Воля небес

Александр Прозоров, 2014

Продолжение нового цикла Александра Прозорова, автора легендарного «Ведуна» и цикла «Ватага»! Кровавая эпоха Ивана Грозного. Могущественная Османская империя двинула на Русь несметные орды с юга, коварная Польша нападает с запада, Швеция – с севера. Внутри страны князья плетут бесчисленные заговоры. В это трудное время царь поручает верному боярину Басарге Леонтьеву важнейшую миссию – охрану убруса – полотенца с отпечатком лика Иисуса Христа… Отдаленный потомок Басарги, наш современник Евгений, вместе с неугомонной спутницей Катериной напрягает последние силы, чтобы уберечь православную святыню…

Вологда

С казенным делом Басарга желал управиться побыстрее, а потому до самой Вологды даже не доехал, остановившись на постоялом дворе неподалеку от верфи, благо на речной развилке между торным путем к Славянскому волоку и дорогой на город летом всегда шумел богатый торг, и домов для путников здесь было срублено немало, на любой вкус — и для нищего смерда светелку можно найти, и для богатых купцов обширные покои, коврами выстеленные, сукном обитые, с перинами высокими, сундуками коваными…

Впрочем, царский подьячий обошелся горницей обычной, с опочивальней да светелкой отдельной, дабы днем было где книги посмотреть, а ночью, чтобы холоп и датчанин рядом спали, а не в общей людской. Тем паче, что и задерживаться дольше нескольких дней боярин тут не намеревался. Сразу по прибытии он отвел Карста Роде к верфям, отправившись первым делом к навесам, показал:

— Вот, смотри. Тес для строительства кораблей заготовлен. Как на твой взгляд, материал хороший? Цену купец не завышает? Такой он на борта надобен или мутят чего корабельщики?

— Ага… — Датчанин прошелся между стопок с досками, присел, заглянул в середину одной пачки, другой, принюхался просунул руку в глубину, погладил, понюхал, восхищенно покачал головой: — Золото, а не лес. Сколько твой купец за него просит?

— Сто семь рублев за такую пачку. Токмо еще со строганием и пропиткой маслом от гнилья.

— То ж лиственница, чего ее пропитывать? — удивился Роде. — Она и так не гниет.

— То есть привирает купец?

— У богатых свои причуды, боярин, — пожал плечами датчанин. — С пропиткой оно завсегда лучше, нежели без пропитки. Дольше проживет, меньше протечет. Коли взаправду маслом мажет, то без обмана. Хотя, мыслю, можно обойтись. Сто семь рублей — это гривна московских али две новгородских, полста в гульденах… Ну, коли в Любеке торговать, я бы втрое супротив здешнего продал. Причем безо всякого стругания, заметь, и пропитки.

— То есть с ценами корабельщики не мутят?

— Может статься, чего-то им от сего в мошну и капает, — выпрямился Роде. — Однако же дешевле ты, мыслю, леса такого не найдешь. Токмо сапоги понапрасну стопчешь.

— Ага, — удовлетворенно кивнул Басарга. — Ну, коли так, пошли на стапеля. Посмотрим, что ты там про строительство скажешь.

С помощником он не ошибся. Была в попавшемся подьячему пленнике какая-то нутряная шебута, что не позволяла ему исполнять данные поручения в половину сил. Послали учить — он и ванты навязал, и поединки наказательные ввел, и в походы конные ходил. Послали убивать — дрался до последней капли крови, себя не жалея. Попросили строительство проверить — тут же по корпусам полез, в каждую щель заглядывая, балки простукивая, под кили заныривая.

— Ну, что скажешь? — требовательно поинтересовался боярин Леонтьев, когда датчанин поковырялся в семи выбранных наугад кораблях. — Работа добрая?

— Так это как посмотреть, — усевшись на краю одного из помостов, пожал плечами Роде. — Смотря чего ты от них хочешь.

— Ты говори, как есть. А уж я там как-нибудь решу.

— Ну, — закинул датчанин голову, глядя через себя на ближайший борт, — шпангоутов и бимсов, на мой взгляд, можно вдвое меньше ставить. У нас на Эльбе такой плотный набор отродясь не делали. Тут тебе сразу и на материале, и на времени, и на работе треть экономии. Однако же, сам понимаешь, крепче от сего корпус, знамо, не станет. Коли гвоздями доски прибивать — это тоже раз в пять быстрее работа двинется. У нас уже давно все так делают. Но гвозди в воде гниют, как безумные. Корешки же сосновые еще нас с тобой переживут.

