Потом и кровью

Андрей Посняков, 2017

В Москве при странных обстоятельствах погиб сын Ивана Грозного, царевич Иван Молодой. Через пару месяцев по всей Ливонии и Речи Посполитой проносится череда циничных и необъяснимых убийств. Безжалостная тень неведомого убийцы нависла над королем Магнусом Ливонским и его семьей! В это же время резко обострилась борьба за вакантный польский трон. Выставил свою кандидатуру и Магнус – наш современник Леонид Арцыбашев, угодивший в прошлое по глупой случайности, но теперь вовсе не желающий покидать это страшное и такое притягательное время. Здесь у него семья, корона… и целое сонмище врагов, включая могущественного Семиградского князя Стефана Батория с его покровителем – турецким султаном Мурадом, и шведского короля. Между тем велением царя Ивана воевода князь Федор Мстиславский силой увез в Москву юную королеву Марию…

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Андрей Посняков, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Глава 1

Лето 1575 г.

Ливония

С моря дул ветер. Скидывал с редких прохожих шляпы, срывал плащи, швырял в лица холодные дождевые капли. Сизые волны, словно живые хищные существа, вгрызались в причалы, истекая грязно-белой пеной и жадно шипя. Жалобно скрипя мачтами, покачивались стоявшие у причалов пузатые торговые корабли — когги.

На башнях Нарвского замка трепетали выцветшие за лето стяги. Стражники в железных касках, ежась от промозглого ветра, отворачивались от моря да бросали завистливые взгляды на портовые кабаки. В такую мерзопакостную погоду закатиться в таверну — милое дело! Опрокинуть кружку-другую пива, а лучше пунша, да обнять-облапать какую-нибудь пышнотелую гулящую молодку… Впрочем, некоторых все же больше привлекала церковь: забавные проповеди лютеранского пастора отца Амброзиуса Вейнера давно веселили как горожан, так и приезжих. Пастор Амброзиус отнюдь не стеснялся критиковать мирские власти за бюрократизм и косность, делая это искренне и от всей души.

Вечерело, и многие, махнув рукой на ветер и дождь, поспешали в небольшую каменную церквушку, расположившуюся невдалеке от ратушной площади. Именно там и читал свои проповеди достойнейший и славный пастор, именно там уже начинал распеваться хор мальчиков, дирижировал коим лично отец Амброзиус, и горожане с большим удовольствием слушали не только проповеди, но и псалмы.

Если б поспешающий в церковь прохожий свернул бы чуть раньше, то, пройдя с полсотни шагов по узенькой улочке Медников, очутился бы как раз напротив аптеки, принадлежавшей почтенному нарвскому бюргеру — герру Николаусу Фельде. Этой аптекой владел и ныне покойный батюшка герра Фельде, и его дед, и прадед. Старое, но любовно подновляемое каждый год здание лучилось седой стариной, еще помнившей славную эпоху крестовых походов. Обычный трехэтажный дом с узким фасадом и затейливой каменной кладкой украшала висевшая прямо над дверью вывеска с латинской надписью «Аптека» и изображение трех каких-то святых — за давностью лет никто уж и не помнил, каких именно, и даже сам герр Николаус этого не знал.

Достойнейший аптекарь был уже далеко не молод, сед, как лунь, что, впрочем, вовсе не мешало ему проворно двигаться и лично толочь в ступке лекарства. Однако же годы брали свое, и господин Фельде взял в помощники дальнего родственника — троюродного племянника, юркого подростка по имени Гейнц. Худой, узколицый, с карими хитроватыми глазами и копной спутанных темно-русых волос, Гейнц оказался неплохим помощником, правда, несколько ленивым, за что сам хозяин — добрейшей души человек — частенько его бивал. Вот и сейчас…

— Эй, Гейнц! Да где же ты, ленивый мальчишка? — убрав с прилавка микстуры, аптекарь подошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Именно там готовились все лекарства и хранились нужные для этого дела вещи: ступки, тигли, толстостенные стеклянные пузырьки и все такое прочее. Все шкафы были забиты сушеными травами, настойками, толчеными кореньями и разного рода лекарственными веществами типа высушенных жаб, топленого барсучьего жира и сулемы — ртутного препарата, предназначавшегося для лечения тех нехороших болезней, что иногда заводятся у склонных к продажной любви повес. В этом смысле аптека господина Фельде славилась далеко за пределами Нарвы. Многие покупали лекарства, многие вылечивались, ну, а тех, кто не вылечивался, прибирал к себе бог.

— Гейнц, чертов бродяга! Да ты отзовешься, наконец, или нет?

— Да, дядюшка Николаус? — лохматая голова ученика свесилась вниз, узкое личико быстренько приняло самый невинный и добропорядочный вид. — Я только что растолок в ступке сушеный корень аира, как вы велели.

— Я два дня назад велел его растолочь! — рассердился аптекарь. — А ты только что справился!

— Так не успел же, дядюшка, — мальчишка хлопнул глазами. — Вы ж сами меня посылали к господину шкиперу, а потом еще — и к стекольщику, и на рынок.

— Не успел он, — махнув рукой, герр Николаус уселся в старое протертое кресло и, поежившись, приказал Гейнцу затопить камин. Хворост, слава Господу, в аптеке имелся — ученик притащил вчера с рынка целую вязанку.

— Ох, и лето же нынче выдалось, прости, господи, — вытянув ноги, проворчал аптекарь. — Иная зима лучше, чем это лето. Все дожди, дожди, дожди…

— И не говорите, дядюшка… Так что, закрываемся?

Герр Фельде пригладил бородку ладонью и важно кивнул:

— А пожалуй, что и да. Все одно — никто в такую погоду не припрется.

— Но могут послать слуг, — растапливая камин, резонно возразил подросток.

— Пришлют — откроешь. — Аптекарь снова поежился и, заметив мелькнувшую за окном тень, приподнялся в кресле. — Похоже, ты оказался прав, бездельник. Кто-то действительно послал слугу.

— Может, еще и мимо…

Оба затихли, слушая, как стучат по крыльцу чьи-то шаги. Звякнул привязанный на дверном косяке колокольчик.

— Входите, входите! Не заперто.

По знаку хозяина Гейнц поспешно метнулся к дверям — встречать посетителя.

— Ах, милости просим, уважаемый господин! Очень, очень рады вас видеть. В нашей аптеке вы, несомненно, отыщете лекарства от любых болезней!

Посетитель принес с собой дождь. Крупные капли стекали с его длинного, вымокшего насквозь плаща и матросской кожаной шапки, надвинутой на самые глаза, падали на башмаки, застревали блестящими бусинками в темной кудлатой бороде. Собственно, одну эту бороду и было видно, да еще глаза — темные, глубоко посаженные, злые. Судя по одежде, это был не простой матрос, а тот, кто привык к беспрекословному подчинению — боцман, а то и шкипер. Даже, может быть, и сам капитан!

— Вы, верно, с того бременского судна…

— С того, — гулко перебил моряк. — Меня мучает лихорадка. Срочно нужно лекарство. Сказали, у вас можно найти.

— О, конечно же! — поднимаясь на ноги, герр Николаус радостно потер руки. — Какое угодно. Я бы посоветовал вам…

— Не надо советовать, — посетитель, похоже, был из тех, кто предпочитает не болтать, а действовать. — Несите, что есть. И не беспокойтесь — я заплачу щедро.

— Я лично подберу все для вас, уважаемый! — ступеньки узенькой лестницы заскрипели под ногами дядюшки Николауса Фельде. Гейнц же вновь занялся камином — так ведь еще и не разжег.

— Вы, что же, одни живете? — проводив глазами аптекаря, быстро поинтересовался моряк.

— Одни, — подросток обернулся… и не успел даже охнуть — кинжал моряка с силой вонзился ему в сердце. Паренек лишь округлил в изумлении глаза да тихо осел на пол, придерживаемый сильной рукой убийцы.

Управившись со слугой, злодей затаился у лестницы.

— Ну, вот и я! Ой…

Снова удар, столь же резкий, умелый, и еще один труп.

Вытерев кинжал об одежду только что убитого мальчишки, моряк — или кто он там был? — поспешно покинул аптеку, ничего с собою не взяв. Не прихватил ни лекарства, ни денег, даже не стал обыскивать дом. Просто пришел — и убил. Без всяких эмоций и лишних слов. Словно выполнил свою работу, честно и быстро. Выполнил — и ушел, растаял в дождливой дымке надвигавшейся ночи.

* * *

Золотисто-зеленый ливонский флаг, тяжелый и мокрый, уныло повис над башней королевского замка Оберпален, называемого местными эстами Пылтсамаа. Уже третий день, почти не переставая, молотил дождь, нагоняя в сердца обывателей унылую скуку и хмарь. Дождь… Такое уж выдалось лето. Горожане развлекали себя как могли: богатых бюргеров не брезговал привечать сам король, люди попроще проводили время в тавернах или ходили друг к другу в гости. Впрочем, все уже всем надоели — Оберпален, хоть и столица, а все же невелик город, всего-то три тысячи населения. Правда, есть еще и соседние городки да замки — час-два пути, а то и меньше. Да только вот — дождь, в такую мерзкую погодку трястись в повозке или в седле кому охота?

