Новая Орда

Андрей Посняков, 2013

Продолжение знаменитого цикла «Ватага»! Наш современник, частный предприниматель Егор Вожников, угодивший в начало пятнадцатого века, уже много чего добился – княжество, красавица жена и далекоидущие планы. Правда, на пути Егора стоит коварная Орда, где старый эмир Едигей – давний враг Руси – по-прежнему сажает на трон угодных ему ханов. Однако претендентов на ордынский престол хватает: все чингизиды, сыновья Тохтамыша, искренне ненавидящие друг друга. Больше всего шансов у царевича Джелал-ад-Дина, который в союзе с Великим князем Литовским Витовтом успешно выбил Едигея из Крыма. Именно Джелал-ад-Дин может возродить былую мощь Великого ханства, и тогда кривая ордынская сабля вновь зависнет над русскими землями. А пока у татар – распря, и князь Егор понимает, что другого шанса подчинить себе Орду может и не оказаться…

Глава 1

Две пары в сапоге

Осень нынче выдалась слякотной, холодной — с конца сентября нескончаемой пеленой шли дожди, а на Покров даже выпал со всей щедростью снег, правда, не здесь, на границе Верховских земель, что по реке Оке, а севернее, к Твери ближе. Полежал, побелел, да вскорости весь растаял, и теперь, в середине ноября, погода установилась теплая, причем даже не особенно влажная — сквозь разрывы жемчужно-белесых облаков то тут, то там проглядывало лазоревыми заплатками небо. Блестело и солнышко, не все дни, конечно, но выходило, вырывалось из облачного плена, улыбалось радостно, словно наверстывая упущенное за длинную и хмурую осень.

— Ох ты, Господи, чай, весна! — прищурившись от попавшего в глаз озорного луча, сдвинул на затылок шапку кудлатобородый широконосый мужик лет тридцати — в справном кафтане доброго немецкого сукна, какое опытный глаз ни за что не перепутает с местным, в юфтевых, испачканных в бурой болотной грязи сапогах, при висевшей на широком поясе сабле.

Мужик стоял, упираясь рукой в могучий ствол дуба, выросшего на небольшом холме, и старательно всматривался вдаль, словно бы поджидал кого-то. Рядом, у дуба, на небольшой, уже успевшей порасти свежей зеленой травкой поляне, паслись две стреноженные лошади, одна — с черной мохнатой гривой, другая — куда более изящная и, судя по виду, никогда не ходившая под ярмом. Боевой скакун, еще бы!

Хозяин скакуна — молодой статный красавец с чувственными, чуть скривленными будто в вечной насмешке губами и тоненькими усиками с ухмылкой покосился на своего напарника, или — вернее сказать — слугу:

— Весна? Ты так любишь весну, Оженя?

Мужик неожиданно озадачился:

— Да не так чтоб уж очень, господине Яндыз. Однако ж дед-то мой крестьянствовал, это потом уж батюшка в вои попал, а я уж совсем в люди выбился…

— Хм… в люди… — тонкоусый прищурил левый глаз. — Неужели?

— А так и есть! — Судя по всему, Оженя убежденно стоял на своем, да и разговор этот меж этими двумя не впервые уже заводился, все больше — Оженей, а Яндызу было приятно, хоть и насмешник, а все ж…

— Так и есть! — Повторив, напарник-слуга пригладил растрепавшуюся бороду, ловко прикрыв рукой скользнувшую улыбку — о, он-то знал, что господину эта беседа — заместо меда. — Так и есть! Был — никто и звать никак, а ныне — при самом царевиче состою! Шутка ли?

Белолицый красавчик расхохотался и хлопнул напарника по плечу:

— Хитер ты, оглан, хитер!

Оженя ухмыльнулся:

— Чего ж хитер-то? Все, господине, знают, что ты — самого Тохтамыша-царя сын, пусть и не старший… пусть и при Москве, при Василии-князе… пока…

Пока, пока…

Верно сказал, гяур, собака! И верный слуга — преданный, хоть и урус, да таких еще поискать. Эх, Оженя, до чего ж ты прав-то, до чего прав! Знает, иблис, чем уесть… и как о старом думать заставить… и о новом мечтать!

Качнув головой, Яндыз нервно сплюнул: все так и есть, чего уж. Он, чингизид, сын самого Тохтамыша, нынче вот — в служилых человечках у князька московского! Докатился, позор-то какой! А куда было деваться, ежели такая резня пошла — еле ушел, еле ускакал от братца двоюродного Булата, не предупредила бы верная нянька, так и не было б уж давно в живых царевича! Спасся тогда, повезло, а вот нянька… Ее отрезанную голову прислали беглому чингизиду с нарочным — намек яснее ясного. Ах, Булат, Булат, братец… Ничего, у покойного батюшки Тохтамыша — да будет ему вечная жизнь на небесах — сыновей много осталось, а Булат — не самый удачливый хан. Ну и что, что на престол Орды уселся? Сел, да не сам, старый эмир Едигей посадил — лиса та еще и шакал, каких мало! Захочет — другого хана посадит… ежели до него самого другой братец — Джелал-ад-Дин (змей ядовитейший!) прежде не доберется, — а дело, по слухам, к тому идет. А еще хитрый волчина Керимбердей — тоже брат — в Кафе прячется. Видать, и он что-то замышляет, а как же — всей Великой Ордой повелевать кому ж неохота? Вот и Яндызу — охота, а как же, разве ж он не чингизид? Ничего, посмотрим еще, чья возьмет да как кости судьбы лягут — московский князь, конечно, нищий (после того как его какой-то лесной ватажник-атаман потрепал), но войско у него есть, а раз есть войско…

— Господине! — Оженя встрепенулся, посмотрев сквозь голые кусты на черневшую узкой грязной лентой дорогу. — Кажись, едет кто-то… вона, за вербами.

— Не «кажись», а едет. — Щурясь от вновь вышедшего из-за синей тучи солнца, царевич прикрыл глаза рукой. — Не слышишь, что ли, как грязь под копытами чавкает?

Слуга поспешно согласился:

— И правда. А вон и всадник… Ага — один… Послать воинов, господин?

Яндыз резко мотнул головой:

— Нет! Я встречу его один…

— Но…

— Коня мне, и живо!

Махнув рукой, Оженя со всей поспешностью бросился исполнять приказание, знал — царевич в гневе может и плеткой по спине приласкать, с него станется.

Миг, и Яндыз, подгоняя коня, уже мчался к дороге. Молодой, красивый, в легкой походной кольчужице с небольшим серебристым зерцалом, он сидел в седле, как влитой… еще бы. На кольцах кольчуги, на усыпавших рукоять тяжелой боевой сабли камнях-самоцветах играло солнце. Не сбавляя хода, царевич перемахнул широкой овраг и оказался у самой дороги, однако дальше уже не поехал, осадив коня сразу за вербами. Остановился, подбоченился гордо — не дело чингизида к кому-то там спешить, пусть тот, кому надо, сам с подобающей честью подъедет! Ну да, сам… а как же?

Думая так, лукавил молодой царевич Яндыз, сам перед собой лукавил — как раз именно ему-то больше всего этот вот всадник, неприметный такой человечишка, и нужен был в первую голову! Именно ему, Яндызу — не Василию-князю. Впрочем, и Василию — нужен, но… У царевича насчет своей московской службы имелось собственное, в корне отличное от княжьего, мнение, о котором Яндыз, впрочем, предпочитал благоразумно помалкивать, ибо, кроме броской внешности и отваги, природа наделила его еще и умом.

