Морской солдат

Александр Ремезовский, 2022

Россия начала XVIII века. 16 (27) ноября 1705 года Петр I издает указ о формировании первого в России полка морских солдат. С этой даты ведет отсчет история российской морской пехоты – одного из самых боеспособных родов войск Вооруженных сил, элиты Военно-Морского Флота России. Автор впервые в художественной форме, но с достоверностью и точностью бытовых и исторических деталей описывает этапы становления нового для того времени флотского соединения, которое уже более трех столетий играет важную роль в защите государства Российского. Книга адресована как военным специалистам и историкам, так и широкому кругу читателей, интересующихся историей России и, в частности, историей ее Военно-Морского Флота.

Часть вторая

Глава 1. Кузнечных дел мастера

Январь 1706 года. Село Березники.

В сельской кузнице, которая располагалась на окраине села Березники поодаль от изб, кипела работа. Местные жители старались обходить стороной это место. Они считали, что здесь водится нечистая сила, с которой знаются сельские кузнецы.

Полумрак без единого окна мастерской освещал лишь свет простенького кирпичного горна. В воздухе висел едковатый запах каленого железа.

Никита Жарый, который уже третий год как трудился местным кузнецом, сумевший своим умением и мастерством завоевать признание и уважение односельчан, что-то подсказывал Лешке Овечкину, начавшему осваивать одно из древнейших ремесел каких-то полгода назад. В деле Лешка был старателен, что Никите нравилось.

Два молодых кузнеца, с запущенной щетиной на лицах, трудились не покладая рук. В тесной кузне стучал тяжелый молот об однорогую наковальню, работали клещи, зубило, в дырах наковальни гнулись пруты, шкрябал терпуг^[14].

Наконец, закончив работу, Лешка взял в руки готовое изделие и восторженно произнес:

— Чудно!.. Потапыч останется довольным.

— А то как иначе, — ответил Никита, жадно отпив воды из ковша.

Лешка крутил в руках кованый напольный светец^[15], напоминающий куст с завитым стеблем и разветвляющимися побегами — рогульками.

— Да, Никита, мастер ты добрый, — говорил он, не отводя глаз от изделия. — Мне бы так.

— Ты энти глупости брось. Без твоей помочи, Лешка, у меня бы так ни сладилось.

— Ну зажигать и раздувать огонь да двигать мехи́ — дело нехитрое.

— Не прибедняйся… — улыбнулся здоровяк. — А что же до мастера… то говорить об сем нынче рановато. Вот дядька мой, Лука Фомич, да, вот он был мастером. Сноровка, верность глаза, точность удара, чуткость и сила руки — учил он… До сего мне еще ох как далече. Но одно мне ведомо точно. В деле нашенском кузнечном наиважнее что?..

— Что?.. — с жадным любопытством переспросил Лешка.

— Уметь чувствовать металл, суметь покорить его. И ежели ты сего добился, вот тогда ты и есть мастер кузнечного дела. А кузнец есть кто?

— Кто?

— Кузнец есть всем ремеслам отец.

— Хм… Энто как? — удивился Лешка.

— Как?.. — Никита присел на лавку и взглядом покосился на огонь в печи. — Сказывал мне как-то дядька мой одну старую легенду.

В памяти Никиты Жарого возник образ пожилого седовласого, с густой пышной бородой кузнеца, его строгое и в тоже время доброе морщинистое лицо.

— Давным-давно, еще до Рождества Христова, — рассказывал старый кузнец, — далече от мест сих построили люди невиданных размеров Иерусалимский храм. Царь Соломон, так звали царя ихнего, устроил пиршество. Позвал он всех мастеров, кои храм сей строили, да спросил у них: «Ну и кто ж средь вас самый наиглавный? Кому более других обязаны мы за сей чудо-храм?»

Первым заговорил каменщик. Он поднялся и, гордо глядя на стены сооружения, молвил:

— Великий царь, мы каменщики. Стены, воздвигнутые нашими руками, арки, своды прочны. И во славу тебя, великий правитель, простоят они века.

— Хм… — усмехнулся плотник, поднимаясь из-за стола. — Неотделанный красным деревом да ливанским кедром, уж поверь мне, великий правитель, храм бы не был так хорош.

Не заставил себя долго ждать и землекоп. Не глядя в сторону каменщика и плотника, задрав подбородок, он возразил:

— Ежели б не вырытый нами котлован под фундамент храма, грош цена словам сих хвастунов.

Посмотрел на мастеров царь Соломон. А сказывают, мудрый он был.

— Скажи-ка мне, каменщик, твой инструмент кем сделан?

Тот удивился неожиданному вопросу царя, но все же ответил:

— Кузнецом, великий правитель.

Плотнику царь задал тот же вопрос.

— Кузнецом, — не раздумывая, ответил плотник.

Царь повернулся к землекопу.

— Ну а каков будет твой ответ?

— Да, великий правитель, и лопата, и кирка — дело рук кузнеца, — был ответ землекопа.

Выслушав мастеров, царь Соломон молча встал и поманил рукой скромно стоящего в стороне человека. Тот неуверенно подошел к царскому столу.

— Наиглавнейший строитель храма сего… есть кузнец сей! — гордо, с восклицанием озвучил Никита речения мудрейшего из царей и в завершение своей истории добавил: — Опосля всего царь усадил кузнеца за стол подле себя и поднес ему чашу полную вина.

— Здорово! — заслушавшись, произнес Лешка. Он был в полном восторге от легенды.

— Такое вот, Лешка, у нас с тобою ремесло. — Никита встал с лавки, не спеша подошел к двери, приоткрыл ее. На улице начинало темнеть. — Ой!.. Мать честная, заговорился, — спохватился вдруг он. — Мне ж пора.