— Эй, эй, осторожней там! — круглолицый толстяк, хозяин зеркальной мастерской герр Анджей Вандзее, искоса глянув в узенькое оконце, прикрикнул на подмастерьев. — Боже вас упаси хоть одно стеклышко разбить. До конца дней своих не расплатитесь!

Подмастерья — Яан и недавно нанятый Йорм — угрюмо засопели. Что и говорить, и покричать герр хозяин любил, и тумаков отвесить. Ладно бы за дело, а то ведь просто так! Ну вот зачем под руку-то орать? Вернее, под ногу? Ведь только что взяли ящик со стеклом, подняли, понесли… так Йорм от крика споткнулся! Хорошо еще, не упал, выправился, а ведь мог бы… Кто б тогда за стекло разбитое отвечал? Подмастерья?

Угрюмо сопя, парни все же отволокли тяжелый ящик в угол, поближе к тиглям и чану, в котором плавилась амальгама. Муторное это дело — наносить на стекло зеркальный слой, да и для здоровья вредное. Однако ж оплачиваемое, чего уж говорить, одно плоское зеркало как добрый конь стоило, и это еще не самого большого размера! Для богатых людей такие зеркала делали, для самого его величества короля Магнуса, для королевских фрейлин, для купцов богатейших. Не всякий барон, не говоря уже о рыцарях, мог себе зеркало стеклянное позволить!

— Пошевеливайтесь давайте уже! — подгонял зеркальщик, спешил. Дома у него, что здесь же, с мастерской рядом, уже собирались гости. Сам помощник ратмана обещался прийти — все ж таки дальний родич. Интересно, и в самом деле придет? Придет, придет, никуда не денется, зря, что ли, ему зеркало в золоченой раме подарено? Придет — так это честь великая! Все соседи позеленеют от зависти, а Йогашка Кунст, ювелир, так и вообще — зачахнет. Еще бы: к нему-то такие люди не ходят!

Почесав выбритый подбородок, герр Анджей приосанился. Думать о предстоящем визите столь важного лица было приятно. И еще приятнее — представлять реакцию соседей. Как они в окна выглядывают, недоверчиво щурятся, как ругаются от зависти, плюются даже! Эх, скорей бы…

Можно было, конечно, в мастерской еще с часик пообретаться. Присмотреть за всем приметливым хозяйским глазом. Проследить, чтоб эти бездельники молодые, Яан с Йормом, как следует все котлы вычистили. Чтоб на завтра работу приготовили… хотя нет — завтра ж воскресенье, работать грех, да и цеховой устав запрещает. Правда, сам король Магнус цеховые уставы не жалует и «деловую инициативу» поощряет. «Деловая инициатива» — это королевские слова, означают они вящее к работе усердие. Усердие не к простой работе, а к заведению разных мастерских, мануфактур, к торговлишке. Это, по словам славного Магнуса, первейшее для всей Ливонии дело! Повезло Ливонии с королем, грех жаловаться. Хоть и считается он вассалом московитского царя Иоганна, а все по-своему делает, как для торговли, для хозяйства всего наилучше.

— Ой ля-ля, ой ля-ля, нету лучше короля… — уходя из мастерской, вполголоса затянул Анджей. Ну, да, ушел сегодня пораньше, потому как — ратман! Хоть и рядом дом — вот он, — а на сердце все ж неспокойно. Как там подмастерья, управятся ли без хозяйского пригляду, не натворят ли дурных дел? Молодые еще, дурь в головах сидит. Глаз да глаз!

Ой ля-ля, ой ля-ля…

— Ну, слава богу, ушел! — облегченно переведя дух, один из пареньков, Йорм, уселся на старый бочонок. — Может, перекусим вначале, а, Яан? А уж потом все чаны вычистим.

— Нет, — Яан угрюмо покачал головою. — Сначала работа, потом еда. Да чаны остынут — чистить хуже. Давай-ка возьмемся, ага…

— Как скажешь, — пожав плечами, Йорм снял с полки щетку и тяжко вздохнул. Работы на вечер осталось много — с избытком. Почтеннейший мастер Анждей Вандзее своих подмастерьев в праздности не держал.

Яан и недавно нанятый Йорм были чем-то похожи — оба худые, щуплые, узколицые, у обоих волосы длинные, копной. Только у Яана потемней, у Йорма же — посветлее. И глаза у Яана светлые, и карие — у Йорма. А так похожи, словно родные братья, ага.

— Ох, и чан, — орудуя щеткой, пожаловался Йорм. — Ох, и грязный же.

— Чисти, чисти, — Яан оглянулся и хмыкнул. — Думаешь, у меня лучше? Ага!

Тут оба подростка вздрогнули. Кто-то стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел, вернее сказать — вошли. Трое мужчин, судя по всему — хозяин и слуги. Все трое в длинных мокрых плащах, в шапках матросских. На пол капли дождевые стекают — кап-кап…

— А где мастер ваш? — главный — осанистый, высокий, сильный — зыркнул вокруг темными цыганистыми глазами.

— Так он это… дома уже. Позвать?

— А вы, стало быть, вдвоем остались?

— Вдвоем, ага…

* * *

Старый барон метался во сне. Хотя это вряд ли можно было бы назвать полноценным сном, скорее так, забытье, кошмары. Доблестный рыцарь Фридрих фон дер Гольц всегда надеялся встретить смерть в седле — от вражеского меча, копья или пули. В седле! Когда ветер в лицо, когда вокруг — удалая битва, и звон оружия, гром пушек, утробные звуки боевой трубы! Тогда и смерть красна, особенно если она — внезапна.

Ангелы-покровители берегли барона: дожив почти до старости — до пятидесяти с лишним лет — Фридрих выглядел довольно сносно и ничем серьезными никогда не болел, даже злодейка чума — черная смерть, совсем недавно выкосившая почти треть Ливонии — обошла его стороною.

Нынче же дела были откровенно плохи. Простудившись на охоте, фон дер Гольц, скорее всего, подхватил и еще какую-то заразную хворь, и за три дня превратился из цветущего моложавого мужчины в развалину. Светлые глаза славного рыцаря пожелтели, породистый, с едва заметной горбинкой, нос заострился, словно клюв хищной птицы, тонкие губы кривились от боли и немощи, мускулистые, привыкшие к мечу, руки бессильно свисали с ложа, а грудь сотрясал кашель.

Вызванный из Оберпалена лекарь ничего не мог поделать, как и местные деревенские знахари. Не помогали ни настойки, ни растирания, ни молитвы — ничего, даже паровая баня. Больному становилось все хуже, старый Фридрих просто таял на глазах и приходил в сознание все реже и реже.

У ложа его остались лишь двое верных слуг, юную же свою супругу Александру барон в минуты просветления приказал не впускать в опочивальню, опасаясь, что и она может подхватить заразу. Правда, лекарь сказал, что терзавшая рыцаря болезнь вовсе не чума… но кто знает, может, и она распространяется точно так же?

— Пить… — в очередной раз глаза фон дер Гольца открылись. — Пить… пить… Скажите жене… там… там шкатулка… Теперь — духовника! Живо!

— Да, но, господин…

— Я сказал — живо! Жи…

Взметнувшая было длань барона бессильно повисла, из горла хлынула кровь.

Опочивальня тут же заполнилась слугами. Впрочем, юная баронесса быстро прогнала всех! Очаровательная даже в черном траурном платье со спрятанными под вуалью темно-рыжими прядями, Александра фон дер Гольц быстро навела порядок и, поплакав о безвременно ушедшем супруге, лично занялась похоронами. Жемчужно-серые глаза юной баронессы холодно смотрели на слуг, приказы отличались законченностью и лаконичностью:

— Отправьте весть дочери Фридриха, всем его вассалам, королю. Подготовьте место в семейном склепе. Разменяйте два талера на мелкое серебро — для раздачи крестьянам.

— Вы хотели сказать — нищим, госпожа?

— Нет, именно крестьянам. Никаких нищих чтоб и близко здесь не было. Сами знаете, Фридрих их терпеть не мог. Исполняйте.

— Да, госпожа. Барон упоминал о какой-то шкатулке…

— Я знаю. Там завещание. Огласим на похоронах.

Все же она уважала барона. Но не любила, нет. Юная красавица и пятидесятилетний старик — какая уж тут любовь! Однако же в те времена так и было принято, выйти замуж по любви редко кому удавалось. Почти никогда. Не избежала общей участи и Александра фон дер Гольц, баронесса и хозяйка угодий и хуторов. Особа, находящаяся под особым покровительством королевской четы и… и — бывшая гулящая девка из Новгорода, Аграфена-Сашка. Эх, знал бы старый барон о ее бурном прошлом! Впрочем, что там барон, не прознали б его чертовы родичи! Впрочем, не должны бы прознать — не от кого! Славный король Магнус им вряд ли расскажет, тем более Сашка была абсолютно уверена в своих давних друзьях, с которыми промышляла еще в Новгороде в одной шайке. До тех самых пор, пока не познакомилась с королем…

* * *

В Оберпаленском замке с утра топили камины. Помогало плохо — дожди шли давно, да и особого тепла этим летом так и не дождались, разве что в самом начале июня. Правда, еще оставалась надежда на конец августа и сентябрь — на золотую осень, на бабье лето, кому как нравится. Убрать урожай, посадить озимые, заготовить грибов и ягод. Ну, и охота — как же без этого?

