнял его белые кудри, нависшие над лицом. Глаза были закрыты.

— Похоже, он пьян, — предположил один из гвардейцев.

Толкнув кузнеца в бок, другой согласился:

— Похоже на то.

— А ну-ка, братцы, раз-два, взяли, — предложил третий.

Недолго думая, служивые, взяв спящего под руки, стащили его со скамьи и усадили на пол у стены.

— Тяж-ж-желый детина, — прохрипел кто-то из гвардейцев.

Заметив возню у стола в дальнем углу харчевни, Потапыч, открыв широко глаза и прикрыв рукою рот, на мгновенье застыл. В ту же сторону обратил свое взор и сержант Щепотев.

— Садись, братцы. — Гвардейцы, скинув епанчу и предвкушая хороший ужин, свободно, расслабленно разместились за широким столом.

Неожиданно разговоры за другими столами и какие-либо передвижения в зале харчевни прекратились. Присутствующие затаили дыхание, сосредоточив внимание на дальнем столе.

— Сказывают, медовуха в местах сих славная, — восторгался один из гвардейцев.

— Хорошо здесь, — добавил другой, — доброе местечко, тихое.

Один из них обернулся и обратил внимание на глядящие на них десяток пар глаз.

— А чего энто они уставились на нас? — удивился он. — Что не так?..

Не успев договорить, гвардеец вдруг почувствовал, как какая-то сила схватила его сзади за ворот мундира и приподняла над скамьей. Спустя мгновение служивый столкнулся лбом со своим соседом, да с такой силой, что в глазах заискрило.

— Ты что же делаешь, сукин ты сын? — кому-то возмущенно закричал гвардеец, сидевший напротив. Но пару секунд спустя очередной служивый перелетел через стол и своим телом свалил возмутившегося гвардейца. Вслед туда же полетела и деревянная скамья. Гвардейцы были в замешательстве. Но быстро опомнившись, они все разом бросились на неожиданно проснувшегося подвыпившего кузнеца. Началась драка. Она была не на шутку. Гвардейцы подскакивали к Никите один за другим и в таком же порядке отлетали в разные стороны. С соседних столов люди повскакивали и отпрянули назад, подальше от бойни.

Сержант Щепотев, все еще находясь у барной стойки, с любопытством наблюдал за развернувшейся «баталией». Неравная борьба длилась несколько минут. Жарый, не ведая усталости и боли, лихо орудовал здоровыми кулачищами, а также предметами, попадавшимися ему под руку. Столы, скамьи, посуда — все шло в дело. Потапыч же, хозяин харчевни, лишь молча жмурился и вздрагивал, глядя на погром.

Гвардейцы начали было сдавать. И в тот момент, когда силы их покинули и все они лежали на полу, с трудом подавая признаки жизни, Никита, окончательно протрезвев, встал, широко расправил плечи и грозным басом произнес первую фразу:

— Не гоже, господа служивые, трогать спящего кузнеца…

— А государевых людей — наипаче, — неожиданно прозвучала фраза у него за спиной.

Никита неспешно обернулся, и в этот самый момент промеж его глаз впечатался чей-то увесистый кулак. Кузнец застыл, зашатался. Его лицо скривилось, глаза сбились в кучу, ноги подкосились, и он грохнулся на пол. А перед ним, невозмутимо потирая свой кулачище, стоял сержант Михаил Щепотев.

Гвардейцы, кряхтя и постанывая, стали подниматься, помогая друг другу. Стыдясь за свои действия, которые привели их к полной конфузии, они воротили лица в сторону, отводя глаза от сурового взгляда командира.

— Лихо он вас потрепал, — сказал сержант с легкой ухмылкой, окидывая взглядом каждого.

— Ваше благородие… мы то…

— Да ежели б у нас… — бухча под нос и говоря что-то невнятное, перебивали они друг друга.

— Что, с одним мужичком управиться не смогли?.. И сие лучшие гвардейцы войска русского… Видать, государь наш перехвалил вас. А?.. Гвардия?

— Михайло Иваныч… — кто-то попытался было возразить.

— Молчите, конфузники, сам все видел… Поднимите его, — сержант указал взглядом на кузнеца.

Один из гвардейцев с опаской попытался подступиться к Никите — пихнул его ногой в бок, после чего взял его за рукав.

— Эй, мужик, слышь… вставай давай.

— Не тронь, — фыркнул Никита, отдернув руку. — Сам управлюсь.

Он медленно поднялся, опираясь на дубовый стол. Суровым взглядом нашел сержанта. Посмотрел на него пронзительно и, потирая место удара, поинтересовался:

— Чем энто ты меня так?

— Вот энтим, — спокойно ответил Щепотев, демонстрируя свой кулак.

— Кулаком?.. — с удивлением переспросил здоровяк, и недоверчиво добавил: — Нет… чем-то иным.

— Кто таков будешь? — поинтересовался сержант.

Никита молчал, недоверчиво поглядывая то на сержанта, то на его гвардейцев.

— Да это кузнец наш тутошний, Никита Жарый, — вмешался подоспевший Потапыч. — Господа служивые, вы не серчайте на него. Он молодой покуда, одначе кузнец добрый, дело свое знает: и косу поправит, и замок смастерит, а кому и лошадь подкует.

— А сам-то пошто молчишь? — опять сержант задал вопрос кузнецу.

— А я… и не молчу вовсе, — неохотно пробубнил Никита, поглядывая исподлобья через белые кудри.

— Жарый, говоришь? — повторил Щепотев. — Фамилия-то… — под стать кузнецу. Из крепостных что ль?

— Хм… Мы люди свободные, — гордо заявил здоровяк, — обыватели сельские. А сами-то кто будете?

— Сержант Щепотев, лейб-гвардии Преображенский полк, — запросто представился сержант. — А сии господа — мои верные соратники… А ведомо ль тебе, обыватель сельский, что бить государевых людей есть государственное преступление, кое подлежит наказанию?

— На то была причина, — коротко ответил Никита.

— Какая такая причина? — усмехнулся сержант.

— Невежества не терплю. — Никита косо поглядел на гвардейцев. — Да и зачинщиком был не я…

Сержант с легкой усмешкой обвел взглядом своих бравых солдат. Вид стоявших перед ним преображенцев был такой, словно они только что вернулись с поля боя, — потрепанные, лохматые, побитые.

— Знать, потревожили тебя? — сержант продолжал допрос кузнецу. — А ты тотчас в драку?

— Пущай глядят… кого тревожат.

— Ух ты каков… Уж больно грозен, как я погляжу… Годков тебе сколь?

— Пошто тебе мой возраст, господин служивый? — Никита бросил подозрительный взгляд на сержанта.

— Да ладно, не кобенься, — поддел его сержант.

— Давеча… двадцать было.

Щепотев поднял перевернутую скамью, приставил ее к столу и сам присел. Кивком головы поманил Никиту. Скамью напротив тут же подняли гвардейцы, и все не спеша расселись.

— Хозяин, медовухой-то угостишь? Да поесть чего, — пробасил Щепотев.

— Сию минуту, господа служивые. (И — сыну:) Макар! — спохватился Потапыч.

— Значится, сие так, Никита-кузнец, — с серьезным выражением лица начал сержант. — Хочу тебе совет верный дать: кузнечить — дело-то оно, вестимо, доброе, токмо вот думается мне, на государевой службе пользы от тебя будет поболее… В рекруты пойдешь?

— В рекруты?.. — округлив глаза, удивился неожиданному предложению Жарый. — Хм… Эт за какие такие пороки?

— Пороки?.. Ну, во-первых, ты руку поднял на государевых людей. Это ли ни порок?.. А во-вторых, скажи-ка мне, мил человек, про Питербурх город ты слыхивал? Сие новый город, что на реке Неве.

— Нет, господин служивый, не слыхивал я ни про город сей, ни про реку. Да и, признаюсь, говорить об энтом — мне без интересу, — ответил Никита, пытаясь закончить этот спонтанный разговор. — Пойду я, пожалуй. Поздно уже.

–…В Питербурхе сем нынче полк морской учиняется, абордажников значит, — продолжал сержант. — Попасть туда — честь, да не каждому она дана. Тебя же… возьмут, ежели пожелаешь.

— Эт чего вдруг? — усмехнулся Жарый.

— Ни вдруг… По воле государя нашего таких удальцов, как ты, в сей полк и велено набирать.

— Хм… Так уж и возьмут? — задумался Никита, прищуренным взглядом уставившись на сержанта.

В этот момент вдруг скрипнула дверь харчевни, и в зал вошло несколько человек во главе с Кузьмой, приказчиком барина Привольского. Вошедшие хищным взглядом пробежались по залу и в дальнем углу заприметили кузнеца.

— Прочь сумленье, человече! — возмутился один из гвардейцев. — Наш сержант зазря слов на ветер не бросает.

— Сам государь-батюшка в нашем сержанте веру имеет, — добавил другой.

— Да погодьте вы… — осадил гвардейцев сержант. — Мы, как видишь, люди военные, сами на службе государевой, знаемо про что толкуем.

Никита посмотрел на гвардейцев, о чем-то подумал, перевел дыхание и равнодушно произнес:

— Господа хорошие, благодарствую за совет добрый… Как оно там, на реке вашей — мне про то не ведомо. А посему останусь я тутось, в Березниках. Даст Бог, буду кузнечить и далее. Работы, чай, невпроворот.

— Эй, кузнец!.. — вдруг рядом послышался грозный голос. (Жарый приподнял голову и за спиной сидящего сержанта увидел Кузьму.) — Мы за тобою.

— Чего надоть? — сурово бросил Никита.

— Сбирайся. К барину поедешь. Там обо всем и сведаешь.

— Это кто ж посмел перебить наш разговор задушевный? — не оборачиваясь, иронически возмутился сержант.

— А… — махнул рукой Никита, — Кузьма, приказчик барина Привольского.

— Кузнец, давай по-доброму, а не то силком утащим, — решительно заявил Кузьма.

— Барина Привольского говоришь?.. — переспросил сержант, глядя на Жарого, и, слегка повернув голову, добавил: — Ни тот ли сие Привольский, кой задолжал казне государевой за торговлю мягкой рухлядью^[21]?

