Записки индивидуалиста

Александр Палмер

Ленинград 70-х – 80-х… Официальная идеология коллективизма и неофициальное господство двоемыслия. Истории нравов, образы, рассуждения: поместим их в диараму городского позднего соцреализма, помножим на коэффициент полового созревания советского подростка и пройдемся по экспозиции…

Глава 2

По-моему, в постсоветской России бытовой антисемитизм как-то выродился. Самые оголтелые антисемиты, идейные антисемиты-теоретики получили возможность политической организации, благодаря чему они:

первое — вынуждены были покинуть (если занимали) какие-либо солидные легальные позиции — поскольку теперь это несовместимо со статусом приличного легитимного субъекта,

и второе — они увели кухонно-бытовые дрязги в свои политические резервации, откуда имеют возможность в меру ума и способностей заниматься мессианством для таких же, как они сами.

Массовый же, советский антисемитизм рядового обывателя сошел на нет, потому что размылась его почва.

В советском обществе фактически существовало только три легальных и криминальный путь самореализации личностей и утоления честолюбий:

— советская государственная и партийная служба

— наука

— искусство

— подпольная экономика или чистый криминал

Соответственно, все давление и сопротивление канализировалось в этих четырех областях. Теперь же, при всей искаженности экономической системы появилась вселенная денег, частной собственности и рынка. Внутренним рыночным отношениям нет дела до ваших националистических пристрастий, и главное, даже при наличии каких-то фильтров и барьеров на государственной службе, в государственных науке и культуре, остаются возможности самореализации в негосударственной экономике, негосударственной науке, негосударственном искусстве.

Наличие большого числа еврейских и нерусских фамилий в списках богатейших людей необъятной нашей родины не вызывает, как ни странно, антисемитского раздражения у заселяющих её обывателей. Современный фольклор на эту тему отсутствует. При упоминании о фольклоре мне пришло в голову забавно-циничное сравнение по поводу трех самых известных бизнес-еврейских фамилий.

С детства мы, конечно, помним сказку о трех поросятах: Ниф-Нифе, Нуф-Нуфе и Наф-Нафе, которые в соответствии со своими воззрениями на жизнь по разному подошли к возведению собственных жилищ с последующими назидательными последствиями.

Так вот, в классификации этой сказки горячо любимый чукчами Роман Абрамович — этакий Наф-Наф, спрятавшийся от напастей в им построенном надежном каменном дому.

Укрывшийся в тумане Темзы и сохранивший остатки состояния Борис Абрамович Березовский — Нуф-Нуф с домиком из ветвей и сучьев.

Ну, а печально-героический (без иронии) М.В.Ходорковский — Ниф-Ниф с хижиной из соломы…

Что ж, закончим этот неглубокий публицистический экзирцис и вернемся к мемуарной части…

Первое столкновение с грубым откровенным антисемитизмом произошло у меня в самом нежном возрасте — в первом классе советской элитарной спецшколы. Как показала дальнейшая школьная жизнь, ничего особенно замечательного (не в смысле уровня даваемых детям знаний, а в смысле внутренних и педагогических отношений) в этой школе не было. Я до сих пор не только не люблю школу и «школьные годы чудесные», но, главное, (за некоторыми исключениями, естественно) не уважаю ее порядки и тамошних педагогов. Так вот, как-то раз в одну из переменок ко мне подошел мой соученик Слава Чисаревский и предложил поучаствовать в темной моего соседа по парте, Саши Зитина.

Саша Зитин был абсолютно ничем не выдающийся, на долгие годы ниже средней успеваемости, серенький еврейский мальчик-тюфяк. Отчетливо помню, как спросил Славу (чья национальность скорее всего тоже не восходила к предкам изначально заселявшим Великую Русскую равнину):

— А за что, темную-то?

На что, будучи семилетним шкетом, впервые услышал от такого же шкета убийственно обнаженный и простой ответ:

— Да, он еврей, и к тому же такой толстый и противный…

Вот и все, а я, не особо размышляя, согласился.

Все-таки я не входил в состав посвященных и инициаторов, и во время экзекуции стоял в стороне, в полуметре за кругом обращенных ко мне спин, и непосредственно (честно) не участвовал в нанесении тумаков Саше, и не испытывал никаких чувств — ни азарта, ни робости. Но, по-видимому, картинка была настолько отвратительной, что визуально этот круг сгрудившихся передо мной спин опять-таки врезался в память на всю жизнь. Из лиц помню только искаженное, остервенелое лицо Славы, а остальное — анонимные спины. Не правда ли, характерная метафора — круг анонимных спин и остервенелая гримаса?

Конечно, эта гадость вышла наружу. Но, по крайней мере, ко мне (а, наверное, я думаю и по отношению к другим) не было принято никаких карательных мер, не было даже воспитательной беседы. Кто-то (не помню, кто — родители, завуч?) спрашивал — зачем? Я в ответ пересказал Славу, кто-то пожал плечами… И всё.

А теперь, на контрасте, на сравнении, у меня есть повод окончательно расстаться здесь с еврейской темой (потому что эти записки — история нравов, а не привязанная к какой-либо идее публицистика) и рассказать другую школьную историю, случившуюся в нашем же классе года через три.

Школа, как я говорил, была специальная и элитная, соответственно там училось достаточно много отпрысков обеспеченных, образованных и интеллигентных родителей — главных художников театров, докторов и кандидатов наук, высокопоставленных чиновников православной церкви, был даже сын иранского (шахского) консула. Но были и дети из обычных советских семей (в том числе рабочих), попавших в школу по приписке к месту жительства. И вот с младых ногтей эти самые элитарные детки начали кучковаться между собой, сочетая снобизм по отношению к остальным товарищам с конформистскими и карьерными устремлениями. Я к обеспеченным детям никак не относился, поэтому поток некоторого пренебрежения изливался и на меня тоже, но учился я хорошо и держался независимо.

И вот, в один из погожих осенних дней в 4-б классе было объявлено о проведении экстренного собрания после уроков — так сказать, внеочередной классный час.

Конец ознакомительного фрагмента.