Юный чингизид не сделал более ни одного движения, просто застыл в седле, словно статуя, а приблизившийся всадник, заметив — попробуй такого не заметь! — сразу же заворотил лошадь к вербам, едва не ухнув в огромную черную лужу, в которой отражалось веселое смеющееся солнце.

— От так осень, ядри ее… — Выругавшись, путник встретился взглядом с Яндызом и, спешившись, поклонился: — Не скажешь ли, батюшка воевода, далеко ль отсель до Смоленска?

Яндыз скривил губы:

— По заполошью — к вечеру будешь…

Царевич нарочно произнес лишь половину тайных слов, наслаждаясь явным замешательством посланца, и, лишь увидев в его глазах явную готовность убежать прочь со всех ног, небрежно добавил:

— Ежели на Соловья-разбойника не нарвешься.

— А Соловушка-то в Смоленске, чай?

— Соловушка-то в Смоленске, а вот ты кто?

Яндыз говорил по-русски чисто и правильно, словно этот язык был для него родным… впрочем, вторым родным — в Орде-то? Запросто!

— А я Кузьма, Якшам Кудяма-гостя приказчик, смоленские Ордынцем кличут.

Все правильно, все без подвоха… вроде бы. Царевич все же окинул подозрительным взглядом округу. И сам себе ухмыльнулся — чего так переживать-то? Какой тут подвох, когда с одной стороны купцы — ордынские гости, а с другой… с другой — под его, Яндыза, командованием нынче три с половиной сотни не самых последних рубак, набранных Василием из Верховских княжеств, где никогда не поймешь, чья земля — то ли русская, то ли литовская, одно слово — пограничье, никакой толком власти нет, и повадки у всех соответствующие. Нет, вообще-то эти парни Яндызу нравились — по сути, он и сам был такой же, как они — изгой, и всего за душой — верный конь да острая сабля. Конкистадор! Воитель!

— Что-то ты припозднился, приказчик Кузьма, — не сходя с коня, покачал головой царевич.

Посланец захлопал глазами и снял порядком замусоленную шапку, кажется, беличью, а может, и из собаки, кто его знает? Вообще Ордынец одет был простенько, неприметненько, как при его делах и положено: армячок, грубого сукна полукафтан, сапоги дегтем — чтоб воду не пропускали — смазаны.

Яндыз не удержался, съязвил, нос поморщив:

— Ну и запах же! Ты, Кузьма, словно бы не в приказчиках — в углежогах. Так что скажешь?

— А… — приказчик опасливо огляделся по сторонам и, никого не заметив, привязал коня к вербе.

— Ты глазами-то не стреляй — я заплачу, как уговаривались. Ну? — сощурив карие глаза, чингизид пытливо взглянул на собеседника.

— Припозднились нынче мы, — поспешно, но как-то издалека начал тот. — Растаяло все, поплыло — дороги нету, вот и пробирались шляхами еле-еле, да чрез болота — по гатям, а гати те…

— Хватит про гати, — не выдержал Яндыз. — Дело говори! Какие с Орды вести?

— Дак я и говорю…

Посланник несколько раз поклонился и дернулся, отчего стал напоминать тряпичную куклу, коей по праздникам тешили народ кощунники-скоморохи, потом шмыгнул носом и, понизив голос, поведал о том, что к каравану уважаемого сарайского купца, работорговца Якшам Кудяма, прибились какие-то непонятные люди, и вовсе ни на каких торговцев непохожие.

— Чем непохожие? — тут же перебил царевич. — Повадками? Одеждой? Обликом?

— Да нет, — Кузьма махнул рукой. — По одежке да облику — татарва и татарва, чего ж…

Тут Яндыз покривился, подумав: а не рубануть ли наглеца саблей? Почему б и нет? Какой от такого малахольного толк? Сколько времени уже говорит — а толком-то еще ничего не сказал… но и не признал в Тохтамышевом сыне татарина — значит, и возможные, подосланные братцем Булатом убийцы не признают… хотя они ведь и просто выспросить могут — кто есть кто при князе московском Василии?

Между тем приказчик, по всей видимости, угадал во взгляде молодого «воеводы» нечто такое, что заставило его наконец говорить внятно и четко:

— Двое их, один — старик в белой чалме, Асраил-хаджи, главный, второй — молодой — Каюм-бек — в помощниках, но тоже по нраву гордый, не купцы оба — точно. С ними слуги — все дюжие молодцы, один к одному, оружны, товаров никаких не везут, и сам господин Якшам Кудям их почитает.

— Та-ак, — выслушав, задумчиво протянул царевич. — И что, больше ты про них ничего такого не знаешь?

— Точно не знаю. — Ордынец неожиданно усмехнулся: — А поразмыслить могу — есть с чего, господине.

— Ну-ка, ну-ка! — Наплевав на весь свой гонор, Яндыз тут же спешился и нетерпеливо потер руки — посланник-то оказался с головой, а ведь этакой тюрей прикидывался. — Говори, с чего там поразмыслить?

— Хозяин мой, Якшам Кудям, путь за Окою-рекой сменил. Раньше все северами ходили, Смоленским шляхом, а теперь, вишь ты, по-иному — на Тракайскую дорогу свернули. Смекай, господине, куда?

— Да в Литву, — нервно усмехнулся «воевода». — Куда еще-то?

— Еще я вызнал — путями разными, — эти двое, Асраил-хаджи с Каюм-беком, богатые подарки с собою везут, да не просто богатые, а… У меня знакомец в Новом Сарае, златокузнец, так он много чего про каменья да золото порассказывал.

— Так что везут-то?

— Шлем с золотой вязью работы изысканной, к нему — доспех наборный, пластинчатый, тоже весь в узорочье — истинно ханский! Такой только одному подарить можно…

— Витовту! — Яндыз зло щелкнул пальцами, что в тишине прозвучало выстрелом из ручницы, согнав усевшихся на вербе ворон.

Лениво захлопав крыльями, серые птицы закружили, закаркали, словно недовольные шумом.

— К Витовту едут — да! — оглянувшись, прошептал посланник. — Мыслю — хан Булат к нему послал или сам Едигей-эмир… Да неважно, кто, важно — зачем?

Царевич удивленно моргнул:

— Вижу, ты и об этом поразмыслить можешь?

— Могу, — быстро кивнул Кузьма. — Да тут и размышлять нечего, ясно все: помощи у Витовта просить эмир хочет. Против Джелал-ад-Дина… Или Керимбердея — все одно. Нету уж у эмира былой силы, а Булат-хан — так, тряпица…

— Вороны… — зримо представив братьев, зашептал Яндыз. — Как же я вас всех ненавижу, как…

Подняв голову, царевич посмотрел в жемчужно-серое небо… и вдруг вздрогнул, отпрянул, едва не упав в грязь. Показалось, будто сквозь облака смотрит на него отрезанная голова старой няньки. Если б не она…

— Вороны! — сплюнув, ощерился Яндыз. — Вороны…

Постоял, поругался и как ни в чем не бывало вновь повернулся к посланнику:

— А что за караван, сколько в нем охраны?

— Больше, чем обычно, — негромко пояснил Ордынец. — Из-за тех двоих. Сотня будет.