— А ты кто есть такой, чтоб барина моего в том упрекать? — возмутился Кузьма, уставившись в затылок сержанта. — А ну-ка, встань и обернись! — потребовал он от сидящего к нему спиной незнакомца. — Не привык бить в спину.

Щепотев хитро улыбнулся, слегка подмигнул правым глазом кузнецу, поднялся и не торопливо повернулся к Кузьме. Они были одного роста. Их глаза оказались на одном уровне.

— Признал?.. — наконец оборвал затянувшуюся паузу сержант. — Али как?

Лицо Кузьмы оставалось напряженным. Затаив дыхание, он с трудом выдавил:

— Сержант?.. Михайло Иваныч? — в его басе звучало волнение. Единственный глаз нервно задергался.

— Здорово, Кузьма!

— Братцы, так это ж Кузьма… Кузьма Трофимов! — узнал его один из гвардейцев.

— Верно, он чертяка, — подтвердил другой.

Тут Кузьма грозно свел брови и, слегка повернувшись к своим людям, строго распорядился:

— Ступайте к лошадям и ждите во дворе!

Те меж собой переглянулись и тут же послушно покинули харчевню. Убедившись, что никого из них в зале не осталось, Кузьма повернулся к Щепотеву.

— Не чаял, командир, что встречу тебя уж более, — радостно процедил Кузьма, расплывшись в кривой улыбке.

Два больших человека по-дружески тепло обнялись.

— Я сам рад встрече, друг ты мой сердешный, — искренне радовался сержант. — Давай к нам за стол.

Широкое грозное лицо Кузьмы непривычно умиленно сияло, он жадно разглядывал своих старых добрых товарищей-однополчан.

— Здорово, Кузьма! — приветствовали они его.

— Мое единственное око явно лукавит, — взволнованно, с надрывом произнес Трофимов, чуть было не проронив слезу. — Неужто я вновь средь вас, братушки.

— А то как же! — радовались неожиданной встрече гвардейцы.

Никита Жарый с явным любопытством наблюдал за случайной встречей бывших сослуживцев.

Подали несколько чарок медовухи, пироги с рыбой, квашеную капусту, из закуски.

Михаил Щепотев встал, поднял чарку и произнес тост:

— Ну что, братцы, за опору трона государева! За гвардию!

— За гвардию! — вскочив со своих мест, поддержали гвардейцы тост командира.

Все громко чокнулись полными чарками, пропустили по паре глотков, стали закусывать.

— Хороша зараза, — довольно чмокая, произнес сержант, вытирая рукавом губы.

— Верно сказывают люди, славная здесь медовуха! — хвалили гвардейцы.

— Сержант, коим ветром надуло-то вас в края здешние? — поинтересовался Кузьма.

— Проездом мы. А путь держим в Казань к фельдмаршалу Шереметеву, — ответил Щепотев, наворачивая пирог с рыбой.

— Что так? Никак восстание башкир сему причина?

— Не без того, — кивнул сержант.

— Хм… Наслышан. Чай, в соседях живем, — ухмыльнулся Кузьма. — Иноверцы лишь ослабу узреют, враз бунт учинят.

— Окромя них есть и иные бунтари… свои, — пояснил Щепотев. — В Астрахани стрельцы опальные, солдаты гарнизона местного да работные люди бунт учинили. Якобы за правду, за христианскую веру. Немецкое платье не по душе им пришлось, да бритье бород не по нраву. «За старину» встали.

— Иноземцев побили, — добавил кто-то из гвардейцев, — каких людей начальных да воеводу местного казнили.

— Вот государь и послал Шереметева с войсками чинить промысел над мятежниками, — закончил сержант.

Приоткрыв рот, Никита Жарый только и успевал, что крутить головой из стороны в сторону, с интересом узнавая из уст государевых людей о событиях за пределами Нижегородского уезда.

— Зная тебя, Михайло Иваныч, чай, не просто в те края ты путь держишь, — любопытствовал бывший преображенец. — Туды сколь лошадей сменить надобно, сколь ямских станций миновать.

— То верно, Кузьма, путь-то не близок… — И, наклонившись ближе к старому сослуживцу, Щепотев тихо ответил: — Указ государя имею для фельдмаршала. — И тут же, сменив тему, опять в голос: — Да что мы все про нас? Ты сам-то, Кузьма, как? Откуда в местах сих? После конфузии под Нарвой за тебя я более и не слыхивал.

Кузьма взял чарку медовухи, залпом осушил ее, провел своей огромной пятерней по лицу, громко отрыгнул и сделал довольно продолжительный выдох.

— Спрашиваешь, как я?.. Получив тогда под Нарвой ранения… полку Преображенскому… да что полку, — с досадой махнул рукой, — армии русской… я стал более не надобен… И вот уж четвертый год как у барина Привольского приказчиком значусь. А куды еще податься инвалиду войны?.. А Преображенский наш… порой и поныне мне снится.

— Постой, Кузьма, а до кузнеца-то какое дело у тебя? — вдруг сержант вспомнил про Никиту Жарого и кивнул в его сторону.

Кузьма посмотрел на кузнеца тяжелым взглядом.

— Он… Матвея, сынка барина Привольского, да дружков евоных тутось помял малость, — объяснял Кузьма. — Барин в гневе, распорядился сыскать обидчика да к нему доставить.

Щепотев повернулся к кузнецу и шутливо поинтересовался:

— Никита, ты пошто сынка барского обидел?

— Не трогал я его и дружков евоных тож не трогал, — отрицал кузнец, пожимая плечами. — Всего-то навсего сани опрокинул.

— Сани? — удивленно переспросил сержант.

— Так и есть. Никита умудрился опрокинуть запряженные барские сани. Ими же барича с его людьми-то в сугробе и подмял, — пояснил Кузьма.

Преображенцы посмотрели на кузнеца, от удивления широко округлив глаза.

Никита, не придавая этой теме особого внимания, словно разговор был не о нем, скромно продолжал трапезничать.

— Небось, было за что? — уточнил Щепотев, продолжая удивляться кузнецом.

— Было, — жуя, ответил Никита. — Пущай девок чужих не лапает.

— Никак твоя попалась? — любопытствовал сержант.

— То была невеста моя, — буркнул себе под нос Никита.

— А-а… невеста?.. Похвально! — одобрил сержант. — А дружков его пошто?

— Так уж вышло… — пожал плечами Жарый. — Но пальцем я никого не трогал.

— Да уж… (И — гвардейцам:) Повезло же вам, братцы, что кузнец вас столом дубовым не подмял. Чай, синяками не отделались бы.

— Да ладно, — застыдился Никита.

Одноглазый Кузьма пристальнее пригляделся к бывшим однополчанам, заметив неладное.

— Братцы, а чего энто у вас? — поинтересовался он, кивая на их лица. — Чего было-то?

Гвардейцы заерзали на месте, подкашливая, и, переглядываясь друг с другом, стали стыдливо воротить свои морды да прятать глаза.

— С кузнецом вашим знакомились, — иронично ответил сержант.

— Энто как? — не совсем понял Кузьма.

— Молча, — пояснил ближайший из гвардейцев, потирая ссадину на переносице.

Кузьма толстым указательным пальцем сперва указал на него, затем поочередно обвел взглядом остальных — у каждого гвардейца были свежие синяки да ссадины, — после чего, не сдержавшись, вдруг разразился диким хохотом. Преображенцы поначалу не поняли, что так развеселило их бывшего однополчанина. Но после, приглядевшись друг к другу, они также рассмеялись. Никита же, глядя на гвардейцев, почувствовал себя неловко.

— Ну что, братцы, делать-то будем… с нашим новоявленным другом? — успокоившись от смеха, спросил Щепотев.

— Привольские в гневе, — пояснил Кузьма, вернувшись в серьезный настрой. — Супротив Никиты они замышляют что-то недоброе, ежели Ульяна — та, о коей сказывал он, — не пойдет замуж за Матвея… А ежели и пойдет, все одно изведут Никиту. А Матвей — человек гнусный да упрямый. Я видел его глаза… Он боится его, — кивнул в сторону кузнеца, — оттого и не отступится.

— Замуж за Матвея?.. Иж, чего удумали… — негодовал Жарый. — Не бывать сему.

— Может, барича того в рекруты, господин сержант? — предложили гвардейцы. — Холеная жизнь-то и кончится.

— Не-а. Барин откупится, с десяток других за сынка отдаст, но его ни-ни, — уверенно ответил Кузьма. — Слыхивал я, с малолетства отпрыска своего шибко ублажает старик… (Перевел тяжелый взгляд на Жарого, помялся.) Никита… Лешка-то твой… у них нынче.

— Что?.. — кузнец скривил гневную гримасу. — Как у них?

— Давеча по указанию барина я сам его привез в усадьбу. Держат они его у себя в подклети.

Никита нахмурился и, уперевшись кулаками в стол, молча привстал. Его лицо от злобы задрожало, а рука с растопыренными пальцами потянулась в сторону Кузьмы. Тот заметил это. Он смотрел Никите прямо в глаза и даже не думал сопротивляться. В последний момент кузнеца остановил сержант Щепотев. Он перехватил его руку и с усилием отвел ее в сторону:

— Отставить!.. Ты что ж творишь?.. А?.. Ты в ком врага увидел?.. Он тебе не враг… (Кивнул в сторону Кузьмы.) Он — друг.

Никита, сжав губы, со злости грохнул кулаком по столу и собрался было уходить.

— Постой! Куда ты? — поинтересовался Щепотев.

— Проучить барина да отпрыска его. — Глаза Жарого наливались кровью.

Сержант взял кузнеца за рукав.

Никита нервно дернул головой:

— Да я за Лешку… всю усадьбу Привольских разнесу к чертям собачьим.

— Не делай глупостей, Никита. Ты уже и так дров наломал. Ярость, друг мой, плохой советчик. Сей вопрос одному не разрешить.

* * *

В полутемной, прохладной, глухой подклети из толстых бревен, освещенной несколькими свечами, на дыбе, с закрученными назад локтями висел Лешка Овечкин, отплевывался кровью. Матвей с восторгом и диким наслаждением, что-то злобно бубня, пару-тройку раз ударил его по лицу. Рядом стоял один из молодых барских слуг, который каждый раз морщился и вздрагивал, когда барич наносил удар по беззащитному юноше.

