Тирольский оборотень. Книга 1. На тропе волка

Александр Ланс, 2023

Альтернативная Австрия. Александр Кёлер – необычный оборотень, он не переносит вида крови, ни на кого не охотится, предпочитая еду из супермаркета, а особенно обожает поджаренный в сухарях шницель. Но ему не верят егеря из долины Лойтош, считая, что именно он причастен к кровавым бойням на пастбищах герра Пфеффера на южных склонах Тирольских Альп, потому что он единственный оборотень с опасной первой степенью в округе. Александр хочет свободы, хочет беспрепятственно бегать по лесу в обличии волка и хочет быть с девушкой-человеком, в которую безумно влюблен со школы. Но вместо этого ему приходиться соблюдать определенные правила, сидеть дома в полнолуние и опасаться егерского инспектора фрау Хофлер, которая положила глаз на красивого оборотня.

Глава 6. Кабинет инспектора Хофлер

Кабинет инспектора Хофлер располагается на втором этаже в самом конце коридора. У неё небольшой офис с двумя окнами, куда они выходят сложно определить, с середины окна и до низа — белое матовое непрозрачное стекло, и мне видны только лишь склоны гор, а горы у нас со всех сторон.

В глаза сразу бросается большая железная раскорячка, стоящая у стены напротив торца её письменного стола с компьютером, и напоминающая вертикальный спортивный тренажер. Но это вовсе никакой не тренажер, а специальный удерживатель для оборотня — фолтэбанк, чтобы изомера можно было бы закрепить и вертикально вытянуть как на дыбе, чтобы не рыпался. От одного единственного взгляда на это пыточное устройство у меня холодок пробегает по спине. У другой стены ещё одна штука, тоже фолтэбанк, только плоскость положения тут горизонтальная, наподобие медицинской кушетки, но с металлическими ограждениями со всех сторон, чтобы также намертво закрепить оборотня.

Мы проходим мимо всех этих устройств, и к моему облегчению, она усаживает меня на стул напротив своего стола, зацепляет наручники к железной спинке. Стул тяжелый и, возможно, ножки у него привинчены к полу, потому как я немного поерзал на нем, а он даже на миллиметр не сдвинулся. Она садится на свое место, в большое удобное кожаное кресло, подъезжает вплотную к столу и начинает тыкать пальцами по клавиатуре, пристально всматриваясь в экран. Что она ищет в компьютере, мне, к сожалению, не видно.

От нечего делать я рассматриваю низкий стеллаж позади неё. Там рядами стоят папки с делами, на корешках особая шифровка из цифр и букв, чтобы посторонним не было понятно их содержимое. На широкой нижней полке цветной лазерный принтер, какие-то кубки и статуэтки за что-то, дипломы и фотографии под стеклом и в деревянных рамочках. В основном Хофлер там с отрядом егерей в парадной средневековой темно-зеленой форме и в длинных до колена узких черных сапогах, на плечо закинуто ружье — старинная двустволка.

— Итак, — нарушает она тишину, переводя взгляд с монитора на меня и обратно. Видимо, отыскала нужный файл. — Итак, — повторяет она и зачитывает мои данные: — Александр Кёлер, изомер, полных лет — девятнадцать, несовершеннолетний, весенний помет Андрэаса Кёлера и Элли Кёлер. Единственный щенок пары. В данный момент нигде не учится, нигде не работает. Имеет несколько правонарушений. Степень оборотня — первый, самый опасный. Статус — неблагонадежный. Место обитания — Ленер.

Она делает паузу и пристально вглядывается в меня. Я не отвожу своего взгляда и просто молчу.

— Почему ты нигде не учишься? — спрашивает она.

— Так я же закончил старшую школу, — удивленно произношу я. — А в университет в Иннсбург не смогу поступить, у меня же первая степень! Мне только в Ленере сидеть, за белой линией.

— Ты всё равно бы не поступил в университет, — говорит она, мельком взглянув на экран компьютера.

По ходу, просканировала мой аттестат и результаты выпускных тестов. Там, действительно, всё плачевно. Да я особо и не старался, знал, что с первой степенью оборотня мое образование ограничится только школой.

— С такими низкими результатами тебе бы не помешало снова пойти школу, — усмехаясь, говорит она. Я пожимаю плечами, предполагая, что это был просто сарказм с её стороны, но она продолжает тему: — В Тироле открылась новая школа для оборотней с первой степенью, как раз для таких, как ты.

