Катя

Александр Комов, 2023

Что есть жизнь в едва различимой точке вселенной? Исчезающий миг перед беспредельным дыханием вечности, Ничто, ведомое Промыслом к вездесущему величию восходящего Нечто! Но кто из нас следует промыслу?

ГЛАВА 1

Дверь гостиной распахнулась настежь. Кипящая от злости Катя торопливо пробежала по коридору и ворвалась в свою комнату. Она лихорадочно кидала вещи в дорожную сумку, ненужные отбрасывала на пол.

Там, в просторной гостиной, которую только что покинула Катя, семейная ссора перешла в напряженную тишину. Виктор Николаевич стоял у большого панорамного окна. Елизавета Петровна собирала с пола осколки вазы в кухонный фартук. Взглянув на мужа, всё так же смотрящего в окно, Елизавета Петровна поднялась, нервно стряхнула собранные осколки обратно на пол и выбежала из гостиной.

Катя с дорожной сумкой в руке и ридикюлем на плече спускалась по лестнице. Елизавета Петровна догнала её в холле.

— Катя, стой! Стой, говорю! — Порывисто дыша, она ухватилась за Катину сумку. — Подожди, — сказала Елизавета Петровна, — давай поговорим!

— Хватит, наговорились уже. — Катя рванула сумку, но тщетно. — Идите вы к чёрту! — сказала она и, закинув на плечо сползающий ремешок ридикюля, пошла к выходу.

— Катя! — крикнула Елизавета Петровна, беспомощно глядя ей вслед.

Катя со всей силы хлопнула дверью. Елизавета Петровна вздрогнула, пальцы разжались и сумка выпала из её рук.

— Возможно, это лучшее, что мы можем сделать для неё, — спускаясь по лестнице, сказал Виктор Николаевич, — по крайней мере, сейчас, — добавил он.

— Что сделать? — не поняла Елизавета Петровна.

— Отпустить, — сказал он и обнял жену за плечи.

— Зачем ты купил ей машину…

— Научится, — сказал Виктор Николаевич, — всему научится.

***

Когда Катя за рулем своего внедорожника выезжала за ворота, легкий вертолет уже опустился на площадку, и Семён Семёнович — пожилой поджарый мужчина, излучающий жажду жизни и постоянную готовность к действию, бодро сбежал по трапу. Нисходящий ветер трепал его волосы, грозя разорвать свернутую пополам толстую газету, которую Семён Семёнович прижимал к телу левой рукой. По-армейски широко размахивая правой, Семён Семёнович энергично шагал к дому по выстланной природным камнем аллее.

У дома его встретил Виктор Николаевич. Они поздоровались и прошли в беседку. Семён Семёнович бросил газету на стол.

— Вот, полюбуйся! — сказал он.

— Слушай, Сёма, мне надоело читать тексты, в которых ничего не написано, — раздраженно сказал Виктор Николаевич.

— Это не тот случай, — сказал Семён Семёнович.

Елизавета Петровна уже принесла им кофе.

— Елизавета! Ты… как всегда! Спасибо! — присаживаясь за стол, поблагодарил Семён Семёнович.

Елизавета Петровна поставила перед ним поднос и, не сказав ни слова, круто развернулась и пошла обратно, в дом. Семён Семёнович, взявшись за кофе, посмотрел ей вслед.

— Что-то не так, Виктор? — спросил он.

— Всё не так, — вздохнул Виктор Николаевич.

Семён Семёнович перевел на него взгляд, пригубил кофе и медленно поставил чашку на блюдце.

***

Выехав из дома, Катя сразу позвонила Наташе, нужно было окончательно утвердить план дальнейших действий.

Идея сбежать из-под родительской опеки посетила Катю как-то вдруг, и она в шутку поделилась с подругой. Наташка неожиданно поддержала эту безумную мысль, хотя почему неожиданно, она же с детства была авантюристкой. Наташка всегда за любой кипишь, а это же настоящее приключение, если налегке автостопом прокатиться хотя бы по Европе! Возможно, придется ночевать в дешевых отелях! Может, где-то придется идти ночью пешком! Вероятно, там будут всякие встречи, да мало ли что там будет возможно! Наташка была в восторге!

Кате не хотелось ни дешевых отелей, ни тем более ночью пешком, но она стала думать об этом всерьез и, в конце концов, решилась.

Теперь нужно было согласовать маршрут, но за полчаса разговора они никак не могли прийти к единому мнению.

— Нет-нет. Берлин, Прага, — убеждала Катя. — Да ты послушай! Берлин, Прага, Вена, затем Цюрих, Женева и Париж. Вот так, зигзагом, поняла? Короче, самолет на вечер готовь.… Я уже еду! Чего ждать, Наташа? Что за дела?!… Что, визы? Какие визы? О, Боже! Ещё и визы! Ладно, приеду — позвоню.

Так, значит, сегодня она уже никуда не едет — печалька. Визы, конечно нужны визы. Как она могла забыть? А что она могла помнить?! Она хорошо и с удовольствием играла на скрипке, виртуозно играла на рояле, иногда пыталась сочинять. До некоторых пор музыка поглощала её целиком и полностью. Нет, были, конечно, и развлечения, и даже романтические приключения, в которые её увлекала Наташка, но это было мимолетно, коротко и в пределах Садового кольца. За двадцать пять лет жизни она никуда не выезжала, хотя говорят, что в детстве, да, и фотографии есть, но Катя ничего не помнила из этих поездок. Почему-то самые яркие воспоминания из детства были связаны у неё с обычным городским парком.

Карусель стремительно несла её над землей, ветер трепал её волосы, порывисто врываясь в грудь, перехватывал дыхание. Она щурилась от восторга и ветра и весело-весело смеялась, безудержно и взахлеб. И солнце радужно слепило глаза, и бесконечный восторг! Восторг! Это чудесное ощущение любви ко всему на свете плескалось в груди и яркими брызгами звонкой радости разлеталось повсюду. Полет, свобода и счастье!

Нужно будет обязательно сходить в этот парк. Прокатиться на карусели, погулять. Сегодня, да и, видимо, завтра она уже никуда не едет. Значит, время будет.

***

Городской парк был довольно большой. Аттракционы, фонтаны, рестораны и кафе неплохо вписывались в ландшафтный дизайн, который хорошо сочетал ухоженные насаждения с дикой растительностью, особенно у извилисто текущей через весь парк реки.

Вход был бесплатный и горожане с удовольствием проводили здесь время.

В этот летний солнечный день людей было, как всегда, много, но из всех гуляющих, двое пожилых мужчин невольно выделялись каким-то особым стилем. Опытный взгляд по одной только выправке без труда определил бы, что это люди из бывших. Скромная неприметность и даже небрежность в одежде выглядела как с иголочки и не могла скрыть внутренней сборки и человеческого достоинства. Легкая полнота одного из них только подчеркивала статус, второй был выше среднего и обходился без лишнего веса. Им было чуть за шестьдесят. Покровский Павел Николаевич, это тот, что повыше, и Юрий Иванович Саргин, который полнее, неспешно, прогулочным шагом, шли по боковой аллее, усыпанной мелким гравием.