Царевич презрительно прищурился и ухмыльнулся:

— Путь ваш мне обскажи обстоятельно — где обычно ночуете, сколько караулов да где…

— Обскажу, господине, что знаю. — Кузьма неожиданно улыбнулся… так, как, наверное, улыбался бы серийный убийца, вонзая нож в сердце очередной жертвы. — К Якшаму-купцу у меня тоже свой счет есть. Ты его не трожь, господине, а? Пусть моим будет.

— Пусть.

Первое желание Яндыза было — убить! О, знал он хорошо обоих, правда, виду не показал — зачем? Асраил-хаджи, Каюм-бек — все с Булатом к власти пришли, он — к большой, они — к той, что поменьше. Асраил — хитер и коварен, Каюм-бек — решителен, храбр… и глуп. Ну зачем сабле мозги? За нее хозяин думать должен. Если б не та задержка на охоте, если б не посланный старой нянькой вестник, вполне возможно, полетела бы с плеч голова несчастливого царевича Яндыза, срубленная острым клинком Каюм-бека! Его воины — отъявленные головорезы, надо принять в расчет… так и сотни Яндыза не в чистом поле найдены! Тем более, их ведь и больше, так что… Убить! Убить! Придушить смрадных гадов, срубить обоим головы, как они ему хотели когда-то… убить… убить… Убить? Нет! Сперва пытать надо! А потом к Василию-князю доставить — вдруг да выйдет что-то в Орде замутить в своих интересах? Вдруг да получится? И тогда он, Яндыз, очень может быть…

О-о-о! Пришпорив коня, чингизид застонал, закусил губу, прогоняя только что взлелеянную самим собою мечту, прогоняя не потому, что мечта эта несбыточная, а лишь по одной причине — не упустить, не сглазить! И тогда да поможет Всевышний!

Воины царевича нагнали купцов быстро — на полном скаку взлетев на вершину поросшего редколесьем холма, Яндыз увидал внизу вереницу серых, приплюснутых жемчужно-свинцовым небом кибиток, перемежавшихся вьючными лошадьми и всадниками в шлемах и с копьями. Белая чалма маячила где-то за первой повозкой… или просто так показалось, ведь с такого расстояния сложно было рассмотреть все подробности, тем более — узнать человека. И все же царевич чувствовал — вот они, оба врага — там! Асраил в белой чалме и — рядом, на вороном коне — Каюм-бек.

Оглянувшись, Яндыз поднял вверх руку в расшитой золотой нитью перчатке:

— Лучники — вперед. Во-он по тому овражку. Как мы подскачем ближе, начинайте метать стрелы. Да! Сначала огонь — из ручниц и гаковниц — по первой телеге. Пусть встанет намертво — ясно?

Кивнув, командир лучников — высокий нескладный парень со сломанным носом и нехорошим взглядом меленьких, глубоко посаженных глаз — молча поворотил коня. Лучники помчались к оврагу, словно стая волков, почуявших добычу, стоившую того, чтоб поскорей вонзить в нее клыки. Проводив воинов взглядом, Яндыз улыбнулся и надвинул пониже шлем, высокий, с золоченой полумаской и стальными полосками вместо кольчужной сетки — бармицы. Обернулся:

— Ну, едем. Оженя, твоя сотня пусть обходит слева. Там болото, похоже. Смотрите, не утоните.

— Ниче! — ухмыльнувшись, кудлатобородый кивнул своим: — За мной, парни.

Еще один отряд помчался к дороге, сливаясь с низким небом, тускло светившимся палевым цветом. Царевич выдержал паузу и, тронув поводья, пустил лошадь по склону холма вниз, чувствуя позади хриплое дыхание коней и лязг доспехов.

Голые ветки ольхи и рябины хлестнули по шлему, зачавкала под копытами не по-ноябрьски сырая земля. Вот и вербы, вот — справа — овраг, а вот и дорога — и последний воз, и воины…

— Ау-у-а-а-а!!! — выхватывая саблю, хрипло закричал Яндыз, кидая коня вперед, на враз ощетинившихся копьями стражей.

Ну, конечно, нападавших уже заметили — трудно было бы не заметить подобное воинство, и опытный в таких делах царевич ничего иного не ждал… Где-то впереди истошно затрубил рог, и тут же, словно в ответ ему, рявкнула небольшая пушчонка — гаковница — с полпуда весом, стрелявшая ядрышками размерами с грецкий орех. Со всех сторон со свистом полетели стрелы.

Дзынь!

Удар вражеской сабли пришелся по шлему Яндыза, но это был первый и последний пропущенный (специально пропущенный!) чингизидом удар — изогнувшись вперед, царевич ловко поразил противника в шею, и тот, обливаясь кровью, повалился с коня в дорожную грязь.

Яндыз тут же взялся за следующего, в глазах зарябило от мельканья клинков, копий, шестоперов и палиц. Ржали кони, хрипели раненые, многие бойцы что-то орали, а кто-то бился молча, стиснув зубы — как сам царевич.

Удар! И выбитая из рук врага сабля, улетев было к небу, уныло шлепнулась в грязь. Бах! Снова рявкнула гаковница… или ручница — пушчонка совсем маленькая, с рук можно стрелять. За то так и названа.

Арьергардный заслон был опрокинут вмиг, видать, не слишком-то умелых воинов туда выставили. Смяв их почти с ходу, дружинники Яндыза бросились дальше, пока не обращая внимания на обоз, и вот тут многим пришлось спешиться — кони вязли в грязи. Бросил коня и царевич — пришлось, что поделать. Снова закипела схватка, а справа, из зарослей, наконец-то послышался дружный вопль — то добрался наконец со своей сотней Оженя.

Караванщики, похоже, не ожидали подобного натиска — кто-то из стражников еще сражался, большинство же купцов и приказчиков бросились на колени:

— Не убивайте! Мы простые купцы. Возьмите все.

Яндыз цинично прищурился — все и возьмем… не сейчас, чуть погодя, когда придет время. Сплюнув, отбросил следовавшему за ним по пятам дюжему парню — оруженосцу — небольшой круглый щит, богато украшенный сверкающими металлическими накладками, наклонился, схватил за ворот первого попавшегося приказчика — совсем юного, трясущегося от страха парня:

— Где ваш хозяин и те, кто с ним?

— Там, — бедолага показал рукой. — Они все там, у первых возов. С ними воины… много.

Яндыз покусал ус, прислушался:

— Уже немного.

Пора было пробираться вперед, к главной цели. Пора!

— Господин!

Царевич обернулся на оклик, сурово глянув на только что подбежавшего молодого воина в заляпанной пятнами грязи кольчуге:

— Чего тебе, Ваньша?

Кажется, так этого парня звали — Ваньша — из сотни лучников. Судя по вспыхнувшим от гордости и счастья глазам — еще бы, сам командир помнил его имя! — именно так.

— Мы в охранении, впереди… Так вот — там, за лесом, чужие вои! Идут сюда, пока не торопятся.

— И много их? — быстро соображая, спросил Яндыз.

Ваньша тряхнул головой:

— Много. Уж по меньшей мере — тысяча!

— Тысяча? Однако.

— Все с копьями, с мечами, в доспехах, со щитами червлеными.

Царевич зло сплюнул:

— Литовцы!

— Оно так, господине.

— А лес-то рядом… Так! Живо трубить отход! Уходим наметом, вкруг того болотца — литовцы туда вряд ли сунутся.