— Куды пора, Никита? — полюбопытствовал подмастерье.

— Не твоя забота. Молод еще, — нервно ответил Никита, торопливо умываясь и приводя себя в порядок.

Лешка почувствовал себя неловко за свое чрезмерное любопытство.

— А как же Потапыч? — пробубнил он, неторопливо прибирая инструмент на свои места.

Никита заметил обиженную реакцию Лешки, почесал затылок.

— Ммм. Да я энто… Ульяну на реке ждать обещался, — сказал здоровяк, как бы оправдываясь за грубый ответ.

Лешка поднял голову, посмотрел на друга и расплылся в улыбке.

— Эх я, сено-солома, мог бы и сам догадаться… Счастливый ты, Никита, — по-доброму завидуя другу, произвес молодой паренек.

— Счастливый, сказываешь? Хм… Ежели я запоздаю, ох, не видать мне энтого счастья, — вновь заторопился Никита. — Ты энто… сам тож сбирайся. (Лешка удивленно посмотрел на Никиту.) Довезешь меня до реки, а сам засим к Потапычу поедешь. Да гляди, светец не позабудь.

— Добро, — ответил довольный Лешка. — Я скоренько.

Глядя на суету своего подмастерья, Никита лишь усмехнулся и качнул головой.

Глава 2. Красавица Ульяна

Стоял теплый январский вечер. Почти над горизонтом висело солнце, лучи его освещали небосвод, окрашивая его в яркие, разноцветные, насыщенные тона.

В теплом и сухом хлеву пахло свежим коровьим молоком. Закончив вечернюю дойку, Ульяна заботливо обтирала мхом корову, ласково приговаривая:

— Марфушка, кормилица ты наша. Наша Марфушка красивая, умная. Да-да, по глазам твоим вижу, что все понимаешь, оттого и умная. — Девушка заглянула в небольшое деревянное корытце. — Ой, водицы-то у тебя совсем мало. — Налила почти до краев. — Пить нашей барышне дулжно быть вволю. (Потянувшись к воде, корова лениво погрузила свою морду в деревянное корытце.) Ульяна с Никитушкой вскорости встретятся, да с колодца для нашей Марфушки водицы принесут… свежей водицы, чистой.

Наполнив кормушку сеном, девушка вышла из хлева и с дойником^[16] парного молока поспешила в дом. Поднявшись по крутым ступеням на крыльцо и войдя в сени, она услышала разговоры за дверью: спокойный голос своей матери и звонкую речь знакомой ей женщины.

— Глафира, Ульянка твоя уж больно хороша. И для кого ж ты бережешь экую красавицу? Чем Матвей ей ни пара? Жених под стать. Отец его Иван Савельич из знатного роду — человек важный. А как живут Привольские, чай, тебе самой ведомо, нужды ни в чем не имеют: не дом, а палаты, хозяйство великое, сундуки мехами забиты, прислуги ни счесть. Жить твоя дочь будет как у Бога за пазухой. Кто барствует, тот и царствует, — убеждала женщина. — Скажу тебе по тайне великой, Матвей уж давно на твою Ульянку глаз обронил, ни о кой другой и слышать не желает. Люба она ему, ох как люба. Ай, повезло твоей дочурке. Да и ты сама, Глафира, безбедно жить станешь. Чай, после смерти мужа-то одна намыкалась. А свадьбу какую сыграем, по старому обычаю, — всей округе на зависть: подвенечное платье невесты с золотым и серебряным шитьем, бисером да тесьмой, поезжане со всадниками, свечники с фонарями, девки-плясицы, пышный каравай на богатом рушнике. А княжий стол и столы для гостей, накрытые белой скатертью, будут ломиться от изобилия блюд и хмельных напитков. И так три дня, как положено, а может, и более… Глафира, ты лишь слово замолви… А Ульянка тебе противиться не станет.

Хозяйка дома работала на прялке: левой рукой она ловко подавала пряжу к острому концу веретена, а правой — прокручивала колесо. Выслушав молча навязчивую речь Евдокии, лишь изредка поглядывая на нее, Глафира тяжело вздохнула и спокойно, но уверенно ответила:

— Евдокия… не люб ей Матвей. И неволить дочь свою я не стану.

— Что ты заладила «не люб да не люб»? — с возмущением продолжала убеждать сваха. — Ее дочери случай, чай, редкий выпал, а она все «не люб». Поживет немного, полюбит, еще благодарить тебя будет.

— Пущай Ульяна сама решает, за кого ей замуж иттить. Ей жить. Пойдет за Матвея — пущай, а ежели Никиту выберет, я супротив не буду.

— Никиту?.. Энто кузнец-то который? — Евдокия развела руками и запричитала: — Господь с тобою, Глафира, ты ж не глупая баба. Мужик — лапотник. Ульянке он вовсе ни пара. Что он способен дать твоей кровиночке? Разве что… в прислуги ей сгодится.

Тут в избу вошла Ульяна. Глафира улыбнулась дочери.

— Здравствуй, теть Евдокия! — поздоровалась вежливо девушка.

— Здравствуй, Ульянушка! — заискивающе ответила женщина. Ее округленное лицо расплылось в хитрой улыбке.

— Маменька, я на речку, за водицей, — сказала девушка, оставляя дойник с молоком.

— Вот что удумала. Чай, поздно уже. Глянь в окно-то, скоро стемнеет, — забеспокоилась мать.

— Проглядела я, маменька, — Ульяна хитро и в тоже время виновата опустила голову, — у Марфы-то водица кончилось. Я скоренько — до речки и обратно.

— Доча, умоляю тебя, не задерживайся нигде, чтоб я не волновалась.