— Ну что, Лешка, ты уже не так смел, как давеча на дороге? Что… нет рядом Никитки? И вилы твои куды-то подевались? Ты думал, сие тебе с рук сойдет? — И тут Матвей сильно ударил кулаком Лешку в живот.

Откашливаясь от боли и сбитого дыхания, Овечкин с трудом произнес:

— Дурак ты, Матвей, сено-солома, по-дурацки и помрешь.

— Ах ты, смерд! — еще сильнее разозлился барич и очередной раз наотмашь ударил рукой по его лицу.

Лешка потерял сознание.

— Приведи-ка его в чувства, — распорядился Матвей, с наслаждением глядя на окровавленное лицо молодого подмастерья.

Слуга окатил несчастного ведром ледяной воды. Лешка пришел в себя. Матвей подошел к нему, грубо взял его за подбородок и, глядя в глаза, с ухмылкой спросил:

— Ну… опамятовался?.. Живи покуда, а я вскорости ворочусь. И будь надежа, к утру на дыбе купно с тобою висеть и дружку твоему Никитке. Тогда душевную беседу мы и продолжим. — Перед уходом Матвей сурово бросил слуге: — Питья не давать!

Глава 2. Или в рекруты, или…

— Лешку-то пошто? — негодовал Жарый, кипя внутри.

— Сказывают, пособничал он тебе супротив Матвея, — ответил Кузьма. — Моя б воля, я бы сам барича собственными руками…

— Ну что, Никита, вот, пожалуй, и третья причина нарисовалась. Быть тебе в полку морском, — уверенно заявил Щепотев. — Ты уразумей, для тебя решение сие… есть самое верное.

— Не до того мне, — как-то неуверенно ответил кузнец. — Подумать надобно. Может…

— Торговаться, друг мой, мы не станем, — перебил сержант Никиту. — Либо назавтра с нами, либо…

В это время к ним подошел Макар, сын Потапыча, поставил на стол два кувшина медовухи и поспешил обратно к прилавку. Никита посмотрел ему вслед, затем бросил взгляд на хозяина постоялого двора, после чего повернулся к сержанту и о чем-то задумался.

— А друга моего Лешку тож возьмут… в полк сей, морской который? — неожиданно спросил кузнец.

— Друга?.. Того, что пособник твой? — спросил Щепотев, усмехнувшись.

— Он самый, — ответил Никита, глядя на сержанта с серьезным выражением лица. — Лешка — подмастерье мой, со мной трудится. Ему без меня никак нельзя. Сирота он. Понимаешь? Впрочем, как и я. Лешка — моя семья, я за отца ему, а он мне за брата младшуго.

Щепотев посмотрел в глаза Никиты. Они были тревожными, но искренними.

— Вижу я, худое дело затевают Привольские. Пошто по каторгам мыкаться да здоровье растрачивать понапрасну? Добро, — согласился сержант, — слово свое замолвлю за обоих.

— И еще одно…

— Ну, сказывай.

–…Сына Потапыча, хозяина харчевни, — Никита кивнул в сторону прилавка, — нынче в рекруты забирают… Без него в хозяйстве энтом никак… Так вот. Мы с Лешкой… заместо него пойдем.

Щепотев через плечо кузнеца посмотрел на мужичка-хозяина, затем на чернявого юношу, суетящегося между столов, после — на Никиту.

— Не многовато ли просишь, кузнец?.. Хм… Наглый ты, однако… — подчеркнул Щепотев. — Тебе палец даешь, а ты по самый локоть норовишь… Ладно. Будь по-твоему.

— Ну, братцы, пора мне, — неожиданно прервал разговор Кузьма, поднимаясь из-за стола. — Привольским ведомо, что Никита в харчевне. Ежели меня скоро с ним не дождутся, Матвей сам сюды наведается.

— Прошу прощения, господа, — вмешался Потапыч, — угол для ночлега готов.

— Благодарствуем, отец, — ответил Щепотев и повернулся к старому сослуживцу: — Кузьма, ты поезжай. А мы вскорости тож нагрянем. Мальчишку-то вызволять надоть. А барину так и скажи, что люди, мол, государевы прибыли, сих мужчин в рекруты забирают. А бумагу нужную я выправлю.

— Добро, Михайло Иваныч… — Перед уходом Кузьма повернулся к Жарому: — Никита, езжайте вдоль речки, дабы на Матвея не напороться. Глядишь, авось без крови обойдется. — После чего Кузьма прихрамывая покинул харчевню.

— Ну что, гвардия, отложим трапезу на опосля, — произнес бодро Щепотев. — А нынче дельце у нас образовалось неотложное.

Гвардейцы без лишних слов встали, успевая на ходу что-то запихнуть себе в рот, и двинулись на выход, следом за Никитой.

Покидая харчевню последним, сержант Щепотев подошел к прилавку хозяина харчевни и опустил на него несколько монет:

— Сие за погром. Мои гвардейцы погорячились тут малость. Ты это, отец, попридержи-ка наш угол, мы вскорости воротимся.

Потапыч прибрал монеты и, гостеприимно улыбаясь, ответил:

— Не извольте беспокоиться, господин служивый.

— Похоже, отец, и тебе более нет нужды беспокоиться. (Не понимая, о чем речь, Потапыч удивленно уставился на сержанта.) Заместо сына твоего… в рекруты кузнец пойдет. На то была евоная воля, — объяснил сержант и, не дожидаясь ответа, вышел во двор.

Гвардейцы верхом, а Никита сидя в розвальнях ожидали сержанта. Оседлав свою лошадь, Щепотев пробасил:

— Ну что, кузнец, показывай дорогу.

Жарый резко натянул вожжи, хлестнул пару раз плетью лошадь и рванул в сторону усадьбы Привольских. Всадники двинулись следом.

Потапыч, пытаясь осознать слова сержанта, стоял у прилавка не двигаясь. Его взгляд застыл на закрытой входной двери. На его пожилом лице нервно дернулась щека, сквозь слезу пробилась легкая улыбка. Ноги затряслись, едва удерживая его старческое тело. Он оперся о прилавок, медленно опустился на табурет и взглядом нашел сына.

— Макар!.. Сынок!..

Юноша поспешил к отцу.

— Что случилось, отец?.. — обеспокоено спросил он. — Тебе плохо? Может, воды?

— Нет, сынок… все хорошо, — со слезами в глазах произнес Потапыч, взяв заботливо в свои ладони руку Макара. — Все хорошо.

* * *

А между тем Ульяне не спалось. На душе было неспокойно. Она все думала о Никите, переживала. Отдернув шторку, выглянула из-за печи.

— Маменька, вы спите?

— Не сплю, доча, — послышался ответ Глафиры.

Девушка в ночной сорочке ловко слезла с печи, накинула на плечи шерстяной платок и со свечой в руке подошла к конику — короткой и широкой лавке с подушками и одеялом, — где лежала ее мать.

— Не сплю, доча, — повторила Глафира, приподняв голову с подушки. — Гляжу, и тебе, милая, тоже не спится?

— Тревожно мне как-то, маменька, — сказала Ульяна, присев на край коника. — За Никитушку тревожно. Люб он мне, родимый.

— Ведомо мне про твои чувства к нему. Да как помочь-то вам?.. — Глафира приподнялась, прижала дочь к своей груди и стала нежно гладить ее по голове.

— Он у меня лихой такой да упрямый. А Привольские — люди злые, мстить будут.

— То, об чем ты поведала мне, они Никите не простят… не те они люди. И я за него дюже переживаю, — призналась Глафира, не отрывая взгляда от свечи. — Да тут еще Евдокия, как банный лист…

— Маменька, не пойду я за Матвея, — перебила Ульяна мать. — В петлю способнее, нежели замуж за него.

— Ты что ж такое говоришь-то? Слышал бы то отец твой покойный. Позабудь о речах таких. Может, оно все еще и сладится… — тяжело выдохнула. — Ступай, доча, спать. Утро вечера мудренее.

— Хорошо, маменька… пойду я, — сказала послушно Ульяна и полезла к себе на печь.

Глава 3. Защита нужна вам

Иван Савельевич Привольский молча, с важным выражением лица, изломив брови, изучал бумагу, предъявленную Щепотевым, раз от раза поглядывая на сержанта.

— Иван Савельич, полагаю, изложено там все понятно, — спокойным, но уверенным голосом произнес сержант, свободно разместившийся за столом в центре большой комнаты. — А посему требую немедля освободить рекрута, коего держите у себя супротив воли его.

— Господь с вами, господин Щепотев, какие рекруты? У меня лишь дворня своя. Чужих — ни единой души.

— Господин Привольский, вижу надобность напомнить тебе, что рекрут есть человек государевой службы. А некий Алексей Овечкин с сего дня является таковым. (Барин сморщил лоб, скривил бровь, нервно погладил курчавую бороду.) Посему имею право учинить обыск усадьбы сей, — продолжал сержант. — И ежели рекрут будет найден…

— Господин Щепотев, — перебил сержанта барин, — может чайку́ с дороги? Клавдия, подай-ка нам чаю, кренделей да пряников медовых. — Хозяин дома, лукаво улыбаясь, старался быть хлебосольным. — А что же до рекрутов, господин сержант… на то порядок имеется, решение мирской сходки надобно. Сие дело-то государево.

— Не ты ль, Иван Савельич, делам государевым учить меня собрался? — жестко отреагировал сержант. — Как ближний стольник государев я правом наделен в рекруты брать любого безо всякого мирского приговора… А может, заместо Овечкина в рекруты отдашь сына своего?.. Матвеем, кажись, его зовут?.. А?.. Я супротив не буду.

Барин аж поперхнулся, откашлялся, поворочал глазами, что-то прикидывая, затем, тяжело выдохнув, позвал приказчика:

— Кузьма!.. Приведи мальчонку!

— Сию минуту, барин! — Кузьма исчез за дверью.

Через несколько минут на пороге появился босой молодой паренек с окровавленным, побитым лицом в серой грязной сорочке и со связанными спереди руками. Его трясло от холода.

Щепотев лишь взглянул на вошедшего и, едва сдерживая недовольство, потребовал:

— Пущай ему руки развяжут.

Барин кивнул головой Кузьме. Руки Алексею развязали. К нему подошел сержант и посмотрел на него, как отец на сына.