Вот за это Яндыза в отряде уважали! Заносчивый в быту (еще бы, все-таки чингизид!), в боевой обстановке царевич преображался и всегда действовал цинично и хитро, частенько предпочитая лихой атаке засаду, а полному (но по воинской чести) разгрому — поспешное, но тщательно продуманное отступление. Вот и вчера он не зря присматривался к болотцу да посылал по местным деревням своих людей — узнавать гати да броды. Пригодилось!

Гавкнула напоследок ручница. Снова затрубил рог. Прихватив с собой убитых и раненых, четким порядком — один за другим — воины Яндыза убрались с дороги, без остатка растворяясь в диких — вкруг болота — лесах, в которых давно уже присмотрели все удобные тропы.

Были, были, конечно, погибшие, да и раненые имелись — как без этого? Но Яндыз своих людей не бросал — об этом тоже все знали, как и о том, что предательства никогда не прощал, всегда мстил — если уж не удавалось самому переветнику, так его близким.

Погони не было. То ли литовское (а чье же еще-то?) войско, высланное Витовтом для встречи ханских посланцев, еще не успело до них дойти, а скорее всего, литовские воеводы просто плохо знали здешние места и соваться в болота не решились. Да и к чему? Караванщиков разгромили — да и черт с ними, главные-то люди — целы!

— И-и-и, шайтан! — не выдержав, выругался царевич.

Жаль, конечно, что не удалось поквитаться с давними недругами, однако ж — и пес пока что с ними. Главное-то вызнали, есть о чем доложить Василию-князю — Булат-хан с Едигеем-эмиром посланников к Витовту заслали! Зачем — даже соглядатаю Кузьме Ордынцу ясно — помощи просить в замятне. Против Джелал-ад-Дина, Керимбердея и прочих.

— А вдруг Едигей вновь на Москву пойдет? Что тогда скажете?

Князь московский Василий Дмитриевич, сутулый, не старый еще мужчина с темной бородой и неприветливым взглядом, прихрамывая (по осени всегда сильно суставы болели, особенно — в этакую вот сырую непогодь), уселся в высокое резное кресло и, бросив посох проворно подбежавшему слуге, недовольно взглянул на толпившихся вокруг бояр и дьяков.

— Так, княже, на Москву-то Едигей и без Витовта может, было уж так недавно.

Князь скривился, услыхав бодрый молодецкий голос молодого боярина Ивана Хряжского. Нет, ну всем пригож боярин — и роду знатного, и верен, и статен, силен — вот только глуп изрядно, и все свои глупости любит первым же изрекать — умом хвастается! Мол, все вы тут, князья-бояре, молчите, а я… Так кто тут самый умный? А кто говорит, кто голос подал.

— Не может он без Витовта, Ваня, — поморщившись от боли в ногах, терпеливо пояснил Василий не столько для тупого боярина, сколько для всех остальных, внимательно ловивших сейчас каждое княжье слово. — Раньше мог, а теперь — нет. Желальдин там у него, Керимбердей и прочие Тохтамышевы дети. Все власти хотят, ордынского трона ищут. Того и гляди — сам Едигей и поставленник его, Булат, на престоле не удержатся. Одначе ж… — Чуть помолчав, князь задумчиво сдвинул кустистые брови: — Одначе ж на Москву — ежели с Витовтом сговорятся — пойти могут. Победный поход силу власти в несколько раз увеличивает, о том еще древние знали. Ась?

Приставив руку к уху, Василий с прищуром посмотрел на бояр — мол, чего это тут я один говорю, а вы отмалчиваетесь? Что за совет такой? Нехорошо, непорядок.

— То верно ты молвишь, пресветлый княже, — отозвался за всех «дубинушка» Иван Хряжский. — Тогда и нам надобно войско собрать да накрепко границы сторожить.

— Да ведь собирается уже войско, — презрительно покосившись на молодого боярина, негромко произнес воевода — сорокалетний князь Можайский. — Ты ж, княже Василий Дмитриевич, сам указание давал. Теперя вижу — поступил мудро.

Василий спрятал усмешку — польстил, польстил воевода, ну да ладно, как государю без лести подданных его? Тогда он как и не государь вовсе, ежели не боятся, не трепещут, не льстят. Пусть. В меру только. А войско московский князь и в самом деле приказал потихонечку собирать, после того письма наглого, писанного самозваным заозерским князьком Егоркой… Мхх!!! Вот-то гад еще! Прошлолетось Москву, собачина, взял да разграбил — хитрова-а-ан, да и людишек воинских — ватажников клятых — у него полно. Хорошо, хоть сам князь упасся, Бог миловал, а вот супругу, Софьюшку, в монастырь Вознесенский подстригли, инокиня теперь. На Москве монастырь-то, рядом, одначе — близок локоть, да не укусишь, обратного — в мир — ходу нет. Да и нужен ли, ход-то? Софья, конечно, супругой была неплохой, да уж больно горда, обидчива, властна! Сама хотела заместо князя править, помыкать мужем — потому-то Василий, честно сказать, не сильно-то по ней и печалился, тем более — жениться замыслил — а что? Раз уж теперь холостой! Смотрины назначить, невест… он ведь еще крепок, вот только суставы, ноги… Ну да с хворью лекари справятся, а жену молодую иметь — ух! — кому ж не любо? Только что вот тестюшка-то бывший — Витовт — обидится, уже обиделся, да покуда с немцами орденскими у него дела были. А теперь вот — еще и ордынцы послов шлют. И этот еще, заозерский выскочка, письмишко наглое прислал…

Василий закрыл глаза, припоминая. Предлагал князек Заозерский (хоть и князек, да силен, силен, собака!) на Орду походом ратным вместе пойти, мол, тогда и ему победа легче достанется, и князю московскому доля серебра, у басурман взятого, прежний достаток вернет.

Великий князь еще тогда подумал, если победят — будет в ханах… ну, не друг, а не враг хотя бы, а если разгромят — одной головной болью меньше. Всегда можно сказать, дескать, Егорка этот сам против моей воли в набег пошел. Хотел, собирался было уже часть войска Орду пограбить отправить, и отправил бы, коли не явился бы вчера с докладом татарский царевич Яндыз, посланный с отрядом своим границу литовскую караулить.

Нынче ж, на совет, великий князь московский Яндыза-царевича не позвал — пусть, мол, отдыхает с дороги. А и нечего ему на совете делать — хоть и хороший воин, и верен вроде бы, а все ж — горд несусветно, и — это уж точно! — себя куда выше Василия-князя считает. Чингизид потому что! Укоротить бы рога… да пока рано — кто знает, как там, в Орде, сложится? А теперь… теперь-то что? Отправлять войско — не отправлять? Никто не подскажет, про все самому думать нужно. Эх, была бы Софья, она б… Тьфу ты, вот ведь вспомнил, м-да-а-а…

Задумчиво забарабанив пальцами по резному подлокотнику кресла, князь снова посмотрел на бояр:

— Ну? Чего еще скажете?

— Молиться надо, княже! — вышел вперед духовник, отец Варсонофий, росточка небольшого, но с брюшком, с бородой рыжеватой, окладистой.

Светлые глаза священника смотрели весело, круглое лицо прямо-таки лучилось здоровьем и какой-то внутренней радостью, которой хотелось поделиться со всеми. Василию подобные люди не нравились, но Варсонофий умел хорошо сглаживать грусть да хандру (жениться на молодой — это его идея!), к тому же был довольно умен и умел ум свой почем зря не выпячивать.

