За чертой

Александр Можаев, 2022

Новый роман выдающегося современного русского писателя Александра Можаева рассказывает о воюющем Донбассе, о братоубийственном конфликте на Юго-Востоке бывшей Украины. Это рассказ из-за «черты», которая автору знакома не понаслышке. Много автобиографического несёт в себе центральный образ романа – образ Атамана, проводника групп российских добровольцев, идущих тайными тропами в ополчение Донбасса. В обход украинских растяжек и айдаровских засад.

Свадьба Носача

Из нашей компании Носач женился последним. К этому времени Кубане́ц успел уже развестись, а Жека в третий раз жениться.

— У тебя последняя Людка Морозова? — путаясь в его жёнах, спрашивал народ.

— Не последняя — крайняя… — по предрассудку, присущему всем десантникам, поправлял Жека.

Носач работал в райисполкоме, имел в Станице своё жильё, из станишан была и невеста Маша, но свадьбу было решено отгулять в Нижнем хуторе, в родительском доме. Пока Носач занимался свадебными приготовлениями, договаривался с батюшкой Никодимом о венчании, Жека с Кубанцо́м успели на просторном его дворе соорудить шатёр, и свести со всего хутора столы и лавки. Дружковать на свадьбе было поручено Кудину. Единственно, кого не хватало, это Натахи. Натаху от греха подальше Носач не пригласил, да и она, зная, что Кудин не один, сама б не пошла. Хотя кто его знает…

В обед, после венчания, со стороны Станицы в хутор въехал поезд разукрашенных лентами машин. Всё станичное руководство, начиная с главы администрации, приехало поздравлять Носача. Заслышав сигналы машин, стали подтягиваться к свадебному шатру и местные хуторяне.

Встречая молодых, в воротах стояли родители Носача. Располневшая с годами Анна Дмитриевна стояла с образом Спасителя, которым много лет назад благословляла её на счастливое жительство ещё бабка Сюнька; отец Пётр Николаевич на вытянутых руках держал перед собой вышитое цветами полотенце, на котором был каравай хлеба, посыпанный горкой соли.

Молодые целуют икону, кланяются родителям и, отщипнув по кусочку хлеба, входят во двор.

Пока они шли до шатра, бабка Сюнька щедро посыпала их хмелем, конфетами и монетками. Набежавшая детвора, путаясь в ногах и опрокидывая друг друга, выхватывала всё, что попадалось под руку.

Какая свадьба без гармони? Павла Николаевича сажают на самое удобное для него место, так, чтоб мог и меха без помех растянуть, и до стола доставал. Евдокия Александровна нарочно села от него подальше, на другой конец столов, чтоб не быть причастной к тем куплетам, которые мог выдать её суженый.

— Драку заказывали?! — вваливаясь в шатёр, ревёт Жека.

— Нет, нет!.. — кричат приезжие женщины, которые Жеку ещё не знают. — Не надо нам драки!..

— Ничего не знаю — оплачено!

— Павел Николаевич, врежь «Дуню»! — кричат с разных сторон.

— Ишо не время. До «Дуни» ещё созреть нужно… — степенно произносит Павел Николаевич и делает проигрыш из «Мендельсона».

Столы поставлены буквой «П». Рассаживаются все по чину. Жених с невестой стоят во главе столов. По правую сторону — родня жениха, по левую — невесты. Остальные — кому где понравится.

Носач высок и широк не только в груди. Невеста Маша рядом с ним смотрится маленькой девочкой, которую нарядили в фату. Задрав подбородок, она, не отрывая взгляда, смотрит снизу вверх своими большими карими глазами на своего Колю, и в этом взгляде читается всё её обожание. Носач наклоняет голову и время от времени целует её в фату даже тогда, когда и не кричат «горько».

Вот Кудин, перевязанный цветным полотенцем, прошёлся между столами и, призывая всех к тишине, подняв высоко руки, хлопнул ладонями. Я вижу, как, затаив дыхание, Светлана смотрин на него любовно-восторженным взглядом.

— Сыр-каравай принимай, молодых наделяй рублём-полтинником, серебряным гривенником, — начинает он свою речь. — Ну а кто, может, и поросёнка припрёт — не откажемся.