— Так ты и есть Лешка Овечкин? — разглядывая истрепанного юношу, произнес Щепотев.

— А-а вы… кто? — дрожа от холода, посиневшими губами спросил Лешка.

— Я?.. Я сержант Щепотев, — улыбнувшись, ответил Михаил. — Ну пошли… Друг твой уже у нас.

— Какой такой друг?..

— У тебя много друзей? — поинтересовался сержант.

— Нет, не много, один, — дрожащим голосом произнес Лешка. На его измученном лице вдруг стала проступать легкая улыбка. — Вы про Никиту?.. Где он?

— Во дворе тебя дожидается… с моими гвардейцами.

В это время в просторный барский двор въехал верхом Матвей, а за ним его стремянные. Первое, что он увидел, были розвальни кузнеца, а у крыльца господского дома — самого Никиту в окружении нескольких людей, которых в темноте не сразу разглядел.

— А-а… Никита! А я тебя в харчевне ищу, а тебя там и след простыл. А ты вона, уже тутось. Скорый ты, одначе… Все ж сыскали тебя люди мои, — злорадствовал молодой барин. — Кузьма, а отчего не связан он? Он же буйный… Кузьма! — Он стал оглядываться по сторонам. Не найдя приказчика, гневно заорал: — Где этот одноглазый?

Кузьмы рядом не было.

— Кузнеца — в железо! — завопил Матвей. — И на дыбу его!

Стремянные соскочили с лошадей и бросились в сторону Жарого. Но дорогу им преградили четыре темных силуэта, обнажившие шпаги.

— Стоять! — крикнул один из них, выставив шпагу перед собой.

Люди барича остановились в некотором замешательстве.

— Вы кто такие? — возмутился Матвей, приглядываясь к незнакомцам в военной одежде.

— Матвей Иваныч!.. — неожиданно барича окликнул появившийся на крыльце господского дома Кузьма. — Вас батюшка кличет!

Матвей бросил нервный, непонимающий взгляд в сторону приказчика, затем опять на гвардейцев.

— Ладно… Разберемся… Оставайтесь тутось! — распорядился он своим людям и быстрым шагом устремился в дом.

Щепотев скинул с себя епанчу и набросил на плечи Лешки, затем повернулся к барину:

— Иван Савельич, ты это, сына хозяина харчевни вашей из мирского приговора-то вычеркни. Заместо него в рекруты кузнецов впиши, обоих.

Барин недовольно покрутил рыжеватыми усами и, хмурясь, молча одобрительно кивнул.

В дом неожиданно ворвался Матвей.

— Отец, что происходит? Что за люди на дворе? Прикажи схватить кузнеца! — с порога завопил он. А увидев Лешку и рядом с ним военного человека, удивлен был еще больше.

— А энто еще кто таков?

— Да постой ты, — одернул его барин. — Сие человек государев, а посему в доме нашем ему почтение.

Щепотев оценивающим взглядом окатил Матвея с ног до головы, ничего не сказал, лишь ухмыльнулся. Затем, подмигнув Лешке, они вместе направились к выходу.

— Отец, мы что… так их и отпустим? — провожая возмущенным взглядом уходящих, вопил Матвей, кусая губы.

— Угомонись, — сквозь зубы процедил барин. — Пущай уходят.

В дверях Щепотев с Кузьмой по-дружески переглянулись.

В последний момент Матвей не выдержал и в спину сержанту, ступившему на порог, вдруг крикнул:

— Эй, служивый!.. Как тебя там? (Щепотев неторопливо в полбока обернулся.) Ты человек государев, энто я понял… Но дозволь узнать. Какого лешего ты вступился за кузнеца, за Никитку? От кого его защищаешь? — и, ухмыльнувшись, добавил: — Уж не от барского ли гнева… заслуженного?

Бросив проницательный взгляд с прищуром на молодого барина, сержант мотнул головой. Затем, приподняв подбородок, насмешливо скривил рот и ответил:

— Нет… Кузнецу защита не нужна. Защита нужна вам, господа Привольские, от кузнеца… Прощайте. Авось более не свидимся.

Отцу с сыном не нашлось что сказать в ответ. Через окно Матвей волчьими глазами злобы и ненависти наблюдал за тем, как его лишали возможности отомстить.

— Ах, Никитка, ах… пес смердящий, обманул-таки, на службу государеву улизнул, — негодовал Матвей. — И отколь взялся сей служивый?

— Матвей, гляди в корень. В сем деле не все так худо, — хитро скалясь, произнес Иван Савельевич.

Сын вопросительно посмотрел на отца.

— От кузнеца-то мы все ж избавились, а Ульяна-то… осталась.

Ничего не ответив отцу, Матвей стремглав выскочил на крыльцо и злобно впился взглядом в Жарого. Кузнец в это время усаживал замерзшего Лешку в розвальни, после чего уселся сам.

— Никита!.. — послышался возглас барича. (Жарый обернулся.) Он неторопливо спустился с крыльца и подошел к розвальням. — Не забудь попрощаться с Ульяной!.. А то глядишь, не свидитесь более.

Никита косо, с прищуром посмотрел на барича:

— Гляди, Матвей, ты знаешь. Ежели тронешь ее… — удавлю!

Ухмылка с лица Матвея исчезла. Нервно поежившись, он вдруг почувствовал неприятный холодок, пробежавший по спине.

— Бесово отродье! — сквозь зубы процедил барич, провожая взглядом выезжающих со двора усадьбы незваных гостей.

Спустя несколько минут розвальни, а следом и всадники остановились у харчевни.

— Оставаться вам тут нельзя, — слезая с лошади, сказал кузнецам Щепотев. — На рассвете отправляемся. А засим передадим вас отводчикам. Они сопроводят вас до рекрутной станции. (Никита одобрительно кивнул головой.) Ну… поутру свидимся, — попрощался сержант. — И еще… Морды свои побрейте.

— Добро… Но, родимая… пошла! — Жарый дернул вожжи. Розвальни тронулись.

— Однако, братцы, славная приключилась гиштория, — сказал один из гвардейцев, глядя вслед удаляющимся саням.

— Особливо про то, как один пьяный мужик в харчевне славным воям государевым бока намял, — напомнил сержант с некой издевкой.

Гвардеец стыдливо наморщил лоб и замолчал. Другие, меж собой хихикая, тоже заворочали носы.

Вскоре розвальни исчезли во тьме сельской улицы.

— Ладно, — глядя на своих обиженных гвардейцев, сказал сержант, — айда… закончим начатый ужин.

— Верно, командир, — одобрительно поддержали Щепотева гвардейцы, направляясь за ним в харчевню.

Розвальни двигались не спеша. Лешка сидел, укутавшись в епанчу сержанта, его босы ноги прятались в большом полушубке друга. Никита управлял лошадью.

— Никита, мы, поди, уезжаем куда? — немного согревшись, спросил с хрипотцой Лешка.

— Да, Лешка, уезжаем, — с некоторым волнением ответил Жарый. И, переведя дыхание, весомо добавил: — В Питербурх уезжаем, в первый морской полк.

— В солдаты что ль? — удивился Лешка.

— Ага, — подтвердил Никита. — Да не в простые солдаты… в морские.

Лешка призадумался.

Остановившись у кузницы, Никита в спешке сказал:

— Ты энто… собери-ка покуда пожитки в дорогу и жди меня, а мне еще в одно место надоть.

— К Ульяне? — поинтересовался Лешка, слезая с розвальней.

Никита молча кивнул и поехал дальше.

Глава 4. Я возвернусь за тобою

Неожиданный стук в окно, раздавшийся поздним вечером, напугал Глафиру Антиповну. Женщина наконец-то почти заснула. Встав с коника, накинула на сорочку сарафан, взяла свечу и подошла к окну, за которым стояла ночная темень. Раздвинув белые занавески, через слюдяное окошко она разглядела Никиту. Со встревоженным лицом он что-то показывал рукой. Женщина поняла, что кузнец просит Ульяну и отмахнулась, мол, ночь на дворе и дочь спит. Никита сделал умоляющее выражение лица и прижал большую ладонь к сердцу. Глафира Антиповна не уступала. Тут к окну подошла Ульяна. Через плечо матери она увидела за окошком Никиту. Большое лицо кузнеца расплылось вширь, едва он разглядел девушку через полупрозрачную слюду.

— Маменька, идите спать, идите.

Женщина пошла к себе, недовольно ворча под нос что-то по поводу бессонницы, а тут еще ночные гости. Ульяна кивком головы показала Никите на калитку.

Наспех подставленный, дабы дотянуться до окна избы, деревянный бочонок, под ногами кузнеца, не выдержав его веса, треснул и развалился.

— Чтоб тебя! — успел произнести тяжеловес и свалился в сугроб.

Ульяна, набросив полушубок и накинув платок, вышла на крыльцо. Было морозно.

Спешно добравшись до калитки, Ульяна вполголоса позвала возлюбленного:

— Никитушка!

В проеме калитки, прихрамывая на одну ногу, чертыхаясь, появился весь в снегу кузнец. Девушка, увидев его, хихикнула, прикрывая платком рот. Затем поманила рукой в дом.

Жарый на ходу отряхнулся как мог, вошел в сени, и как-то неловко обнял девушку, боясь застудить ее набранным в сугробе снегом.

— Душа моя… — почти шепотом произнес он, — ты прости меня.

— Нет, Никитушка, то ты меня прости. Дура я, наговорила тебе глупостей.

— Ульяна… — Никита заглянул многозначительно в ее глаза, сделал паузу и вдруг неожиданно произнес: — Я за тобою. Сбирайся.

У девушки от удивления округлились глаза, сперло дыхание.

— Постой… Как сбирайся? Куда?

— У нас мало времени. Я все дорогой объясню.

Ульяна посмотрела пристально на кузнеца, пытаясь понять, шутит ли. Заметила, что он немного волнуется.

— Никитушка, об чем ты? — с натянутой улыбкой забеспокоилась Ульяна.

— Не пытай меня, милая. Сбирайся, — Никита говорил серьезно.

Улыбка с лица девушки стала исчезать. Она была в замешательстве.

— Я… не могу, — ответила она.

— Что так? — не понимал Никита.

— Да что случилось-то? Толком можешь сказать? — Ульяна начинала тревожиться сильнее.

