Золото старых богов

Александр Мазин, 2017

Великий князь Владимир, Красное Солнышко, Святой Креститель Руси, пришедший к власти по языческому праву, а потом самовластно сбросивший языческих идолов в Днепр. Государь, женившийся на византийской царевне и получивший право на царский (кесарский) титул. Вернее, завоевавший это право не только доблестью верной дружины, но и собственным мечом. Что известно о нем, величайшем из государей нашей истории, жившем тысячу лет назад? Известно многое. И не только из отечественных летописей. Владимира знали хронисты Европы и Азии, Византии и арабского мира. Так что информации, правдивой информации, достаточно, чтобы ясно представить образ государя-воина, государя-строителя, решительно обратившего к Истине не только русов, но и сотни других племен, обитавших на подвластной ему земле. Отец Владимира, великий полководец Святослав на равных воевал с византийским императором. У Владимира византийский император оказался в долгу. И великий князь сумел заставить повелителя крупнейшей из тогдашний империй, вернуть этот долг сполна. Добился того, в чем было отказано даже императору Священной Римской империи.

Глава 4

Ночная скачка

Деревня радимичей

Жилось в лесной деревеньке Илье с гриднями неплохо. Разместились вчетвером в общинном доме. Это сначала. Потом Илья решил: не лучшее место. Потому что это только так называлось: общинный дом, а на самом деле — просто длинная вонючая землянка, сырая и богатая исключительно насекомыми. Собственные избы обитателей деревни были куда уютнее, так что на следующую ночь Илья со своими переехали на постой кто куда. И провели ночь намного интереснее. Особенно Миловид, к которому в спаленку пробрались аж трое: младшая жена хозяина избы и две его дочки.

Илья тоже не скучал, но развлекался недолго. Задолго до полуночи выставил ночную гостью и как следует выспался.

А на следующий день как следует погонял свою маленькую дружину. Особенно досталось Миловиду, который ночью отдохнуть толком не смог. За что и поплатился.

Себя, впрочем, Илья тоже не жалел. До полудня он играл боевым железом с Гудмундом, который был едва ли не поздоровей, чем Илья, почти так же подвижен, а выносливостью был… нурман нурманом. То есть драться мог, пока не проголодается.

Особенно же интересен для обоерукого поединщика Гудмунд был тем, что орудовал хогспьётом — тяжёлым копьём, оснащённым длинным наконечником на железной трубке, которым удобно не только колоть, но и рубить. Особенно опасны были удары по ногам. Пару раз Гудмунду даже удалось сбить Илью с ног, и не будь наконечник защищён, просто падением Илья не отделался бы.

Впрочем, и Гудмунду досталось. Илья клинки не защищал, только придерживал удары, а если и бил, то не лезвием, а плоскостью. Но бил, не особо стесняясь, так что синяков нурману наставил не меньше, чем получил. После обеда рубились совместно: двое на двое, один на троих, все против всех.

Весело было. И деревенским тоже. Поглазеть на воинов настоящих и осознать, кого в этом мире надо бояться и кого — ублажать.

Третья ночь…

Третья ночь в деревне для Ильи началась с непонятного сна.

Стоял вокруг него незнакомый лес: старый, седой, недвижный, безжизненный. А меж стволами сновали тени духи бесплотные, нестрашные, но докучные. Касались холодком, постанывали, будто хотели чего-то, а выразить не могли. Илья чуял, что в силах их отогнать, но не гнал. Опасности в духах не чуял. Так, беспокойство. Его больше само место привлекало. Стволы мшистые, почва под ногами непонятная: будто сплетённое из ветвей дно огромной корзинки, присыпанной жухлой осенней листвой… Хотя, если приглядеться, не присыпанной, а проросшей. Зыбкая почва, но ощущалась почему-то надёжной. Ноги стояли твёрдо… Ноги ли?

Не ноги — лапы мохнатые размером с медвежьи, но не медвежьи, а с человеческими пальцами, только что волосом обросшими.

Этакой подмене Илья почему-то не удивился, будто так и надо. А вот стволы беспокоили. Что-то в них не так было.

Илья запрокинул голову…

И аж присел, втянув голову в плечи.

Там, наверху, у чудных деревьев не было крон. Вместо ветвей — корни чёрные, шевелящиеся, а над ними — кромешная тьма. Вот она-то испугала всерьёз.

И тут же закричали вокруг Ильи разные звериные голоса, докучные тени кинулись во все стороны прочь…

И Илья проснулся.