Рядом с Кудином со стороны невесты «свашка» — высокая деваха с красною розой в волосах, подбадривает гостей:

— Пей-ка, пей-ка, на дне копейка! А всё допьёшь — и грош найдёшь!

— Ой, не могу — горька! Ой, подсластите, хоть чуть… Горька! Горька!..

Носач и рад подсластить — безотказно раз за разом целует свою суженую.

Первыми отдариваются станичные начальники, чтоб никто не знал об их щедрости, деньги дарят в конвертах.

Дошла очередь до своих.

— Баб Сюнь, есть про вас слух, что вы с дедом решили свою молодым телушку подарить, — объявляет Кудин.

— Та нашто она им — мордоваться с ней… Она, знаешь, какая холера вредная — одна морока. Когда им за ней лётать… Мы с Прохором Ильичом набор кастрюль молодым подарим. То верней!

— Правильно! — кричат за столами. — Жениху — деньги, невесте — кастрюли!

— Это чегой-то так? Всё невесте и капитал, и кастрюли — нехай руководит! А то ишь, подсказчики…

— Невеста завтра в этих кастрюлях ухи наварит, будет свадьбу кормить!

Павел Николаевич делает проигрыш и, не сговариваясь с Жекой, запевают в два голоса:

Уху я, уху я, уху я варила,

Сваху я, сваху я, сваху я кормила!..

— Цыц! — машет на них руками тётка Зойка. — Гляди, чего затянули…

— Не понял, — искренне недоумевает Павел Николаевич. — Вы что, уху не любите? У нас, у казаков, принято на другой день с ухи начинать.

— Уху любим, песня ваша не нравится.

— А что в ней не так? Про уху да про сваху…

— Слова нехорошие выглядают…

— Это вы, бабоньки, мало ишо выпили, вот вам и мерещится невесть что… Ну-ка, дружно подняли за молодых!

— Горько, горько, когда друг пропадает! — мотает головой Кубане́ц.

— Горько-горько! — подхватывают со всех сторон.

Носач бережно, словно боясь ненароком повредить, обнимает Машу, целует её в губы, в нос, в голову…

— Ма… Ма-а… Мария… — взяв слово, с трудом произносит Жека, который уже порядком хлебнул. — Маша, помни, что хорошая жена должна обращаться с мужем, как с собакой… Пардон — с кобелём. Вовремя кормить и не забывать отпускать погулять…

— Всё на себе постиг, — смеются вокруг.

Кабы знал бы — утопился,

Чем так рано я жанился,

Мальчик бедной, эх, мальчик бедной…

Лихо хрипит гармонь.

Босота, не торопися,

Как попало не жанися —

Пропадёте, ох пропадёте!..

— Павел Николаевич! — прерывая песню, объявляет Кудин.

— Ась? — складывая гармонь, отзывается тот.

— Есть про вас слух.

— И чего ж там слыхать?

— Слыхать, что вы с Евдокией Александровной решили подарить молодым гармонь.

— Я — за! — радостно вскрикивает Евдокия Александровна.

— Гармонь не отдам! — на полном серьёзе парирует Павел Николаевич. — Нашто она им, для гарнитуру?.. Я откуплюсь деньгами.

Комкая деньги, Павел Николаевич поочерёдно выгребает их из разных карманов, складывает кучей на блюдо. Хоть мелкими купюрами, но много.

— Сколько их у тебя?

— А я почём знаю?..

— Вон, ещё из того кармана забыл выгорнуть, — подсказывают со стороны.

— Где ж ты таких мятых набрал, небось по вагонам «Дуню» играл? — смеются вокруг.

— Это ишо не всё… — освободив карманы, говорит Павел Николаевич. — Ишо дарю молодым козу…

— Павел Николаевич, где ж мы возьмём козу ту? — всплёскивает руками Евдокия Александровна.

Но тот лишь отмахивается от неё.

— Не спорь! — говорит он жене.

— Дарю вам, дорогие, козу!.. На чужом базу… Будет нужда — заберёте…

К ночи Жека дошёл до кондиции.

— Ну-ка, дядя, врежь «Сабачиху»! — кричит Павлу Николаевичу.