Глянув через узкое — бойницей — окно на хмурое небо, король покачал головой. Неужто вот так вот дождить и будет? Что ж, для Ливонии сие не редкость: море-то рядом, да и вообще страна северная — не Италия, не Франция даже. Хотя по большому счету тепло, опять же из-за моря, но зимы — суровые, со снегом, с сугробами. Впрочем, и во Франции нынче зимы — с сугробами, и в Амстердаме замерзают каналы — народ на коньках катается. Потому как, по сравнению со средневековьем, похолодало. Малый ледниковый период.

Все это славный ливонский король прекрасно знал и в мировой истории разбирался неплохо, да и кое в чем еще. Ибо звали его вовсе не Магнус, а Леонид Федорович Арцыбашев. И родился он ни в каком не в шестнадцатом, а в конце двадцатого века. Бывший театральный режиссер, Леня перебрался из провинции в Москву и занялся антиквариатом. Очень даже удачно занялся, если не считать того, что, всерьез увлекшись подземельям Кремля, в один прекрасный день выбрался из подвала — в прошлое! Как раз в шестнадцатый век, в то самое время, когда гостил у государя Ивана Грозного датский принц Магнус… похожий на Леонида как две капли воды! Истинный Магнус тогда бросился в подвал и, верно, очутился в будущем. Увы, скорее всего — в психушке. У самого же Арцыбашева хватило ума выдать себя за принца. И получить благоволении Ивана Грозного. А кроме благоволения, еще и денег, и войско, и молодую жену — царевну Марию Старицкую, милую и дорогую Машу, с полгода назад подарившую Леониду-Магнусу сына Владимира, названного так в честь Машенькиного батюшки — князя Владимира Старицкого, казненного царем по злым наветам. Наветы, как сильно подозревал Леня, были не такими уж и напрасными — участвовал Владимир-князь в заговорах, участвовал, и не в одном, и не в двух даже. За что и поплатился, а с год назад едва не сгинули по злобной царской воле и сама Маша, и Магнус. Осерчал царь-батюшка, что уж поделать, тиран — он тиран и есть. Правда, нынче Иван Васильевич вновь выказывал королевской чете полное свое расположение — дела-то в Ливонии шли очень даже ничего, бил и поляков, и шведов, а Магнус, как ни крути, все же считался верным вассалом Ивана. Правда, не очень послушным и не таким уж и верным. Тем не менее для Ливонии поддержка Грозного царя значила пока очень многое, и Магнус старался сохранять статус-кво в общении с могущественным московским государем.

Ливонская война шла уже довольно вяло, Ревель по-прежнему находился под шведами, Рига же отдалась под власть польского короля, или лучше сказать — сейма, ибо нынче не стало в Речи Посполитой законно избранного монарха, такая вот вышла закавыка. Бывший ее государь, принц Генрих Анжуйский, сбежал, как только услыхал про освободившийся французский трон, и с тех пор вот уже год престол Речи Посполитой оставался вакантным, и кого только на него ни прочили, включая Ивана Грозного, шведского короля и австрийского кесаря Максимилиана! Кроме державных властителей имелись и кандидатуры рангом помельче — всякие там коронные гетманы или сандомирский воевода Ян Костка, прославившийся строительством польского флота и воинскими доблестями под испанским стягом.

Услыхав чьи-то легкие шаги, король обернулся. Задумчивое лицо его тотчас же озарилось самой сердечной улыбкой: еще бы, ведь в двери вошла королева Мария, любимая и родная Маша! Редкостная красавица, Мария сильно напоминала Леониду Алису из знаменитого фильма «Гостья из будущего». Арцыбашев так иногда и кликал супругу — «гостья из прошлого», Маша не обижалась, ибо кое-где уже побывала, сталкивалась с советской милицией и даже прокатилась на мотоцикле «Ява-250». Поневоле, так уж вышло. Синие лучистые глаза, темные волосы, тонкий стан, точеное личико и обаятельнейшая улыбка — все это делало юную королеву одной из первых красавиц Европы. Беременность, а затем и роды пошли ей на пользу: Мария зарумянилась, приобрела утонченную женскую томность, хотя до сих пор чем-то напоминала девочку-подростка. Так ведь ей не было еще и двадцати!

— Явились гонцы из замка, — усаживаясь на скамью у окна, тихо сообщила Маша. — Умер фон дер Гольц.

— Плохо, — ливонский властелин сумрачно покачал головой. — Впрочем, следовало ожидать. Пневмония без пенициллина — смерть верная. Однако же жаль, жаль… Что ж, пусть молодая вдова вступит в права наследства.

— Если вступит, — Мария нахмурилась и вытянула ноги. Темно-голубое фламандское платье с открытым декольте очень шло к ее глазам… да и вообще — ко всей фигурке.

— Красавица ты моя, — подойдя ближе, Магнус умильно посмотрел на жену и улыбнулся. — Вот, веришь, не наглядеться! А что до наследства… вряд ли родственники барона будут пытаться что-то оспорить. Они же знают, под чьим покровительством находится молодая вдова!

— Они-то, может, и знают, — с сожалением промолвила Маша. — Но мы-то с тобой совсем не знаем их. Тем более здесь, в Ливонии, так легко предать! Швеция, Польша, цесарские земли… Есть куда податься!

— И все же я уверен, Александра выиграет это дело в суде! — король упрямо сжал губы.

— Если дойдет до суда, — встав со скамьи, Мария подошла к окну и посмотрела во двор, на залитые дождем смородиновые кусты и клумбы. — Ах, вот бы назавтра — солнышко. Поехали б с тобой на прогулку. Володеньку б на двор вынесли, вот бы и порадовался солнышку-то!

— Как он сейчас?

— Спит у кормилицы. Во сне улыбается, хитро так… как ты.

— Да я-то вовсе не хитро!

— Хитро, хитро! — Маша засмеялась. Но смех ее, похожий на звон серебряных колокольчиков, вдруг резко оборвался. Подойдя к мужу, она прижалась к нему, погладила по плечу:

— Знаешь, милый, я все думаю об Иване. Темно как-то там все, странно и страшно. Кто что говорит, слухи разные ходят. И Вася, братец, что-то весточку не шлет.

«Об Иване» — это о сыне Ивана Васильевича, царевиче Иване Молодом, вести о кончине которого уже достигли Ливонии… опередив фактическое время смерти царевича года на три. Арцыбашев знал настоящую дату, но тут вот Иван как-то раньше погиб. Бывшие в Нарве проездом любекские купцы, возвращающиеся из Московии, говорили, будто бы царевича убил сам царь, ударив в голову посохом в припадке гнева. То ли обвинил в заговоре, то ли — из-за жены. Говорят, будто как-то утром Иоанн Васильевич увидел беременную жену царевича в неподобающем виде: пояс у нее не был завязан, а ходить нараспашку замужней женщине не пристало. Разгневанный царь ударил якобы невестку, от чего та упала, а ночью случился выкидыш. Тут уж царевич Иван ворвался в палаты и стал укорять отца, за это и получил в висок посохом. Сию версию, впрочем, королева Маша высмеяла сразу: мол, покои царевича — не проходной двор, а уж на женской половине даже царю не так-то просто очутиться.

Также еще говорили, будто царевич умер сам, то ли внезапно, то ли от какой-то давней болезни — бог весть. Как бы то ни было, сие важное известие в Ливонии уже успели обсудить, сделать предположения и выводы. Засим пока что и успокоились — до получения более подробных и правдивых вестей. Когда только они будут? Магнус задумался и вздохнул.

Кто-то осторожно постучал в двери. Верный мажордом Петер, кому ж еще!

— К вам господин Труайя, ваше величество.

За прошедшие пару лет парнишка сильно вытянулся и раздался в плечах, уже не мальчик — юноша, молодой человек, набивший руку в дворцовых делах.

— Пусть войдет, — милостиво разрешил повелитель.

Анри Труайя, липовый француз с круглым русским лицом и вьющейся шевелюрой, когда-то обучал Магнуса фехтованию, нынче же занимал пост начальника королевской полиции, разведки и всех тайных дел.

Войдя, сановник отвесил официальный поклон и тут же перешел к делу, как всегда — срочному.

— Про кончину барона Фридриха фон дер Гольца вы, конечно же, уже знаете.

— Знаем! — разом кивнули юная королева и король.

— Так я не о нем, есть еще сводка преступлений, нынче уж очень странных. Читать?

— Читай, — Магнус уселся в кресло и кивнул на стоящий напротив стул: — Садись, Анри. В ногах правды нет.

— Вчера, около четырех часов вечера, в мастерской зеркальщика Анджея Вандзее убиты два подмастерья, Яан и Йорм, — усевшись, буднично доложил Труайя. — Зарезаны кинжалами. Очень ловко — прямо под сердце. В мастерской ничего не взято.

— Убили… молодых парней, детей почти что, — Магнус с сожалением покачал головой. — Жалко! Только еще жить начали. Найти супостата! Судить и казнить.

— Там, похоже, трое было.