— Да что у вас там за лоханки такие, иноземец?! — не выдержав, рявкнул с палубы полусобранного коча один из плотников. — Вам на них плавать не страшно?!

— Страшно, но быстро! — крикнул в ответ Карст Роде. — Про каравеллы когда-нибудь слыхал? Сии корабли двумя отличиями всем морякам известны. Тем, что быстрее их во всем мире ничего не строят. А также тем, что не бывает такого перехода на каравелле, чтобы хоть чего-нибудь на них да не отвалилось! Полкоманды всегда на вантах, а половина ремонтом занимается.

— Не, мы так не умеем, — засмеялся сверху плотник. — Коли ты у меня работу примешь, так и внукам, и правнукам твоим ничего латать не придется.

— У внуков и правнуков пусть у самих голова о судне болит! — хмыкнул Роде. — Зато каравелл по цене твоей лоханки пять штук купить можно!

— Токмо моя лоханка твои ракоквелы в пять раз переживет все вместе взятые!

— А что мне твои «пять раз», коли товар не опосля, а прямо вчера возить надобно?

Неизвестно, как долго пререкались бы мореход и корабельщик, да только тяжелый топот, тревоживший Басаргу последние четверть часа, внезапно ворвался в проулок между постоялыми дворами, воплотившись в полсотни хорошо одетых всадников, скачущих на драгоценных туркестанских и персидских лошадях. Даже мчащаяся впереди охрана была в ярких зипунах и собольих шапках, уздечки и седла сверкали серебряными клепками, наборные пояса лучились солнечным янтарем и переливались самоцветами.

— Вот черт, царь! — ошеломленно выдохнул Басарга. — Как, откуда?!

Работники горохом посыпались с корпусов на землю, падая на колени и склоняя голову. Карст Роде задумчиво дернул себя за левую косичку, за правую, встал и, когда кавалькада приблизилась, сдернул шапку и низко поклонился, не забыв ею помахать. Подьячий тоже поклонился, приложив руку к груди.

— О-о! Боярин Леонтьев! — растолкав свиту, выехал вперед Иоанн, не в пример обычному одетый в расшитую золотом шубу, подбитую песцами, и в бобровой высокой шапке. Хотя, наверно, путешествовать в февральские холода в монашеской рясе было просто-напросто холодно. — На ловца и зверь бежит! Вот токмо вечор о тебе вспоминал, когда стройку смотрел.

— Готов отпись сегодня же составить, государь! — вскинул голову Басарга. — Еще месяц назад все книги и записи с делами сверил. Ныне же проверяю, как создание флота твоего идет. Отлучался за знатоком корабельным, каковой слова мастеров здешних подтвердить али опровергнуть должен.

— Датский мореход Карст Роде, — встрепенувшись, еще раз припрыгнул на месте тот и помахал шапкой: — К вашим услугам, ваше величество!

— Ты-то как опричнику моему в помощники попал, иноземец? — удивился Иоанн, подъехав немного ближе.

— Взят в плен на меч в честном поединке, ваше величество, — махнул шапкой по снегу Роде.

— По-русски, однако, молвишь резво! Откель так хорошо научился?

— О позапрошлой осени от корабля в Холмогорах отстал. Зиму там жил, а опосля еще год у боярина Басарги в поместье. Выучился!

— От корабля, сказываешь, отстал? — провел рукой по бороде царь. — Ну, коли мореход ты таковой умелый, сказывай, каков тебе мой флот новорожденный?! Как в Вологду свою любезную приезжаю, завсегда сюда скачу им полюбоваться. Хорош?!

— Так сразу и не ответить, ваше величество, — распрямился датчанин. — От того все зависит, для чего сей флот надобен?

— Для чего державе любой корабли потребны? — приподнявшись на стременах, окинул верфи гордым взглядом Иоанн. — Чтобы средь окиянов ворога осаживать, равно как в полях кованые рати отбивают. Ныне на море Варяжском свеи и ляхи зело шкодничают, корабли русские грабя, товар на запад не пропуская, города лифляндские без припасов оставляя. Осадить желаю наглецов, покой и порядок в водах тамошних навести.

— Коли так, ваше величество, то корабли все эти сжечь вели немедля, — кивнул через плечо датчанин, — да вместо них иные, военные строить начинай!