— Но я закончил школу, — фыркаю я, — и не собираюсь снова садиться за парту.

— А придется, — усмехается она. — Я внесу тебя в школьный список, и ты будешь её посещать.

Глубоко вздыхаю и опускаю глаза, опять вставать рано по утрам, а я только обрадовался вольной жизни.

— Где она хоть находится? — бурчу я.

— В лесу за Фёренвальдом, — отвечает она.

— На склоне горы? То есть, вообще даже не в долине Лойташ?

От удивления я поднимаю на неё глаза. Конечно, я знаю всю местность в округе от и до, и прекрасно представляю, что если в лесу за Фёренвальдом, то это уже горы.

— Ну, да, — усмехается она, — вам, оборотням, в лесу и в горах самое место. Разве не так?

Молчу, ничего не отвечаю. Понятно, что в лес и в горы нас больше тянет, чем в город, но в её интонации это прозвучало уничижительно.

— Так мне же нельзя пересекать белую линию, как я попаду в лес за Фёренвальдом? — удивляюсь я. — В Гассе мне нельзя и тем более в Вайдах.

— Зачем тебе добираться этой дорогой? После Ленера иди не направо в Гассе, а налево до развилки и только потом направо в сторону Арна и Хага, там есть выделенный коридор для оборотней. Так ты пройдешь до Эммата, ну и за рекой Лойташер Ахе огромный массив леса выделен резервацией для оборотней, — объясняет она, — ты не пересечешь белую линию.

— Понятно, — вздыхаю я.

Если наплевать на белую линию и двинуть по прямой через поле, то от моего дома до Фёренвальда чуть больше километра всего. А если обходить вокруг, как она сказала, то выйдет все два. Ну, не велика особо разница. Да и ни в какую школу я не собираюсь, не заставят.

— Итак, Андрэас Кёлер, 41 год, глава общины обортней, — возвращается она к моему файлу. — Элли Кёлер, 38 лет. Десять лет назад сбежала в горы с одичавшей стаей обортней.

— Что? — Судорожно сглатываю и смотрю на неё во все глаза.

— А ты разве не знал? — усмехается Хофлер.

— Нет.

Опускаю глаза. Отец мне ничего про это не говорил, просто сказал, что она уехала в другую страну и больше не вернется.

— Тебе тогда было девять лет, большой уже был, чтобы понимать, что происходит, — продолжает она. — Почему ты об этом не знал? Что твоя мать стала дикой волчицей.

Эта новость не укладывается в моей голове. Как так произошло, что мама насовсем превратилась в волчицу и убежала в горы? Вот почему она не могла остаться с нами, а отец ничего не сказал.

— Так, займемся выяснением того, где ты был вчера ночью, — говорит она.

— Спал в своей комнате, — бурчу я, смотря на неё исподлобья.

— Всю ночь?

— Да.

— И не покидал пределы своего жилища?

— Не покидал.

— Посмотрим, что скажет твой смартфон, — говорит она, и выкладывает на стол мой телефон.

— Ну, посмотрите.

Я пожимаю плечами и откидываюсь на спинку стула, хотя со сцепленными руками за спиной это неудобно. Интересно, она, правда, думает, что волки по лесу с телефонами бегают? Или догадывается, что у нас есть хитрости, позволяющие нам переносить с собой вещи? Если так, то и в этом случае её ждет разочарование — я не из тех янг эдалов, кто всегда и повсюду таскает с собой телефон.

Хофлер вытаскивает из ящика стола черный толстый провод, заканчивающийся большой круглой шайбой, а другой конец она прикрепляет к моему телефону.

— Ты знаешь, что это такое? — спрашивает она и нажимает на шайбу, она начинает светиться.

— Устройство, отслеживающее мое местонахождение по сигналу телефона, — отвечаю я и снова пожимаю плечами. Конечно, я читал об этом в Интернете, но никогда вживую не видел.

— Верно, — кивает она. — И прямо сейчас оно передает на мой компьютер данные, где ты был прошлой ночью. Так… угу… Ты всю ночь пробыл дома.

— Я же говорил, — торжествую я.

В этот момент из её динамиков доносится писк, оповещая о доставке письма.