— Нынче в харчевне у Потапыча… государева человека я повстречал. Зовет меня на службу государеву, в Питербурх. Мы поедем туда вместе. Там поженимся. Я пойду на службу, а ты будешь подле меня, станешь солдаткой… Так возможно. Тот человек, что в харчевне, обещал подсобить.

Ульяна широко открытыми глазами ласково смотрела на мужественное лицо Никиты, освещенное тусклым светом свечи, и нежно гладила его по щетинистой щеке.

— Никитушка, ты с ума сошел, какой Питербурх? А как же маменька? Я не могу ее оставить.

Никита поворочал головой… и решительно заявил:

— Тогда и я никуда не поеду.

— Что ты, милый? Поезжай, слышишь, поезжай… подальше от сих мест, коли случилась такая возможность. Да и мне спокойнее будет, — умоляла Ульяна. — Боязно мне за тебя… Привольские тебя в покое не оставят.

— Эй!.. — нахмурившись, Никита вдруг отпрянул от девушки. — Да ты никак думаешь, смалодушничал я, Матвея али отца его испужался?

— Нет, милый, нет, — уверенно ответила девушка, — я так не думаю. Это Матвей боится. И он не успокоится, покуда не изведет тебя. Меня это больше всего и пугает. Ты люб мне и дорог… И помни, я твоя навеки вечные.

— Ежели он тронет тебя… я ворочусь и удавлю его, — нахмурив брови, твердо заявил кузнец, — энтими вот руками.

— Мнится мне, про то ему ведомо, — улыбаясь, спокойно ответила девушка. — И посему тронуть меня не посмеет, побоится.

Жарый недовольно мотнул головой, осознавая, что ему придется оставить свою возлюбленную, пусть даже на время.

— Нет, без тебя я не поеду! — вырвалось у Никиты.

— Тише… — прервала его Ульяна, нежно прикрыв своей маленькой ладонью губы возлюбленного. — Ничего не говори. Поезжай… А я буду ждать тебя… Ты же за мною воротишься?

— Ворочусь… через полгода, год, но ворочусь… Верь мне!

Жарый тяжело вздохнул. Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга. Ульяна разглядывала лицо Никиты, пытаясь запомнить его черты. В ее любящих, тоскливых глазах стояли слезы.

— Баженый^[22] ты мой. Я буду ждать тебя столь, сколь будет надобно.

Никита медленно приблизился к губам девушки и нежно поцеловал их.

— Ульяна! — неожиданно где-то за дверью послышался беспокойный голос ее матери.

— Иду, маменька! — откликнулась девушка, вытирая слезы.

Кузнец медленно, задом стал спускаться с крыльца дома, не отрывая глаз от возлюбленной.

— Я ворочусь за тобою, слышишь, — напоследок произнес Никита и скрылся за калиткой.

— Пусть хранит тебя господь! — перекрестив его вслед, вполголоса произнесла Ульяна.

* * *

Сержант и его гвардейцы не успели открыть глаза, как чуть свет кузнецы уже были на постоялом дворе.

— Выглядишь как-то худо, — заметил Лешка, глядя на Никиту. — Не выспался, что ли?

— Да я и не ложился вовсе. Мыслишки всякие тревожные покоя не давали.

Сержант, заметив бритые лица кузнецов, одобрительно кивнул. Сборы в дорогу у гвардейцев были не долгими. Вскоре неожиданно появился верхом приказчик Привольских.

— Кузьма! — обрадовался сержант, увидев бывшего однополчанина.

— Командир, я ненадолго, попрощаться, — не слезая с лошади, ответил Кузьма. — Братцы, неведомо мне, свидимся ли мы еще али как, но скажу одно: чертовски жаль, что не способно мне более… Отечеству служить купно с вами.

— Брось, Кузьма… айда с нами, — предложил Щепотев.

Одноглазый здоровяк ухмыльнулся:

— Куды мне такому?.. Не-ет, Михайло Иваныч, отслужил я свое… (Повернулся к Жарому.) А ты, Никита, за Ульяну не боись, уж как-нибудь одним глазом пригляжу я за невестою твоею.

— Благодарствую… Кузьма, ты энто… Христа ради прости меня, грешного, — Жарый стыдливо опустил голову, — что худо думал про тебя.

— Пустое, — улыбнулся Кузьма. — Прощайте, други!

— Прощай, Кузьма! — ответили преображенцы.

Бывший гвардеец дернул за поводья, и лошадь понесла его прочь от постоялого двора. В это время скрипучая дверь харчевни отворилась и на пороге появился Потапыч со своим сыном Макаром. В руках последнего был небольшой, но увесистый мешочек. Хозяин постоялого двора сутулясь подошел к Жарому и на миг застыл, чувствуя некую неловкость.

— Никита… что молвить… — начал Потапыч, — не знаю, как благодарить тебя… за Макара. — Он тяжело дышал. — Мы будем молиться за тебя… А сие… — он повернулся к сыну, — вам в дорогу. Возьми, сделай милость.

Макар подошел к Жарому, двумя руками протянул ему мешочек и, немного склонив голову, произнес:

— Спасибо тебе, Никита.

Жарый улыбнулся, взял мешочек и напоследок юноше сказал:

— Батьку береги!

— Пора нам… — прозвучал бас Щепотева. — Поехали!

— Да хранит вас Бог, — Потапыч перекрестил кузнецов в дорогу.

Глава 5. Отводчики

Январь 1706 года. Нижегородский уезд.

Шел второй год, как в России была введена рекрутская система формирования армии и флота. Доставку рекрутов к месту службы обеспечивали специальные солдатские команды, «отводчики».

В полуденное время в поместье барина Никиты Обрамцова въехали три всадника в военных одеждах. Солдатскую команду отводчиков возглавлял Яков Минский в чине поручика. Всадники остановились у господского дома, со стороны похожего на сторожевую башню. Один из солдат, что постарше, тучного вида, Тимофей Клюев слез с лошади и, взяв ее под уздцы, уверенным шагом подошел к фасадным воротам. Громко постучал в калитку. Через пару минут во дворе послышалось движение.

— Кого там с утра пораньше нелегкая принесла? — послышался голос из-за ворот.

— Солдатская команда по набору рекрутов, — громко ответил солдат. — Открывай ворота, нам надобен барин Никита Саватеич Обрамцов.

Ворота отворились. Всадники въехали в просторный двор и остановились в центре. На изукрашенное резьбой крыльцо роскошного господского дома из двери важно вышел пожилой бородатый мужчина. Шапка и шуба, накинутые наспех, овчина мехом наружу, увеличивали его и так крупную фигуру. Окинув недовольным взглядом нежданных гостей, мужчина фыркнул и спустился по лестнице к ним поближе.

— Ну я Обрамцов, — с некоторой тревогой, щурясь, произнес барин.

— Никита Саватеич? — уточнил солдат.

— Он самый. Чего шумите, людям работать не даете? Сами-то кто будете?

Старый солдат, передав поводья лошади своему сотоварищу солдату Ивашкину, подойдя к барину, представился:

— Солдат Клюев. Отводчики мы. Согласно указу государева с поместья сего дулжно нам набрать два десятка душ из крепостных крестьян.

— Ишь, чего удумали-то! — возмутился барин, размахивая руками. — Холопы-то мои, и отбирать сих у меня ни государю, ни кому другому дозволенья своего не дам. На сих мужиках у меня все хозяйство держится! Не отдам!

— Клюев, посторонись-ка! — поручик Минский подошел к Обрамцову и без всяких раздумий схватил его за грудки: — Ты что же, барин, себе позволяешь? Супротив государева указу?

От неожиданности Обрамцов чуть не поперхнулся. Вытаращив глаза, он лишь молча, недовольно надувал пухлые щеки.

— А кто ж, по-твоему, оборонять землю нашу от шведа будет да хозяйство твое, морда твоя небитая? — грозно рявкнул поручик.

Барин собрался с духом и прохрипел в ответ:

— Руки прочь, служивый!.. Да я тебя!

— Ах ты, рожа барская! — взорвался поручик, и уж было замахнулся приложиться к лицу Обрамцова.

В этот момент руку поручика перехватил старый солдат.

— Погодь, ваше благородие!

Немного успокоившись, но продолжая держать Обрамцова за ворот, Минский грозно произнес:

— Гляди, барин, не оступись. Ибо топор-то государев на каждую голову сыщется. И на твою барскую тож. Не дашь людей по воле, силком возьмем. А там… не обессудь.

В безумных глазах поручика барин увидел полную решимость исполнить сказанное.

— Ладно, черти окаянные, будут вам рекруты, — смирившись, простонал Обрамцов. (Поручик медленно отпустил его.) — Силантий! — позвал он своего приказчика. — Делай, что велят.

— Господа служивые, что прикажете? — предстал перед отводчиками барский приказчик, худощавый и длинный как каланча.

— Силантий, отбери-ка нам мужей молодых двадцати лет от роду, иль на годок-два моложе, здоровых и не увечных, — излагал свои требования поручик. — Числом два десятка душ, да ростом, гляди, чтоб под три аршина были. — Он даже рукой показал, какого именно роста, подчеркивая последние слова. — И поутру начнем осмотр.

— Все исполним, господа служивые. А покуда не желаете ли отобедать? Хлеб да соль для людей государевых, — предложил Силантий.

— Так-то оно способнее будет, — удовлетворенно ответил Минский, переглянувшись со своими солдатами.

— Прошу в дом, господа хорошие. — Приказчик повел военных за собой.

Солдаты следом за поручиком не торопясь скрылись за дверью большого дома.

— Захар, сбирай мирскую сходку, — распорядился Силантий, войдя в дом. — Аська, Ефросинья, накрывайте на стол. Гости у нас.

Во время обеденной трапезы солдат Клюев негромко спросил поручика:

— Вашбродь, для полка морского рекрутов самолично отбирать будешь?

— А как иначе, — уверенно ответил Минский, — ежели сам государь руку приложил к учинению полка сего, то и отбирать их тутось полагается мне, да по всей форме… Мне велено всего-то шесть душ набрать, остальных в пехоту на упалые места.