— Ну, так ищите! Кому поручили?

— Сам займусь, — угрюмо нахохлился вельможа. — Понимаете, ваше величество, есть в этом убийстве что-то не очень понятное. Ну зачем было этих парней убивать? Главное, ничего не взяли.

— Может быть, ревность? — Маша вскинула голову. — Вы, Анри, всех их подружек проверьте. Подмастерья — они такие, ни одну юбку не пропустят. Думаю, женщин, девушек надо искать, в них все и дело.

— Как говорят французы, шерше ля фам, — кисло улыбнулся Труайя. — Ничего, поищем. Про девушек тоже не забудем, уж будьте покойны. Так продолжать?

— Ну, я пойду пока, — юная королева не очень-то любила слушать полицейские сводки, и сейчас этого делать не собиралась, поднялась. — Может, Володенька проснулся уже. Посмотрю.

— Посмотри, посмотри, — чмокнув жену в щеку, Магнус проводил ее до самых дверей и тщательно затворил створки.

— Из Нарвы весть пришла: разгромили аптеку, есть убитые, — между тем продолжал Анри. — Нарва, правда, еще пока не совсем наша.

— Пока не наша, — спокойно согласился король. — Но за спокойствие и порядок в городе, с разрешения царя Ивана Василевича, отвечаем мы. Так что там в Нарве? Аптека, говоришь?

— Да, аптекаря убили. С учеником.

— В аптеках есть чем поживиться, — подняв глаза, ливонский властитель задумчиво уставился в потолок, после недавнего ремонта покрытый резным деревянным кружевом. — Правда, для этого надобно кое в чем понимать. В веществах разных разбираться — что дорого стоит, а что, мягко говоря, не очень.

— Хотите сказать, убийцы не простые люди?

— Может быть, может быть. Ищите, Анри! На то у вас и власть.

* * *

В левом углу что-то зашуршало, пискнуло. Крыса? Аграфена-Сашка проворно подобрала ноги и с тоской глянула в маленькое — только кошке пролезть — оконце, расположенное под самым потолком и забранное ржавой решеткой. Такие пертурбации произошли в жизни юной баронессы, что только держись! Впрочем, Сашке не привыкать было — судьбой битая.

Девушка горько усмехнулась — битая-то битая, а поди ж ты, угодила как кур в ощип. Или — во щи, без разницы. Расслабилась, к жизни привольной привыкла… глупая курица! Теперь сиди вот да размышляй, чего не так сделала? Все мы задним умом крепки, однако. Знать бы, где упасть, — соломки бы постелила, а так…

Явившиеся вчера алчные родственники покойного барона — нет, не дочка, какие-то дядья-племянники — с ходу обвинили Александру в колдовстве и отравлении собственного мужа! Ни много, ни мало. Нашлись и свидетели из дворни — вот ведь тоже, козлятушки… Никого из дворовых Сашка (сама роду крестьянского, или, как принято было говорить, «подлого») ничем не примучивала, не обижала. А верно, нужно было примучить! Чтоб боялись, чтоб страх был… тогда б и не предали бы, испугались да триста раз подумали — на чью сторону встать?

Ох, и напрасно же Александра знакомством своим с королем не хвастала, на всеобщее обозренье не выносила — а надо было! Тогда, может, не посмели б так нагло… Схватили, в подвал бросили… Это в собственном-то замке! И ни один воин за госпожу свою юную не вступился, вот так. Да Сашка и раньше чувствовала — не любили ее в замке, не жаловали. Да и фон дер Гольц так устроил, что стражники да дворня только его и слушались, только ему и подчинялись. Ну, вообще-то правильно, старый Фридрих не дурак был.

Правду сказать — тосковала Аграфена в замке, по жизни своей прежней тосковала, по друзьям — Федору да Левке с Егоркою. Все трое у Силантия работали, в типографии, и на жизнь не жаловались, правда, и к фон дер Гольцу в гости не ездили — не того полета птицы. Сама-то Сашка пару раз ребят навестила, так ведь подсмотрели, доложили барону, и тот не постеснялся собственной супружнице выговор сделать, мол, не дело знатной и благородной даме якшаться со всяким сбродом.

Конечно — да, покойный Фридрих свою молодую жену обожал, да и было за что! Красивая. И в постели способна на многое — так, что барон от восторга млел. Однако главного предназначенья Александра все же не выполнила — не родила, не подарила старому барону ребенка, наследника или наследницу. Просто не могла понести… и о том знала.

И это тоже ей сейчас припомнят! Ну, да — какие дети у ведьмы? Каждое лыко в строку. Интересно, отчего ж эти ушлые дядья-племянники королевского гнева не испугались? Ливонский властелин всегда благоволил Сашке, как и королева Мария. Вступятся! Обязательно вступятся… если узнают. Ведь, может быть, баронские родичи все провернут в тайне — просто убьют безо всяких обвинений. Ну, тогда шиш они с маслом получат, а не земли и замок! Славный король Магнус не даст. Пожалеют, что на свет родилися! Так и будет… только что же они, сами-то этого не понимают?

Послать весточку королю! Как можно быстрее… Только через кого? Как? Слугам верить нельзя… как же тогда быть, что делать? Пока только — ждать.

За дверью вдруг послышались гулкие шаги, скрипнул засов, и в темницу вошли трое. Нет, не племянники-дядья, а какой-то высокий сутулый монах с угрюмым лошадиным лицом и двое знакомых рыцарей при плащах и шпагах: управляющий замком фогт Леонард Цорн и юный паж Эрих фон Ландзее — этакий светловолосый грамотей-красавчик, он давно Сашке нравился.

Эрих держал в руках чернильницу и бумагу, фогт — горящую свечку. Вошедшие сразу за ними слуги внесли в узилище два табурета и небольшой столик, вернее письменное бюро, за которым и расположился паж с чернильницей, пером и бумагою. Небось, согласился записывать показания… тоже еще сволочуга! А фогт-то, фогт — ну чем таким его Сашка обидел, что он сейчас на нее словно на вошь смотрит? Ишь, выкатил глазенки, гад. И губу нижнюю этак оттопырил презрительно…

— Вы знаете, в чем вас обвиняют? — усевшись на табурет, вместо приветствия промолвил монах.

Александра светски улыбнулась:

— Понятия не имею. Нет, в самом деле, знаете ли. Как-то нехорошо все вышло: схватили в собственном замке, бросили в темницу… Это вам просто так не сойдет, не думайте!

— К вам имеется серьезное обвинение, госпожа вдова, — сутулый поиграл желваками. Некрасивое лицо его сделалось строгим и неприступным, в узеньких глазках вспыхнуло что-то похожее на презрение.

— Вы надеетесь на нашего славного короля, понимаю, — монах покивал и осклабился. — Только вряд ли он вступится за колдунью, отравительницу и… низкую и подлую девку!

— Думайте, что говорите! — вскочив, Сашка хотела было влепить нахалу звонкую пощечину, да тот перехватил ее руку, сжал.

— Пустите… больно…

— Как особу подлого звания, мы можем отстегать тебя кнутом! И пытать. Жутко пытать, понимаешь? — резко перейдя на «ты», сутулый еще сильнее сжал Сашкино запястье, так что девушка вскрикнула от боли.

— Сядь! — отпустив узницу, приказал монах. — И слушай. То, что ты отравила барона, подтверждают многие, очень многие, да…

— Их запугали… подкупили.

— Молчать! — вскочив на ноги, сутулый наотмашь ударил девушку по лицу. — Заткнись и слушай! Подлая тварь, укравшая баронский титул. Мы прекрасно знаем, чем ты промышляла в Новгороде! Твои юные друзья все о тебе рассказали…

Александра вздрогнула и закусила разбитую в кровь губу. Вот это уже был удар ниже пояса! Ее прежняя жизнь, жизнь новгородской гулящей девки, жрицы продажной любви, вдруг стала известна здесь, в Ливонии? Это плохо, очень плохо. Мало того — ужасно! Тут и сам король — прекрасно все знавший — не сможет ничего сделать. Пойдут слухи, и… Пожалуй, это даже похуже обвинения в колдовстве. Хотя тут не ясно, что хуже. Все плохо, все! Юные друзья… Кто же? Феденька? Левка? Егор? Эти парни, вообще-то, не из болтливых. Однако на них могли надавить — схватить, подвергнуть пыткам…

— Что я должна делать? — утерев кровь рукавом, тихо спросила узница.

— А вот это уже разговор! — сутулый одобрительно кивнул и ухмыльнулся. — Во-первых, признаться в отравлении и колдовстве…

— Ага! Чтоб меня отправили на костер, да?!

— Нет, дева, — сверкнув глазами, оборвал монах. — У тебя будет возможность бежать, куда ты захочешь.

— Почему я должна вам верить?

— А у тебя нет выбора. Итак, — сутулый повысил голос, — завтра все и сладим. Что именно тебе говорить, поведает наш славный Эрих.

Сказав так, монах поднялся и вышел, больше не говоря ни слова. Следом за ним убрался восвояси и фогт, а юный Эрих фон Ландзее остался, причем тотчас же покраснел.

— Ну, говорите же, Эрих, — баронесса улыбнулась сквозь слезы. — Учите меня… я все исполню.