— Ага, — восклицает инспектор Хофлер, — пришли результаты твоих анализов. Сейчас посмотрим. Угу…

Я снова опускаю глаза и весь сжимаюсь, боясь услышать результаты.

— В твоей крови не обнаружена противооборотничья сыворотка, ты не поставил укол, — сообщает она.

Молчу и даже не смотрю на неё, изучаю свои колени.

— И что самое страшное — анализы крови и мочи показали, что ты оборачивался этой ночью, — зловещим тоном заканчивает Хофлер.

Она не говорит в кого — в волка или в медведя, наверное, лаборатория не может определить в какого зверя, устанавливает лишь сам факт оборота. И время суток не точное.

— Что молчишь? — рявкает она. — Хочешь повисеть на фолтэбанке? — кивает она на страшную штуку на стене, — или сразу признаешься в своем злодеянии?

— В каком з-злодеянии? — вздрагиваю я и осторожно поднимаю на неё глаза, — я… я ничего плохого не делал.

— Вот в каком, — кричит она.

Выуживает из ящика стола голубую пластиковую папку, ещё новую, не потрепанную, и тонкую, видимо, по этому делу ещё мало материала насобирали. Открывает её и выкладывает передо мной цветные фотографии растерзанных овец. Черт, я как-то подзабыл уже о происшествии на пастбище герра Пфеффера. Фотографии ужасны, вернее то, что запечатлено на них. Страшное побоище — кишки и кровище вперемежку.

— Я тут ни причем, — говорю я и отворачиваю голову. Меня слегка мутит от этого зрелища.

— Смотреть на это не можешь? — с иронией в голосе произносит она, — а в шкуре волка раздирать овец можешь?

— Это не я, — твердо отвечаю я.

— Но анализы говорят…

— Всего лишь о том, что я забыл поставить сыворотку. Я, правда, забыл, — вру я. — Но я спал в своей комнате. Может быть, я спящий оборачивался, я не знаю, но я спал, никуда не выходил.

— И, может быть, во сне ты выскочил из своей комнаты и растерзал тех бедных овец? И не помнишь! Меньше пить нужно! — кричит она. Я удивленно поднимаю на неё глаза. — Да-да, Кёлер, в твоей крови обнаружен алкоголь, — добавляет она, — а ты несовершеннолетний, между прочим.

Опускаю глаза.

— Посмотри на эти фотографии, посмотри ещё раз, может быть, вспомнишь, — зловеще шипит она, поднимаясь с места и нависает надо мной.

Поворачиваю голову, с отвращением смотрю на фотографии. От вида кровавого месива у меня включается память на запахи, я ощущаю привкус крови, и вдруг меня ошарашивает, как дубинкой по голове — этим утром я же в лесу столкнулся с кем-то пахнущим кровью. От этого воспоминания у меня мурашки бегут по телу. Хочется ей рассказать, но этим я себя в первую очередь подставлю. На кой мне понадобилось быть в лесу в такую рань и ещё за белой линией? Не бегом же я решил заняться. Поэтому я молчу про эту встречу и снова отнекиваюсь.

— Не я. Если бы это я во сне так орудовал, то я проснулся бы весь в крови. И от меня бы воняло овечьим мясом и кишками. Но я норм. Вы сами меня разбудили, и всё своими глазами видели, — говорю я.

Видимо, это был веский довод. Она опускается обратно в кресло и собирает со стола фотографии, складывает их в голубую папку.

— Это не я, правда, не я, — жалостливо произношу я. — Это был кто-то другой.

Она молчит, не отвечает мне, что-то смотрит по компьютеру. Кажется, она успокоилась и вроде бы больше не думает на меня.

— Теперь вы меня отпустите? — робко произношу я. — У меня уже руки за спиной затекли.

— Кёлер. — Она переключается с компьютера на меня и смотрит так, будто уже забыла про меня, и я своим вопросом вернул её в реальность. — У тебя четыре серьезных нарушения — не поставлен укол, оборачивание, пересечение белой линии, алкоголь.

Судорожно сглатываю. Это, действительно, серьезные нарушения.

— Но я несовершеннолетний, — мямлю я, прекрасно зная, что последствия в этом случае могут быть другие, помягче.

— Значит, наказание будет соответствовать этому уровню…

С этими словами она поднимается со своего места, обходит стол, заходит мне за спину и отстегивает мои запястья. Теперь я могу пошевелиться и размять руки, а то уже плечи сводит.