— Молиться, а уж потом думать.

Это он правильно сказал — мысленно согласился князь. Молиться… отослать всех, подумать сначала самому, со всеми — будто бы невзначай — посоветоваться, а уж опосля… опосля видно будет.

Василий осторожно — не пронзила бы боль! — поднялся на ноги:

— Верно, молиться пойду. В домовую церкву. И вы — молитеся, а завтрева… завтрева встретимся.

Приглашенные с поклонами удалились, а князь снова опустился в кресло. Выпил принесенную слугой корчагу сбитня, ухмыльнулся, махнул рукою духовнику — садись, мол, рядом, на лавку.

— От посольства того всякое может быть, — дождавшись вопросительного взгляда, тихо промолвил святой отец. — О чем они там с тестюшкой твоим бывшим договорятся — не знаем. Может, и о Москве, а может — об ордынских делах только. Всяко может быть, однако ж Егория-князя прыткого неплохо было б от границ наших убрать.

— О! — князь Василий обрадованно потер руки. — И я про то ж мыслю. Но… как войско-то дать? Вдруг Витовт… Ты-то что скажешь?

— Егория с войском его убирать надо — тут и спору нет, — с неожиданной твердостью заявил духовник. — Ладно, сидел бы в глуши своей, Заозерье, так он же и в наши земли подлез, и с Борисовичами, князьями нижегородскими — теми еще вражинами — задружился, и в Новгороде — донесли — палаты себе прикупил. Это плохо, что в Новгороде.

— Знамо, что плохо, — кивнув, зло бросил государь. — Ух, худые мужики-вечники. Я б вас… Места б мокрого не осталось.

Отец Варсонофий мягко улыбнулся:

— Силы надо копить, княже. Даст Бог, дойдет очередь и до Новгорода. А Егория — услать.

— Но! — Князь приподнялся в кресле, передав выпитую чашу слуге, тотчас же бесшумно исчезнувшему за покрытой дивным узорочьем дверью. — Егорка-то может на Орду и убоятися пойти без нашей-то подмоги! Недаром ведь просил. Хитер, хитер…

— Не так он хитер, как жена его, Ленка, — заметил святой отец. — Она, змея, его во всем настропаливает — и против Нифонта-князя покойного, коего, говорят, по ее приказанию и убили… и против тебя, княже! Как есть — змея.

Василий покивал и вдруг улыбнулся:

— Змея-то змея, однако ж и Нифонт тут виноват — это ж он ее в Орду продал, к трону заозерскому путь себе расчищал. Расчистил на свою голову… тьфу! А Егорка этот… Не побоялся обесчещенную девку в жены себя взять! Взял… и кто теперь хоть слово ему скажет? Когда за спиной силища воинская да струги, ушкуи, ладьи? Да хлыновцы-разбойники — они ж ему благоволят, верят…

— Вот и нужно, княже, такую занозу отсюда убрать… пусть даже на время.

— Понимаю, что нужно! — князь прихлопнул рукой. — Но — войско?

— Войска, мыслю так — с Егорием не посылать… большого. Уж больно опасно!

— Так он же не пойдет!

— А если — с посольством? Мол, поглядим сначала, что там, да как, в Орде, а уж потом…

— Он может и с посольством не поехать, — нахмурился Василий. — Хитрый. Просто верного человека пошлет, как и я б на его месте сделал.

Отец Варсонофий пригладил бороду и, перекрестясь на висевшую в углу икону Георгия Победоносца, негромко предложил:

— А мы к нему сперва своего человека пошлем — со всеми нашими предложениями… и дружиной. Яндыза!

— Хоп! — Великий князь удивленно всплеснул руками, чуть помолчал и… громко рассмеялся: довольно, радостно, с облегчением, как человек, только что решивший важную и непростую проблему. — Да! Яндыз! А пусть-ка послужит. Это парень мертвого уговорит, тем более, Егорку-то и уговаривать долго не надо.

Покуда на Москве князь Василий Дмитриевич держал совет с отцом Варсонофием, куда как севернее, в Господине Великом Новгороде, некоторые времени тоже зря не теряли — дрались! Все как обычно зачиналось — пришли парни-артельщики с вымола в корчму, неприметненькую, на Заболотной улочке Плотницкого конца, уселись, закуски не дожидаясь, хлобыстнули с устатку корчагу перевара — зараз, крякнули, по сторонам поглазели. Один — здоровущий парняга с руками, что грабли, возьми да спроси:

— А кому б нам, робяты, морду седни набить? Может, немцам?

И кивнул на гостей со двора Готского — с бритыми лицами, в платьях приметных, в кафтанчиках бархатных, темных, в плащах, теплым мехом подбитых. Сидели гости чинно — потягивали себе пивко да о чем-то неспешно сговаривались — и чего им на своем дворе не сиделось? Скучно, наверное, стало — каждый-то день одни и те же рожи видеть, вот и пошли, прогулялись, да завернули в корчму — а там артельщики: лодочники, перевозчики, рыбаки.

Морды вот вознамерились бить. Немцам. Оглоедина вроде б и спросил-то шутя, ан нет — другой отозвался на полном серьезе:

— Немцев вчерась угощали. Неможно ж каждый-то день.

— А кого другого-то? — осмотревшись, резонно возразил оглоед. — Хозяину только рази начистить рыло? Эй! Корчма! Чего пиво теплое?

— Уймись, Лутонюшко, — сосед положил орясине руку на плечо. — То не пиво, сбитень слуга корчемный принес — я просил.

— Ну, сбитень так сбитень, — Лутоня покладисто согласился, отпил… и, скривившись, заорал еще громче: — Эй, корчма! Пошто сбитень холодный принес? Совсем нас не уважает, а, парни? И не идет, вот ведь, голова коровья, небось где-то спрятался. А мы поищем! Ишь ты, чего удумал — пивом те… холодным сбитнем честных людей угощать! Да ладно бы кого пришлых, так ведь своих, новгородских.

Тут совсем бы плохо пришлось и самому корчемщику, и слугам его, а возможно, и самим драчунам-артельщикам — вдруг бы корчемные успели своих, уличанских, на помощь позвать или, пуще того, стражу кликнуть? Никому б хорошо не было, да вот Бог нынче миловал — других гостюшек в корчму заслал. Скрипнула дверь, отворилася — и завалило с улицы с полдюжины молодых мужиков, по виду — не из слабых. Вот то и славно!

Лутоня плечами повел, потер руки:

— А ну-кось! Это кто еще у нас тут шастает? Откель? — Ухмыльнулся, подмигнул своим: — Пойду, познакомлюсь.

Артельщики переглянулись и дружно кивнули — а чего ж? Теперь уж есть кому бока намять — парни не хилые, за себя постоять могут…

— Ты, Лутоша, пасись — вдруг да у них ножи?

Детинушка отмахнулся:

— Чай, и у нас кистеньки найдутся.

Новоявленные гости между тем подозвали корчемного слугу, заказав для начала кувшин стоялого медку и пирогов с сигом… отчего подошедший Лутоня аж затрясся!

— Стоялые меды заказываем, тли? На нашем конце, ни с кем не деляся?

— Отвянь! — не оборачиваясь, рыкнул один из чужих.