— Хорошо, маменька.

Ульяна взяла два пустых ведра, коромысло, вернулась в сени, переобулась в валенки, надела полушубок, повязала на голову с гладко причесанными волосами, заплетенными в косу, теплый платок, рукавицы и довольная от предвкушения скорой встречи с возлюбленным покинула двор.

— Ах, какая невеста, — произнесла сваха вслед Ульяне. — Ой, Глафира, гляди, не упусти жениха завидного для своей дочери-красавицы.

— Нет, Евдокия, дочь свою замуж выдавать силком супротив воли ее я не стану.

Глава 3. Не тронь, ежели не свое

Держа ведра в левой руке, а коромысло в правой, Ульяна торопливо, двигаясь вдоль сугробов, приближалась к колодцу, что у речки. Где-то впереди послышался звон колокольчиков, из-за поворота показались сани. Их богатое убранство переливалось разными цветами при ярко-красном свете заката. На хомутах были навешаны лисьи хвосты. Выкрики, громкий смех разносились по всей округе. Ульяна остановилась в некотором замешательстве, вглядываясь вперед. В санях ехали четверо подвыпивших парней, они возвращались с гулянки из соседнего селения.

— Сто-ой!.. Тпру-у!.. — крикнул один.

Сани резко остановились около девушки. Узнав Матвея Привольского, Ульяна оробела. Она знала его приставучую натуру, а также вседозволенность, которую он проявлял даже будучи трезвым. Но сегодня от него разило вином за версту.

— Ульяна?!. Здравствуй, красавица! — воскликнул Матвей, не ожидая встретить девушку в столь позднее время.

— И вы будьте здравы! — скромно ответила Ульяна, опустив глаза.

— Чего одна-то? Гулять не с кем? Айда с нами, повеселимся! — У Матвея немного заплетался язык.

— Для веселья время позднее. Мне бы водицы набрать, да обратно домой к маменьке спешить, — после сказанного Ульяна попыталась уйти.

— Постой! Куды пошла? — возмутился Матвей. — Чай, перед тобою барский сын, а не холоп безродный. Али не разглядела?

Он потянулся к Ульяне, грубо схватил ее за руку и привлек к себе.

— Отпусти! Отпусти, тебе сказано! — девушка пыталась вырваться из рук молодого барина.

— Нет, постой! — Матвей был настойчив. Похабно улыбаясь, он продолжал держать ее за рукав.

— Уйди прочь! — вскрикнула девушка и выдернула руку. Освободившись, она бросила ведра, коромысло и побежала в сторону своего дома.

— Давай за ней! — крикнул Матвей, испытывая некоторый азарт.

Сани рванулись за девушкой. Сравнявшись с Ульяной, Матвей с дружками на ходу подхватили девушку и затащили в сани. Ульяна громко закричала.

— Гони! — Матвей махнул рукой.

Сани было рванулись, но тут же… неожиданно встали как вкопанные. Лошади дико заржали.

— Отчего встали? — заорал возмущенный Матвей, продолжая удерживать сопротивляющуюся Ульяну. — Чего там?

На их пути, на фоне уходящего за горизонт вечернего солнца, поперек дороги стояли розвальни — низкие и широкие крестьянские сани с расходящимися врозь от передка боками, запряженные одной лошадью. Из людей рядом не было видно никого. Бросив еще несколько пьяных шуток, шумная компания притихла и насторожилась.

— Что за чертовщина? — негромко произнес Матвей, всматриваясь вперед.

— Далеко ли спешите, господа? — пробасил кто-то слева.

Привольский вздрогнул и резко повернулся. Перед ним стоял кто-то большой в темном.

— А ты еще кто? — испуганным, но дерзким голосом громко поинтересовался барич, пытаясь при бледном свете заката разглядеть лицо.

— Никита! — вдруг вырвалось из уст Ульяны.

— Так это ж кузнец… Никита Жарый, — подсказал Кондрат, один из приятелей молодого барина.

— Никитка?.. — удивился барич.

— Верно, барин, я это, — ответил Жарый, почти нависая своей могучей фигурой над Привольским.

Дружки со своим баричем пришли в замешательство, но девушку продолжали удерживать.

— И пошто ты тутось? — голос Матвея выдавал его беспокойство. — Твои розвальни?.. Убирай отседова! Дай дорогу!

Но Никита, как будто ничего не услышав из сказанного, твердо произнес:

— Ты энто, барин, Ульяну-то отпусти.

И тут вдруг дружки Матвея спохватились и дружно завопили:

— Эй, кузнец, да ты никак рассудка лишился. Пьян, что ли?

— На кого рот свой разеваешь, сволота?

— Запамятовал, где место твое? А ну, прочь с дороги!

Бранясь, они грозно размахивали руками и даже пытались привстать в санях.

— Сидеть! — неожиданно кто-то осадил их с другой стороны саней.

Дружки обернулись. Там с вилами в руках стоял молодой парнишка в полушубке.

— Лешка? — узнал паренька Матвей. — И ты тутось? Хм… Гадать не ходи, — где один, там и другой. Чего затеяли-то, бесы?

— Ульяну отпусти, говорю, — повторил Никита более жестко.

— Ой, кузнецы, накличете вы на свою буйну голову… — надменно произнес Матвей, но руки свои от девушки все же убрал.

Никита, не отрывая взгляда от Матвея, протянул Ульяне правую руку. Она ухватилась за нее и соскочила с саней. Никита завел ее себе за спину. К ним подошел и Лешка, продолжая уверенно держать перед собой вилы.

— Рыло твое неумытое, кому поперек становишься? — небрежно и колко бросил Привольский. — На каторге гнить хошь? Но прежде батогами бит будешь, а опосля — велю ноздри тебе вырвать. Нет, обоим.