— А основное наказание понесет твой отец, как человек совершеннолетний, и не доглядевший за своим несовершеннолетним сыном. Я передам твое дело в противоборотнический департамент в Иннсбург. Андрэаса Кёлера и Катарину Кёлер выгонят из общины, лишат возможности жить в Ленере и воспитывать детей: тебя отправят в интернат, а младших в детский дом, — продолжает инспектор Хофлер, стоя у меня за спиной. — Ты этого хочешь?

Судорожно сглатываю. Она, может быть, и не блефует, с одной семьей в Ленере так и случилось, ещё до Бучнеровского закона. Насколько сейчас всё ужесточилось, фиг его знает; лучше, наверное, зря не рисковать. А если она разозлится, то сможет подтасовать факты и припишет мне этих овец, тогда всё, крышка, и ни один австрийский суд не встанет на сторону оборотня.

— Нет, — тихо отвечаю я, опустив голову.

Пофиг мне на себя, хотя по слухам тюрьмы для оборотней ужасны, но семью я подвести не могу. От мысли, что мелких отправят в детдом, у меня до боли сжимается сердце.

— Пусть я всё понесу, я же нарушил, а отец и братья тут ни при чем, — так же тихо добавляю я, сжимая кулаки.

— Тогда спускай штаны и ложись на фолтэбанк, — неожиданно велит она.

Мне кажется, что я ослышался. Я поворачиваю к ней голову — у неё в руках вдруг откуда-то взялись самые настоящие розги. Нервно сглатываю.

— Ты же хотел получить наказание, как несовершеннолетний? — усмехается она. — Так что вперед, — и она машет розгами в сторону горизонтального фолтэбанка.

Противный холодок пробегает по моей спине. Медленно поднимаюсь со стула и иду к фолтэбанку. Сердце заходится в бешеном ритме. Я, конечно, получал ремнем по попе от отца, но это было давно, в детстве, никто посторонний не бил меня. Ну, кроме того раза на Рождество. А сейчас-то я уже взрослый, чтобы меня воспитывали розгами. Чувствуя себя крайне ужасно, я всё же расстегиваю ширинку и спускаю немного джинсы, разуваюсь. От стыда у меня краснеют щеки.

— Трусы тоже снимай, будешь получать по голой заднице, — не без удовольствия произносит она.

Отворачиваюсь от неё, спускаю трусики и, со страхом косясь на металлические крепления по периметру, покорно ложусь животом на черную кушетку фолтэбанка. От прикосновение голым малышом к холодной кожаной обивке у меня мурашки бегут по всему телу. Я кладу голову на одну руку, а второй прикрываюсь. Слышу, как Хофлер подходит ближе ко мне, и мое сердце замирает. Но она пока не бьет меня. Хватается за пояс моих джинсов вместе с трусиками и тянет их ниже, чтобы полностью оголить мою попу, затем задирает повыше худи и футболку.

— А у тебя оказывается красивая попка, Кёлер, — ухмыляется она, легонько пошлепывая ладонью по моим ягодицам, — выпуклая такая. Даже жалко причинять ей боль.

Зажмуриваюсь и сжимаю ягодицы. Жду.

Она бьет резко и сразу сильно, розги со свистом разрезают воздух, и опускаются на мою попу. Я едва не вскрикиваю от острой боли, вздрагиваю, выгибаюсь, сжимаю зубами манжету на рукаве худи. Следы от удара сразу начинают гореть. А раз у неё две вицы, то и красных полосок на моих ягодицах получаются сразу две.

Увидев мою реакцию после первого удара, она удовлетворительно щелкает языком. Я не вижу её лица, но думаю, что она стоит с довольной ухмылкой от того, что может причинить мне боль. Она продолжает дальше, но теперь не делает пауз, хлещет не переставая, стараясь разукрасить мою попу по всей площади. Мое тело изгибается после каждого её удара. Я уже сжимаю зубами не только худи, но и руку, чтобы ни один звук не вырвался из моих уст. Но слезы предательски выскакивают из глаз.

— Будешь ещё раз пересекать белую линию в неположенное время? — спрашивает она, наконец, прерывая порку.

— Нет, — тихо произношу я, с трудом отцепляя свой рот от рукава худи.

— Я не слышу, что ты там бормочешь, и к кому ты обращаешься? — кричит она и вновь несколько ударов обрушиваются на мою попку.