— Что-о?! — Иоанн поднял своего туркестанца на дыбы, но тут же успокоил, потрепав ладонью по шее. — Новый почти флот спалить? Это почему?

— Корабли больно крепкие! Набор частый, борт двойной, пояс ледовый по ватерлинии, печи каменные в трюме, — спокойно и уверенно ответил Карст Роде. — В морях ледовых такие кочи, может, и хороши, ибо удары льдин легко держат, обмерзания не боятся, отогреться в стужу любую позволяют. Да токмо при всех достоинствах сих тяжелы они больно выходят. В одном и том же ветре слабого врага не догонят, от сильного не уйдут. Любой торговец им козью рожу показывать будет. Опять же, воевать чем? Коли пушки по верхней палубе ставить, так остойчивость пропадет, от бокового порыва любого коч перевернется сразу. А нижних палуб тут и вовсе нет. Пояс ледовый на кочах в тех местах, где пушки ставить положено. Вот и что за прок тебе, царь русский, на сей флот тратиться, коли его все едино первым же летом перетопят? Легкие и быстрые корабли зело дешевле выйдут, а пользы от них куда более. И в бою они удачливее, и казну не так разоряют, коли в схватке погибнуть доведется.

— Они, может, и дешевле, — хмуро ответил Иоанн, — да токмо кто мне такие продаст? Ни одна из держав морских ни за какое золото кораблей ратных мне продавать не желает.

— Коли тебе для войны суда нужны, ваше величество, зачем на покупки тратиться? — хмыкнул датчанин. — Свейский флот — это как пехота у нурманов. Все про нее слышали, да никто никогда не видел. Ляхи же и вовсе трусы известные. На них гаркни погромче, сами разбегутся. Дай мне одну каракку, государь, и месяц времени — я тебе этих кораблей сразу десять приведу! Только принимай.

Туркестанец заплясал на месте, ощутив гнев хозяина, но, как он ни крутился, тяжелый взгляд царя неотрывно лежал на лице Карста Роде.

— То ли гонору в тебе сверх меры всякой, иноземец, то ли храбрости, — наконец произнес Иоанн. — Однако же подьячему моему я доверяю, и раз он за тебя ручается, то доверюсь и тебе. Ты получишь каракку!

— Благодарствую, ваше величество, — низко поклонился повелителю всея Руси датчанин.

— Басарга!!! Твой человек, с тебя и спрос! Завтра ко мне с отчетом!

— Слушаюсь, государь.

— Малюта, — крикнул через плечо Иоанн. — Корабли достроить и снарядить! Там посмотрим, на что годятся…

Царь развернул скакуна и дал туркестанцу шпоры, посылая с места в карьер. Свита, кроша подковами лед в белую крошку, сорвалась следом.

— Ах ты сукин сын! — Едва отвернулся царь, Басарга схватил датчанина за горло. — Ты чего, поганец, под плаху меня подводишь?! Кто тебя за язык тянул?! Ты чего наобещал?!

— Пусти… — прохрипел Роде, двумя руками вцепившись ему в пальцы. — Задушишь… Коли убьешь, кто тебе корабли добудет?

Этот довод заставил подьячего ослабить хватку, и датчанин торопливо пробормотал:

— Знаю я море сие, как свои панталоны! Сколько себя помню, столько и плавал. Нешто мы нескольких кораблей у свеев не отобьем? Царь ваш, как их узреет, гневаться перестанет, точно говорю. Даже если пять вместо десяти приведем, казнить не станет.

— Надо было тебя сразу зарезать, — отпустил его боярин. — Теперь, похоже, поздно. Перед Иоанном за тебя поневоле отвечаю.

— Да ништо, господин! — потирая горло, выдохнул Карст Роде. — Нам бы одну каракку, да подготовить на совесть, чтобы не бултыхалась по волнам, а птицей летела. В умелых руках и один корабль может мир перевернуть. А я, поверь мне, боярин, не дурак, опыт имею.

— А по-моему, дурак… — тяжко выдохнул Басарга, думая над тем, что за новый хомут датчанин повесил ему на шею.

— Не грусти, боярин, фортуна с нами! — подмигнул ему датчанин. — Каракки по морю Варяжскому с пустыми трюмами не ходят. Царю корпуса, нам товары. Через месяц свою усадьбу сможешь от подклети до конька шелками обернуть! Коли выиграем, враз озолотимся. А проиграем: так с мертвых и спросу никакого! Как ни кинь, все к добру повернется. Царь платит, мы богатеем!