— Вы… вы действительно — простолюдинка? — тихо поинтересовался паж.

О, Александра уже придумала, что отвечать. Сдаваться без борьбы она вовсе не собиралась. Тем более они оставили в узилище Эриха — совершили большую ошибку, ага. Хотя, может быть, его просто подставили. Впрочем, что гадать, когда давно пора действовать!

— Нет, — Сашка опустила глаза, дабы не выдать себя даже взглядом — слишком многое сейчас зависело от этой беседы. — Мой отец — новгородский дворянин, пусть и бедный… такой же, как вы, Эрих. Помните, что сделал царь Иоанн с Новгородом? Вся моя семья погибла, а я… Нет, они вам не врали. Вам дали денег, Эрих? Или просто пообещали? Деньги — это неплохо, и я искренне рада за вас.

Узница говорила быстро, не давая юноше вставить и слова. Словно хотела выговориться, словно бы все слова рвались из нее порывисто и спонтанно. Хотя это было совсем не так!

Мальчику, верно, неловко? Ну, как же, он же дворянин, а тут — какие-то деньги. Надобно его упокоить, уверить… и ни в коем случае не выказать ни капли презрения.

— Вы сделали правильный выбор, Эрих. Только учли ли влияние короля? А эти… дядья, племянники… я даже не видела их никогда! А знаете, мой милый друг, я очень рада, что именно вы явились допросить меня… вам, верно, сказали, что я и в самом деле ведьма и буду давить на вас? Так нет! Я отвечу так, как вам нужно, и подпишу все. Ну, не стесняйтесь же, действуйте и помните — здесь нет вашей вины. Всего лишь обстоятельства — судьба. Ну-ну, не стойте же столбом, Эрих!

— Знай, ведьма, тебе не обмануть меня! — резко возопив, паж показал глазами на дверь и, обмакнув в чернильницу перо, что-то яростно настрочил на листе желтой писчей бумаги. — Вот здесь прочти, ведьма!

«Я помогу вам бежать…» — подойдя, прочитала девушка. Прочла и с благодарностью погладила Эриха по руке. Тот вспыхнул, словно красна девица, дернулся… но снова оглянулся на дверь.

— Подпиши все листы, ведьма.

— Да-да…

«Сообщите обо всем королю, — быстро написала Сашка. — Если сможете. Если же нет — не надо».

— Я смогу, — одними губами прошептал паж. — Смогу…

* * *

— Вы полагаете, любезнейший пастор, мальчишка и в самом деле справится? — вальяжно осведомился фогт, сидевший в резном кресле. Круглое красное лицо его — лицо извозчика или трактирного служки — выражало явное недоверие и скепсис.

— Справится, — взяв со стола наполненный вином бокал, ухмыльнулся монах. — Он же ее любит. Не так?

— Так, — покивал фогт. — Вот в чем и проблема.

— Нет никаких проблем, — прикрыв глаза, пастор понюхал вино и, видимо, остался доволен. — Она подпишет все наши бумаги. А потом он поможет ей бежать. По-настоящему поможет. Как он думает.

— И мы уберем обоих! — потянувшись к вину, расхохотался управляющий. — Ту, кто нам мешает, и лишний рот.

— За это и выпьем, друг мой! Пусть сбудутся все наши планы. И да поможет нам Бог!

* * *

Маша, милая Маша лежала в постели нагою — такая восхитительная и желанная. Отойдя от окна, Магнус улегся рядом, ласково погладил жену по спине. Поцеловал в шейку, пощекотал под ребрышками и, нежно сжав руками грудь, почувствовал нарастающее желание… и ответное желание Маши. Любовный жар вновь охватил обоих, продлевая удовольствие и негу, король резко отпрянул…потом осторожно погладил жену по бедру… по животику, не забыв поласкать пупок, потом накрыл губами упругие твердеющие сосочки, поласкал языком, одновременно гладя рукою лоно. Юная королева напряглась, застонала, прикрыв глаза, выгнула спинку… Магнус с жаром поцеловал Машеньку в губы. И молодые тела слились, наконец, в любовном экстазе, сдобренном мощным томленьем сердец…

— Кто-то пришел, — накинув сорочку, тихо промолвила Маша. — Я слышу в приемной — кто-то сопит.

— Наверное, Петер. Кому еще там сопеть-то?

— Вот и я о том. Что-то рановато он нынче. Пусть ждет?

— Нет. Я схожу. Мало ли, важное что.

Утро, кажется, обещало быть неплохим. Светало, и хотя солнце еще не взошло, лучи его уже ласкали грозные вершины башен, освещая желто-зеленые ливонские стяги. Неужели солнышко? Неужели закончилась унылая полоса дождей?

— К вам посетитель, ваше величество, — с низким поклоном доложил мажордом. — Некто Эрих фон Ландзее, бывший паж покойного барона Фридриха фон дер Гольца.

— Да помню, помню, — Магнус махнул рукой. — Верно, явился позвать на похороны. Что ж, пусть войдет.

Петер снова поклонился. Бесшумно отворились двери.

Вестник из замка казался сильно взволнованным и явно куда-то спешил. Все время оглядывался, посматривал искоса в окна, словно кто-то гнался за ним или следил.

— Ну, ну, говорите же, Эрих! — подбодрил король. — И не зыркайте так по сторонам. Уверяю вас, здесь нет посторонних.

Выслушав вестника, Магнус пришел в ярость. Нет, ну подумать только! С помощью лжесвидетелей обвинить Сашку в колдовстве и убийстве мужа! Неслыханное дело — полностью наплевать на доброе отношение к обвиняемой самого монарха. Совсем, что ли, страх потеряли, вассалы долбаные? Нужно было срочно вытаскивать девчонку, да и вообще — примерно наказать всех, причастных к этому гнусному делу.

Проинструктировав Эриха, король немедленно вызвал к себе Анри Труайя, велел тому найти все, что только можно, о наследниках барона — тех самых «дядьях-племянниках», о которых когда-то вскользь упоминала Александра.

— И позовите ко мне Михаэля, Анри, — закончив беседу, приказал ливонский властелин. — Пусть берет отряд и скачет в замок — освобождать Сашку.

— А я бы не спешил с этим, ваше величество, — неожиданно возразил Анри. — Насколько я понял, в ближайшие дни жизни юной баронессы ничего не угрожает. Не надо раньше времени ворошить осиное гнездо. Все эти племянники и прочие родственники барона могут вести себя столь нагло только по одной причине. Они не считают вас своим королем. То есть считают, но только на словах, и вообще…

— Я понял тебя, друг мой, — встав с кресла, задумчиво протянул Магнус. — Они ждут вторжения шведов. Мало того — служат им! Шпионят.

— Вот именно, мой король. Именно поэтому с баронессой торопиться не следует.

— Хорошо. — Властелин Ливонии подошел к окну и прищурился от выглянувшего из-за башни солнца. — Так и поступим. А что там с убийством зеркальщиков? Нашли уже злодеев?

— Ищем, мой государь.

* * *

Герр Силантий — купец, монах, воин и бывший разбойник — пригладил сивую бороду и потянулся, глядя сквозь оплетенное свинцовым переплетом стекло на разгоравшееся в голубом небе солнышко. А ведь хороший нынче будет денек! Наконец-то.

Ныне Силантий выглядел истинным щеголем, как и положено владельцу типографии и издателю еженедельной газеты, первой в Ливонии, а может, и во всей Европе. Короткий кафтан доброго фламандского сукна, модные рукава с разрезами, накрахмаленные до невероятной белизны брыжи, а на груди — толстая золотая цепь.

Основанная больше года назад типография постепенно разрослась в большое и весьма прибыльное предприятие, пользующееся покровительством короля. Впрочем, здесь шла речь не просто о покровительстве. Их величества, король и королева Ливонии, занимались газетой лично, оставляя прочую коммерческую деятельность на усмотрение владельца. Истинный предприниматель, Силантий, или как его здесь прозвали — герр Печатник, не брезговал ничем: печатал «папистскую» Библию — на латыни, лютеранскую — на немецком и шведском, и на русском — псалтырь. Кроме того, как-то издал весьма фривольные итальянские книжки, имевшие немалый успех у всех ливонских дам. И не только у ливонских. Еще напечатал игральные карты, сочинение польского астронома Коперника и втихаря, без разрешения наследников, переиздал знаменитый труд австрийского посланника Герберштейна «Записки о Московии». В общем, работы хватало.

— Федор! Эй, Федор, — выглянув в печатный зал, где уже вовсю шла работа, громко позвал Силантий. — А ну, подойди-ка, ага.

Правая рука Печатника, шестнадцатилетний Федор, темноглазый смуглый и худой, войдя, тряхнул длинной темной шевелюрой:

— Звали, Силантий Андреевич?

— Да уж, звал, — Силантий с неудовольствием покривил губы. — Кто-то мне обещал чертеж землицы Ливонской закончить, а?

— Так закончим же, — непонимающе моргнул юноша. — К пятнице ведь обещались, а нынче только среда.

Поверх скромного, как и подобает работнику, темного кафтана Федора был накинут суконный фартук, который парнишка все время теребил за подол, как всегда и делал, когда волновался. Движения эти не ускользнули от внимательного взгляда Печатника:

— Среда, говоришь? А что тогда неспокоен так?