— Да уж, Юрий Иванович, — сказал Покровский. — Видимо, давненько ты не выбирался в город, одичал в своем логове. Завидую, конечно, но хоть бы радио слушал!

— Павел Николаевич, — сказал Саргин, — помнишь, как раньше назывался этот парк? — спросил он и сам же ответил: — Парк культуры и отдыха. А сейчас, что написано на входе? «Парк развлечений!» Чувствуешь разницу? — Он лукаво посмотрел на Покровского и добродушно усмехнулся. — Ну и кто из нас одичал? А уж по поводу радио, я лучше промолчу.

— Я же сказал, что завидую! — оправдался Покровский. — Но ситуация такова, что в двух словах и не расскажешь.

— У меня сосед хорошо информирован, — сказал Саргин, — и к тому же прекрасный собеседник, как-нибудь познакомлю.

— Мещерский Леонид, — сказал Покровский. — Тридцать семь лет. Доктор наук. Волосы русые, глаза голубые.

На вскинутую бровь собеседника, Покровский улыбнулся.

— Я с ним знаком, — сказал он, — по группе.

— По группе?

— Есть такая площадка, — пояснил Покровский, — мы называем её просто группа. Всё расскажу. Но что касается радио, кто и как нам промывает мозги, надо знать!

— Надо, надо, — согласился Саргин.

— Нам туда. — Покровский указал направление, и они повернули к обнесенному частоколом дворику.

На входе их встретил высокий сорокапятилетний мужчина спортивного телосложения.

— Добрый день, Юрий Иванович! — сказал он.

— Как я рад тебя видеть, Глеб! — сдержанно воскликнул Саргин, пожимая руку.

— Я тоже, Юрий Иванович, очень рад. Проходите, располагайтесь. У нас уже всё готово, — сказал Глеб и вопросительно посмотрел на Павла Николаевича.

Покровский кивнул, и Глеб спешно покинул дворик.

Друзья присели за массивный деревянный стол. Официант принес тарелку с нарезкой овощей, графин с прозрачной жидкостью и два граненых стакана. Саргин снял очки.

— А что Глеб? — спросил он, протирая дымчатые линзы.

— Очень много дел, Юрий Иванович, Глеб сейчас за троих, да и у меня в сутках двадцать пять часов, и не хватает!

Потерев ладони, Покровский потянулся к графину и на всякий случай посмотрел на партнера.

— Юрий Иванович, ты как?!

— А как же! — одобрил Саргин и надел очки.

Покровский налил грамм по пятьдесят. На столе появилась большая тарелка с бараниной.

— Так вот о деле, — поднимая стакан, начал было Павел Николаевич, но сразу осекся. — Нет, за встречу, конечно, за встречу, Юрий Иванович!

Закусив огурчиком и отведав баранины, Саргин поднял взгляд на Покровского.

— Не тяни, Павел Николаевич, о деле, так о деле.

— Да. В общем, ты там, в логове, а тут аресты, губернаторы, министры… — Он налил по второй. — Зубов арестован! Потянется ли ниточка… это, конечно, еще вопрос, но… Шеф во все структуры наших расставляет. Глеба ты видел, новых много. В общем, в определенных кругах, похоже, осознали, что время собирать камни.

— Осознали или, похоже, осознали? — с легкой усмешкой спросил Саргин.

— Я думаю, на симуляцию шеф бы нас не призвал.

— Поздно, — угрюмо сказал Саргин.

— Юрий Иванович, мы с тобой что, тля капустная? Мы же еще живы, так? Или как?

Покровский внимательно посмотрел на старого друга, который задумчиво покрутил стакан по столу и крепко сжал его всей пятерней.

— За встречу! — сказал он.

***

Катя мчалась по трассе к свободе. И хотя знакомство с миром немного откладывалось, она уже могла дышать полной грудью. «Но то ли ещё будет!» — думала Катя и, не чувствуя скорости, поджимала педаль акселератора.

Она промчится по миру, как вихрь, меняя города и страны, континенты, острова и океаны, она впитает все запахи, она всё увидит своими глазами, ко всему прикоснется своими руками. Наберется впечатлений и почувствует настоящий вкус жизни. Свобода! Это сладкое слово — свобода!

Пытаясь включить приемник, Катя склонилась к большому дисплею на передней панели, и пока разбиралась, куда и что нажать, джип покатился в сторону встречного потока. Услышав длинный сигнал клаксона, Катя взглянула на дорогу и, перехватив дыхание, судорожно бросила джип вправо.

***

Рванув дверь, полковник полиции Захаров решительно вошел в приемную прокурора. Не обращая внимания на протест секретарши, он прошел в кабинет и агрессивно двумя руками опёрся на прокурорский стол.

— Я что-то не вкуриваю, как понять? — грубо спросил он.

Прокурор Федор Алексеевич спокойно откинулся на спинку рабочего кресла.

— Ты о чем, родной?

— Не гони, Федя! Дурака не валяй! Если Зуб сегодня не будет на свободе…

— То-о?.. — поднимаясь, сказал Федор Алексеевич и так же агрессивно двумя руками опёрся на стол.

— Соскочить решил? Спрыгнуть? — горячился Захаров. — Смотри, Федя…

— Пошел вон! — с холодным гневом сказал Федор Алексеевич.

Лицо Захарова перекосилось, раздулись ноздри, и от злости заскрипели зубы.

***

Раздраженно, почти с размаху Катя ударила по дисплею всей ладонью. Уже отчаявшись, она попала в какую-то нужную точку, и система ожила. Приемник наконец-то заработал. Из динамиков зазвучало адажио Альбинони в вокальном исполнении. Катя откинулась на спинку сиденья и успокоилась. Она уже никуда не спешила, ехала в правом ряду и слушала адажио.

Буквально через несколько аккордов к глазам подступили слезы, перехватило горло, и по телу побежала дрожь. От этих незамысловатых звуков щемило в груди. Пронизанная тихим светом мелодия удивительным образом откликалась в душе всей необъятной полнотой бытия. Через щемящую боль очистительная сила вздымала над суетой и возносила к небу. Там, за пределами света, кромешная тьма иного, словно сама судьба, сожалея о несовершенстве, с грустью смотрела на Катю. И от этого взгляда слезы с надеждой полились рекой, сопровождая печаль и тоску, и беспомощность перед величием рока.

Все её замыслы о том, чтобы с размахом прокатиться по планете, вдруг разом потускнели.

Все её замыслы о том, чтобы с размахом прокатиться по планете, вдруг разом потускнели. Наташка права, это всё не то, ложный порыв смутных желаний, мерцающий обман, иллюзия. Но и Наташку влечет непонятно куда. Сначала она была готова ломануться в любую авантюру, потом передумала, сейчас вроде бы не против, но в общем, ей всё равно. Чего она хочет вообще не понять. Что значит: «Не забыть бы, застрелиться перед сном». Разве так можно шутить? Зачем она так любит говорить о смерти?