И обрадованный Лутоня поспешно зарядил ему в ухо! С размаху, красиво так… получилось бы, кабы чужак ловко этак не увернулся… да еще засадил в ответ оглоеду в скулу, отчего детинушка — уж на что силен! — на ногах не устоял, да так и сел на пол и, хлопнув глазами, жалобно протянул:

— Наших бьют, робяты-ы-ы-ы…

«Робяты» подскочили тут же, но и чужаки оказались не лыком шиты — живо повытаскивали ножи, а кто-то — и сабельку.

— Ух, тля! — вскочив на ноги, огорченно прорычал Лутоня. — Сабли у вас? Ножики? Ну-ну…

Не успели оглянуться, а оглоед уже хватанул ручищами скамью, единым махом сбив сидевших на ней до того людишек — немецких купцов. Схватил, махнул, напрочь сбивая стоявшую на столе посуду:

— Ужо я вас угощу!

Сверкнул клинок. Ударился в стену нож.

— Пусть скамью бросит! — резко предложил тот, что с саблей. — Тогда по-честному драться будем — на кулачках.

— На кулачках так на кулачках, — довольно загалдели артельщики. — Лутоха, бросай скамеечку.

И пошла потеха. Один другому — в ухо — ввух!!! Аж звенит! В ответ — по скуле, да по печени — ух и круто, да и больновато же. А в углу еще парочка образовалась — кулачищами машут, как мельницы, один другого мутузит — любо-весело посмотреть! Зрителей — услыхавши про драку — в корчемку много понабежало, вдоль стеночки вставши, пересмеивались, а купцы немецкие ставки делали — один на Лутоху два серебряных гроша поставил, а другой — целый гульден.

Соперник Лутохин тот гулдьден углядел, ухмыльнулся:

— Ого, паря, как тебя ценят! Н-на, лови плюху!

И ударил — с ноги, в подбородок — получай! Лутоня так плечищами в стену и въехал, закачал головой, словно оглоушенный бык. Но тут же оправился да ка-ак двинул неосторожно приблизившемуся обидчику в ухо — тот так с ног и полетел, аж к двери, едва на улицу не выкатился, да какой-то только что вошедший господин удержал его на пороге. Молодой такой парень, высокий, приятный лицом, со светло-русой шевелюрой, еще и усики, и бородка, на ганзейский манер стриженная… немец, что ль?

— Здорово, парни!

Не, не немец — ишь как выкрикнул, да так глазищами серо-стальными зыркнул, что даже драчуны обернулись, подумали, будто посадниковы люди пришли перцу задать. Не, не посадниковы… Однако ж чужаки вмиг вдоль стеночки выстроились, зарделись, ровно девицы красные…

— Мы тут это… пива зашли попить, господине.

— Попили? — Невозмутимо поставив скамейку к столу, незнакомец (а кому, судя по всему — и очень даже знакомец!) уселся и вытянул ноги, обутые в дорогущие, из тонкой телячьей кожи сапоги. — Ну, попили — и проваливайте. Чего встали? Проветритесь, а завтра с утра — ко мне на беседу.

— Но, господине…

— Пшли!

Чужаки — а как только что хлестко дрались! — словно побитые собаки, поджав хвосты, покинули питейное заведение.

— Ах ты ж, рыло! — пришел в себя Лутоха. — Ты што ж это деешь-то?

Подбежав к незнакомцу, детинушка махнул кулачищем… и едва не упал — вроде бы ничего сидевший на лавке молодой человек и не сделал, так, чуть шевельнулся, а увесистый Лутонин кулак просвистел мимо.

Оглоед ударил еще раз — и снова мимо, а потом… Потом незнакомец чуть привстал и — всего два удара, быстрых, точных, практически без замаха: один в печень, другой — в переносицу. И все! Сомлел боец Лутоша — растянулся на грязном полу, раскинул руки.

— Господине, — нервозно переглянулись артельщики. — Кабы не зашиб ты его, дурачину.

— Да не зашиб, поживет еще. На улицу его вытащите, пущай там посидит, воздухом чистым подышит.

Одежда — вот что смутило артельщиков. Одет-то был незнакомец как настоящий князь: полукафтанец лазоревый с поясом златым, поверх него — кафтан длинный, узорчатый, распашной… а еще браслеты да кольца, да на груди — золотая цепь, и шапка соболья, и… Князь, как есть — князь. Или богатый боярин — не местный, местных-то все знали, но…

— Ой, господине! — ушлый приземистый мужичок — корчемщик — опомнился первым. Подбежал, с поклоном чарочку меду стоялого на серебряном подносе принес. — Угощайся да зла на наших робят не держи! Спросить дозволишь ли?

— Спрашивай, — хлобыстнув чарку, милостиво махнул рукой гость.

— Не ты ли бывшее Амосовское подворье купил? Тех самых купчин, что в Холмогоры перебрались?

Незнакомец поставил чарку на поднос:

— Ну, я купил, а что?

— Господи… — корчемщик поспешно перекрестился. — Так ты, выходит, князь?

— Выходит — князь, — усмехнулся молодой человек. — Князь Георгий Заозерский, можно попросту — Егор.

— Ой, господине-е-е! — ушлый хозяин заведения засуетился. — Гость-то, гость-то какой! Эй, слуги, а ну, давай столы… Вот сюда, сюда пожалуй, уж ты, князюшка, моей едой не побрезгуй — от чистого сердца ведь. От чистого сердца.

— Не, есть не буду — сыт, — подергал бородку Егор. — А вот еще одну чарку, пожалуй, выпью, коли нальешь. Да пойду — с ватажниками своими разобраться, который раз уже драки устраивают — посадниковы люди мне все время жалуются. Эх!

Корчемщик с поклоном подал еще одну чарку, которую заозерский князь тут же и опрокинул — а чего время зазря терять?

— Ваше здоровье, люди да гости новгородские!

— И тебе, княже, всего.

Все посетители дружно поклонились в пояс, а заглянувший с улицы Лутоня, уже успевший благополучно прийти в себя, пал на колени:

— Уж извиняй, княже. Да и людишек своих не ругай особо — то не они драку затеяли, мы.

— Разберусь, — махнув на прощание рукой, князь Егор покинул корчму — на улице верные слуги уже держали наготове коня, ватажники же, потупясь, стояли поодаль, переминаясь в грязи.

— Ужо я вам! — погрозив им плетью, молодой человек стегнул коня и, в сопровождении вооруженной саблями и короткими копьями свиты, поскакал к Великому мосту через Волхов. Там, в Детинце, ждал его для важной беседы сам новгородский «владыко» — архиепископ Симеон, кстати, добрый знакомец супруги Егора заозерской княжны Елены, терпеливо дожидавшейся мужа в недавно приобретенных хоромах.

Жена и встретила Егора уже поздним вечером — усталого и немножко пьяного, а потому — веселого. Встретила, как полагается — услыхав во дворе топот копыт, выглянула в оконце, выскочила на крыльцо высокое, поклонилась мужу — по новгородским понятиям, как всякая добрая жонка:

— Ой, явился наконец, сокол мой ясный. Уж все глаза проглядела.

Князь улыбнулся, обнял супругу, поцеловал:

— Хоть кто-то здесь рад меня видеть.