* * *

По окончании нехитрой утренней трапезы, вынужденно предоставленной барином Обрамцовым непрошенным гостям — отводчикам, в просторной комнате господского дома их вниманию были представлены два десятка молодых мужчин, раздетых донага. Каково же было удивление Минского, когда он увидел, что рост большей части деревенских юношей немногим превышал два аршина с небольшим. Поручик беглым взглядом окинул кандидатов в рекруты, поморщился, недовольно покосился на сидящих в стороне барина и приказчика. В их глазах увидел ухмылку. После чего вновь посмотрел на представленных юношей.

— И кто из сих молодцев годится в полк морской? — в растерянности произнес Минский. Оба его солдата пожимали плечами.

— Иные имеются? — спросил поручик, бросив взгляд на Силантия.

Приказчик покрутил седой головой и, разводя длиннющими руками в стороны, добавил:

— Иных нет, господин служивый. Таков мирской приговор.

Поручик тяжело вздохнул и, недовольно причмокивая губами, позвал солдата, что помоложе:

— Ивашкин, тащи ростомер, обмерять будем… (И — обнаженным юношам:) — Подходи по одному.

К Минскому подошел первый кандидат в рекруты, прикрывая руками причинное место.

— Чего закрываешься-то? Не девка, чай, — сурово произнес поручик.

К спине подошедшего Ивашкин приложил доску в три аршина, обитую жестью, с нанесенными делениями. Затем, приложив к темени линейку, произнес:

— Тридцать семь вершков.

Старый солдат Клюев сидел за столом и старательно записывал данные на бумаге.

— Сколь годков? — спросил юношу поручик.

— Двадцать, — покраснев, еле слышно процедил тот.

Клюев, продолжая писать, обратил внимание на барина, которому явно не нравилось все происходящее. Он сидел молча, насупившись, что-то бубнил себе под нос. Даже его кудрявая борода своим торчащим видом выказывала недовольство.

— Никита Саватеич, не серчай, указ есть указ… И еще, барин… каждому рекруту дулжно иметь при себе одежу, обувь и провиант. Окромя сего… на прогоны с тебя полтора рубля на душу да лошадей с санями.

— Лошадей?.. — У Обрамцова закатились глаза кверху от еще большего недовольства. — Лошадей не дам. Пущай пешком идут.

— Ты что ж, Никита Саватеич, хочешь, чтобы они по дороге померли?.. Нет, сего позволить нам не можно. До места мы их доставим, а после… возвернешь ты себе и сани, и лошадей своих.

— Да вы… — пытался он что-то возразить.

— Барин, — оборвал его Клюев, — не гневи поручика. Он человек бывалый, флотский. Другой раз могу его и не сдержать. Озаботься о сказанном, сделай милость.

Обрамцов перевел недовольный взгляд на поручика, который был занят рекрутами. Ворча, помянул его неласково по матушке и после утих.

— Годен! — давал заключение Минский. — Следующий!.. Имя? Сколь годков? Ох… Шибко хилый! В сторону! Следующий!.. Сие что за бельмо на глазу?

— Он слеп на левый глаз, — пояснил барин, — вам такой ни к чему.

— А правым глазом видит? — уточнил поручик, разглядывая крепкие руки и плечи юноши.

— Видит, — буркнул Обрамцов.

— Видит. Эт хорошо. Важно, чтоб прицелиться ружьем мог. Здоров! В гарнизонный полк его запишут. Следующий!

Поручик основательно, не спеша, осматривал молодых юношей одного за другим: заглядывал в зубы, проверял обширность и жилистость их плеч, проминал каждому мышцы. По завершении осмотра, обмера и переписи рекрутов, Минский удрученно обронил:

— Дьявол… Из имеющихся для полка морского в пору токмо четверо. Недоимка — двое. Где их взять, ума не приложу. И сроки на исходе.

Солдаты его, молча переглянувшись, лишь пожали плечами.

Глава 6. Я — ваше благородие

Спустя сутки в одном из попутных селений гвардейцы сержанта Щепотева встретились с солдатской командой отводчиков поручика Минского.

Поручик окинул кузнецов оценивающим взглядом. Одобрительно кивнул головой, осматривая Жарого. Но когда дошел до Овечкина, слегка скривился, поморщился.

— Худощав шибко… Со службой флотскою может не сдюжить.

— Я же так не думаю, — уверенно заявил Жарый, заступаясь за друга. — И служить государю мы будем купно, не иначе.

— Не горячись, здоровяк. — Поручик удивленно посмотрел на Никиту. — Братья, что ли?

— Что, так схожи? — продолжал сурово Никита.

— Да нет. Разные вы. Но уж больно печешься ты за него, — ответил Минский.

— Други мы, господин служивый, — пояснил Овечкин.

— Для тебя, сынок, теперича я — ваше благородие, — поправил поручик Лешку, затем глазами повел в сторону своих двух солдат. — Впрочем, как и те господа… Уяснил?

— Да, уяснил, — огрызнулся Лешка.

— И отвечать надоть не «Да», а «Так точно». Повтори.

— Так точно, ваше благородие, уяснил, — отчеканил язвительно Овечкин. — Но… в таком разе и я не сынок вам, а солдат… войска государева. И по службе флотской справлюсь не хуже других. Не извольте беспокоиться.

— Ишь ты, какой быстрый!.. Оно, может, и справишься, — Минский посмотрел на Лешку с высоты опыта своей многолетней военной службы и с полной серьезностью добавил: — Но поверь мне, сие будет ох как непросто… И еще… Солдатом ты станешь, когда освоишь по артикулам военный солдатский строй да присягу примешь на верность государю. Нынче же я вижу пред собою всего-то навсего мелкую недоросль, с не обсохшим молоком на губах, с мордой битой и не более того… А теперича, умник, кончай болтать и молча полезай в сани. Живо! — строго закончил поручик.

Лешка насупился, но перечить дальше не стал. Гвардейцы с интересом наблюдали за диалогом поручика и кузнецов.

— Клюев! — позвал поручик старого солдата. — Принимай пополнение!

— Добро, ваше благородие, — ответил Клюев. — Тогда поехали к местному кузнецу. Тутось недалече.

— Кузнецу? — удивился Никита и засмеялся. — Эт за коим еще?

— За коим?.. В кандалы заковать вас надоть, — невозмутимо ответил Клюев.

— Как каторжан, что ль? — Жарый от недоумения вытаращил глаза. Он даже немного подался назад, прикрывая спиной Лешку.

— Так положено, для порядку, чтоб не сбегли, — все так же спокойно объяснил старый солдат.

Жарый бросил вопросительный взгляд на сержанта. Но тот лишь пожал плечами и коротко произнес:

— Порядок есть порядок.

— Эй, кузнецы, то ненадолго. Покуда до рекрутной станции не доберетесь, — пояснили гвардейцы.

Неожиданно где-то рядом послышался какой-то металлический звук. И только сейчас Никита с Лешкой обратили внимание на цепи с кандалами, которые виднелись из-под рукавиц и полушубков деревенских парней, кучно расположившихся на нескольких запряженных лошадьми санях.

Никита, проявляя профессиональный интерес, не спеша подошел к ближайшим к нему саням. Со знанием дела взял в руку одно из звеньев цепи, которой был закован незнакомый чернобровый кудрявый парнишка.

— Звено-то… крупное, однако ж. Для чего такое? — полюбопытствовал Никита, осматривая цепь. — Тоньше тож сгодилось бы.

Клюев улыбнулся и так же со знанием дела ответил:

— Чтоб не мочь было повеситься…

На неожиданный ответ Жарый поморщился и удивленно покачал головой.

— Куда вы теперича с сим «новым» войском? — поинтересовался Щепотев у поручика, кивнув в сторону рекрутов.

— Указание имеется, всех даточных людей из Нижегородского уезда перво-наперво во Псков доставлять, на рекрутную станцию, а засим — кого куда, — ответил Минский, укладывая в суму бумагу, полученную от Щепотева. — Что же по этим двум, не сумлевайся, господин сержант, будут они в Питербурхе. Вскорости для продолжения службы я и сам туда направлюсь, ко флоту, в полк морской.

— Благодарствую, господин поручик, — Щепотев поблагодарил командира отводчиков и напоследок повернулся к уже бывшим кузнецам.

— Ну что, братцы, пора прощаться, — начал сержант. — Никита, а ты пошто хмурной такой? Уж не кандалы ли напужали тебя?

— Нет… Другое меня заботит… Ульяна, — взволновано ответил кузнец.

— Ульяна?.. — Михаил вопросительно посмотрел на Никиту. — Энта та, что невеста твоя?

— Она, — кивнув Жарый.

— Переживаешь? Правильно, — подбадривая, сказал сержант. — А бояться за нее не спеши. Ежели люб ты ей — дождется. А обидеть невесту твою Кузьма наш никому не дозволит. Уж поверь мне. За то будь покоен.

Жарый тяжело вздохнул и напоследок задал неожиданный вопрос:

— Господин сержант, и все ж тогда в харчевне… чем ты меня так?

— Ты об том? Хм… Сим вот, родимым, и приложился, — с улыбкой ответил Щепотев, потирая правый кулак.

— Хм… Тебе, случаем, кузнецом быть не доводилось? Уж больно рука тяжела.

— Нет, Никита, кузнецом я не был. А что имею — божьей милостью дарено, — ответил сержант, ловко взобравшись на лошадь.

— Господин, дозвольте поблагодарить вас… — произнес Овечкин. — Кабы не вы…

— Пустое, други мои. Нынче шведу даже не ведомо, коими добрыми воями вскорости пополнится флот русский. Ладно, кузнечных дел мастера, бог даст, свидимся.

Щепотев дернул за уздцы и двинулся прочь. Гвардейцы со словами «Прощайте, кузнецы! Авось еще свидимся!» двинулись следом.

— Господин поручик, куда их? — Клюев поинтересовался у Минского, кивнув на пополнение. — Тож на упалые места?

— Не поверишь, Клюев, энти двое — для полка морского, в Питербурх, — с довольным выражением лица ответил Минский. — К ним и бумага прилагается.

— Полка морского?.. — переспросил удивленно пожилой солдат. — Вот те раз!

— Теперича шесть душ, как и дулжно, — довольно произнес поручик, глядя на кузнецов. — Ну что, господа рекруты, пошто стоим? Полезайте в сани.