И едва лишь тот развернул меха, пошёл в пляс, да так, что лавки стали улетать под столы.

Туман яром при долине,

Туман яром при долине, —

раскачивая чубом, ревёт Павел Николаевич.

С диким посвистом Жека выкидывает на присядках свои ножищи 47-го размера. Не стой рядом — зашибёт!

На широкой на горе,

На широкой на горе…

Снова за стол, снова «горько».

— Саня… — бодает меня головой Жека. — Не нравятся мне эти… в галстуках… — кивает на работников районной администрации. — Пора пятаки им чистить…

— И за что ж ты собрался им начищать пятаки?

— Долго, что ли, причину найти?.. Вон тот, рыжий, с моей Людкой любезничал…

— И что с твоей Людкой сталось?

— Да с ей, конечно, ничего не станется. И мне её не дюже жалко, но с чего-то ж надо начать… — приподнимаясь, говорит Жека.

— Жека, не дури!.. — крепко сжимаю его локоть.

— Ну как хочешь… — машет тот свободной рукой. — Ах, какой случай упускаем — карточки им подровнять… Когда ещё так посчастливит… Ну всё, всё, атаман, понял… Что ты меня щупаешь, как бабу… Пусти, давай выпьем за несбывшиеся мечты…

— Это другое дело — наливай!

На следующее утро распахнутые ворота загораживают столом. На столе закуска, у стола ряженые. Светлана Кудинова надела разноцветную юбку, подвязала волосы цветастой косынкой, напомадила щёки, выделила тушью брови, лихо кружит перед подходившими гостями.

— Вам чего, люди добрые? — гудит нарядившийся цыганом Бармалей.

Одна беда — цыган из него никудышний, плясать не умеет, топчется, как медведь, только Светлане мешает.

— Нам бы здоровье поправить, — говорят гости.

— Это можно, — отвечает «цыган». — Вон и доктор с микстурой, — кивает на Людмилу, которая с трудом удерживает полный графин.

Людмила надела свой старый больничный халат, на голову повязала белую косынку, и, чтоб никто не усомнился, что она «доктор», прицепила на руку повязку, на которой губной помадой был жирно нарисован красный крест.

— Ну, так плесни микстурки!

— Сейчас медицина платная.

— Сколько?

— Рубль!

— Вот рубль — наливайте.

— Куда наливать? Стопку с собой взяли?

— Так у вас же вон стопка стоит.

— Рубль!

— А закусить?

— Рубль!.. Да без разницы, хоть огурец, хоть курица — рубль!

— А можно вилочку?..

— Рубль!

— Там по хутору натуральные цыгане ходят, глядите не перепутайтесь с ними, а то не поймём, где кто есть — наладим всех скопом!..

«Этих не перепутаешь…» — Кудин, не скрывая усмешки, смотрит на ряженых, как те, изображая цыган, неуклюже отплясывают у ворот. — «Эх, нет тут Натахи, а то б она всех этих цыганей за пояс заткнула…» — с горечью думает он, но вслух произносит лишь мало кому понятное:

— Эх…

Пока гости пробивались к шатру, ряженые для молодых капитал сколотили.

Начали с ухи. Горячая, с перцем, так и просится к ней водочка! Налили, выпили. Ожили, засветились глаза. Только тут заметили, что молодых-то нет за столом.

— А где ж наши суженые? Не пора ли будить их?

— Беда с сужеными… — трагическим голосом объявляет Кудин. — Не будет сегодня молодых…

— И что ж с ними сталось? — щурится в усмешке Павел Николаевич.

— А сталось такое дело: гостей, как видите, много собралось, ночевали все в тесноте, а молодым место на печи досталось, у боровка… Измазались они сажей. Утром кинулись умываться, а мыла в доме нет… Так что, гости дорогие, выручим молодых, скинемся на мыло, а кто подушевней — может и на полотенце кинуть.

Идёт Кудин меж столов, падает со звоном в его блюдо мелочь, пока до края дошёл, насыпали и на «мыло» и на добрый рукомойник.

Наконец все в сборе, — и молодые умытые, и гости счастливые.

— А мы глянули — нет. Думали, с утра пораньше кто-то невесту украл, — смеется тётка Зойка.