А ведь только что она, Катя, могла разбиться насмерть. Прямо сейчас её жизнь могла закончиться, так и не начавшись. Хотя смерть, это же где-то там, далеко.

Лет десять назад, когда едва повзрослевшая Катя в какой-то момент поняла, что она тоже смертна и обязательно умрет, она целыми днями лежала в постели и плакала. Она ничего не могла с собой поделать — всё было бессмысленно, всё было зря. Зачем жить, зачем что-то делать, зачем вообще весь этот мир, если её, Кати, не будет. Потом как-то постепенно эта мысль ушла, и Катя понемногу оправилась. У неё появилось другое ощущение, даже убеждение. Да, люди умирают, это очевидно, это естественно, но с некоторых пор Катя точно знала, что её это не коснется, вернее, что на этом ещё ничего не заканчивается. Смерть ещё нескоро, и самое главное, что это ещё не конец. Но всё-таки надо жить быстрее, нельзя ничего откладывать на потом. Вот Наташка ничего не откладывает — живет.

Катя почему-то сразу представила Наташку в роскошной постели, усыпанной лепестками роз. Она лежала в нежном, траурном убранстве, такая молодая, красивая, мертвая.

В памяти вновь зазвучала печаль Альбинони, и Кате опять стало грустно до слез. Что она будет делать, когда останется одна. Но это ещё нескоро, и лучше об этом не думать. Жаль, что последние годы они редко встречались, но теперь они будут вместе, и лучше бы им вообще не расставаться.

«Хорошо, что в мире есть Наташка», — подумала Катя и улыбнулась.

***

Ещё ничего не началось, а Наташа уже скучала. Зрители неспешно рассаживались по своим местам, некоторые, прихватив из фойе, держали в руках бокалы с игристым напитком. Ожидая начала премьеры французского фильма, любители кино с привычным удовольствием поедали попкорн, тем самым всё больше и больше раздражая Наташу, которая с растущим нетерпением поглядывала на выход.

В фойе параллельно проходила выставка живописи, посетители которой переходили от картины к картине, запивая впечатления шампанским. У одной из картин Олег беседовал с молодым человеком в темном шелковом кашне поверх рубашки навыпуск. Со стороны могло показаться, что это художник, но это был не художник, это был следователь одной из спецслужб Сергей Ильич Кузнецов. С Олегом они были ровесники и, не то чтобы друзья, скорее, просто приятели.

— Тема сошла на нет, — сказал Олег, — это значит, что генерал Зубов скоро будет на свободе. Помяни моё слово, к этому идет, а Захаров вообще сухим вышел.

— Посмотрим, — равнодушно сказал Сергей.

— Посмотрим?! — удивился Олег. — Я не ослышался? Ты сказал: посмотрим? — Олег вручил ему флешку с логотипом EG на кожаной вставке. — Держи, зритель! — сказал он и явно недовольный разговором ушел.

Кузнецов сунул флешку в карман и обратился к висящей на стене картине. Он хорошо помнил этот «Кровавый виноград». Перезрелые грозди лежали на изрезанном глубокими трещинами подоконнике. Из лопнувших ягод сочилась кровь, она заполняла трещины и стекала с подоконника на пол, образуя там целое озеро. За разбитым, подернутым паутиной окном виднелся храм, который находился в тени высоких деревьев и как-то терялся в осенних красках пейзажа. Пробившись сквозь чернеющие облака, яркий луч невидимого солнца пронизывал черные спелые ягоды и, видимо, отражаясь от чего-то в комнате, слегка подсвечивал озеро на полу. Кузнецов только сейчас заметил мохнатого паука, что притаился у облезлой рамы и держал свои лапы на тонких нитях паутины, ожидая добычу.

Картина была конфискована у того самого генерала, о котором говорил Олег, и проходила по делу как вещественное доказательство наряду с другими предметами роскоши и антиквариата, наряду с многочисленными объектами недвижимости, наряду с десятью миллиардами наличных рублей, с полутора миллиардами долларов и миллиардом евро.

Вещественное доказательство спокойно висело на выставке, интересно, где сейчас всё остальное. Это было как минимум странно, впрочем, Сергей Ильич Кузнецов уже ничему не удивлялся.

***

В это время на сцене зрительного зала французский режиссер представлял свой новый фильм. Его речь переводила стоящая рядом стильно одетая девушка.

— Этот фильм, — говорил он, — можно было бы назвать: «Странствие» или «Обретение», но я назвал его «Свобода, ведущая народ». И хотя речь идет о чисто французской истории, я надеюсь, что этот тернистый путь к свободе будет понятен и близок российскому зрителю. Тем более, что главная героиня, по воле судьбы оказавшись во Франции, пройдя через все тяготы, лишения и невзгоды, испытав всю суровость жизни на чужбине, главная героиня… — режиссер на секунду замолчал и затем сказал: — Впрочем, знакомьтесь! — Обращая внимание зрителей на девушку-переводчика, он поднял руку и перешел на русский язык: — Главная героиня фильма — легенда французского сопротивления — русская девушка Яна!

Под бурные аплодисменты Яна кокетливо сделала книксен. Скучающая в первом ряду Наташа вяло похлопала в ладоши и под шумок вышла из зала.

***

В фойе, чуть осмотревшись, она подошла к сервировочному столику, подхватила бокал с шампанским и сделала глоток. Один из любителей живописи показался ей знакомым, и Наташа без всякого предлога подошла к нему.

— А я вас знаю, — сказала она. — Вы приходили отнимать деньги у моего соседа, у генерала, — уточнила Наташа и улыбнулась.

— Конфисковывать, — поправил Кузнецов.

Он заочно знал эту девушку, знал её имя, неоднократно видел её, она действительно была понятой при обыске в квартире генерала Зубова. И ещё она была дочерью человека, с которым у следователя Сергея Кузнецова были… не то чтобы старые счеты, хотя можно сказать и так, в общем, Павел Янович был мошенник с большим стажем и большими связями. Добраться до него и воздать по заслугам, было для следователя Кузнецова уже чем-то личным. Но дочь за отца не отвечает, и сейчас Сергей удивлялся тому, что он ни разу не видел, как она улыбалась. Может, просто не заметил? Это и было странно, ведь она очень красиво улыбалась.

— Вы любите живопись? — спросила Наташа.

Она сделала ударение на слове «живопись», будто следователь Кузнецов мог любить всё что угодно, но только не живопись.

— Вас это удивляет? — встречным вопросом ответил Сергей.

Наташа пожала плечом и посмотрела на картину.

— Я знаю этого художника, — сказала она. — У меня уже есть пара его работ. Говорят, что он живет где-то в горах, как отшельник, и за мешок картошки или коробку красок у него можно выменять две-три картины. Как вы думаете, почему храм в такой глубокой тени? Из винограда течет вино, а на полу уже целая лужа крови. Почему я думаю, что это кровь? Может, просто густая бордовая краска стекает с холста. Похоже, что дух уже покинул храм, а из винограда уходит жизнь. Мне иногда кажется, что на Земле остались только одни мертвецы, и сама я, словно вампир с ненасытным, кровавым оскалом, — рассуждала Наташа, продолжая разглядывать картину. — Но художник забыл закрасить небо черным, поэтому больно глазам и что-то щемит в омертвелой душе.