Никита с Лешкой вновь переглянулись и молча полезли в сани, тесня в них других даточных людей.

Глава 7. Недобор, черт вас подери!

Санкт-Петербург.

В кают-компании парусного фрегата «Дефам» за широким столом сидел вице-адмирал Крюйс и внимательно изучал развернутые документы. Затем, немного приподняв голову, сурово посмотрел на стоящих напротив морских военачальников.

— И что вы мне принесли?.. Сего недостаточно… Когда полк морских солдат прибыл из Гродно?

— Уже больше месяца как, — ответил один из офицеров.

— Прошло больше месяца. А когда вернется государь, что я ему ответствовать буду? Что полк морской до сих пор не доукомплектован? И как, позвольте узнать, я буду его величеству сие объяснять?.. Где люди, черт вас подери? — вице-адмирал стукнул кулаком по столу. — Извольте дать разумное объяснение, господа офицеры, по какой такой причине сие отсутствует?

— Ваше превосходительство, — пытался объясниться один из офицеров, — в матросах недостаток имеется по причине болезней и их большой смертности. Дабы отобрать для полка морских солдат должное число матросов, имеющиеся корабли надобно последних людей лишить.

— Своих чинов вы лишитесь и сами в полк морской пойдете рядовыми. Впрочем, нет. От таких бездарей, как вы, и там толку не будет. На галеры я вас сошлю.

— Мы за дело радеем, — пытался что-то добавить другой офицер.

— Молчать! — Крюйс резко оборвал его. — Радеют они… Матросов для сего полка наберете роту, да не кабы каких, а лучших. Государь сам лично полк принимать будет. Сие вы разумеете?.. А ежели флотских людей в достатке не будет, доберите из рекрутов, сколь будет надобно. Через пять дней жду от вас рапорт, — распорядился адмирал. — Сие ясно?

— Так точно, господин вице-адмирал! — ответили морские офицеры.

— Все. Ступайте с глаз моих, — указав офицерам взглядом на выход, Крюйс вернулся к изучению каких-то документов.

Глава 8. Рекрутная станция

Февраль 1706 года. Псков.

По извилистым, заснеженным дорогам, ведущим через густые темные леса, широкие бескрайние поля, обоз санных подвод, полный набранных даточных людей, двигался неторопливо. Мороз, метель, ветродуй не позволяли быстрее. По имеющимся указаниям обоз старался двигаться прямыми трактами. Иногда попадались участки дороги настолько заснеженные, что проехать там саням не представлялось возможным. Тогда отводчики сгоняли мужиков с подвод, и те очищали дорогу от снега по несколько десятков метров вручную. Путь из Нижегородского уезда до рекрутной станции, что располагалась во Пскове, был неблизкий. Ежедневно обоз с людьми преодолевал по двадцать с лишним верст. Каждый третий день пути отводился на отдых. Дважды в день проводилась перекличка. Спустя полтора месяца, наконец-то добравшись до города Пскова, обоз подвод, полный сбившихся от холода в малые кучки людей, въехал на огороженную частоколом территорию рекрутной станции.

— Ну что, мужички… приехали. Слезаем с саней! — устало распорядился поручик Минский.

Измученные долгой дорогой, разношерстные молодые люди, почти мальчишки, медленно поползли с подвод.

— Поживей, давай! — подгонял их Клюев.

С узелками да котомками, громыхая кандалами, они в разнобой столпились у комендантской. Внешний вид их был далек от прилежного. Изнуренные, заросшие грязью, небритые, исхудавшие, они выглядели жалкими и беспомощными.

Где-то послышались барабаны. Новоприбывшие робко оглядывались по сторонам, их взору на окраине станции открылся просторный, истоптанный в грязь со снегом плац. Сотни таких же, как они, вчерашних крестьян, в армяках да полушубках, валяных шапках да лаптях с онучами, отдельными мелкими партиями постигали азы военной науки — строевые приемы. Из разных концов плаца доносились команды унтер-офицеров:

— Раз, раз, раз, два, три-и! Раз, раз, раз, два, три-и! Держать ногу! Ногу держать!

— Ать-два! Ать-два! Рота-а-а!.. Стой! Ать-два! Кру-у-гом!.. Прямо-о сту-у-пай!

Всех ближе занималась совсем небольшая партия рекрутов. Она двигалась вразброд. Высокий белокурый капрал-иностранец, который командовал ими, постоянно кричал и ругался.

— Левой! Правой! Левой! Правой!.. Стой!.. Ать-два! Русский дурак, где есть твоя лева нога? — громко сердился он. Ткнув тростью в бедро рекрута, сердито добавил: — Это вот есть нога лева, дырявый твой башка, а это, — ткнул в другое, — есть нога права… Уяснил?

— Уяснил, — неуверенно пожал плечами молодой парнишка.

— Уяснил, ваше благородие! — поправил капрал рекрута, нервы его были на пределе. — Всем стоять на месте! А тебе, мальчишка, дулжно слушать мою команду… Нале-во!

Рекрут от волнения растерялся и замялся на месте — дернулся было повернуть налево, но в итоге повернул направо.

— Разорвать меня гром! — истерично заорал капрал. — Ты есть глупый рекрут. Совсем не хотеть меня слушать. Когда секли тебя последний раз, мальчишка?

— Вчерась, — послышался невнятный писклявый ответ.

— Вчерась, ва-ше бла-го-ро-дие! — капрал был в бешенстве. — Где говорить «Ваше благородие»? Сколь надобно повторять? — Тут он замолк, развел руками, сделал паузу. — Я устать учить тебя. А ну-ка, заголяй штаны!.. Еремей!.. — крикнул куда-то в сторону. — Всыпь этому рекруту сколь дулжно!

Тут же рядом оказалось трое крепких солдат. Один из них, мордастый, с нависшими над глазами веками, держал в руке хлыст. Сурово посмотрев на рекрута, он взглядом указал в сторону деревянного козла, который в течение дня редко простаивал, ожидая назидательного наказания очередного нерадивого рекрута. Провинившийся испуганно, мотая головой, попятился назад. Двое других солдат подхватили его под руки и силком потащили к козлу.

— Всем стоять на месте и на то смотреть! — дал команду рекрутам капрал. Сам же на время экзекуции с уставшим видом отошел к комендантской, присел на длинную широкую скамью, вытянул расслабленно свои тонкие, длинные ноги и устало буркнул: — Oh, diese Russen^[23]. Они есть очень бестолковые. Му́ка с ними.

Поручик Минский, уже сидевший на другой половине скамьи, молча покосился на капрала. Отвернувшись в другую сторону, поручик вдруг смачно высморкался через палец. Капрал, брезгливо поморщившись, возмущенно уставился на беспардонного поручика. Минский же, утеревшись, вытащил из-за пазухи небольшой рожок с нюхательным табаком, взял щепотку и запихнул ее в ноздрю. То же самое проделал со второй ноздрей. После чего страстно, с удовольствием, от души несколько раз чихнул в рукав своего мундира. Тут поручик заметил, что на него пялится капрал.

— Немец, что ли? — улыбаясь, поинтересовался поручик, небрежно вытираясь рукой.

— Юрген, — серьезно ответил капрал, надув щеки.

— А я — Яков… Табачку, Юрген? — поручик протянул соседу расписной по-восточному рожок. — Трофей… турецкий.

Капрал все еще морщился, но совсем отказываться от предложения не стал.

— Обычно я курить табак. Я нюхать табак не так часто, как русские, — ответил он, предусмотрительно доставая из обшлага рукава большой белый чистый платок с кружевами. Скрупулезно протер им себе нос. И лишь после потянулся к рожку, взяв крохотную щепотку табака.

— Не боись, Юрген, бери больше, а то не продерет, — с появившимся после приема табака чувством просветления советовал поручик.

Послушав поручика, капрал с осторожностью взял табаку больше, высыпал на боковую сторону кисти другой руки и поочередно каждой ноздрей вдохнул его.

— Не спеши чихать. Почувствуй аромат, — подсказывал Минский.

Капрал задержал дыхание, поднял голову и прикрыл глаза в предвкушении обещанного удовольствия. Вдруг в этот момент с плаца послышались вопли рекрута, раздетого до исподнего и получившего первые удары хлыстом. И тут немца разорвало чихом. Да так сильно и продолжительно, что поручик, обеспокоенно глядя на него, на вздрагивающие бесконтрольно тело и руки, стал переживать, как бы сей затянувшийся чих не закончился для немца беспамятным состоянием. Наконец, отчихавшись в искомканный, теперь уже влажный платок, капрал с трудом перевел дыхание.

— Жив, Юрген? — пытаясь понять состояние капрала, беспокоился Минский.

Немец выпученными, прослезившимися глазами, с дико расширенными зрачками, уставился на поручика и в ответ лишь кивнул головой.

Поручик выдохнул с облегчением.

— Ну и табачок у тебя… Яков, — выдавил из себя с хрипотой капрал.

— Хм… Что верно, то верно. Табачок-то отменный, из бычьих рогов.

Немец продолжал таращить глаза, утирая платком все лицо.

— Правду в народе нашем сказывают: что русскому хорошо, то немцу — смерть.

От услышанного Юрген сжал тонкие губы, высокомерно задрал голову и недовольно ею повертел:

— Это не есть правда, Яков… Я пил русскую водка, много пил. И я остался жив… Скажи мне, Яков, откуда ты?

— Я-то?.. С флота Азовского…

Юрген с пониманием качнул головой и лениво перевел взгляд на плац, где закончилась порка юного рекрута. Тот, утирая слезы и слюни, сполз с деревянного козла, с трудом оделся, накинул полушубок и с опущенной головой, шмыгая носом, вернулся обратно в строй. Немец насупил брови и, тяжело выдохнув, с отчаянием произнес:

— Это подлое мужичье меня сводить с ума.

— Темные они, Юрген, — объяснил поручик, пряча рожок с табаком в карман.

— Хм… Темные? Почему темные? — не понял немец.

— Народ темный, говорю. Где право, где лево — сея азбука им не ведома. Вот про десницу там али про шуйцу они знают… — начал было объяснять поручик.

— Что есть десница? — поинтересовался Юрген. — Что есть шу-ца?..

— Шуйца, — поправил его Минский. — Шуйца — лева рука, а десница — рука права.