Спал он на сдвинутых лавках за большим ларём сбоку от дверного проёма. Тусклый свет из щели-оконца падал на середину клети^[4], оставляя угол Ильи в тени, даже если снаружи было светло, а не как сейчас.

Илья проснулся от шороха поднявшейся и опустившейся завесы. И от шуршания ног, ступавших по соломе. Очень-очень легко и тихо.

Это и насторожило. Если б к нему заглянула жаждущая ласки селянка, вряд ли она стала бы так скрытничать.

Илья не шевелился. Лишь нашарил рукоять основного меча и осторожно потянул носом, ловя сквознячок из сеней.

Пахло женщиной. И — конским потом.

Боевым железом не пахло совсем, однако это не значило, что у гостьи нет оружия.

Вновь зашуршало. Женщина встала у ларя. Видеть Илью она не могла. Учуять — тоже вряд ли. Здесь, в углу, воздух неподвижен. Услышать?

Наверняка. Илья дышал глубоко и ровно. Как спящий.

А гостья дышала тихонько-тихонько. Сейчас она сделает ещё один шажок…

Илья опередил. Скатился со своего ложа, уходя от возможного удара, и — к ногам гостьи. Рывок… И даже не вскрик, негромкое «ох!», когда она опрокинулась навзничь. Илья тут же оказался сверху, поймал и сжал её руки…

Женщина не сопротивлялась. То есть в первый момент напряглась… Но тут же расслабилась.

Оружия у неё не было. Одежды — тоже. Упругие бёдра сжались, спина выгнулась…

Вернее, женщина попыталась выгнуться и сбросить Илью…

Безуспешно. Однако она оказалась неожиданно сильной. И не по-женски твёрдой… Будто не женщина это, а парень…

Но всё-таки это была женщина. И когда колено Ильи протиснулось между её ног, сопротивлялась недолго. И девственницей она тоже не была, в чем Илья убедился немедленно. Да он не стал бы медлить, кем бы она ни была. Если обнажённая женщина входит ночью в спаленку славного воина, то вряд ли для того, чтобы прибраться в клети.

Силёнка у неё имелась, да. А вот той особенной женской податливости и мягкости, какие были у всех, с кем доселе любился Илья, — ни следочка. Даже грудь не мягкая, как положено, а твёрдо-упругая.

Зато многопудовый вес Ильи она вынесла запросто: не задыхалась, не пищала, а кричала в полный голос: орала, выла, визжала…

Вот это была скачка!

В клети было нежарко — осень! — но с Ильи пот струями тёк. Будто не место женское толок, а в броне по холмам бегал. Ну и баба! А может, и не баба вовсе, а кикимора какая-нить? А, всё равно!

Когда уд в очередной раз обмяк и крепнуть более не пожелал, Илья повалился на спину, на повядшее луговое сено… И засмеялся. Хорошо!

— Как зовут тебя? — спросил, не поворачивая головы.

— Ты можешь Жеркой кликать, — хрипло проговорила женщина. И тут же вскинулась резко… Илья еле успел перехватить руку, нацелившуюся на его естество.

— Не балуй!

— Испугался, что ль? — Женщина дёрнулась, пытаясь высвободиться. Запястье влажное, скользкое… Но Илья всё равно удержал, стиснул и давил, пока не пискнула: — Отпусти! Больно!

Тогда разжал пальцы, отметив про себя: терпелива. И горда.

Женщина тут же вскочила… Но убежать ей Илья не позволил. Ухватил за лодыжку, опрокинул рывком на себя, прижал шуйцей к груди:

— Я тебя не отпускал, Жерка!

Поймал крепкую ладошку, ощупал: ах какие интересные пальчики! А какие мозольки на них занятные! От женской работы таких не бывает, а бывают такие от тетивы да упражнений с оружием.

— Ты ему жена иль дочь?

— Кому — ему?

А дрогнул голосок-то!

— Соловью!

Рванулась в полную силу, ударила свободной рукой по глазам, ногтями, как кошка.

Илья был готов: перехватил и вторую руку, вывернул слегка в нужную сторону.

Женщина зашипела от боли, попыталась ударить головой в нос… Вскрикнула, когда приложилась собственным носом в подставленную нижнюю челюсть, клацнула зубами — впустую и запыхтела, когда Илья опрокинул её на живот, навалился сверху, придавил к земле… И снова вошёл, потому что сила вернулась и требовала: ещё!