«Актриса», — подумал Кузнецов и спросил:

— Почему вы ушли с фильма?

— Вы за мной следили! — воскликнула Наташа и повернулась к нему. — Это даже приятно. Надеюсь, не с целью конфискации?

— С конфискацией, — сказал Сергей, — я, кажется, опоздал.

Наташа на секунду опустила взгляд. «Это уже похоже на флирт», — подумала она и сказала:

— Фильм ужасный, вернее, о том, как ужасна жизнь. Ещё он очень длинный — три часа! И я его уже смотрела.

Наташа обаятельно улыбнулась и, не сводя глаз с Кузнецова, пригубила шампанского.

— Знаете, — сказала она, — я, пожалуй, куплю.

Будто сомневаясь, она ещё раз посмотрела на картину и внимательно обвела её взглядом.

— Да, куплю, — решила она. — Поможете мне донести этот шедевр до дома? Здесь недалеко, вы же в курсе.

Наташа вновь улыбнулась, легкомысленно повела головой и вскинула левую бровь.

***

Катя давно уже выключила приемник, уже высохли слезы, но в сердце ещё звучало адажио Альбинони, и на душе было тягостно и светло, и задумчиво грустно.

Вслед за десятком машин она остановила свой джип на светофоре. Загорелся зеленый, но машины продолжали стоять. Впереди на перекресток выходили люди, их становилось всё больше и больше.

Катя знала о демонстрациях и митингах, по телевизору они её не волновали, но сейчас ей нужно было проехать, просто проехать и всё, а ей говорят — нет! И вот это уже очень раздражало.

Водители, нервно сигналя друг другу, хаотично разворачивались. Следуя их примеру, Катя лихо развернула машину, да так, что едва не столкнулась с прущей навстречу махиной с брандспойтом.

— Дебил! — крикнула Катя, объезжая махину, за которой к перекрестку бежали гвардейцы.

Катя надеялась объехать толпу по параллельной улице, но на следующем перекрестке ей не дал повернуть полицейский. Катя высунулась в окно.

— Как мне туда проехать? — нервно спросила она.

— Никак, — буркнул полицейский и обернулся на звуки выстрелов.

— Там что, стреляют? — спросила Катя.

— Проезжайте, проезжайте! — Полицейский раздраженно взмахнул полосатым жезлом.

В плотном потоке машин, проклиная всё на свете, Катя позвонила подруге.

— Да, дорогая, ты приехала? — прозвучал из динамиков бодрый голос.

— Наташка! Тут трындец какой-то! К тебе никак не прорваться, кружу пока… не знаю…

— Да, я сама обалдеваю, кругом народ, конец света! — весело сказала Наташа.

— Конец света, — с усмешкой повторила Катя. — Конец связи! — поправила она и добавила: — Ладно, созвонимся.

Восторженный голос подруги в момент снял раздражение, вернул уже забытый задор авантюризма и спортивную злость, с которой Катя выехала из дома.

По ходу движения, чуть в стороне, справа, Катя увидела вывеску HOTEL «EDEN PARK». Это было очень кстати. Она уже немного устала и очень хотела пить, да и вообще, раз такое дело, неплохо было бы снять номер и поваляться на кровати. Гостиница была как раз вовремя. Но как туда проехать Катя не поняла и поэтому свернула на тротуар, затем по ступенькам, раздвигая прохожих, обогнула фонтан и по пешеходной аллее выехала на площадь к отелю.

***

Ресторан на первом этаже этой гостиницы был превращен в дискуссионную площадку. Зрители сидели перед эстрадой плотными рядами, как в кинотеатре перед экраном. В проходах находились телекамеры и лишь у барной стойки, напротив входа, о бывшем ресторане напоминали несколько свободных столиков.

Внимание публики было сосредоточено на локально освещенной трибуне, за которой стоял Леонид Мещерский. Он говорил напористо, эмоционально и страстно:

— Справедливость — это понятие о должном, содержащее в себе требование соответствия деяния и воздаяния, — напомнил он публике. — Почему мы сегодня говорим о справедливости? Да потому, что перед нами вплотную стоит вопрос выживания. Физического выживания! Справедливость — это социальный инстинкт коллективного выживания!

Катя вошла в гостиницу и, услышав страстный голос из ресторана, с интересом заглянула в зал.

— Допустив невероятное расслоение, — продолжал Мещерский, — правящий класс допустил чудовищную несправедливость! Мы уже находимся в состоянии национального бедствия. Мы на пороге гибели российской цивилизации! Я еще буду говорить об этом подробнее, а пока хочу сказать, что неспособность правящего класса держаться определенных рамок справедливости — это есть неспособность решать задачи выживания страны. Эта неспособность, очевидным образом, ведет к катастрофе. Так же очевидно, что спасение от катастрофы — это революция! Древний Рим, утопая в роскоши, коррупции и разврате, не был спасен революцией, он просто позорно исчез! И сегодня у нас один выбор — революция сверху или революция снизу! Этот вопрос стоит на повестке дня, этот и только этот!

Зал бурно аплодировал, что-то кричал, шумел, возмущался и топал ногами. Катя отметила модельную внешность симпатичного оратора, перебралась к бару, заказала коктейль и уселась на высокий табурет у стойки. Только сейчас она обратила внимание на два офисных дивана, что стояли справа и слева в едва освещенной глубине сцены. К одному из них направился выступавший, а со второго поднялся тоже молодой и тоже симпатичный человек и, видимо, ожидая пока успокоится публика, неспешно закатывал рукава. «Как они похожи друг на друга, — подумала Катя. — Наверное братья, только этот черный, а у того волосы светлые, и рубашка светлая, а этот весь в черном».

Тем временем Олег закатал рукава и подошел к микрофону.

— Согласен, — сказал он, — положение очень серьезное. Где же выход? Каждого из нас волнует падение уровня жизни. Хаос революции в разы усилит это падение! Только политическая конкуренция может обеспечить баланс для свободного развития. О какой революции идет речь? Социалистической? Социализм ликвидировал частную собственность, ликвидировал конкуренцию, лишил возможности активных граждан воплощать свои идеи, улучшать качество товаров и услуг и, тем самым, обрек себя на гибель.

Наши отцы и деды еще помнят советскую бытовую технику, одежду и обувь в советских магазинах, — их это не устраивало. Они были против. И мы должны понять, что нет у нас никаких особых путей, и хватит с нас всяких сомнительных экспериментов. Наелись, достаточно — хватит! — При этом Олег с какой-то внутренней злостью, ударил кулаком по трибуне так, что микрофон разнес силу удара по залу.

***

Оскалив острые клыки, огромный ротвейлер бросился на решетчатую дверь вольера, которая едва не слетела с петель от удара его мощных лап.