— И откуда ты только взялся на мою голову?! — сплюнул Басарга. — Ладно, выпиши на листок, что тебе для затеи понадобится. Государь завтра наверняка спросит.

* * *

Царские хоромы в Вологде были такими же новенькими, как и усадьба боярина Тимофея Заболоцкого. Но, конечно же, тщательно отделанными: с резными наличниками, столбиками и балясинами, с коврами на полах и кошмами на стенах, с масляными светильниками в коридорах и свечами в светелках. И, само собой, целиком и полностью жарко протопленными. Иоанн Васильевич тепло любил: от холода и сырости, сказывал, кости ныть начинают.

Однако же при всем богатстве вологодских царских хором скамеек здесь, на диво, не имелось. Во всяком случае в горнице, куда провели рынды подьячего, не имелось ни трона, ни скамей, ни даже застеленных покрывалами сундуков, столь привычных в русских домах. Царь, стоя у заиндевевшего окна, беседовал о чем-то с незнакомым Басарге малорослым — ниже даже Ильи Булданина — рыжебородым боярином с мертвенно бледным лицом, одетым в простоватый охабень^[7] с завязанными на спине рукавами. Увидев поклонившегося издалека подьячего, Иоанн поманил его к себе, спросил:

— Что принес?

— Отчет по тратам на строительстве ты составить повелел, государь.

— Не, читать не стану, — покосился на внушительный свиток Иоанн Васильевич. — На словах скажи, что заметил?

— Больших покраж не было. Мелких приписок и недостроя полтора десятка заметил, но подрядчики сие за свой счет поправили.

— Кто воровал? — встрепенулся малорослик.

— Список боярину Григорию передашь? — поинтересовался царь.

— Ни к чему сие, — покачал головой Басарга, догадываясь, зачем у него просят имена провинившихся. — Купцы все по уряду сделали, казне урона нет. Чего их зря трепать? Раз попались, к новому заказу знать будут, что царский глаз внимательный. Больше не забалуют.

— Так просто все и простил? — недоверчиво прищурился Иоанн. — Надеюсь, хоть какое наказание да назначил, дабы впредь неповадно было?

— Больше воровать не станут, — пообещал боярин Леонтьев, уходя от ответа.

— Что же, пусть будет по-твоему, мой верный слуга. Тебе верю, — царь кивнул на подьячего: — Запомни сего боярина, Малюта. Ему, чтобы преступников исчислить и невиновных спасти, никакие дыбы и кнуты не надобны. Одного взгляда в книги расходные хватает, и он уже все тонкости заговоров и краж ведает.

— Не о всяких заговорах в книгах пишут, — хмуро ответил коротышка. — Про иные и записки малой не сыскать.

— Коли хорошо поискать, хоть какой след, да обязательно сыщется, — пригладил бороду Басарга. — Задаром ныне никто ничего не делает. А где серебро пробежало, там завсегда и книга расходная прихоронена.

— Забудь про книги, боярин, — остановил его Иоанн. — Ныне у тебя другое поручение есть. Иноземец твой смету составил, что ему для начала войны морской надобно?

— Датчанин мой на удачу одну надеется, — честно предупредил подьячий. — Коли победит, наградишь. А коли побьют, так с мертвого спроса никакого.

— Коли он на удачу жизнь свою поставить готов, так отчего мне золотом малым не рискнуть? — пожал плечами царь. — Корабли ратные зело нужны. Да не опосля, а немедля. Коли хоть немного с разбойников свейских да польских спеси собьет, и то хорошо будет. Не истребит, так хоть напугает.

— Полтораста рублей на хороший корабль просит Роде и особо пищали твои, из приказа Пушкарского. Их ведь так просто не купить. А лучше казенных московских и не сыскать.

— Верно сказывал иноземец, кочи куда дороже обходятся, — хмыкнул Иоанн, поморщился, повел плечами. Пересек горницу и прижался спиной к желтой оштукатуренной стене. Вестимо — боковине стоящей в соседней комнате печи. Кивнул: — Быть по сему, пусть покупает. Казна расходы возвернет.

— Слушаю, государь, — поклонился Басарга.