— Вот же придумала!.. — гудит Павел Николаевич. — Кому ж она после ночи нужна? Раньше уводить надо было!

Вдруг у столов настоящий цыганёнок появился — мальчонка лет пяти-шести. Цыганки испытывать судьбу не стали, остались у ворот — малого прислали.

— Дяденьки-тётеньки, дайте на пропитание, — просит малец.

— Э-э, так дело не пойдёт! — говорит Кудин. — Что значит «дайте-подайте» — заработать надо!

— Я заработаю.

— А что ты умеешь?

— Могу петь, могу танцевать и на жопе, и на пузе…

— Это дело! А какой гонорар?

— Картуз яиц насыпете?

— Свахи, что у нас с яйцами?

— Пусть даёт номер — расплатимся, — обещают свахи.

— Тогда пляши! — Кудин даёт добро.

Цыганёнок лихо крутанулся на месте и давай выдавать кренделя, да так, что пыль выше шатра и уже не понять, где у него голова, где ноги… С диким гиком несётся вдоль столов. Не забывает и о припевках:

Эх, Наташа-Наточка, не ходи на улицу,

Оторвали тебе сиськи, оторвут и курицу!..

Пришло время расплачиваться. Стали класть в его картуз яйца, сколько не кладут — не наполняется. Как гармошка, под весом растягивается подкладка — в аккурат ведро яиц и вместилось.

— Договор был, дяденька, — на всякий случай напоминает цыганенок.

— Договор — дороже денег, никуда не денешься… — качает головой Кудин и тут же торжественно смотрит на свою Светлану.

— Поняла? Это тебе не юбкой цветной вертеть!

Ах, наливайте, ах, наливайте

Стаканы полные вина,

Сегодня свадьба, сегодня свадьба,

Сегодня свадьба у меня! —

подбадривает гостей Павел Николаевич. Он, было, завёл и свою хуторянскую, известную своими ядрёными оборотами, но Евдокия Александровна показала ему кулак.

Лучше не ругай ты меня, подружка,

А не то укушу тебя за ушко… —

подмигивая жене, меняет он песню.

Время перевалило за полдень, многие устали сидеть за столом, — самое время ноги размять.

— Не пора ли нам свах покатать, добрым людям показать? — спрашивает Кудин.

— Тачка всего одна, и та не смазана…

— Эх, хозяин-хозяин… Загодя колёса не смазал. Придётся с «музыкой» ехать…

— Так коней нет…

— Тут кони! — в один голос орут Кубане́ц с Жекой.

Выкатили тачку, запрягли «коней». Грозно молотят те «копытами».

— Ой, страшно! — сокрушается тёща, которая благоразумно успела переодеться в будничное.

— Не бойся, — влезает к ней в тачку сваха, — со мной они не шибко повзбрыкивают — полтора центнера тянуть — не три пуда… Поедем, как барыни!

Барыня-барыня, сударыня-барыня!

А барыня употела — много сахару поела.

Барыня-барыня, сударыня-барыня…

Не умолкает гармонь в руках Павла Николаевича.

— Но! Пошли!

— Какой «но»? — Кони не поены…

Вынесли графин, «коней» напоили, и те резво затрусили рысцой, так, что пешие едва поспевали за ними. Центральной улицей доскакали до магазина, где было много народа. На полном скаку лихо развернулись — свахи едва не улетели в кювет.

— Тпру, нечистая сила!

— О бабы окаянные — загонят!.. Поите «коней», пока не пали…

«Коней» напоили, и те враз преобразились, зафыркали, игогокнули и понесли, только уж не этой, другой улицей, мимо дома.

— Стой!.. Куда?.. Тпру-у!..

Закусили удила, несутся так, что свист в ушах. Свернули в проулок и под уклон к Деркулу. У самого берега «кони» «оборвали постромки» да в разные стороны, а тачка со свахами со всего маху в камыши. Барахтаются те в грязи, клянут «коней»:

— Куда же вас черти занесли?!.

— Куда вы правили, туда и несли!..

Подошёл народ, вытянули свах, пошли обмывать их на чистое место, заодно и сами скупались. Эх, хорошо после свежей водички — самое время за стол!

— Садитесь в тачку, свашеньки, домой повезём, — предлагают «кони».