Так, обнявшись, вдвоем, и поднялись по крыльцу, благо ступени были широкие. Купчины Амосовы, у которых Егор по совету своей многомудрой супружницы купил усадебку, недаром считались богатейшими из богатейших и мало в чем себе отказывали — вот и хоромины выстроили изрядные — в шесть срубов, с горницами, со светлицами, с сенями, с «белыми» — с ордынскими поливными изразцами — печами. Амосовы были хорошими хозяевами: окромя хором, на усадьбе еще имелись различного рода мастерские, кузница, особая изба для гостей, несколько изб для воинов, конюшня, две бани и еще много всяких амбаров и хозпостроек. Да! Еще и мощный тын, и ворота с башней, и мощенный дубовыми плашками двор.

Все это хозяйство княжна Елена с удовольствием обустраивала, однако ж и свое родное Заозерье не забывала — любила. Вот, с неделю назад целый обоз туда отправила и теперь переживала — добрались ли? Эко, когда отправляла — морозец стоял, снег сугробами, а ныне что — снова весна-красна?

— Ты у меня сама, как весна! — улыбнулся Егор, разлегшись на ложе.

Кафтаны он давно уже скинул, остался в одной рубахе, с удовольствиям отдаваясь доброму домашнему жару — Елена сырости не любила и велела протопить печи.

— Велишь ли, госпожа, свечей зажечь побольше? — заглянув в дверь, почтительно осведомился мальчишка-слуга, невзначай купленный княгинюшкой на торжище за синеглазость и внешнюю похожесть на херувима, про которых ей как-то рассказывал все тот же отец Симеон.

Елена махнула рукой:

— Зажигай. И скажи там, чтоб стол в горнице накрывали… Пора уж.

Проводив взглядом слугу, княжна повернулась к мужу:

— Пока тебя не было — малец прибегал от князя московского посланника, Яндыза.

— Яндыз? — князь помотал головой. — Имя какое странное. Где-то я его уже слышал.

— Еще б не слышал! Тохтамышев сын, московским государем пригретый. Да пес с ним, завтра примем. — Хохотнув, Елена взяла ладонь мужа в свою, заглянула в глаза лукаво: — А помнишь, милый, ты обещал, что сегодня мы с тобой вдвоем трапезничаем… только ты и я…

— Ты и я… — тихо повторил Егор. — А ну-ка, погляди, что мне в глаз попало? Соринка, кажись…

— Где?

В домашнем приталенном платье темно-голубого бархата, с изящной золотой цепочкою на груди, Елена смотрелась сейчас истинной королевой: юная — чуть больше девятнадцати лет — длинноногая, стройная, с густыми золотистыми волосами, словно залитыми летним искрящимся солнцем… пухлые розовые губки, зубы жемчугом, густые ресницы, а из-под них — бездонные омуты васильковых глаз. И ямочки на щеках, когда улыбалась… впрочем, ямочки — не только на щеках, но и…

Вот, вот! Обняв жену, Егор погладил ее по талии, нащупал эти ямочки на пояснице и, с силой притянув супругу к себе, жарко поцеловал в губы, запуская руку под платье…

— Погоди, погоди, заполошный! — Елена чуть отстранилась, но глаза, очи синие, пылали нешуточным пожаром. — Ты бы хоть дверь закрыл… и свечки притушил… не все, часть…

— Понял!

Молодой человек проворно исполнил указанное, обернулся… Призывно улыбаясь, Елена уже ждала его на ложе, нагая, лишь на тонкой шее тускло блестела цепочка… и так же блестели глаза, а соски изящной и упругой груди стали твердыми от нахлынувшего желания…

Князь уже не выдерживал, зарычал, словно дикий зверь, срывая с себя одежду, бросился на супругу… осторожно припал ртом к пупку, принялся ласкать его языком, постепенно спускаясь все ниже… Елена затрепетала, задышала тяжело и часто, погладила мужа по волосам, шее… Тот приподнялся, обхватил ладонями ее груди, накрыл поцелуем пухлые губы, обнял, ожегся шелковистой кожей, погладил ямочки на пояснице… Заскрипела кровать. Юная княгиня дернулась, застонала, закусила губу… И закатились глаза, и васильковый взгляд ее улетел в поднебесье…

— Ах, милая! Как славно, что ты у меня есть! Как славно-то, Господи!

— Я тебя тоже люблю, — устало прижавшись к мужу, призналась Елена. — Знаешь, а у нас скоро ребеночек будет.

— И это тоже славно. Даже очень! Милая ты моя, милая…

С московским посланцем Яндызом князь Егор встретился после обеда, уже разобравшись со всеми местными делами, в особенности касавшимися буйного поведения людей из его ватажки на новгородских улицах да в корчмах. Дрались, что и говорить, ватажнички, дрались — о том и посадник постоянно жаловался. Однако новгородцы тоже далеко не агнцы, вполне могли и сами кого хочешь обидеть… как вот вчера, в питейном заведении. Хорошо хоть признались, а то б молодой князь наказал своих, мало б не показалось — кого в стражи ночные, а кого и в поруб — охолонуть. Послали гонца за епископом новгородским Симеоном, а посадника с тысяцким в известность не ставили — вроде как обычный был визит, частный, без всяких там даров-представлений. Так вот вдвоем посланника московского и слушали — князь Егор и Симеон-архиепископ, мужичина себе на уме, умный и всячески молодого князя поддерживающий. Еще б не поддерживать, когда немало обещано — и церкви строить, и землицу жаловать, и много чего еще — те хозяйственные дела Еленка-княжна накрепко знала, она ж первой с Симеоном и спелась, памятуя о том, что вот-вот пригласят новгородцы к себе заозерского князя — град охранять да суд править за деньгу немалую. Сам Егор к Господину Великому Новгороду тоже прикипел уже — частенько наезживал да жил в бывших амосовских хоромах. Однако ж и Заозерье не бросал — к чему? — своя-то ноша не тянет… в чем Еленка была с ним полностью согласна.

Хоть посланнику московскому княгинюшка на глаза и не показывалась, но притулилась в соседней горнице, за занавесочкой — внимательно все слушала, всматривалась.

Красивый парень был царевич Яндыз — статный, русоволосый, с очами карими, глянет — будто ожгет. Красив, красив, ничего не скажешь, одно плохо — татарин, мало того — Тохтамышев сын! А уж Еленка в свое время в ордынском плену натерпелася, если б не Егор, так неизвестно еще, где б оказалась… в монастыре, в лучшем случае… как Софья, Софья Витовтовна… ух, и змеища, не в обитель ее надо бы, а убить! Раздавить гадину, но… но отец ее, Витовт, мог вмешаться, хоть как Бог миловал, да тевтонцы мешали.

— И тогда мы, как будто с посольством, посмотрим, что там да как в Орде, — сидя за гостеприимно накрытым столом, продолжал вещать посланник. — Покуда же большое войско государю моему Василию-князю отправлять невместно — о послах ордынских к Витовту я, князь Егор, тебе уже поведал. От союза того чего хочешь ожидать можно — вот мой государь и пасется.

— Что ж, его понять можно, — задумчиво покивал внимательно слушавший речь архиепископ, темнобородый, в черном монашеском клобуке и с золотой цепью с крестом поверх скромной рясы.

— Его-то можно, — невесело улыбнулся Егор. — Однако же дело-то затянется. А вдруг там в Орде успокоится все? Джелал-ад-Дин верх возьмет или этот… Керимбердей… или, может, Булат на троне удержится.

— Не удержится!