На этот раз он пахтал её долго. Не торопясь, но и не ослабляя натиска. Вбивал по самую гарду. Жерка то стонала и охала, то кричала в голос… Илья не останавливался и не сбавлял. Любовная радость и воинская ярость соединились в утешной схватке.

— Убить меня хотела? — спрашивал, вбивая в неё булаву.

— Нет, нет… Да! Да! Убить! Да! Ещё! А-а-а!.. Нет! Довольно! Слышишь? Перестань! Хватит… Уд твой отхватить под корень! Хватит! Не могу-у-у!.. Убей меня! Убей! Ты, проклятый… А-а-а! Убей! Сильнее! Шибче! Проткни меня своим рогом! Дава-а-ай!..

Когда Илья излился в её раскалённое нутро, петухи уже прокричали рассвет, а Жерка перестала кричать. Только сипела, как умирающий с прорезанным горлом.

Илья поднялся, потянулся, чуя, как гудит-струится в жилах густая сильная кровь.

Жерка лежала не шевелясь. Илья перешагнул через неё, пошарил по полу у дверей…

Так и есть. Нож. Даже не нож — кинжал с узким и длинным клинком. Такой в плоть входит как острога в воду. Надо думать, уронила, когда Илья её с ног сбил. А может, заранее туда положила. Чтоб прирезать, когда Илья от любовных игр притомится. Ха! Ну и кто тут притомился, а?

Илья нашарил в углу кувшин с брусничным взваром, приложился…

— И мне… — прошелестело снизу.

Илья наклонился, намотал на кулак длинные распущенные волосы, приподнял… Даже не вскрикнула. Лицо измято, нос распух, но всё равно видно, что молода. Если и старше Ильи, то ненамного.

— Пей. — Илья поднёс кувшин к искусанным губам.

Пила жадно, захлёбываясь, кашляя. Взвар стекал по исцарапанной груди, по животу…

Напилась. Улыбнулась хищно:

— Ну ты и бык, Илья Моровский!

— Понравилось?

— Ну-у-у… Я рада, что сразу тебя не убила.

— Меня убить — это вряд ли, — качнул головой Илья. — Но я тоже рад, что не убил тебя… сразу. А теперь расскажи мне, почему я не должен убить тебя сейчас?

— А ты хочешь? — Жерка облизнула запёкшиеся губы. — Хочешь меня убить, тур-княжич? Или залюбить насмерть?

— Залюбить, понятно, лучше, — усмехнулся Илья. — Да боюсь, времени не хватит. Родня твоя небось уже со всех ног сюда спешит?

— Ага! — ещё шире улыбнулась Жерка. — Если я не вернусь до света, все наши сюда придут! Убивай меня, княжич, и беги! Не то братья мои булаву твою отрежут вместе с колокольцами и свиньям скормят!

— Нет, заботливая моя, — покачал головой Илья. — Убивать я тебя пока не буду. А бежать и вовсе никакого желания! Очень мне хочется с твоей роднёй сойтись поближе. Особенно после нынешней ночи. Слыхал я: у тебя сестёр — целый выводок и мачеха тоже хороша. Любопытно мне их попробовать да с тобой сравнить. Так что ты полежи-ка здесь пока. — Говоря это, Илья умело спутывал запястья девушки одним ремешком, а ножки — другим. — Ты полежи, а я позабочусь гостей встретить!

— Дурак ты! — заявила Жерка. — Ужель думаешь, что вы вчетвером со всей нашей ватажкой управитесь? Да будь ты хоть сам Яровит — не совладать тебе!

— Эх, девушка… — Илья, присев, погладил её по щеке. — Чтоб ты знала: нынче летом мы сам-трое три десятка черемисов ракам скормили. И заметь, начинал я один, потому что соратники мои тогда связаны были и к смерти готовились. А нынче нас здесь четверо, и свободных, а неподалёку — ещё немного, десятка четыре. И вои все неплохие. Может, и не все так хороши, как я, — он самодовольно хмыкнул, — однако татей навроде ватажки вашей для затравки на завтрак кушают и добавки просят. — И, заметив, как исказилось личико Жерки, спросил: — Ты не знала, люба моя? Я так и подумал. Ну не одним же вам силки ставить! И знаешь, что ещё? Ротик твой сладкий я затыкать не стану. Так что, если хочешь, покричи. Вдруг братья тебя услышат и сбежат.

— Они не сбежат, — чуть слышно проговорила Жерка.