Никита, нахмурившись, сделал шаг в сторону саней и протянул было свою пятерню в сторону Матвея.

— Ну… давай! — барич лишь приподнялся и подался вперед. — Давай же, тронь меня… и быть тебе на руднике. Мы с батюшкой тебе сие враз устроим.

— Постой!.. — закричала Ульяна. — Не надо!

Протянутая рука Никиты остановилась. Он посмотрел на девушку, затем опять на Матвея. После чего опустил руку и отступил назад.

— Кузнец… ты жалкий пес, — почувствовав свое превосходство и неприкосновенность, дерзко произнес барич. — Ты меня не тронешь. Нет. Вижу, страх почуял… И более на моем пути не стой. Сгною… А теперича убирайте свои розвальни и пошли прочь, — бросил он небрежно. — А с тобою, Ульяна… позже договорим.

— Не об чем нам говорить, — уверенно заявила девушка, выглядывая из-за спины кузнеца.

— Дурная ты баба, Ульяна… ни за того ты встала, — произнес Матвей, высоко подняв подбородок. И, совсем расхрабрившись, продолжил: — Глянь на него — людишка-то без роду, без племени… Для тебя он… рылом не вышел.

Осмелевшие дружки поддержали барича ехидным смехом. Руки кузнеца сжались в кулаки, дыхание участилось, глаза налились кровью.

— Ты слышал, пес?.. Освободи дорогу! — небрежно бросил Кондрат и вдогонку сказанному хлыстом ударил Жарого.

Но Никита ловко перехватил хлыст и без труда вырвал его из рук Кондрата. Барич с дружками насторожились и лишь открыли рты.

— Прав ты, барич, негоже мне руки марать об сынка барского. — После сказанного Никита отбросил хлыст в сторону, подошел к саням, пригнулся, ухватил обеими руками оглоблю и, напрягшись, попытался приподнять правую сторону барских саней.

Вес не поддавался. Матвей с дружками, сменив страх на веселье, все еще находясь в санях, стали забавляться над затеей Никиты.

— Не надорвись, кузнец!

— А ты зубками, зубками! — шутили они.

— Лешка, а ты чего зенки пялишь, подсоби Никитке, а то у него, чай, кишка тонка, — издевался Матвей. — Как бы не надорвался.

— Ха-ха-ха! — заливались смехом дружки.

— Говоришь, кишка тонка? — сцепив зубы, вполголоса произнес Никита. — А вот мы нынче и поглядим, у кого она тонка. — Никиту раздражали насмешки. Он опять пригнулся, напрягся и с ревом раненого медведя рванул сани вверх. Полозья оторвались от снега. Лошади, почуяв неладное, дико заржали. У Матвея и его дружков округлились глаза. Смех исчез. Они застыли.

— Не смей!.. Стой!.. Стой!.. — кричали они, выпучив глаза. — Ты что ж творишь-то, ирод? Не смей!

Ульяна смотрела на происходящее, прикрыв ладонью рот. Достаточно высоко приподняв правую сторону саней, Никита перехватился с оглобли на полозья. Среди дружков началась паника, с воплями и криками они стали хвататься друг за друга, затем почти все разом свалились с саней в снег. Лошади попытались сорваться с места. Кузнеца было уже не остановить. Завалив сани на бок, он толкал их дальше, пока не накрыл ими всю барскую свору.

— Во как! — выдохнув, произнес Лешка, почесывая затылок.

Никита выпрямился, расправил плечи, отдышался, отряхнулся от снега, взял за руку Ульяну и со словами «Пошли отсель» беззаботно направился к своим розвальням. Лешка, с любопытством оглядываясь, разинув рот, двинулся за Жарым.

— Ирод!.. Супостат!.. Пес смердящий! — доносились возмущенные выкрики из-под саней.

Первым высвободился Матвей. Вся морда его, как и весь он сам, были в снегу, вид был измученным. Нахлобучив криво шапку, он бросил злобный взгляд в сторону удаляющихся розвальней.

— Все, кузнец, кончина твоя настала, — через стиснутые зубы вырвалось у барича.

— Матвей, подсоби! — кто-то из дружков просил о помощи. — Матвей!

— Сами выбирайтесь, бестолочи, — фыркнул Матвей и со злости пнул ногой по саням.

На краю села, где располагалась местная кузница, розвальни остановились.

— Я так испугалась, — призналась Ульяна, прижавшись к Никите.

— От Привольских теперича нам достанется, — беспокоился Лешка.

— Пустое. Мы, чай, не из пугливых. А, Лешка? — подбадривал его Никита. — Ежели встретишь девку с ведрами пустыми, удачи не видать. То не нам, то Матвею беспокоиться надоть.

Ульяна, не отрывая глаз от Никиты, тихо улыбалась, чувствуя себя защищенно и уверенно.

— Ну, Никита., и здоров же ты! — Лешка был еще под впечатлением. — Так вот, запросто с санями…

— Лешка, ты энто… ступай на отдых, — заботливо произнес Никита. — День выдался трудный. А Потапыча я сам навещу. Вот Ульяну до дома довезу, а после и к нему наведаюсь.

— Добро. Тогда пошел я, — согласился Лешка, почувствовав себя здесь лишним, и ловко соскочил с розвальней.

Неожиданно его за рукав взяла Ульяна. Он обернулся.

— Спаси Бог тебя, Лешенька, — поблагодарила она его. — Ты смел да отважен.

Молодой кузнец скромно пожал плечами и, опустив глаза, расплылся в улыбке.

— Как ремесло кузнечное? — поинтересовалась девушка. — Небось, тяжко приходиться?