Миска с мясом из рук Никиты полетела на землю. Вчерашний морпех рефлекторно отпружинил и суетливо достал пистолет.

— Замочу гада! — сказал он и передернул затвор, но чья-то крепкая рука остановила его вскинутую руку.

— Разве он не один из нас? — прозвучал хрипловатый мужской голос.

Никита удивленно посмотрел на внезапно возникшего Гию, внешний вид которого, как нельзя лучше, соответствовал образу солдата удачи. Впрочем, все обитатели этого коттеджа-базы выглядели примерно так же.

— Что? Не видишь?! — Никита кивнул в сторону вольера. — Жанна сказала, если что — мочить.

— Как его зовут? — спросил Гия, глядя на злобно рычащего пса.

— Гарри.

— Чей зверюга?

— Погиб хозяин.

Гия шагнул к вольеру и по-звериному втянул запах. Гарри щетинился и рычал, оскалив свои острые клыки.

— Сидеть! — скомандовал Гия, поднимая руку. — Сиди тихо, и я не причиню тебе зла. Сидеть!

Напряжение ушло из тела зверя, он как бы прислушался. Гия поднял вторую руку, показывая открытые ладони.

— Смотри, Гарри, я безоружен, — сказал он, — но я убью тебя, если хочешь умереть. Если хочешь жить, я буду делиться с тобой едой.

Гарри, глубоко вздыхая, зевнул, клацнул зубами и неожиданно сел.

— Во-от. Вот так, — одобрил Гия, ногой двинул миску с мясом, открыл задвижку и осторожно потянул на себя скрипучую дверь.

Гарри встал, насторожился. Гия опустился на одно колено и в упор посмотрел ему в глаза. Гарри принюхался.

— Запомни мой запах, Гарри, а я запомню твой, и, может быть, мы станем братьями.

Гия поставил миску с мясом за решетку. Гарри перебирая передними лапами, склонил голову.

— Ешь! — сказал Гия, закрыл дверь и спокойно пошел к дому.

Никита спрятал пистолет и с удивлением смотрел то на уходящего Гию, то на жадно глотающего куски сырого мяса Гарри.

— Никита! — крикнул Зураб, выскочив из дома.

Прыгая со ступенек, он споткнулся и, пытаясь удержаться на ногах, ухватился за Гию.

— Никит-ты кто? Новенький? Оп! — Сделав подсечку, Зураб свалил Гию с ног.

Решетка вольера содрогнулась от мощного удара злобно рычащего пса.

Падая, Гия зацепил ногу Зураба, другой ногой ударил его под колено. Вскрикнув, Зураб рухнул на спину, и тут же в его щеку уперся ствол, а горло, прижимая к земле, сдавила крепкая жилистая рука Гии.

— Слушай, урод, — сказал Гия, — я не новенький — ты не старенький. Твоя мать ещё в девках ходила, а я уже воевал на всех континентах, и то, что я еще не разнес тебе башку — чудо!

В кармане у Никиты зазвонил телефон.

— Алло, алло! — сказал он. — Ага, ага, открываю. — Никита сунул мобильник в карман и поспешил к воротам, на ходу вполголоса бросил лежащим: — Жанна!

Гия отпустил Зураба, встал, спрятал ствол, отряхнулся. Следом, потирая горло, поднялся Зураб.

Автоматические ворота отползли в сторону, и черный «Хаммер» въехал во двор. Из-за руля вышла одетая в камуфляж Жанна — властная женщина лет тридцати пяти.

— Познакомились? Хорошо, — направляясь к дому, сказала она.

За ней, выскочив из машины, засеменила молоденькая Настя. Проходя мимо Гии, Жанна небрежно ткнула его в плечо и сделала знак рукой, означающий, что Гия должен следовать за ней. Она поднялась на крыльцо и, пропустив Настю вперед, вошла в дом. Гия, поправив воротник, нехотя побрел за ними.

Никита нажал на кнопку, автоматические ворота поползли обратно.

***

Обсуждая дискуссию, люди тянулись к выходу из отеля.

— Зубочистки — и те китайские! — возмущался мужчина в белой рубашке.

— А все почему? Потому что массовое производство всегда дешевле, — объяснял ему собеседник, — при сокращении производства на двадцать процентов себестоимость растет почти на пятьдесят! — говорил он, когда они проходили мимо стойки регистрации, где Катя, держа в руке несколько пятитысячных купюр, объяснялась с портье.

— Послушайте, я же плачу! — убеждала она. — Наличными!

— Сожалею, но мы не можем. — Портье отрицательно покачал головой. — Таковы правила, — сказал он и развел руками.

Катя раздраженно отошла от стойки регистрации, положила деньги в кошелёк и достала сигарету. К ней сразу подошел администратор.

— Девушка, зал для курения там, пожалуйста, — вежливо сказал он.

Катя прошла в довольно просторную комнату с хорошей вентиляцией, мягкими стульями и пепельницами на столах. «Действительно целый зал», — подумала она и, сунув сигарету в зубы, уселась за столик. Когда она в поисках огня открыла сумочку, с другой стороны стола кто-то щелкнул зажигалкой и молча предложил ей прикурить. Катя прикурила и лишь затем подняла голову. Перед ней стоял молодой человек, который только что выступал со сцены.

— А-а, — сказала Катя. — У вас что тут, баттл? Хорошо хоть без рифмы.

Олег присел напротив.

— Вам понравилось? — спросил он, разминая сигарету.

— Вы смешные! Какая революция? Двадцать первый век! — Катя небрежно стряхнула пепел. — Там, вообще-то, стреляют. — Она затянулась, тонкой струйкой выпустила дым и вспомнила о несговорчивом портье. — Здесь тоже не лучше, — со вздохом сказала она. — Сплошной маразм! Они не хотят поселить меня без паспорта. Им не нужны деньги! Вы когда-нибудь видели такое?

— Ну, так и пойдемте, посмотрим! — предложил Олег. — Заодно и решим вашу проблему. — Так и не прикурив, он сунул зажигалку в карман, оставил сигарету на столе, встал и, видя недоверие в глазах Кати, повторил: — Решим-решим.

Катя еще раз оценила Олега в рост, затянулась и не спеша ткнула сигарету в пепельницу.

В холле к ним сразу подошел администратор.

— Евгений Петрович, проводите девушку… хотя нет, я сам, спасибо, — сказал Олег и посмотрел на Катю — Где ваш багаж? — спросил он.

— Багаж? — переспросила Катя.

— Понял. Нам туда, — сказал Олег и указал направление.

Скоростной лифт доставил молодых людей на самый верхний этаж. Они вышли на площадку, прошли коротким коридорчиком в небольшой холл с единственной дверью. Олег достал из кармана карту-ключ.

— Это ваш номер? — спросила Катя.

— Это мой отель, — сказал Олег.

Он приложил карту к электронному замку, и они вошли в апартаменты. Катя остановилась в прихожей, Олег прошел в гостиную.