— И еще одно, — опять поморщился царь. — Филипп на кафедру никак возвертаться не желает. Три письма уже ему посылал, не слушает. Молитвам, отвечает, себя посвятил. Тебя помянул однажды, дескать, глаза ты ему открыл. Съезди к нему, Басарга, уговори. Плохо мне без Филиппа. Иные иерархи все кто за родичей радеет, кто в заговорах повязан, кто стяжательством увлечен. Подсиживают друг друга, доносят, хитрят. Тьфу! Он един в Синоде чистым был. Заговорщиков обличал, за спиной не паскудничал, клеветников не привечал. Чем недоволен был, в лицо говорил. В делах державных завсегда рядом вставал, изменников проклинал. Без него я, словно калекой одноруким, на столе своем маюсь. Ну, не на колени же мне перед ним вставать?!^[8]

Иоанн болезненно скривился и махнул рукой:

— Ступай с Богом! И чтобы корабль ратный до паводка снарядил!

Едва Басарга оказался в коридоре, как его стремительно сгребли, толкнули в угол. Жаркий поцелуй замкнул уста — и женщина исчезла так же стремительно, как появилась, оставив в руке обрывок бумаги. Опричник развернул его, увидел простенький план двора, нарисованный угольком в уже знакомой манере, отмеченную крестиком светелку и улыбнулся:

— Мирослава!

Раньше ночи, покуда царица не ляжет, кравчая в свои покои вернуться не могла — а потому спешить было некуда. Басарга Леонтьев воротился на постоялый двор, у себя в светелке погрозил кулаком разлегшемуся в рубахе и портах на хозяйской постели датчанину:

— Попробуй токмо теперь пропасть! Из-под земли достану!

— Я человек слова, мой господин! — потянулся Карст Роде. — Коли признал себя твоим пленником, останусь таковым, пока не выкуплюсь. Что ответил русский властитель?

— Можешь искать корабль, баламут иноземный. Государь решил рискнуть. Но если подведешь…

— Да!!! — Датчанин рывком вскочил, прыгнул к сундуку и принялся натягивать сапоги.

— Ты куда?

— Искать! Искать, боярин, искать, мой господин. Мне про пути ваши в Холмогорах многое понасказали. У вас тут Славянский волок рядом и преизрядно кораблей у торного пути зимует. Кого по невезению морозы застают, кто с умыслом в самом сердце путей остается, но судов вдоль Сухоны и по берегам Кубенского озера должно быть много. Глядишь, с кем-нибудь и сторгуюсь!

— Вот, зараза нерусская! — вздохнул боярин Леонтьев. — Мало мне без тебя хлопот было, так теперь еще и море Варяжское воевать!

— Не грусти, хозяин, я тебе пригожусь! — весело ответил датчанин. — Лучше холопов своих из поместья призывай. Кому еще на море воевать? У меня здесь своих людей нет.

Басарга красноречиво сплюнул. Карст Роде весело рассмеялся и выскочил за дверь.

Мысли о холопах и кораблях, о митрополите и строительстве отпустили подьячего только далеко за полночь, когда он целовал глаза своей ненаглядной княжны. Ее объятия, ее губы, ласки, дыхание были тем лекарством, которое вымывало из его души все мысли и тревоги и уносило в мир счастья и сладости, в мир блаженства и безмятежности, отнимающим все силы и выпускающим обратно к жизни уже очищенным и счастливым…

— Любимая моя, единственная, — выдохнул Басарга, расслабленно вытягиваясь рядом с Мирославой на мягкой, словно облако, перине. — Какое чудо, что ты тоже оказалась здесь, в Вологде…

— Иоанн последние годы часто сюда ездит, — ответила из темноты княжна. — И царица нередко вместе с ним отправляется. Повезло…

— Митрополит Филипп в везение таковое более не верит, — ответил ей Басарга. — Мы предназначены друг другу Небесами, и Всевышний делает все, чтобы мы были вместе.

— Эк ты его полюбил ныне, — рассмеялась невидимая женщина. — Волю дай, так, поди, обратно на кафедру вернул бы?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Охабень — теплый, зачастую меховой плащ с длинными рукавами, имеющими сбоку разрез. По слухам, руки чаще всего просовывали в разрезы, а рукава завязывали за спиной. При всех этих странностях — оставался в моде с XIV по XVII века, причем носила его не только знать, но и крестьяне. Видимо, что-то разумное в этом покрое все-таки имелось.

8

Среди массы слухов, намекающих на трения Иоанна Грозного и митрополита Филиппа, нет ни одного, который указывал бы на присутствие в окружении Филиппа недовольных царем людей, не говоря уж об участии митрополита в заговорах. Самое ужасное из озвученных в исторической литературе разногласий митрополита и царя — это «опричник не снял в церкви тафью».