— Ремесло не коромысло, плеч не оттянет, — ответил Лешка. — Ой, постой, Никита… — спохватился вдруг он и шустро полез за пазуху. Вытащив оттуда небольшое кованное изделие, протянул его Жарому. — Третьего дня как Потапыч забыл его в кузнице нашей.

Никита взял изделие в руки и окинул профессиональным взглядом. Им оказалось калачевидное однолезвийное кресало^[17], размером в три дюйма, богато орнаментированное мудреными завитками.

— Добрая вещица, — оценил изделие Никита.

— Добрая, да не нашенская. Вернуть надобно. Потапыч, небось, обыскался уже… Ладно, голубки, езжайте.

Никита, дернув вожжи, крикнул:

— Но-о!.. Пошла, родимая!

И розвальни помчались далее. Лешка тяжело вздохнул и некоторое время смотрел им вслед, пока те не исчезли за дальним поворотом.

Глава 4. Обида барича

Барские сани с шумом ворвались в просторный двор усадьбы барина Привольского, которая расположилась на возвышенном месте, на западной окраине села Березники. Двор усадьбы был обнесен высоким, без единого зазора частоколом из заостренных сверху толстых тесанных бревен, плотно скрепленных друг с другом. Во дворе было несколько строений. Сани остановились у господского дома.

За широким массивным столом, при свете сальных свечей сидел пожилой мужчина в расшитой шелком тафье^[18] на голове и внимательно читал толстую книгу. Слегка нахмурив густые брови над глубоко сидящими глазами, он сосредоточенно двигал указательным пальцем вдоль строк. Суховатые, бледные губы, которых между рыжеватыми с проседью усами и курчавой бородой почти не было видно, негромко, по слогам произносили слово за словом. Это был Иван Савельевич Привольский.

Вечерний покой и тишину прервал его сын Матвей, который шумно, запыхавшись, появился на пороге господского дома. Он был дико зол и растерян.

— Клавка… квасу подай! — недовольно буркнул Матвей сенной девке.

— Худо выглядишь. Аль приключилось чего? — поинтересовался отец, неохотно отрываясь от чтения. — И что за наряд на тебе?

— Ох, изведу я сего иуду, житья ему ни дам… — не отдышавшись, сквозь зубы начал Матвей. — Где одноглазый?

Клава принесла Матвею ковшик с квасом. Он жадно припал к питью.

— Чего стряслось-то? — вставая из-за стола и поправляя на себе теплый бархатный халат с трогательными кисточками на концах пояса, озабоченно любопытствовал Иван Савельевич. — Лица на тебе нет.

Матвей небрежно вытерся рукавом и продолжил:

— Мы малость выпили, с гулянки домой возвертались. А они средь тьмы на нас, словно вороны черные… Вилами грозились, сани опрокинули. Отец, прикажи сыскать их.

— Да кого сыскать-то? Толком объясни. Кто обидчики твои? — уже настойчиво спрашивал подошедший к сыну барин.

— Кузнецы-безбожники: Никита Жарый, шельма этакий, да Лешка Овечкин, поддувало евоный. Вот они-то беспредел и учинили, бесы проклятые.

— Кузнецы?.. Хм… Чего ради им трогать тебя? — уточнял барин. — Они, чай, люди смирные, дело свое знающие — колдуют в кузне своей, почитай безвылазно.

— Смирные? Отец, люди, кои с не́честью водятся, меня живота чуть не лишили, а ты мне допрос чинишь? — Матвей начал злиться на отца. — Вели сыскать их… обоих. Ежели не веришь мне, дружков моих поспрошай. Они все видели.

— Дружков? Энто тех, с коими ты кутишь да деньги отцовские на ветер пускаешь? Сколь уж было говорено тебе, почаще Библию читай. — Иван Савельевич указал рукой на открытую книгу, лежащую на столе. — По стиху в день хотя бы… Священные тексты трудны, да… А ты почитай да поразмысли, об чем прочел. Ты у меня единственный сын, единственный наследник. Тебе дулжно быть надежей моей, продолжателем дел моих, а не кутилой беспечным.

Барич после отцовских слов замолчал, насупился.

— Ладно… Сыщем мы твоих обидчиков, — успокаивая сына, сказал барин, затем громко крикнул: — Кузьма!.. Где Кузьма?

Через минуту дверь широко распахнулась и в барские хоромы, хромая на левую ногу, вошел здоровенный мужик, служащий у Привольских приказчиком. Правый глаз его был перевязан черной тряпкой.

— Звали, барин? — пробасил вошедший.

— Звал, — ответил Привольский-старший. — Возьми стремянных и найди-ка мне Никитку-кузнеца.

— Сего безбожника, пса шелудивого сюды вези, — добавил грозно Матвей. — Да, и подмастерья его Лешку тоже сыщи.

— Понял, барин, — ответил Кузьма.

— С Никиты спрос особый будет, — продолжал негодовать Матвей, вышагивая по дому из угла в угол. — Он, словно медведь дикий, сани перевернул, нас в сугроб завалил, да еще надсмеялся надо мною. Сего ему я не прощу. Батогами велю бить, ноздри вырвать. А после и на каторгу заслать положено. — Матвей вдруг бросил взгляд на Кузьму, резко остановился и грозно крикнул: — Ты еще тутось, истукан одноглазый? Ступай и делай, что велено!

Кузьма тут же вышел и закрыл за собой дверь.

Глава 5. Неудачная шутка

У дома Ульяны розвальни кузнеца остановились. Никита с полными ведрами воды и девушка с коромыслом в руке вошли во двор и остановились у крыльца.