— Там кухня, спальня, санузел. — Он бегло указывал на расположение комнат и помещений. — Там сауна, бассейн…

— Годится, — перебила Катя.

Сделав круг по гостиной, Олег вручил ей карту-ключ.

— Располагайтесь, — сказал он и посмотрел на часы. — К сожалению, я должен идти.

— Не задерживаю, — сказала Катя.

Выйдя из номера, Олег остановился.

— Да, чуть не забыл, меня зовут Олег, — склонив голову на бок, представился он.

— Через порог не знакомятся, — отрезала Катя и захлопнула дверь.

— Разве? — удивился Олег. — Ну что ж, ну да.

Олег прошел по коридорчику и нажал на кнопку вызова лифта.

Его кабинет находился в другом крыле здания, по сути, это были разные высотные здания, блокированные рядом малоэтажных строений и соединенные длинным коридором на первом этаже, через который Олег прошел в административный блок и снова поднялся на последний этаж. Через полчаса Олега ждали неприятные переговоры с конкурентами. Он должен был сосредоточиться, и прежде чем зайти в свой кабинет, остановился в холле у окна, посмотрел вниз.

***

Площадь перед комплексом зданий холдинга «Иден групп» была небольшая. Митинги обычно проходили чуть дальше, и то, что здесь стал собираться народ, было неожиданно, но не для всех. Полиция была здесь раньше, и полиции было здесь больше. Стихийный митинг не состоялся.

Затемненное стекло, разделяющее салон «Мерседеса», опустилось, и генерал полиции Борис Широков мощной ладонью хлопнул по плечу водителя.

— Дружище, сбегай за яблоком, возьми пару штук.

— Каких? — спросил водитель.

— Зеленых, — рявкнул генерал.

Водитель вынырнул наружу. Широков через лобовое стекло посмотрел на редеющую толпу митингующих.

— Расходятся… а на душе тошно, — сказал он и устало откинулся на спинку сиденья.

— Еще бы, — подхватил полковник Захаров, — выселять людей на улицу, с детьми!

Заметив кого-то в толпе, он вскинул оснащенный мощным объективом фотоаппарат.

— Грех не наказать гаденыша, банкиришку-мерзавца, — делая снимки, сказал он и перевел взгляд на Широкова. — Или это после вчерашнего?

— Не смешно, — сказал генерал. — Чует мое сердце, добром не кончится.

— Ну, мы-то свое возьмем, — заверил Захаров и сунул фотоаппарат в портфель.

— Взять-то возьмем, унесем ли?.. — задумчиво сказал Широков.

В машину вернулся водитель и протянул генералу бумажный пакет с яблоками. Затемненное стекло, разделяющее салон, поползло вверх.

— Давай свою бурду, — сказал Широков.

Захаров достал бутылку коньяка, разлил по рюмкам и пока закрывал бутылку, Широков уже заглотил коньяк, крякнул и закусил яблоком.

— Поехали! — сказал он.

— Куда? — удивился Захаров. — Яныч же ещё не вышел, — робко возразил он.

Широков перехватил у него бутылку и глотнул из горлышка.

— Плевать, поехали! — повторил он и вытер губы рукавом.

Черный «Мерседес» бизнес-класса с маячком на крыше выехал из ряда полицейских машин.

***

В просторном кабинете президента холдинга «Иден групп» переговоры между конкурентами приближались к развязке. За несколько последних лет «И-группы», как их называли в различных кругах, поделили рынок и жили мирно. Но пришло время, и возникла необходимость поговорить. Обсудив все возможные варианты, они быстро зашли в тупик.

— Не надо мудрить, — откинувшись на спинку стула, прервал молчание основатель и владелец «Интер групп» Павел Янович. — Что может быть лучше вдохновенного совместного труда?! — Он вальяжно закинул ногу на ногу, тлеющая сигара в правой руке, как всегда, помогала ему говорить. — Плечом к плечу! Снизим риски, опять же время!

— Вы согласовали проект наверху, — добавил его сын заместитель и помощник Анатолий, — а мы обеспечиваем лояльность местного населения.

— Ваши действия по обеспечению лояльности — за гранью фола, — не без сожаления произнес президент холдинга «Иден групп» Олег Атманов.

— Победителей не судят, — напомнил Павел Янович.

— Да, но… победителей! — уточнил Олег.

— Сомневаетесь в очевидном? — с улыбкой спросил Павел Янович.

— Более чем, — равнодушно ответил Олег.

— То есть мы не договорились?! — то ли спросил, то ли сделал вывод Павел Янович. — Что ж, не будем терять время.

Он подался вперед, ткнул сигару в пепельницу, и все встали. Не прощаясь, гости направились к выходу.

— Павел Янович, — сказал Олег, когда они уже подошли к двери.

Павел Янович обернулся.

— Я не сказал «нет». — Олег невинно приподнял брови и… молчал.

В молодости Павел Янович всегда предпочитал сначала бить, потом говорить, но приближаясь к семидесяти годам, стал всё чаще думать о душе и, как ни странно, о людях. Почему они не хотят жить в согласии? С ним в согласии, с кем же, с ним, конечно, и не хотят!

Павел Янович посмотрел на Олега, отвел взгляд и вышел из кабинета. Анатолий последовал за ним.

Четвертый участник переговоров, вице-президент холдинга «Иден групп» и, по сути, управляющий всеми делами Альберт Затулин шагнул за ними, словно пытаясь сказать: куда же вы? Подождите, вы не так поняли! Но гости уже ушли, и двери закрылись. Альберт был хороший хозяйственник. Он хорошо знал производство от снабжения до сбыта. Благодаря ему все предприятия холдинга работали, как единый механизм швейцарских часов. А вот конкурентную борьбу он не любил. Сделав пару шагов к двери, Альберт остановился и медленно опустился на стул.

— Мы не перегнули? — спросил он. — Это всё-таки «Интер».

Ничего не сказав, Олег подошел к окну и посмотрел вниз. Люди уже разошлись, вслед за ними покинули площадь полицейские. К центральному входу подъехали три черных джипа, гости сели в машину и, пересекая гонимую ветром полосу черного дыма, выехали на проспект. За ними потянулись оставшиеся две машины полиции. Площадь полностью опустела.

***

Ерзая на заднем сиденье, Павел Янович пытался подавить раздражение.

— Что это было, в конце? — спросил он сидящего рядом Анатолия.

— Это было как-то неприятно, — сказал Анатолий и брезгливо поморщился.

— Подключи Захара, всех! Займись немедленно.

— Захар уже работает.

Павел Янович с прищуром посмотрел на сына, пытаясь понять, что значит «уже». Разве он давал распоряжение?

— Хорошо, — сказал Павел Янович и отвернулся.

***

Проводив гостей взглядом, Олег открыл окно и посмотрел на другое крыло здания, где на последнем этаже находились его апартаменты, и хотя на улице ещё не стемнело, в окнах уже горел свет. «Значит, через порог не знакомятся, — вспомнил он. — Что ж будем знакомиться ближе». Порывы ветра донесли до него отощавшие клубы черного дыма.