Капрал поморщился и мотнул головой:

— Нет, это есть сложные русские слова… Армию русскую делать надобно не словами, ее надобно делать, как у нас в Пруссии, — палкой. И когда он сломается, следует взять другую.

— Муштра, палка — оно, вестимо, для дисциплины да для порядку армейского дело-то нужное, — согласился Минский, — но и сметливость в армии — не помеха… Я тебе так скажу, Юрген, про море, про службу морскую мне ведь много чего ведомо. Слыхал я как-то про то, что у вас, где-то в Европе, кажись, то было в Португалии, в недалекие времена на флот набирали людишек разных. Многим средь них тож было невдомек — что есть лево и что есть право. А нужда была ставить таких рулевыми… на корабле. Так вот. Дабы рулевой понимал команду верно, перед ним справа вешали чеснок, а слева — лук. И когда рулевому говорили «Руль чеснок», он крутил руль вправо. То же самое чинилось и с луком, когда надобность была крутить влево. Хоть ночь, хоть день, где какой запах — рулевой не путал, потому как ориентир был. Во как на флоте бывает, Юрген.

— Это есть очень интересная гиштория, Яков. Но Россия — ни есть Португалия. — Капрал повернул голову и брезгливо посмотрел на рекрутов, прибывших с Минским. — Что этакое способно придумать с этим вот мужичьем? Им дай ружье, и все одно они останутся мужичьем… — И тут же сам ответил: — Нет, Яков, без палки — никак не способно. Ежели солдат боится палки меньше, чем вражескую пулю, — это есть плохой солдат.

Вдруг рядом послышался возмутительный тон Лешки Овечкина, который бойко объяснял кому-то из своих же вновь прибывших что-то по поводу какой-то Волчьей горы:

— Эх ты, сено-солома! Я ж говорю тебе, от Березовки до Дубровки верст десять, а то и поболе. А ты мне опять свое — она за Волчьей горой… За Волчьей горой — Дубовка, а не Дубровка, — усердно объяснял он.

Минский заострил внимание на первых сказанных словах Овечкина и тут же повторил их:

— Сено-солома, сено-солома… — Затем, повернувшись к капралу, озвучил пришедшую ему в голову идею: — Юрген, а что, ежели сено — энто лево, а солома — право? Мужичкам нашим деревенским слова сии ведомы всем. Чай, не спутают. Левой-правой! Сеносолома!

Капрал, немного задумавшись, глядя в глаза поручика, повторил:

— Левой-правой! Сено-солома! Хм… Что ж… хорошо, Яков. Я это буду пробовать. — Заинтересовавшись идеей, вскоре капрал покинул общество поручика и нехотя, через силу, направился к своим «заскучавшим» по муштре рекрутам.

— Клюев! — поднимаясь со скамьи, Минский окликнул старого солдата.

— Я, вашбродь!

— Давай перекличку!

— Слушаюсь!.. (И — новоприбывшим рекрутам:) Внимание всем! Слушай команду! — сурово загорланил Клюев, доставая из кармана кафтана изрядно помятый список. — В две шеренги… станови-ись!.. Ровнее!.. Перекличка!..

— Арсеньев!

— Я!

— Троегубов!

— Я!

— Белозеров!

— Я!

— Овечкин!.. Овечкин! — дважды крикнул Клюев.

— Эй, ваше благородие! Едрит твою налево. Овечкин! — рявкнул Минский, уставившись на Лешку, который с невеселым любопытством разглядывал неуклюжие действия рекрутов в поле.

Никита ткнул Лешку локтем.

— Я! — наконец-то откликнулся Овечкин.

— Что, не терпится оказаться средь них?.. Потерпи чуток. Вскорости окажешься, — «утешил» его поручик.

— Жарый! — продолжал Клюев.

— Я! — пробасил Никита.

— Глебов!

— Я!

— Скоблев!

— Я!

Перекличка продолжалась…

— Бамбуров! — вдруг кто-то в стороне в чине майора недовольным голосом окликнул незнакомого полноватого поручика.

— Я, господин комендант! — отозвался тот.

— Ты на кой ляд привез недорослей? — майор вытянул руку и пальцем указал на пятерых, тощих до ужаса, совсем юных мальчишек, с испуганным видом стоящих у барака. — Ты в своем уме, поручик? Им всего-то по четырнадцать годков.

— Ваше высокоблагородие, дак иных-то не было, — стал оправдываться поручик. — Недоимка и так велика.

— Ты что, совсем дурак? Ежели твоя голова полетит, хрен с нею. А свою подставлять мне недосуг. Отправляй их обратно, — сурово распорядился майор.

— Так я, — пытался возразить поручик.

— Отправляй, тебе сказано! — настойчиво повторил комендант рекрутской станции.

— Слушаюсь! — недовольно проворчал поручик.

Закончив с Бамбуровым, майор подошел к Минскому.

— Яков, у тебя что?

Минский достал бумаги по даточным людям и передал их коменданту. Майор прищурился и суровым взглядом бегло окинул прибывшую партию рекрутов, затем уткнулся в бумаги.

— А энто что? — поинтересовался он, увидев среди бумаг незнакомую форму документа.

— Сие, господин комендант, сержант лейб-гвардии Преображенского полка Щепотев ходатайствует по тем двоим — записать их в морской полк графа Головина.

— Щепотев? — майор задумался и тут же, вспомнив своего старого знакомого сержанта, хитро усмехнулся: — Михайло, что ли?.. Ну, сержант, сукин сын, всюду поспевает… Ладно, добро. Теперича, поручик, слушай меня. Жди кузнеца. Закончит с рекрутами Бамбурова, прибудет к твоим оковы сбивать. Затем всех раздеть донага, помыть — вонище как от свиней — и к лекарю на осмотр. Ну и покормить бы их. Истощали, чай, дорогой-то. Глазеть на них страшно. Уяснил, поручик?

— Так точно, господин майор… Клюев, Ивашкин ко мне!

* * *

На следующий день поручик Минский, покидая со своими солдатами рекрутную станцию, услышал вдруг со стороны плаца громкий голос уже знакомого ему унтер-офицера:

— Сено-солома! Левой-правой! Сено-солома! Левой-правой! Сено!.. Сено!.. Левой!.. Левой!..

Устремив взгляд в поле, поручик без труда нашел группу рекрутов, с которой занимался Юнгер. К левой ноге каждого рекрута был привязан пучок сена, а к правой — пучок соломы. В этот раз недовольный голос немца доносился значительно реже, нежели днем раньше.

— Сено-солома… Хм… Кажись, получилось, — удивленно покрутил головой поручик.

Старый солдат Клюев тоже услышал где-то за бараками странные команды. С любопытством заглянул за угол.

Оказавшийся рядом солдат Ивашкин пригляделся и расхохотался:

— Тимофей, ты глянь, энто чего там… навязано-то?.. Хохма, да и только.

— Ивашкин, ты что, глухой? Что навязано?.. Слышишь?.. Сено там и солома. — пояснил поручик, сидящий уже верхом.

— Для чего энто, ваше благородие? — не понимал Ивашкин.

— Для пользы ради, — улыбаясь, кратко ответил Минский.

И вдруг с плаца до него донесся такой истеричный вопль, что резнуло ухо: «Ереме-ей!..» Поручик присмотрелся. Перед строем рекрутов вновь появился мордастый, с нависшими веками солдат с хлыстом в руке. Улыбка с лица поручика тут же исчезла, и он обреченно произнес:

— Что палка, что сено-солома, — все едино, муштра. Поехали.

И вскорости три всадника, завершив свою работу отводчиков в нынешнем рекрутском наборе, покинули пределы рекрутной станции, держа путь на Санкт-Петербург.

Глава 9. Указ для фельдмаршала

16 января 1706 года. Казань.

Генерал-фельдмаршал Шереметев с уставшим видом сидел за столом в просторной избе своего временного штаба в Казани и знакомился с указом царя Петра. Перед ним стоял сержант Щепотев. Поодаль за ним, у входа, — денщик фельдмаршала Зубов.

–…Ныне посылаю к вам указ с сержантом господином Щепотевым, — прочитав вслух одну из первых строк, фельдмаршал приподнял глаза и подозрительно покосился на сержанта, — коему велено быть при вас на некоторое время. И что он вам будет доносить, извольте… м-м-м, чинить… — Шереметев нервно закашлял, бросив исподлобья недовольный взгляд на сержанта. — Ему и при нем четырем солдатам провиант и конский корм велите давать в достатке. — Закончив читать одно послание, фельдмаршал неторопливо развернул другое. Его читал он не спеша, уже про себя, лишь шевеля губами. Видно было, как он что-то в письме сосредоточенно перечитывал дважды.

Ознакомившись с посланиями, Шереметев наконец-то оторвался от бумаг. Протирая неторопливо глаза, удрученно произнес:

— И сие мне заместо отдыха в Москве, о коем просил я государя. — Вновь покосившись на Щепотева, поинтересовался с явным недовольством: — А тебя, господин сержант, государь никак приставил ко мне бдить за действиями моими?

— Ваше высокопревосходительство, я слуга государев и делаю, что мне велено, — ответил сержант.

— Ну-ну… — глубоко вздохнул фельдмаршал, пряча письма в кожаную суму. — Зубов! — окликнул он денщика, стоящего у входа. — Распорядись-ка господина сержанта и его сотоварищей поставить на довольствие. — Шереметев вновь посмотрел на сержанта. — Ступай покуда. Будет нужда, позову.

Щепотев козырнул, развернулся и исчез за дверью.

— В Казани живу, яко в крымском полону… Ох, не по душе мне воевать с соотечественниками, тем паче с простым людом. За сие карательное дело бог не вознаградит, — недовольно ворчал фельдмаршал. — Зубов, собери-ка, голубчик, военный совет. И еще… за сержантом сим распорядись-ка, чтоб приглядывали.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! — отчеканил денщик.

Примечания

20

Епанча — широкий безрукавный длинный плащ с капюшоном, форменная одежда русских солдат и офицеров XVIII века.

21

Мягкая рухлядь — пушнина, т. е. шкурки соболя, песца, лисицы, бобра, куницы, белки и т. д.

22

Баженый — любимый, от слова «бажать» (желать, хотеть).

23

Oh, diese Russen (нем.) — Ох уж эти русские.