Ах, каким гневом сверкнули карие глаза царевича! Как сжались в кулаки белые руки, губы тонкие искривились нервно… по всему видно — не очень-то жаловал Яндыз своих родных братцев, мягко говоря — не очень.

— Никогда такого не будет! — поиграл желваками посланец.

Сказал — как отрезал, словно от него это все зависело, а не от Егора или там московского князя. Следовало царевича успокоить.

— Вот, отведай, господин Яндыз, шербету — как раз для тебя купили у персидских купцов, — поднявшись с кресла, радушно предложил молодой заозерский князь. — Вина не предлагаю…

— Почему ж нет? — покусав ус, чингизид неожиданно улыбнулся. — Я люблю вино… И женщин. И Хайама люблю — стихи, конечно — и еще, пожалуй, больше мне милее Кутб.

О Хайаме Егор слышал и раньше, а вот Кутб был ему незнаком, впрочем, этот московский ордынец приехал сюда вовсе не говорить о поэзии. Хм… вино пьет, что ж… Хорошо, вчера Еленка побеспокоилась, своего любимого купила, мальвазеицы.

— За нашу встречу, царевич Яндыз! — взяв кубок, церемонно поклонился князь.

Гость сверкнул глазами:

— Надеюсь, она станет полезной для нас обоих.

Выпил, не поперхнулся — а ведь мусульманин, наверное. Хотя у них там есть какая-то фетва — разрешение, мулла дает… ну и воинам в походе — можно, а Яндыз вроде как в вечном походе — так получается.

— Так ты, князь Егор, едешь? — выпив, взял быка за рога Яндыз. — Мы бы съездили, а твое войско — я слышал, оно не маленькое — могло бы обождать где-нибудь на Итиль-реке, скажем, у Джукетау, а в случае чего…

Князь поморщился — именно так они с Еленкой вчера ночью и рассудили. Мало того, кроме своей ватажки Егор решил еще и хлыновцев позвать, известных пиратов-ушкуйников, на Орду страх наводящих. Имелись и там, у хлыновцев, завязки — сегодня же отправить гонца! А царевич — прохиндей ушлый, ишь, вызнал уже все, что ему надобно. Интересно, как? Конечно, соглядатаи имеются — как без них-то? Да ведь и сюда, в Новгород, поперся, не в Заозерье, хотя, казалось бы, именно туда и должен был первым делом ехать — а вот поди ж ты! Откуда узнал, куда надо? Хм… все оттуда же. Молодец!

Вообще же Яндыз произвел впечатление двойственное: упрям — это видно, решителен, умен… чересчур умен и себе на уме! И ведь прав, собака — момент для похода уж больно благоприятный: пока в Орде с властью не срослось — трон под Булат-ханом шатается преизрядно, и эмир Едигей прежний свой авторитет растерял. Иные властушки жаждут — Джелал-ад-Дин, Керимбердей — вот уж кто темная лошадка! И еще этот вот — Яндыз. Тоже ведь чингизид, сын Тохтамышев… Пригляд за ним нужен! А по Орде ударить хорошо бы в самое ближайшее время: расклад сил в любой момент измениться может — вдруг да Витовт эмиру воинскую помощь окажет? Хоть эмир и бивал когда-то литовцев, но ведь времена-то меняются! Или, наоборот, кто-то из сыновей Тохтамышевых власть-силу возьмет. Всяк может статься, а потому — поспешать надобно.

Поспешать… Егор шмыгнул носом — ага, поспешишь тут, при таких вот московских раскладах — посольство какое-то липовое… оно вообще нужно?

— Что, князь-то Василий Дмитриевич совсем никого не даст? — пригубив чарочку, вкрадчиво поинтересовался отец Симеон, глядя на собеседника умными, нарочно наивными глазами.

Яндыз скривил губы в улыбке:

— Почему ж никого? Мой отряд — триста сабель. Все — отборные люди.

— Так ведь и у нас — отборные.

— Тем более — все пути-дорожки ордынские я хорошо знаю.

При этих словах царевич горделиво расправил плечи, а молодой заозерский князь едва не сорвался в смех — ну, надо же, знает он! Можно подумать, сам-то Егор никогда в Орде не был, из полона не бежал, в набеги не хаживал. Ха! Однако же — триста сабель… Спасибо и на том.

— Так как, князь? Согласен?

Архиепископ еле заметно кивнул, в соседней горнице негромко кашлянула Елена. Князь поджал губы — тоже еще, советчики, будто без вас неведомо, что и как делать.

— Вот тебе моя рука! — убрав с лица ухмылку, князь протянул руку.

Крепко пожав ее, Яндыз довольно улыбнулся:

— Ну, вот теперь можно и выпить. Не так, как мы с вами сейчас, а по-настоящему… по-ордынски!

«По-ордынски» гулеванили долго. Несмотря на молодость, чингизид оказался выпивохой опытным, а уж тосты из него лились — куда там тому же Хайаму! Особенно, когда за стол, ничтоже сумняшеся, уселась Елена.

— А что я там буду одна-то? — войдя в горницу, промолвила княжна. — Тем более вино хорошее и компания хоть куда. Да! Я велела — сейчас девки придут, песни петь будем.

Уж чего только не спели!

И про белу лебедушку. И про новгородского гостя Садко. И про Соловья-разбойника — Егора любимую. Яндыз тоже подпевал — песни знал, чего уж, даже затянул было свою, ордынскую, про белую верблюдицу, да потом пытался прочесть какую-то длинную и грустную любовную поэму, да не совладал с переводом — изрядно уже был пьян.

Отец Симеон ушел пораньше, а с царевичем еще и попели, и попили, до самых первых петухов гульба продолжалась, до обоюдных комплиментов дело дошло:

— Хороший ты человеце, друже Яндыз! И не скажешь, что татарин.

— А?

— Говорю — еще по одной — и спать, ага?

— По чарочке?

— Ха! По чарочке? По кубку! Вот по этому вот, увесистому… между прочим, царьградской работы! Что, не веришь?

— Почему ж. Верю. Наливай!

— А про любовную пару-то? — изнемогала от любопытства Елена. — Ты ж так и не дочитал.

— Не дочитал — прочту, — царевич галантно приложил руку к сердцу. — Особенно для такой красавицы, как вы, любезнейшая княжна! Для вас одной буду читать хоть всю ночь.

«Ага, ага, прочти… — подумал Егор. — Рискни здоровьем!»

И, опрокинув кубок, погрозил жене пальцем:

— А не пора ль на покой, милая?

Царевича проводили со всеми подобающими почестями — хоть и неофициальный был визит, а все ж молодому заозерскому князю не хотелось ударить лицом в грязь. У ворот долго, с поклонами, с обниманием, прощались, хорошо, не дошло дело до пьяных лобзаний или, упаси Бог, мордобития. Обошлось!

Только когда гость со своей свитой уехал, князь с юной супругой отправились почивать, улеглись на ложе, усталые, хмельные… Егор едва глаза смежил, как вдруг…

— А этот Яндыз-царевич сам себе на уме — хитер и коварен, — шепотом дала оценку княжна. — Я таких в Орде навидалась: с виду хоть мед пей, а в душе… Пасись его, о, возлюбленный супруг мой, всегда настороже будь. Хотя… — Елена вдруг хохотнула, взъерошив мужнины волосы. — Вы с ним, с Яндызом, похожи чем-то — как две пары в сапоге… Тьфу! Что я такое говорю-то? Пьяна, пьяна… Два сапога — пара!