— Что там горит? — спросил Олег. — Дышать нечем.

— Должники покрышки жгут, — пояснил Альберт.

Он подошел к Олегу и указал на горящие, кем-то сваленные в кучу автомобильные покрышки, от которых по площади гулял черный дым.

— Кому должны? — нехотя поинтересовался Олег.

— Всем должны, нам, в том числе. Приставы работают. Народ протестует. Митингуют.

— Понятно, — сказал Олег и закрыл окно. — Все хотят на халяву. Странные люди. — Передернув плечами, Олег направился к выходу.

— И все-таки, «Интер»… мы не перегнули? — вновь спросил Альберт. — Что ты имел в виду, в конце?

Открыв дверь, Олег остановился и взглянул на Альберта.

— По-моему, было красиво, разве нет? — сказал он и вышел из кабинета.

***

В большой гостиной, уже порядком захмелев, Катя с Наташей обсуждали прожитый день. Перед ними, на журнальном столике, стояли две бутылки шампанского, ваза с конфетами и большая тарелка с клубникой.

Одетая в фирменный халат отеля, Катя с ногами забралась в кресло. Она уже рассказала обо всех своих злоключениях и теперь слушала Наташу, которая, расположившись на диване, вертела в руке спелую ягоду.

— Ну и пока он там автографы раздавал, то да сё, я и вернулась. — Наташа закинула в рот ягоду, наспех облизнула пальцы. — Потом в аэропорт, проводила и к тебе. Так что, уехал мой режиссер-французик… улетел. А прокурор… скучный какой-то, но… что-то в нём есть…

— Прокурор? Ты говорила — следователь! — пыталась не потерять логику Катя.

— Какая разница, — махнула рукой Наташа.

— А эта… твоя подружка, как её?..

— Ну, какая подружка, Катя! Эта гусеница мне глубоко… — Наташа хотела сказать «противна», но это было не то слово, и она воздержалась. — Он же её сюда на премьеру притащил, и… улетели, хотя в порту её не было.

Наташа задумалась и глотнула шампанского. Действительно, почему её не было в порту? Да ладно, хрен с ней. Наташа сделала ещё глоток и закусила ягодой.

— Он с ней кино… — вскинув брови, сказала Катя, — прилетели, улетели… Ты как вообще?

— Да никак, — уверенно сказала Наташа. — Ты о чем?! Где я, а где это чудо в перьях?

— Ты говорила, симпатичная, — напомнила Катя и, глотнув шампанского, облизнула губы.

— Ну, какая она симпатичная, так себе, пушистая такая, я же тебе говорю, как гусеница, которая больше всего на свете обожает зелень. Никчемный она человечек, Катя, жалко её. Боже, ты бы видела, какой она была на первом курсе — смотреть и плакать! Потом, да, похорошела. И вообще, Кать, на кой мне этот француз? Я кроме Испании вообще бы никуда… Испания! Энсьерро! — Наташа оживилась и сверкнула глазами. — Поехали бегать с быками!

— Я что, совсем?! — возмутилась Катя.

— Да, ты совсем не про это, — с грустной усмешкой сказала Наташа. — Тогда давай махнем в Австралию!

— А там что?

— Там я ещё не была.

— Я вообще нигде не была, — с печалью в голосе сказала Катя и поставила бокал на столик. — Слушай, у меня же… я же без паспорта, — вспомнила она. — Как ехать?

— Привет! И куда ты собралась без паспорта? Без паспорта скоро уже и в метро не пустят.

— Ты бы съездила к моим, надо как-то решить.

— Я-то при чем? Ты же торопишься! Поезжай завтра, и… Время терпит.

— Не могу я, и так уже со скандалом… еле вырвалась! Невыносимо, Наташ, почему я всё время чего-то должна? Оставьте меня в покое!

— Ну и правильно, — сказала Наташа. — Мы свободные люди. Сколько можно, Кать, так и просидишь всю жизнь за роялем. Я с уважением к твоим предкам, но если они чего-то там… это их проблемы. Да, я тоже должна и что? Пару раз заеду к отцу на ужин и всё, он доволен. — Наташа подняла бокал. — Катюх, давай за нас! Грех жаловаться. Мы — молодые, красивые, живем! За нас!

Они сдвинули бокалы. При попытке выпить до дна у Кати раздулись щеки. С полным ртом, не справляясь с пузырьками, она соскочила с кресла, замахала руками и брызнула шампанским. Смеялись до слез! Наташа завалилась на диван. Катя в три погибели топталась на месте, пытаясь удержать равновесие.

— Пойдем в бассейн! — едва успокоившись, сказала она.

Наташа вздохнула, закинула ногу на спинку дивана, расслабилась.

— Я уже плыву, — сказала она и закрыла глаза.

— Ты не забыла, что ты любишь перед сном? — хихикнула Катя.

— Нет, нет, нет, ещё не вечер, две минуты и пойду.

— Куда? Оставайся!

— Не могу, дела ла-ла…

— Зови сюда, посидим!

— Кать-ка! — Наташа посмотрела на часы.

— Ну и ладно, тогда я утоплюсь перед сном, — сказала Катя и, прихватив полотенце, ушла в бассейн.

— Валяй. Две минуты и пойду. — Наташа вновь посмотрела на часы и услышала стук в дверь. — Ох! Покоя нет на этом свете, — проворчала она, вставая с дивана.

Встряхнув головой, Наташа глотнула шампанского, прошла в прихожую и открыла дверь. На пороге стоял слегка удивленный Олег.

— А-а, — сказала Наташа, — вы, видимо, тот самый, проходите, располагайтесь. — Она указала ему на кресло, сама плюхнулась обратно на диван и размашисто закинула ногу на ногу.

— А где?.. — Олег бегло пробежал взглядом по комнате.

— Катя? Она утонула. Шучу. Скоро будет. А я — Наташа, зашла к подруге.

— А я — Олег, зашел познакомиться.

— Что же вы, знакомиться и без бутылки.

Олег подошел к шкаф-бару, достал початую бутылку виски, налил себе в бокал и поставил бутылку на столик.

Наташа поднялась торжественно выпить за знакомство, но ее немного повело в сторону, она удержалась.

— Оп-п… я, кажется, готова… — сказала она, поправляя юбку. — Все, домой.

С замотанным на голове полотенцем в гостиную вернулась Катя. Наташа хлопнула Олега по плечу и направилась к выходу.

— Катюх, пока-пока! Я всё!

— Наташ!? — возмущенно воскликнула Катя.

На выходе Наташа обернулась и погрозила пальцем.

— Не забудьте познакомиться, — сказала она и вышла из номера.

Оставшись без подруги наедине с незнакомым мужчиной, Катя на секунду растерялась, затем решительно сдернула полотенце с головы, встряхнула влажные волнистые волосы, подхватила свой бокал и вызывающе посмотрела на Олега.

— Слышал? — сказала она. — Давай знакомится!