— Нет, не буду, инспектор Хофлер, — дрожащим голосом произношу я.

— А забывать про укол? — спрашивает она.

И до кучи ещё сильнее хлещет меня, что я непроизвольно вскрикиваю.

— Не буду забывать, инспектор Хофлер, — уже кричу я.

— Пить алкоголь?

— Не буду пить алкоголь, инспектор Хофлер.

— Хорошо. — Она удовлетворено цокает языком.

Больше она не бьет меня, судя по звуку шагов, так вообще отошла куда-то вглубь кабинета, шебуршит там чем-то. Лежать с голой попой мне неловко, но, по ходу, она не закончила, так бы велела мне встать и надеть штаны. Я весь вспотел от порки, волосы мокрые. Вытираю рукавом худи пот и слезы. Жопка горит и чешется. Осторожно поворачиваю голову — она достает из ящика небольшую черную коробку.

— Инспектор Хофлер, можно мне встать и одеться? — тихо спрашиваю я.

— Нет, Кёлер, — бросает она и возвращается ко мне с коробкой в руках.

Снова зажмуриваюсь и сжимаю ягодички, боюсь того, что она задумала. Что у неё в этой коробке? Вдруг всякие развлекухи для бдсм, и она сейчас начнет засовывать мне что-нибудь в попку. Но она не прикасается к моей попе, начинает подвертывать мне джинсу на левой ноге, спускает резинку носка до самой пятки.

— Боже, Кёлер, разве тебя не учили мыться? — говорит она, крепко пристегивая к моей лодыжке какую-то тяжелую штуку. — Ноги грязные. Когда вернешься домой немедленно прими душ.

— Да, инспектор Хофлер, — на автомате произношу я.

Конечно, если я ночью и утром бегал голышом по лесу, какие у меня должны быть ноги? Хоть я и обтер носком, но только подошвы.

И только через пару мгновений до меня доходит, значит, меня сейчас отпустят домой?

— Можешь встать и одеться, — разрешает она.

Морщась, осторожно натягиваю на израненную попку трусики, затем спускаюсь с высокой лежанки и уже на полу надеваю джинсы. Не смотрю на Хофлер, я знаю, я сейчас красный, волосы мокрые, возможно, видны следы слез. Не люблю выглядеть слабым и жалким. И ещё ногу оттягивает какая-то тяжелая штука, прикрепленная ко мне ремнями.

— Это датчик слежения, — говорит она, замечая, что я рассматриваю эту штуку на своей лодыжке. — Теперь я буду знать твои точные передвижения. Его невозможно снять ни человеком, ни волком. Мыться в нем можно — он непромокаем.

Вздыхаю, обуваюсь и возвращаю джинсу на место, так-то его под одеждой не видно, только тяжелый он.

— Вы не будете подавать мое дело в противооборотничий департамент в Иннсбург? — робко произношу я, глядя на неё исподлобья. Ведь она получила то, что хотела — высекла меня.

— Это зависит от твоего поведения, — говорит она, упиваясь своей властью надо мной. — Посмотрим, как ты будешь вести себя в дальнейшем. И как будешь выполнять мои распоряжения. Считай, что ты на испытательном сроке. Малейший проступок с твоей стороны — и дело улетит в Иннсбург, прямиком в департамент.

Опускаю глаза и смотрю в пол.

— Иди на первый этаж в зал ожидания к дежурному инспектору и жди, инспектор Винтер отвезет тебя домой, — велит она.

Я киваю и только собираюсь уходить, как вспоминаю про смартфон.

— Инспектор Хофлер, можно мне забрать мой телефон? Он вам больше не нужен? — осторожно спрашиваю я.

Она с минуту задумчиво хмурит брови, затем принимает решение:

— Пожалуй, не нужен, можешь забирать.

Я делаю шаг к ней, при этом ярко вспыхивает боль на моей исполосованной попке, и я непроизвольно морщусь. Она видит это и ухмыляется. Берет со стола мой смартфон и протягивает его мне. Беру его, но она не отдает, я тяну, но она всё равно не отпускает. Поднимаю на неё глаза.

— Ты всё понял, Кёлер? — спрашивает она.

— Да, инспектор Хофлер, — тихо отвечаю я.

— Будешь послушным щеночком?

— Да, инспектор Хофлер.

Она отпускает мой смартфон.