— Ой, Никитушка, неспокойно мне как-то, — переживала девушка. — Матвей-то человек мстительный, каверзы чинить удумает. А отец его, Иван Савельич, всякие прихоти сына своего ублажать готовый.

— Ничего. Пущай не трогает не свое, — уверенно ответил кузнец.

— Ой-ли! Твое что ль? — кокетничая, спросила Ульяна.

— А то чье ж?.. Мое… Нынче же летом свадьбу-то и сыграем, — уверенно продолжал он.

— Ух ты… скорый какой. А меня спросить про то забыл? — поинтересовалась Ульяна. Она пристально посмотрела кузнецу в глаза, ожидая услышать признание.

Никита как-то растерялся, откашлялся, слегка поморщился, затем исподлобья взглянул на девушку.

— Ульяна… ты энто… замуж-то за меня пойдешь ли, коли позову? — в голосе кузнеца звучала неуверенность.

— А ты позови, а там и поглядим, — с легким кокетством ответила девушка.

Неожиданно открылась дверь, и из дома вышла сваха Евдокия. Она увидела Никиту, который все еще держал в руках ведра с водой, и Ульяну. Лицо женщины напряглось, затем, хитро улыбнувшись, она повернулась в сторону открытой двери дома и в сени громко произнесла:

— Славно мы поговорили, соседушка. Рада я за наших молодых. Матвей с Ульяной будут доброй парой. На днях сватов жди.

Никита замер. А Ульяна от удивления аж рот приоткрыла.

Спускаясь по крыльцу, Евдокия, все также хитро улыбаясь, небрежно обронила:

— А-а… Ульянушка, к прислуге привыкаешь?.. Умничка.

Ульяна не знала, что ответить. Она лишь, как и Никита, растерянным взглядом проводили Евдокию до калитки, за которой та исчезла. Кузнец в полном недоумении повернулся к Ульяне:

— Энто она чего сказала-то?.. Матвей?.. Он что, свататься к тебе собрался?

— Может, и собрался… — шутя ответила Ульяна. — А ты что, никак ревнуешь?

Никита нервно поводил глазами по сторонам, потом вдруг вспомнил про ведра с водой, которые до сих пор еще были в его руках. Опустив их громко на крыльцо, аж вода плеснула через края, он тяжело вздохнул и, пытаясь скрыть свое недовольство, произнес:

— Вот еще. Шибко надоть… ревновать.

— А я вот возьму и выйду за Матвея, — хитро прищурив глазки, дразнила девушка Никиту.

— Эх, Ульяна… негоже так: играешь с одним, а замуж собираешься за другого.

Девушка расхохоталась в ответ.

— Да то все не так, Никитушка, — улыбаясь, ласково говорила Ульяна, пытаясь свести все к шутке.

— Пойду я… Видать, тутось делать мне нечего, — сурово пробасил кузнец. — Не ровен час, сваты наедут. Мешаться не привык. — Махнув рукой, он повернулся и уверенно пошел к калитке.

— Никитушка, постой!.. Никита! — позвала девушка возлюбленного.

Но Никита не реагировал на слова Ульяны. Девушка догнала его у калитки.

— Да постой же, глупец ты этакий… — Ульяна положила свои руки на широкую грудь кузнеца и умиленно, снизу вверх посмотрела ему в глаза. — Экий ты упрямый. Ты мне люб. И никто более, окромя тебя, мне не надобен.

— Все шутишь?.. Видать, Матвей прав был, для тебя я… рылом не вышел.

После сказанного Никита обиженно убрал руки Ульяны, развернулся и молча исчез за калиткой.

Евдокия в это время стояла тихо за высоким забором и все слышала. Жарый, выйдя быстрым шагом на дорогу и не заметив женщину, уселся в свои розвальни, хлестнул вожжами лошадь и погнал в сторону окольной дороги, что за селом, где располагалась местная харчевня. Женщина проводила Никиту прищуренным взглядом и хитрой усмешкой.

Глава 6. У каждого своя забота

В пяти верстах от Березников, на краю большого заснеженного поля, через которое пролегала во всякое время года накатанная дорога, у березовой рощи, разместился небольшой, немного покосившийся, с виду невзрачный постоялый двор. Местные знали об этом уютном месте, любили его, вечерами коротали там время. Чужаки, оказывавшиеся в местах сих, крайне редко проезжали мимо, не заглянув. Постоялый двор славился харчевней с дешевой простой едой, гостеприимством хозяина да местной медовухой, старинный рецепт ее приготовления держался в тайне.

Дверь в харчевню со скрипом открылась. На пороге появился Никита. Хмурым взором окинул небольшой зал. Людей в теплой избе было немного: несколько местных да кто-то из проезжих. С кем-то из знакомых Никита поздоровался скупым кивком головы. У высокого прилавка, за которым стоял мелкий, но жилистый мужичек лет шестидесяти, лысоватый, с морщинистым лицом, кузнец остановился.

— А, Никита?.. Доброго времени суток! — поздоровался с ним хозяин постоялого двора.

— Не совсем оно и доброе, Потапыч, — стянув с головы шляпу, вяло ответил Жарый.

— И то правда, — согласился мужичок-хозяин, не проявляя обычную приветливость и словоохотливость.

— Потапыч, дай-ка мне медовухи, да поболе, — уныло попросил кузнец. — Быть может, тогда сей вечер и подобреет.

— А харчей? — предложил Потапыч. — Пироги есть, с рыбой.

Никита мотнул головой: — Не-а. Медовухи.

— Никита, а как там светец мой? — поинтересовался старик.

— А… светец… — вспомнил Жарый. — Справили. Можешь забирать, во дворе, в розвальнях моих его найдешь. — Но слов благодарности кузнец уже не слышал. Он неторопливо двинулся за дальний стол, одиноко стоявший в полуосвещенном углу зала.