— Парни еще не вернулись, — признался молодой человек, — Егорка с Левкою. Послал их дороги к замкам перечертить. Вчера еще послал — так до сих пор нету. Вот и маюсь. Младые ведь совсем отроки, мало ли что?

— Да не пропадут, чай, — Силантий отмахнулся и снова погладил бороду. — Разбойных людишек нынче тут нету. Да и бароны не забалуют, королевских пушек боятся.

— Одначе парней-то нет, — резонно возразил Федор. — Я б, господине, с разрешенья твоего, съездил бы, поискал.

— Ну, поищи, коли сердце мается, — несмотря ни на что, герр Печатник все же был человеком добрым, чем многие нахально пользовались. Впрочем, Федор как раз таки не входил в число этих «многих».

— Лошадь мою возьми, отроче. На усадьбу загляни, у Лизхен спросишь.

Лизхен была законная супруга Силантия, светло-рыжая немецкая вдовушка с круглым лицом и необъятной грудью. Мужа своего она слушалась и почитала беспрекословно, правда, нрав имела смешливый и смеялась буквально надо всем. Вот и, отдавая Федору лошадь, не удержалась:

— Ты, верно, к девкам собрался, а, Теодор?

— Да нет же! Друзей поискать.

— Про друзей обычно в корчмах спрашивают да на постоялых дворах. Там, небось, где-нибудь и спят, пьяненькие.

Послушав смешливицу, юноша именно с корчмы и начал. Завернув во двор, привязал у коновязи лошадь да сразу и зацепился языком с корчемными служками. Те, кстати, отроков мелких видели.

— Волосами светлые, важные? Один в смешной такой шапке?

— Да-да, это они и есть!

Парней видали и на постоялом дворе на самой окраине городка, и на той дороге, что вела мимо старого дуба к замку риттера Герлаха фон Нейе, и дальше — мимо орешника — к усадьбе Оффы фон Риппертропа, а уж от его земель, через кленовую рощицу — к замку барона фон дер Гольца. Везде парочку отроков видели! И пастухи, и торговцы мелкие и всякие прочие крестьяне.

Видеть-то видели, да не видали, куда ж эти парни делись! Впрочем, один дедок вспомнил. К Марте Кособокой они зашли. Видать, за любовным зельем. К Марте за этим зельем кто только не шляется! Из самой Нарвы да из Дерпта приезжают.

— А где эта Марта живет-то, уважаемый герр?

— А во-он за теми дубками ее хутор. По тропинке иди, не заплутаешь.

Кособокая Марта оказалась вовсе не злющей деревенской ведьмою, а вполне себе симпатичной женщиной, правда, уже далеко не молодой, лет тридцати с лишним. Пышная юбка, распахнутая вязаная кофта, и грудь, утесами вздымающая белую вышитую сорочку. Увидев незваного гостя, Марта бросила вилы и подошла к забору, не выказывая никакого удивления:

— Отроков ищешь? Парней? Ну, пошли тогда.

Шла она — да, прихрамывая. От того, верно, кособокой и прозвали. А так — женщина видная!

— Эти? — распахнув двери пилевни, хозяйка хутора кивнула на спящих на соломе парней — Егорку и Левку!

Федор обрадовался:

— Ну, слава Господу, живы. Эй, поднимайтеся, сони! На работу пора.

— Напрасно стараешься, — скосив глаза, хмыкнула Марта. — К вечеру только проснутся.

— Почему к вечеру?

— Так зельем опоены. Я и опоила, ага… Да ты глазищами-то не сверкай и за нож не хватайся! Не на смерть же опоила, а так… Попросили, вот и опоила. Чтоб поболтливей были, пооткровеннее.

— Кто попросил?

Хуторянка окинула юношу томным взглядом и вдруг улыбнулась:

— А парнишка ты ничего, глазастенький, справный. Идем-ка, поможешь мне копну на телегу закинуть. А потом… потом, может быть, я чего-то и вспомню, ага.

* * *

За всеми делами-заботами почтеннейший герр Печатник как-то и позабыл про то, что еще с утра разрешил отлучиться по важным делам своему помощнику Федору. Забыл, со всяким случается. Позвал — не откликнулся парень, Силантий было ругаться, да потом и хлопнул себя ладонью по лбу — отпустил ведь, ага!

— Эй, ну-ка, кто тут есть?

— Я есть, герр Силантий.

Этого паренька со смешным мекленбургским говором и хитрыми карими глазами Печатник нанял не так давно, всего-то пару недель назад. Худой, узколицый, с копной спутанных темно-русых волос, Франц — так звали парня — оказался вполне способным учеником, к тому же на первых порах был готов работать за миску похлебки и кров. Спал он вместе со всеми другими работниками, здесь же, при типографии, и пока особых нареканий не вызывал.

— Ну-ка, на карты глянь, — хозяин печатного дела любил иногда посоветоваться с работниками в мелких делах. И парням приятно, и от него не убудет.

— Тут вот дама пик, а тут вот — король бубен. Так вот, бубны-то чем раскрасить?

— Бубны — киноварью, — не раздумывая, отозвался Франц. — А пики — сурьмой. Для короны — чтоб блеск — сулему можно… правда, немного и очень так осторожненько — ядовитая!

Умный парень оказался этот Франц! Силантий довольно погладил бороду. Он вообще любил умных. Особенно когда те работали на него.

— В Москве, в Архангельском соборе, росписи… вот так бы и тут, — несколько забывшись, продолжил отрок. Молвил, и тут же с поспешностью прикусил язык, будто чуть не выболтал что-то важное.

Силантий между тем подивился:

— Ого, да ты и на Москве бывал?

— Что вы, что вы! Конечно же нет, — замахал руками Франц.

— А про собор Архангельский откуда знаешь?

— От гостей торговых слыхивал, ага.

* * *

— Да как эти люди выглядели? — вернувшись под вечер в пилевню, все никак не мог выпытать Федор. Отроки, слава богу, оклемались, проснулись, вполне себе здоровенькие и даже веселые, однако как здесь очутились, не помнили напрочь!

Не очень-то вспомнили и после того, как Марта позвала всех в дом да угостила молоком с лепешками.

— Ну… никого ж не видели, ни с кем, кроме пастушков да крестьян, не разговаривали, — положив на скамью суконную, с загнутыми полями шапку, Левко взъерошил волосы.

— А Марта про каких-то мужиков говорит.

— Марта? Ой… — мальчишка неожиданно сконфузился и, улучив момент, спросил: — А чего это она к нам такая ласковая, а?

— Да так, — покраснев, Феденька быстро перевел разговор на другую тему. Все о тех же мужиках, коих так и не вспомнили отроки… зато хорошо рассмотрела хозяйка хутора. Незнакомые. Двое. По виду — горожане или даже небогатые рыцари. А может, и бывшие шведские наемники — гофлейты. Лица обычные, у одного бородка, у второго — усы.

— Говорю ж, обычные мужики, лет к тридцати уже, — обернувшись от очага, Марта умильно посмотрела на Федора. — Никаких примет нет. Увидишь — не вспомнишь. Нет, ну, я, конечно, узнала бы. Но только если они в той же одежке будут.

Мужики — рыцари или гофлейты — заплатили хуторянке за зелье целый талер! Жалованье наемников за полгода — чего ж отказываться-то? Тем более жизни лишать никого не надобно.

— А вы-то чего сюда, на хутор, поперлись? — тихонько негодовал Феденька. — Медом тут намазано, что ль?

— Кому и намазано…

— Чего-чего?!

— Говорим, дорога-то мимо хутора как раз и проходит. А нам же ее на чертеж рисовать! Тут и хозяйка вышла… попить вынесла. Вот мы и…

— Понятно все с вами, да.

* * *

День уже клонился к вечеру, когда в узилище, где томилась Сашка, заглянул, наконец, Эрих, паж.

— Собирайся, уходим, — волнуясь, юноша протянул девчонке мужскую одежду: узкие панталоны с буфами, сорочку, колет. — Надень вот, неудобно в платье-то по стенам да по лесам. Ой… — парнишка неожиданно покраснел. — Извините, что на «ты», госпожа баронесса. Просто вырвалось.

— Нам с тобой и нужно на «ты», — усмехнулась узница. — Мы ж друзья, нет?

— Конечно, друзья! — Эрих истово сверкнул глазами. — Да я за тебя… за вас…

— Платье расстегнуть помоги, — девушка повернулась спиной. — Вон там, завязки…

Улыбнулась. Почувствовала, как холодные пальцы пробежали по шее… по спине…

— Ах, Эрих… Ты такой нежный!

Ничуть не стесняясь, Сашка сняла верхнюю половину платья, оголив спину и упругую юную грудь.

Паж чуть было не сомлел от такой вольности! Да и сомлел бы, но Сашка не дала, некогда. Усмехнулась, взглянула лукаво:

— Ну, что стоишь? Помоги с кринолином управиться… Вот здесь подержи… ага… Теперь потяни. Да не меня тяни — юбку… Вот так! Всему-то вашего брата учить надобно.