Олег подошел к ней ближе, Катя замысловато устроила переплетение рук, и они выпили на брудершафт. Поцелуй неожиданно затянулся, после чего Катя грубовато отстранила Олега от себя и неуклюже завалилась в кресло.

— А ты симпатичный! — сказала она, прикуривая сигарету. — А я — Катя.

*** Ночь была тихой, по-летнему теплой, безветренной. У костра, обрамленного камнем, сидя на скамейках стилизованных под бревна, старые друзья вертели над огнем нанизанные на шампурах кусочки хлеба. Дров было достаточно, костер горел живо, разговор был дружеский, хоть и немного нервный.

— Не нравится мне эта вот, — сказал Семён Семёнович, — эта вот неопределенность. Заканчивать надо с этим, заканчивать, — подытожил он.

— Это не просто неопределенность, — сказал Герман Петрович, — это ещё и растерянность.

— Сытая растерянность скоро пройдет, — сказал Виктор Владимирович. — Но пока всё должно быть как есть, всё должно быть на своем месте. Люди ведут себя спокойно, когда всё на своем месте.

Семён Семёнович воткнул шампур в землю.

— Но делать-то ведь что-то надо! — сказал он. — Что за топтание: вперед — назад, влево — вправо?

— Где топтание, а где и пляски, — дополнил Герман Петрович. — Веселие и пляски вокруг Диониса всегда заканчиваются трагедией. А трагедия, это песня козлов. Трансформация возможна только через катастрофу.

— Послушайте, но ведь так уже было! — Семён Семёнович вытащил из кармана тонкую брошюрку. — Вот послушайте, — сказал он и прочитал: — «России грозит неминуемая катастрофа.… Об этом говорилось уже во всех газетах бесчисленное количество раз. Неимоверное количество резолюций, в которых признается, что катастрофа неминуема, что она надвигается совсем близко, что необходима отчаянная борьба с ней, необходимы «героические усилия» народа для предотвращения гибели и так далее. Все это говорят. Все это признают. И ничего не делается». Видите, — сказал Семён Семёнович и продолжил: — «А между тем достаточно самого небольшого внимания и размышления, чтобы убедиться в том, что способы борьбы с катастрофой и голодом имеются, что меры борьбы вполне ясны, просты, вполне осуществимы, и что меры эти не принимаются только потому, исключительно потому, что осуществление их затронет неслыханные прибыли горстки помещиков и капиталистов». Горстки мошенников и жуликов, добавлю я от себя.

Он обвел присутствующих взглядом и продолжил:

— «Происходит повсеместный, систематический, неуклонный саботаж всякого контроля, надзора и учета. И нужна невероятная наивность, и сугубое лицемерие, чтобы прикидываться не понимающим, — откуда этот саботаж исходит, какими средствами он производится.

Игра в контроль, оттяжки всяких деловых и практически-серьезных шагов, создание необыкновенно сложных, громоздких, чиновничье-безжизненных учреждений, которые насквозь зависимы от капиталистов и ровнехонько ничего не делают, и делать не могут.

Спрашивается, чем объяснить эту поразительную слепоту меньшевиков и эсеров? Следует ли считать их государственными младенцами, которые по крайнему неразумию и наивности не ведают, что творят, и заблуждаются добросовестно? Или обилие занятых местечек министра, товарищей министра, генерал-губернаторов, комиссаров и тому подобное имеет свойство порождать особую, «политическую» слепоту?

Если бы действительно наше государство хотело деловым, серьезным образом осуществлять контроль, если бы его учреждения не осудили себя, своим холопством на «полную бездеятельность», то государству оставалось бы лишь черпать обеими руками из богатейшего запаса мер контроля, уже известных, уже примененных в других странах. Правительству достаточно было бы декретировать осуществление главнейших мер, назначить серьезное наказание тем, которые бы обманным путем стали уклоняться от контроля, и призвать само население к надзору за добросовестным исполнением постановлений, — и контроль был бы уже давно осуществлен».

Семён Семёнович с досадой захлопнул брошюру и замолчал.

— Ты вот это сейчас к чему нам прочитал? — спросил Виктор Николаевич. — Спасибо, конечно, что напомнил текст столетней давности, но сейчас нужно обсуждать то, что будет после катастрофы. А этот отчаянный призыв и тогда не дал результата, и сейчас бесполезен. Этот призыв к кому? К чиновникам, которые столько сил положили, чтобы устранить этот самый контроль. Взывать к населению, которое, Сёма, даже бюллетень в урну не способно опустить. Взывать без всякой надежды на отклик, это безумие вопиющего в пустыне.

— Тогда что? — возмутился Семён Семёнович. — Нищета, отчаянье и бунт?

— Никакого бунта не будет, — сказал Виктор Николаевич. — Нравы лавочников сделались общими. Герман прав, трансформация возможна только через катастрофу, а вот катастрофу нам допустить нельзя.

— Послушайте, — сказал Семён Семёнович, — нельзя просто сидеть и ждать! Я против, слышите, я против! И если противостоять этому маразму — безумие, то я за безумие. В конце концов, так движется история.

Семён Семёнович кипел от желания разрубить гордиев узел. Не в силах больше ждать, он страстно жаждал видеть вновь величие страны и действовать немедленно, сейчас.

Виктор Николаевич вздохнул и посмотрел на Германа.

— Что скажешь? — спросил он.

Герман Петрович отломил кусочек поджаренного хлеба, захрустел и помотал головой.

— Сплошной эрзац, — сказал он — Даже хлеб не тот… вкус не тот.

— А по существу? Как там твои китайские друзья?

Герман Петрович закончил с сухариком и повел головой.

— Если мы перестанем заигрывать с западом и грабить свою страну, Китай начнет нас уважать. — Он помолчал и добавил: — И с Европой у нас проблем не будет. И с Америкой тоже проблем не будет. Поворачивать надо и, конечно, вытаскивать народ из мещанского болота. Ох, нелегкая эта работа, из болота тащить бегемота. Народ терпелив и ждет. Народ ждет перемен. Народ жаждет справедливости. То есть достоинства достатка за добросовестный труд, с одной стороны и скорого суда и расправы над бесчисленными жуликами и ворами — с другой.

В кармане у Виктора Николаевича зазвонил телефон, он поднялся и отошел в сторону.

— Она остановилась в отеле «Иден Парк», — сообщил голос в трубке.

— Хорошо, спасибо, — сказал Виктор Николаевич и вернулся к костру.

— Конфискация народу понравится. А кто пикнет… да я сам, с автоматом… побегут как тараканы, — убеждал Семён Семёнович.

— Эксцессы, конечно, будут, — сказал Герман Петрович, — не без этого… Ненависть уже зашкаливает. Жертвы, конечно, но… сатисфакция.

Виктор Николаевич вертел шампур над огнем. «Побегут-то, побегут, — думал он, — а останется кто? Кто собирать будет и как? Железом и кровью?! Или опять попробуем любовью?! Это в наше-то время, когда вокруг, действительно, сплошная ненависть!»

Виктор Николаевич поворачивал над огнем шампур, на котором кусочки хлеба уже давно превратились в уголь.