— Макар! — окликнул Потапыч молодого чернявого парнишку, который обслуживал столы.

Никита расположился за большим грубым дубовым столом. Следом появился Макар с сальной свечой и глиняным кувшином, полным медовухи. Приветливо улыбнувшись и поздоровавшись, юноша ловко наполнил чарку кузнеца подогретым хмельным медом и удалился. Никита взял полную чарку и враз отхлебнул до половины. Минут через пять к столу Жарого подошел Потапыч.

— Никита, за светец благодарствую, — без особой радости произнес он. — У меня к тебе еще просьба имеется. Мне б ажурные решетки справить для окон харчевни… от людей лихих.

— Не сегодня, Потапыч… После обсудим. Ах, да, — кузнец полез за пазуху, достал кресало и положил его на стол перед стариком.

Потапыч, увидев свою потерянную вещицу, растерянно улыбнулся:

— Как?.. Никита, ты где нашел его?.. Я уж обыскался, было думал, посеял с концами… Благодарствую.

Со второго подхода Жарый опустошил чарку, вытер рукавом уста и ответил:

— Лешку благодари. Пропажу твою он сыскал в кузнице нашей.

Вертя в руках кресало, старик сказал:

— Сие ж память от дядьки твоего, Луки Фомича. Энто его изделие.

— Дядьки моего?.. — удивился кузнец. — Хм… То-то я гляжу — рука мастера.

— Да, Лука Фомич был мастером… И человеком был сурьезным, но отзывчивым… Царствие ему небесное, — произнес Потапыч и перекрестился. И тут легкая улыбка его сменилась озабоченным выражением лица. Неторопливо взяв кувшин, он гостеприимно наполнил чарку гостя сладким напитком до краев.

— Сам-то пошто не весел? — поинтересовался Никита, заметив уныние на лице пожилого мужчины. — Чего приключилось-то?

Потапыч понуро присел напротив кузнеца и уперся локтями в стол, подперев лоб. Спустя секунды он поднял голову, грустными глазами нашел в зале Макара, который суетился между столами, обслуживая гостей, и тяжко произнес:

— Макара — старшего сына моего… в рекруты забирают… — Тяжело вздохнул. — А с меньшеньким Гришкой, инвалидом от роду, с хозяйством сим мне не управиться. Да и мамка их… кой уж год хворает тяжко, почитай с постели сама уж совсем не встает. Как я буду без Макара?.. Боязно даже помыслить об энтом.

— Потапыч… ежели чем могу подсобить тебе… ты скажи, — пытался поддержать старика Никита.

Пожилой мужчина посмотрел кузнецу в глаза, тяжело вздохнул и, слегка улыбнувшись, ответил:

— Никита, большой ты человек. И душа твоя большая, добрая. Ты выслушал меня… и на том благодарствую. — После этого он не торопясь встал из-за стола и, немного сутулясь, поковылял к своему прилавку.

Никита какое-то время пристально следил за Макаром, затем уставился на горящую на столе свечу… после чего вновь взялся за медовуху.

Глава 7. Коварные планы

Войдя в дом барина Привольского, сваха Евдокия обратила лик в красный угол, перекрестилась двуперстно на Спасителя.

— Мир дому вашему, Иван Савельич! — негромко возгласила женщина, поклонившись большим обычаем. — Доброго здравия, Матвей Иваныч!

— А… Евдокия, не до тебя нынче, — невесело встретил ее Привольский-старший.

— Что ж так, Иван Савельич? Аль случилось чего? — забеспокоилась женщина.

— Пошто явилась-то? — грубо поинтересовался молодой барин.

— Пошто явилась… — обиженно повторила женщина. — Поговорить пришла… За тебя, Матвеюшка, да за Ульяну поговорить.

— Говори, коли есть что. — Привольские застыли в ожидании.

Евдокия не торопясь присела на скамью у стола, стянула с головы шерстяной платок, окинула виноватым взглядом барина с баричем и тяжело вздохнула.

— Батюшка, свет мой, Иван Савельич… ты прости меня Бога ради, прости меня бабу глупую… — завыла Евдокия, опуская глаза. — Не мочно мне вразумить Глафиру. Не пойдет Ульяна за Матвея. Люб ей Никита-кузнец, дюже люб… Я женщина, я энто вижу.

— Отец, нынче что, день худых вестей? — завопил барич, затем гневно набросился на женщину: — Ты явилась в наш дом, абы поведать нам про то, что ты глупая баба?.. Быть может, батюшка мой тебе денег мало посулил да блага всякого за сватовство твое лживое? А? Стерва ты старая…

— Прости, Матвеюшка, виноватая я… — напуганная Евдокия, каясь, сползла со скамьи и опустилась на колени.

— Молчи, глупая старуха, молчи, — продолжал возмущаться Матвей. — Не желаю слышать сего. Не ты ли первая сваха в окру́ге? Дело, наказанное тебе, не великое и тебе оно ведомо. Ульяна должна быть моей женою. Слышишь?

— Да как же сие изладить-то, Матвеюшка? — женщина была в растерянности. — Я уж и так, и этак пробовала. Ей кузнец люб, да так люб, что ради него она на все готовая.

Барин молча супился, терпеливо слушал слова Евдокии.

— Лепечешь ты без умолку, да токмо в речах твоих толку нет. Долой с глаз моих! — не сдержался барич. — Убирайся прочь!

— Матвей, постой! — одернул его Привольский-старший и посмотрел на женщину: — Встань!.. Так ты сказываешь, она на все готовая… кузнеца ради?