— Нет уж, хватит, пеши пойдём, а то вы ещё где-либо выватлаете нас.

К вечеру второго дня районное начальство и все станишанские гости разъехались по домам, остались лишь свои хуторяне. За столами стало просторней, и народ, разбившись на небольшие ватаги, в разных краях стола тянул свою песню. Вот и тётка Полина всхлипывает:

Напилася я пьяной, не дойду я до дому,

Довела меня тропка дальняя до вишнёвого сада.

Тут и другие бабоньки подхватили

жалостливыми голосами:

Там кукушка кукует, моё сердце волнует,

Ты скажи-ка мне, расскажи-ка мне,

где мой милый ночует.

Другая группа, затянув не менее жалостливую, перекричала первых:

По Дону гуляет, по Дону гуляет,

По Дону гуляет казак молодой!

А в дальнем углу шатра Павел Николаевич собрал свою компанию и у него здесь свой репертуар:

У меня в саду шпиёны

Оборвали все пиёны

И на… в сапоги.

Сталин прав — кругом враги!

И тётка Зойка, позабыв, как в первый день отчитывала за «Уху» Павла Николаевича, уже делится своим сокровенным:

Как была я молода да была я резва

Через хату по канату сама… лезла!

Носач с Машей, сменив свадебные наряды на повседневную одежду, подсели к нам. Маша приклонила голову к его руке и, скосив глаза, всё так же восторженно смотрела на мужа.

— Ну, как свадьба? — наконец, позволив себе выпить, спросил Носач.

— Разве это свадьба… — кисло морщась, махнул рукой Жека.

— Что не так? — взволновался Носач.

— Тарелки все целые, никому рубаху не порвали, никто не ушёл с букетом под глазом… Разве это свадьба…

На третий день, когда в доме Носача перемывали посуду, из шатра выносили столы и лавки, подготавливая их к развозке по адресам, во двор вошли трое: Кубане́ц, Жека и Павел Николаевич.

— Самые стойкие пришли, — смеётся тёща Носача.

— Самые ответственные, — поправляет Жека и тут же обращается к Носачу:

— Что, Носач, думаешь, свадьбу справил — и дело в шляпе?

— А что же ещё? — усмехается Носач, который знает, зачем пришли.

— Свадьбу нужно чопиком завершать, чтоб потом уж не возвращаться к этому делу, — со знанием дела говорит Жека. — У меня на свадьбе как не забили чопик, так и пошло-покатилось, до сих пор мордует. Четвёртый раз женюсь…

— Ты ж говорил, пятый?..

— Может, и пятый, — соглашается Жека. — Немудрено сбиться с счёту. Дурное дело — нехитро… Ну, так что, на самотёк пустим или по науке?..

— Нет, ну если надо, так надо… — смеётся Носач. — Только сумеете ль…

— Сейчас глянешь… — грозно произносит Павел Николаевич.

Принесли заранее затесанный кол, воткнули в землю. Вокруг кола Носач выкопал канавку, залил её водой. Это, мол, чтоб чоп легче шёл, но сам на всякий случай отошёл подальше.

Первым на удар вышел Павел Николаевич, взглядом бывалого бойца смерил расстояние до кола. Ему завязали глаза, и, как ни кружили, он точно стал напротив чопа. Вот молот взлетает над его головой, и хотя удар был не очень точен, лишь по краю чопа, всё-таки тот на несколько сантиметров ушёл в землю.

— Ну?! — скинув повязку с глаз, победно взглянул на Носача Павел Николаевич.

— Разве ж это удар? — распаляет бойцов тот, — Эдак вы и до ночи не забьёте.

— А нам спешить некуда — наливай!

Вторым подошёл Кубане́ц. И хоть его и кружили не шибко, влупил молотом прямо в канавку с водой, при этом обдал всех грязью. Кубанцу́ решили не наливать. Жека ж, на удивление был точен и так долбанул, что чоп на добрую пятерню вошёл в землю. Били по очереди, за промахи больше не штрафовали — наливали всем. Через несколько часов, грязные, но гордые проделанной работой, шли по домам. Чоп забит по самую землю, долг исполнен, — свадьба не повторится.