— Вы… ты… — потрясенный до глубины души парень не знал, что и сказать. — Ты — сама прелесть! Я за тебя…

— Говорил уже… Ну, что — пошли?

Никем не замеченные, беглецы выбрались во двор и затаились невдалеке от амбаров, сложенных из сумрачного серого камня. Солнце уже зашло, но небо оставалось светлым, белесым — все ж таки лето еще.

— Будем ждать темноты? — шепотом поинтересовалась Сашка.

Юноша улыбнулся:

— Ты еще предложи со стены по веревке спуститься! Нет. У меня иной план. Более действенный и безопасный. Видишь этих людей?

Эрих кивнул на толпившихся во дворе крестьян с повозками:

— Привезли нынче оброк, да, как всегда, припозднились. Сама знаешь, эконом — тот еще фрукт! Пока все пересчитает, запишет… Ага! Собрались вроде.

Показавшийся на крыльце главной башни фогт лениво махнул рукой. Крестьяне обрадованно зашумели, послышалось лошадиное ржание, и повозки покатили к воротам. Одна из телег тащилась впритык к амбарам. Возница, чернобородый плечистый мужик в войлочной шапке, выжидательно повернул голову.

— Бежим, — Эрих порывисто схватил девушку за руку. — Быстрее.

Покинув свое убежище, беглецы проворно нырнули в повозку, тут же зарываясь в солому. Чернобородый возница подогнал лошадей.

Сашка слышала, как скрипели колеса, как переговаривались у ворот стражники. А вдруг да решат проверить? Перешерстят все телеги — как бы сиволапые не украли чего! Тогда что? Выскочить — да бежать. А куда?

Захрипела, дернулась лошадь. Повозка тронулась, прокатилась несколько десятков шагов и снова замерла, остановилась. Неужто все ж таки задумали проверять? Девушка напряглась, вытянулась, в любую секунду готовая выпрыгнуть из телеги и драться, бороться, бежать! Эрих успокаивающе погладил ее по спине. Что-то загремело… Цепи! Стражники опускали подъемный мост.

— Н-но-о-о!

Повозка дернулась, покатила, заскрипели под колесами доски. А вот затрясло — съехали с моста на дорогу. Господи, неужели удалось?

— Пока не высовывайтесь, — гулко предупредил возница. — Полежите еще.

Дорога свернула в лес, стало заметно темнее, и крестьянин, наконец, разрешил беглецам выбраться из соломы. Возблагодарив Господа, Саша чмокнула Эриха в щеку и тихонько засмеялась. Сверху, средь черных ветвей, сверкали желтые звезды, и золотистый серп месяца мерцал, почти касаясь вершин высоченных елей. Где-то совсем рядом вдруг завыл волк. Лошадь испуганно фыркнула и заржала.

— Переночуем на хуторе, — обернулся чернобородый. — Там спокойно.

Александра согласно кивнула — не шляться же по лесу ночью! Неизвестно, куда зайдешь, да и опять же — волки.

Дорожка между тем сужалась, лохматые ветки лезли в лицо, царапали кожу. Сашка вновь улеглась на солому, Эрих же так и сидел, сжимая в руке кинжал — охранял, словно верный страж.

Один только Бог или черт ведали, каким образом сейчас ориентировался в ночном лесу возница. Однако же привез, куда надо, не заплутал, не заблудился. Спрыгнув с телеги, погладил лошадку по гриве да, обернувшись, сухо бросил беглецам:

— Слезайте. Приехали.

Насколько смогла разобрать беглая баронесса, хутор представлял собой бревенчатую мызу, выстроенную на фундаменте из больших округлых камней и окруженную хиленьким частоколом — не от людей, от дикого зверя.

Отворив ворота, крестьянин загнал телегу во двор и тут же принялся сноровисто распрягать лошадь, предложив беглецам не стесняться и зайти в дом.

— А я пока с хомутом управлюсь. Угли в печи еще тлеют, свечки слева от двери, на полке.

Выглянул из-за облака месяц.

Поднявшись по узенькому крыльцу, Эрих и Александра на миг замерли. Покусав губу, юноша толкнул дверь. Сразу пахнуло теплом и каким-то домашним уютом: недавно испеченным хлебом, вкусной похлебкой и жареной рыбой. В круглой печке, сложенной из камней и обмазанной глиной, потрескивали дровишки. Рядом за столом сидели какие-то мужики. Один из них, подняв голову, посмотрел на застывшую на пороге Сашку:

— Ну, входите, Александра. Заждались вас уже. Рыбу вот жарим — будете?

— Михаэль! — с радостным криком девушка бросилась на шею поднявшемуся из-за стола высокому и, видимо, очень сильному мужчине с красивым широким лицом, обрамленным вьющейся светлой бородкой.

— Дядя Миша! Я так рада… так…

— Ну-ну, не реви только, дева. Знаешь же — не люблю.

Они говорили по-русски, ибо для обоих это был родной язык. Михаил, Михаэль Утрехтский, или сокращенно Михутря, прежде чем получить от короля Ливонии капитанский патент и роту отборных головорезов, повидал на своем веку многое. Испытал и милость царя Ивана, и царский гнев, скитался много лет на чужбине, сражаясь в рядах нидерландских повстанцев — гезов — против испанского короля и его наместника, герцога Альбы. Обликом своим Михаил сильно напоминал Леониду-Магнусу какого-нибудь норвежского капитана или кого-нибудь из благородных героев Джека Лондона. Вот только глаза подвели — не голубые, не серые, не темные, а не поймешь, какие — смесь карих с зеленовато-черными. Такие глаза иногда случаются у цыган.

Сашка была знакома с Михутрей еще с Новгорода. Как, впрочем, и с его величеством.

У стены близ печки, вытянув ноги, сидели какие-то люди со связанными руками. Целая гора оружия, по-видимому у них и отобранная, валялась в углу. Кинжалы, палаши, шпаги. Даже пара пистолетов. Что и говорить, подготовились основательно! Только вот к чему? Вообще, кто они — обычные лесные разбойники-бродяги? Судя по пистолетам, нет. Больно уж дорогущее оружие для простых бродяг.

— Вас ждали, — перехватив удивленные взгляды беглецов, ухмыльнулся Михутря. — Что же ты, Эрих, думал — патер Петреус всерьез намеревался ее отпустить?

Погладив Сашку по плечу, Михаил чмокнул ее в лоб и неожиданно рассмеялся:

— Ох, влипла бы ты, дева! Коли б его величество нас на выручку не послал. Да и Йонс, возница, сразу на твоей стороне был. Крестьяне-то тебя, Сашка, любят! Куда больше, чем фогта. Ой, а что мы стоим-то? — спохватился бывший разбойный капитан. — А ну-ка, давайте к столу! Рыбку есть будем.

* * *

В нежно-голубом безоблачном небе яростно сверкало солнце. Дул сильный ветер, еще с утра разогнавший облака и тучки, раскачивал ветви деревьев, трепал реющие над замком флаги. Лазоревые, как небо, с изображением золотого вепря. Герб фон дер Гольца.

На похороны барона собрались все родственники и вассалы. Риттер Герлах фон Нейе, риттер Оффа фон Риппертроп, барон Людвиг фон Ратт и прочие. Явилась и дочь Фридриха, хоть и при жизни родного батюшку не особо жаловала. Но тут пахло наследством, а это совсем другое дело! Баронесса, красивая, лет тридцати с небольшим женщина, искоса поглядывала на стоявших невдалеке родичей — двух молодых рыцарей, приходившихся старому барону двоюродными племянниками, и плечистого пожилого усача — дядюшку Вольфрама. Эти тоже ненавидели покойного Фридриха, как, впрочем, и он их. Но все на что-то надеялись, иначе бы не пришли.

Темные глаза баронессы горели тревогой, дядья-племянники вполне могли бы устроить какую-нибудь каверзу, на которые были великие мастера. Баронесса об этом знала, потому и тревожилась, хотя и прихватила с собой известного на всю Ригу стряпчего.

Старый Фридрих фон дер Гольц не был особенно ревностным христианином, к тому же недавно сменил веру, перейдя из католичества в лютеранство. Тем не менее прощание с бароном проходило в замковой церкви, и проводил его лютеранский священник — пастор Арнольд Петреус, как поговаривали — добрый знакомый дядьев-племянников покойного. Длинный, сутулый, с лошадиным вытянутым лицом и горящими глазами фанатика, пастор чем-то напоминал древнего пророка, хоть и не имел ни длинной седой бороды, ни всклокоченной шевелюры.

Гроб старого барона, сколоченный лучшими краснодеревщиками Ливонии, покрывали лазоревые стяги с древним гербом фон дер Гольцев — бегущим золотым вепрем. Такие же гербы виднелись и на развешанных прямо в церкви щитах, на ливреях слуг и на плащах стражи. Все говорило о богатстве покойного, распорядитель замка — фогт Леонард Цорн не пожалел на церемонию денег, как видно, с разрешения родственников. Правда, самого фогта что-то видно не было, но действие шло по плану — все ждали короля, а тот что-то запаздывал.