— Готовая, Иван Савельич, на все готовая, — поднявшись с колен, Евдокия подтвердила сказанное.

— Ну что ж… Добро… — хитро улыбнувшись, произнес барин, и следом твердо добавил: — Будем готовить сватов.

— Отец?.. — Матвей удивленно посмотрел на отца.

— Ежели Ульяне люб сей кузнец, — начал излагать свои размышления барин, — и дабы желает она избавить его от вечных скитаний по каторгам, ей дулжно замуж иттить за тебя, Матвей. А кузнецам лишь всыпем батогов числом заслуженно да отпустим на все четыре… Ульяна же с тобою останется на веки вечные.

— Как энто, отпустим? — возмутился барич.

— Да погодь ты, — осадил его Иван Савельевич. — Сие обсудим опосля.

— Отец, а ежели Ульяна противиться станет? — поинтересовался Матвей.

На вопрос сына барин уверенно ответил:

— Ежели супротив воли нашей пойдет, не видать ей более кузнеца, в Сибири сгинет окаянный.

— Хм… Отец… мудрость твоя стоит похвалы! — Матвею пришлись по душе слова отца.

— Евдокия, — барин строго глянул на сваху, — завтра же поутру явишься к Ульяне и передашь ей: кузнеца, мол, мы не тронем, ежели она за Матвея замуж пойдет… Поняла?

— Да, мой батюшка, все поняла, все сделаю, — покорно ответила женщина, и собралась было уходить, пятясь задом к двери.

Неожиданно на пороге появился приказчик Кузьма.

— Ну и где кузнец? — сурово спросил Иван Савельевич.

— Барин, на кузне его нет. А мальчишку, евоного подмастерья, мы привезли. Но он сказывает, что не ведает, где кузнец нынче, — ответил Кузьма.

— Лжет! — истерично закричал Матвей, нервно тряся руками. — На дыбу его!.. Враз расколется. Ну что застыл как истукан? На дыбу, тебе сказано!

Кузьма посмотрел на Ивана Савельевича и, хмуро сдвинув брови, произнес:

— Барин… ни палач я и быть им… не приучен.

— Кузьма, ты ж из солдат… на войне, чай, был, — Матвей напомнил ему о его государевой службе в прошлом. — Руки, небось, по самые локти в крови.

— На войне — то иное… — сдержанно отвечал Кузьма, — Там швед — ворог наш… Там не ошибешься… а тутось…

— Гляжу я на тебя, Кузьма, и мнится мне, что швед тебя не токмо глаза лишил, но и мозгов тебе, видать, поубавил. А может, их, мозгов-то, и не было вовсе?.. А?.. С Никиткой мне должно поквитаться… за стыд учиненный спросить надоть, сурово спросить. Пес этакий в глазах невесты моей… меня позору придал. — Барич подошел к приказчику в упор и заглянул в его единственный глаз. — А посему, Кузьма, всю округу наизнанку выверни, а кузнеца мне сыщи где хошь, а не то… последнего глаза лишишься…

Кузьма сурово посмотрел на молодого барина. Левая скула его непроизвольно задергалась.

— А чего Никиту искать-то? — неожиданно вмешалась Евдокия. — Он в харчевне, у Потапыча.

— В харчевне? А ты почем знаешь? — поинтересовался барин.

— Сама видала, как он от избы Глафиры, расставшись с Ульяной, прямиком поехал в сторону окольной дороги, — ответила женщина. — А там ничего окромя хозяйства Потапыча и нет боле.

— У Потапыча, сказываешь?.. — переспросил Иван Савельевич. — Хорошо… Ступай, Евдокия, ступай! — и выпроводил женщину за дверь.

— Вот он где, сукин сын, — злобно процедил сквозь зубы Матвей.

Не отходя от двери, барин повернулся к приказчику:

— Кузьма, ты все слыхал?

— Да, барин, слыхал.

— Тогда ступай же и делай, чего велено.

— А мальчишку-то куды? — спросил перед уходом Кузьма.

— В подклеть^[19] его! — сведя зубы, судорожно выдавил Матвей. — Пущай покуда там посидит. С ним я и сам как-нибудь управлюсь.

Кузьма кивнул головой и вышел в сени. Не успев закрыть за собою дверь, он услышал короткий диалог барина со своим сыном.

Оставшись вдвоем с отцом, Матвей вновь вернулся к разговору, который его крайне беспокоил:

— Отец, ежели Ульяна будет моей, то Никитку отпускать никак нельзя. Где бы он ни был, но покуда он жив, жизни мне не даст.

— Дурень ты. Кто ж ему ее оставит, жизнь-то? Хм… — ухмыляясь, ответил Иван Савельевич. Затем, полубоком повернувшись к иконе Спасителя, перекрестился: — Прости меня грешного, Господи!

Во дворе усадьбы Привольских в ожидании стояло несколько всадников. Через расписное слюдяное окно Матвей наблюдал за Кузьмой, который хромая спустился с крыльца и дал какие-то указания стремянным. Связанного Лешку утащили в подклеть.

Кузьма не спеша залез на коня и грозно буркнул:

— К Потапычу! В его харчевню!

Стремянные следом за приказчиком рванули в указанном направлении.

Примечания

14

Терпуг — небольшой брусок из стали с насечкой, служащий напильником.

15

Светец — приспособление для укрепления горящей лучины, своего рода осветительный прибор.

16

Дойник — специальный сосуд (ведро), в который доят молоко.

17

Кресало — стальная пластинка для высекания огня из кремня.

18

Тафья — круглая шапочка, плотно покрывающая голову по маковке, или по темени.

19

Подклеть — полуподвал, нижний этаж избы, летнее неотапливаемое помещение, в котором размещалась кладовая.