— Вот и я… надеюсь. — Илья выпрямился, накинул на плечо подвесь с мечом и шагнул к выходу.

— Эй! Ты даже не спросишь, сколько нас? — крикнула вслед Жерка.

Илья развернулся:

— А зачем, люба моя? Как побьём, так и посчитаем. Мёртвых, чай, считать удобнее.

Не просто так сказал. Помощь Жерки ему бы очень пригодилась. Но по своей воле она ничего не скажет. Не тот характер. А скажет — соврёт. Значит, надо убедить её, что жизнь родичей её — в руках Ильи. С её помощью или без, а он всё равно их найдёт. Однако у неё есть шанс вымолить кому-то из них пощаду. У Ильи, который из расположения лично к ней, Жерке, может, кого и пощадит… Если Жерка поможет. Более того, если Илья согласится принять её помощь. А чтоб он согласился, она должна очень-очень постараться.

Этому Илью тоже батька учил. Хочешь побудить человека предать своих, сделай так, чтобы он не считал это предательством. Пусть думает, что не предаёт, а спасает. Что именно благодаря тому, что он выдаёт своих, ты из милости убьёшь не всех, а только половину.

«Есть меньшее зло и зло большее, — говорил батя. — Обычный выбор. Но если выбор тебе предлагает это самое большее зло, не купись на посулы. Помнишь, как меня на заветном острове боярин Семирад искушал? Дескать, если я отдам ему своё золото, то умру легко, а тебя вообще не тронут. Мол, только от меня зависит, чтоб ты жив остался. И для этого я должен сдаться ему, врагу. Сложить оружие и отдать себя на милость того, на чью милость рассчитывать может только дурак.

Когда тебе говорят: «Если ты ослушаешься, то мы убьём не всю твою родню, а только часть»… Или «брось меч, не то все, кого мы убьём, будут на твоей совести…» Вот это и есть зло, которое предлагает тебе выбор. А выбора тут на самом деле нет, и совесть твоя тут ни при чём. Это всего лишь хитрость. Попытка заставить тебя не думать. Когда за пленного требуют выкуп — это честный выбор. Ты не о совести думаешь, а о том, нет ли иного способа твоего человека освободить. И не много ли за него просят. А главное, что, отдав золото, ты действительно получишь своего человека. А если тебе говорят: «Брось меч или мы убьём твоего сына» — ты должен думать не о том, что твоего сына хотят убить, не о том, сможет ли твой меч его надёжно защитить. Думай о том, зачем врагу оставлять твоего сына в живых, когда ты сам для врага больше не опасен. Главное — думай! Потому что именно страх побуждает человека идти на поводу у врага. Враг говорит тебе: «Я хотел бы спасти твою родню, но ты со своим упрямством не даёшь мне этого сделать». И вроде как ты уже виноват. Будто не он пришёл к твоему дому, чтобы грабить, убивать и насильничать, вершить зло, а ты, когда не желаешь его впустить. И не улыбайся, Илья! Я много раз видел, как открывали и впускали. Страх за себя лишает разума. Но ещё опаснее, когда не за себя. Ты-то сам смерти не боишься. Ты воин. У тебя тридцать смертей в одном только туле лежат и ждут, когда ты их с тетивы спустишь. Но родня твоя, женщины, дети… Вдруг твой враг и впрямь их пощадит, если ты оружие сложишь…»

«А пусть поклянётся, что пощадит! — заявил тогда Илья. — Если поклянётся как положено, да при свидетелях!»

«Разумно, — признал батя. — Вот об этом я сейчас и говорю. О разуме. И о том, как страх лишает разума и побуждает идти против себя, против своих только потому, что враг сумел его напугать. Сумел убедить в своём всесилии. И наша задача, сын, всегда об этом помнить. И не поддаваться. А при необходимости — использовать. Потому что и нам с тобой врагов в плен брать придётся. И понуждать их делать, что требуется нам, а не им. И понуждать их надо с умом. Скажи человеку: «стань предателем» — и он тут же упрётся изо всех сил. А если предложить ему родичей спасти? Это, согласись, совсем по-другому звучит. А ещё лучше — ничего не предлагать. Только намекнуть, что он мог бы и себя, и родню спасти. Только намекнуть, а дальше уж пусть сам думает, что он тебе предложить может. За жизнь себя и своих».