Ожидание коротали в беседах, мусоля последние сплетни. Некоторые всерьез утверждали, будто бы старого барона отравила молодая жена, другие уточняли: не отравила, а извела колдовством, что куда как страшнее и пакостней. И в своем злом колдовстве юная баронесса уже призналась и даже попыталась бежать, да неудачно — попала в руки разбойников, те ее и убили.

— Не просто так убили, господа мои, — велеречиво объяснял какой-то барон. — А сперва с ней потешились, а она от них — бежать. Прямо по лесу, голой.

— Неужто и впрямь — голой?!

— Да-да, нагой! Разбойники пустили собак, вот они-то отравительницу и разорвали.

— Да прям разорвали! Разве станут собаки связываться с ведьмой? Не смешите людей, барон. Колдунью достали заговоренной стрелой, я это точно знаю!

— Не стрелой, а копьем! С древком из осины. Так насквозь и пронзили, словно оленя иль кабана.

— Кабана-то попробуй насквозь пронзи!

— А мне, господа, все ж таки жаль баронессу!

— Нашли, кого пожалеть! Отравительницу, ведьму.

— Зато какая красавица была!

— Ведь все красавицы.

— Нет, нет, далеко не все! А эта… Вспомните, какие балы устраивала баронесса! Не думаю, что нам когда-нибудь будет так же весело.

— Еще неизвестно, кому достанется замок.

— Ах, Александра… неужто и вправду ведьма?

— Ведьма не ведьма, а мужа-то извела.

— Так, может, врут про нее все?!

Тут мнения разделились, многим из собравшихся юная баронесса нравилась, очень многие испытывали к ней жалость. Пусть ведьма, пусть отравила… зато красивая, молодая, веселая! Есть что вспомнить.

— Его величество король! — войдя в церковь, звучно доложил паж Эрих фон Ландзее.

Все тут же перестали шептаться, искренне приветствуя молодого монарха и его обворожительную супругу, коей так шло черное траурное платье. Так шло…

— Испанский наряд, — сразу же зашептались дамы. — Закрытое, изящное…

— А кринолин, кринолин-то какой!

— И брабантские кружева… Ах! Интересно, будет ли сегодня бал?

— Какой бал, вы с ума, что ль, посходили? Похороны, чай, не что-нибудь.

— И все ж таки очень хотелось бы. Баронесса Александра, при всей ее неотесанности, все же… ах, что уж теперь говорить.

Вздохнув, жеманная красотка Элиза фон Бексенгаузен томно обмахнулась веером, открыто стреляя глазками в сторону молодого пажа.

Прощание прошло быстро, скончавшийся барон никому не был нужен. Быстренько простились, быстренько погребли усопшего в семейном склепе, задвинули тяжелую плиту и сразу же перешли в трапезную, где уже были накрыты столы. Помянув покойного, родичи барона, наконец, перешли к делу, ради которого, собственно, сюда и явились. Тем более — сам король был здесь, удобно!

Выслушав просьбу дочери покойного, его величество милостиво разрешил вести юридическую сторону дела известному на всю страну стряпчему Юханусу Лансу, седенькому, чуть картавящему старичку. Тот, правда, явился из вражеской Риги, зато славился далеко за ее пределами как опытный и честный юрист.

— С соизволения их величеств, милостью Божьею короля Магнуса Справедливого и королевы Марии, я сейчас оглашу завещание покойного барона, — встав со скамьи, поклонился стряпчий. — Оглашение состоится при всех, поскольку родственники и наследники покойного не имеют ничего против. Не имеете, господа?

Юханус Ланс обвел наследников внимательным взором. Те гордо кивнули, соглашаясь с предложенной процедурой.

Вытащив из принесенного слугою ларца пожелтевший свиток, стряпчий вскрыл баронскую печать и неожиданно звучным голосом зачитал завещание. Которое, в общем-то, не произвело никакого фурора. Все и так хорошо знали, что там написано, покойный Фридрих о том неоднократно говорил. Треть всех земель плюс пара выгонов, три мельницы и морской баркас барон великодушно оставлял дочери, все же остальное доставалось молодой жене. Включая и замок.

Дочь барона, похоже, была полностью удовлетворена сим раскладом, и даже более того! Ее красивое лицо озарилось самою радостною и откровенной улыбкой, что пристало больше девчонке, нежели достойной и солидной матроне.

Что же касаемо дядюшки и племянников, те пока молча ждали, то и дело поглядывая на пастора.

— Однако поскольку супруга покойного погибла и не в силах более претендовать на наследство…

— Я претендую! — высокий девичий голос прозвучал словно выстрел с пиратского корабля. Одна их королевских фрейлин откинула капюшон и взобралась на скамью.

— Баронесса!!! — среди собравшихся гостей тут же послышались выкрики. — Черт возьми — баронесса!

— Александра!

— Алекс, так ты не погибла?!

— Алекс, мы любим тебя!

— Да она же ведьма!

— Отравительница!

— Позор!

Побагровев, к стряпчему подбежали баронские племянники и дядюшка Вольфрам.

— Что-что? — Юханус приложил к уху ладонь. — Да-да, я понял вас, господа. Однако продолжим. Итак, могу ли я считать, что личность баронессы Александры фон дер Гольф установлена?

— Можете, — махнул рукой король. — Я сам поручусь в этом.

— Хорошо, — убрав завещание, стряпчий перевел взгляд на девушку. — Вас обвиняли в колдовстве и отравлении, баронесса. Признаете ли вы это?

— Нет! — с вызовом посмотрев на Вольфрама, Сашка сверкнула глазами. — Меня оговорили. Более того, я сама собираюсь судиться с клеветниками и уже направила исковое заявление в королевский суд.

— Да, — подтвердил Магнус, — направила. Так оно и есть.

С таким свидетелем никто не решился спорить. В дело неожиданно для многих вступил пастор Арнольд Петреус. С каменным лицом он подошел к стряпчему и вытащил из-за пояса свиток.

— Здесь доказательства обвинения! — пастор торжественно поднял свиток над головой. — Отравительница и ведьма сама подписала их и во всем призналась.

— Наглая ложь! — нахально улыбнулась Сашка. — Меня просто заставили все подписать. Силой!

— Но… — патер Арнольд несколько опешил, но быстро взял себя в руки. — Ты… вы можете поклясться в этом на Библии?

— Конечно, могу!

Лошадиное лицо пастора исказилось гневом. Впрочем, в глазах промелькнула некая растерянность, более того — озабоченность. Как-то уж слишком резко все пошло не так.

— Но как же свидетели? — вкрадчиво вопросил Петреус. — Почтеннейший фогт Арнольд Цорн…

— Фогта нет нигде в замке, — торопливо доложил каштелян. — Он куда-то уехал еще с утра. Ускакал на лошади. Со всей поспешностью, будто за ним черти гнались.

— Тогда — вот он! — пастор указал перстом на пажа. — Славный рыцарь фон Ландзее! Мы же вместе допрашивали эту ведьму…

— Баронесса не виновата ни в чем, — скромно ответствовал Эрих. — Ее оговорили. Заставили. Я — свидетель тому.

— Мы назначим по этому обвинению новое слушание, — вскользь добавил король. — И хорошенько разберемся с клеветниками… И с вами, мои господа!

Встав, Магнус строго взглянул на дядюшку Вольфрама и двух баронских племянников — риттера Эйрада и риттера Генриха.

— А что мы такого сделали? Мы в своем праве…

— Сдается мне, вы — шведские соглядатаи, мои господа! Взять их! — приказал король, и тотчас же в трапезной началась свалка.

Хотя дядья-племянники явились не одни, а с дюжими слугами, но всех их довольно быстро скрутили и, бросив связанными в телегу, увезли в Оберпален для дальнейшего следствия.

Освободившаяся от тяжких подозрений законная наследница покойного — Сашка — откровенно сияла и принимала поздравления, обещая в самое ближайшее время устроить бал. Вот только уляжется скорбь по смерти мужа.

— Да здравствуйте король! — закричал кто-то.

Все дружно подхватили:

— Да здравствует король и королева! Ура!

— Да здравствует баронесса Александра!

И в самом деле Сашку любили многие. Не только простолюдины, но, как выяснилось, и благородные рыцари, и бароны. Кто-то из них вспоминал благосклонную улыбку юной баронессы, кто-то — ее сияющие глаза, а кое-кто — и томный многозначительный взгляд. К тому же почти все рассчитывали на смягчение вассальных обязательств, крестьянам же давно было обещано уменьшить арендную плату. Что же касается крепостничества, то Магнус-Леонид отменил его еще раньше, особым указом. И тем привлек на свою сторону ливонских крестьян.

Как оно и бывает во все времена, поминки быстро перетекли в обычный пир. Доблести старого барона вспоминали лишь время от времени — как того требовали приличия, большей же частью говорили обо всем прочем, обсуждали дела. Никто так и не заметил, куда делся пастор Арнольд Петреус. То ли ушел, то ли сбежал. То ли все же арестовали его королевские люди. Бог с ним. Не в пасторе дело — в Сашке! Юная баронесса пыталась сдерживать радость — все ж таки год почти со старым Фридрихом прожила, в чем-то — не так уж и плохо. Барон, правда, был тиран, но вполне отходчивый, так, иногда оплеуху отвесит юной жене или заломит руку… Это ничего, нестрашно, почти все тогда так и жили. Почти все.