«Ага, — согласился Илья. — Дедко Рёрех тоже примерно так говорил: мол, иной раз стоит пытуемого сначала железом хорошенько припечь, ни о чём не спрашивая. Когда дозреет, сам разговорится».

«Бывает и так, — согласился батя. — Но не всегда. С самим Рёрехом вот не получилось».

— Ничего мне от тебя не надо. Всех твоих я и так убью, — сказал Илья Жерке, применяя батину науку.

Пусть подумает, поразмыслит. А потом и намекнуть, что из расположения к ней, Жерке, Илья может кого-то и пощадить. Если Жерка очень постарается.

Вот только обещать ей Илья ничего не будет. Разве что самой ей жизнь сохранить. Но это Илья и сам хотел сделать. По нраву ему пришлась воинственная девка. Пожалуй, ни с одной ему не было так славно. Будто одним телом живёшь. Слаще, чем на Голубе по Дикому Полю на ворога лететь…

Во дворе уже толпилось всё семейство смерда, чьим гостеприимством воспользовался Илья: трое мужей, пять баб и целый выводок детишек. Все уставились на голого Илью, будто на лешего: с неверием и ужасом.

Илья вмиг сообразил: не ждали, что выйдет. Ну-ну…

Держа ладонь на оголовье меча, он не спеша подошёл вплотную к старшему, худому и широкому, хлопнул шуйцей по плечу так, что тот аж присел:

— Славный ты мне ночью подарок заслал, лесовик! Потешил! — Скинул подвесь, сунул старшему родовичу в руки: — Подержи-ка! А я умоюсь пока! — Шагнул к углу дома, взял за бока десятиведерную кадушку с дождевой водицей, поднял и опрокинул на себя, хрюкнул от удовольствия, пихнул кадушку ближайшему парню, велел: — Наполни-ка из колодца. Холодненькой хочу!

— Дядька, а дядька! — Пока старшие взирали на Илью в безмолвном ужасе, к нему сунулся малец в детской рубахе: — А ты Соловичну насмерть замучил, да?

— С чего ты взял? — добродушно поинтересовался Илья.

— Так она ж орала-орала… Свинку когда режут, и то тише верещит!

Илья присел на корточки.

— Если я свинку резать буду, она и хрюкнуть не успеет, — сообщил он, легонько щёлкнув мальца по носу. — Нет, жива Соловична. Отдыхает.

— Жалко, что не убил, — шмыгнул носом малец. — Они братке дружка моего живот разрезали и камней туда напихали.

— И за что же так сурово с ним?

— Так он ихнего мотыгой ударил, когда тот милку его ссильничать захотел. А братко, он хороший был, луки детские нам делал. Зря он… Мотыгой.

— Почему ж зря? — возразил Илья. — Своих защищать надобно.

— Так убили же! И девку всё равно… обидели ещё хуже. И живность у них всю увели.

— Вот это плохо, — согласился Илья. — Но знаешь… Всё равно отступать нельзя. У меня вот копчёные батюшку родного убили и меня б тоже убили, кабы не помог… витязь один. А я не отступил.

— Ага! Ты вон какой… огромный! И меч у тебя!

— Нет, малый, я тогда чуть побольше тебя был: два года как штаны носить начал. И лук у меня тоже был детский… Так-то!

Илья выпрямился, принял бадейку, которую приволокли смерды, облился, забрал оружие и вернулся в клеть…

Чтобы вскоре выйти оттуда уже одетым, полностью вооружённым и с нагой пленницей на плече.

— Кушать не будешь? — подобострастно спросил хозяин.

— Со своими поснедаем, — качнул головой Илья. — Скажи, чтоб к общей избе завтрак нам собрали. И вот ещё… Скоро дружки её сюда набегут, — Илья шлёпнул Жерку по намятой ягодице, — так вы спрячьтесь куда-нибудь, пока мы с ними разберёмся.

— А может, мы, это, пособим? — без особой уверенности пробормотал лесовик.

— Раньше пособлять надо было, — строго произнёс Илья. — И не нам, а тому, с мотыгой. Глядишь, не пришлось бы под татями ходить.

— А под вами лучше, что ли? — пробормотал смерд, когда Илья уже вышел за ворота. Надеялся, что не услышит.

Но Илья услышал, развернулся.

— Под нами — лучше, — сказал он твёрдо.

Примечания

4

Клеть — небольшое неотапливаемое помещение, часто без окон, иногда пристройка к основному строению, использовалась как складское помещение или как спальня в тёплое или условно тёплое время года.