Мой конь розовый

Александр Карпович Ливанов, 1987

Сборник философских рассказов и эссе "Мой конь розовый" относится к ранее не издававшимся произведениям советского писателя, прозаика, члена Союза писателей СССР Ливанова Александра Карповича (1920-1990), широко известного читателю по таким произведениям, как "Начало времени" и "Солнце на полдень".

Котята

Чем так угодил продавщицам — в продовольственном, по нынешним временам — первым «аристократкам» — этот старик? Они ему улыбаются — словно розовощекому доброму молодцу в престижной дубленке, в ондатровой шапке «за триста рэ», с вращаемым на пальце ключиком от «личной тачки»… Впрочем, старик ненаряден — но опрятен…

— Значит, нет творогу? Очень жаль? А то колбасу я уже давно не покупаю… Очень уж усердно кандидаты-химики ее усовершенствовали… А творожок — это хорошо, это прелесть!.. Хоть за семнадцать обезжиренный — хоть самый дорогой, который за двадцать шесть копеек. Любой из них хорош… Возьму две пачки — и с чаем. На хлеб — и с чаем. На неделю хватает на завтрак!

— На не-де-лю? Да вы что? Каждое утро — тво-рог? Это же…

— А что? Обедаю в столовой. А творог на завтрак. Разве плохо! Холодильник у меня — клад. Еще с пятидесятых. Служит! Плохо?

— Конечно, плохо! Это вы, простите, для экономии? Пенсия мала? Нет, девчата, я бы так не смогла б…

Старика-то, стало быть, не очень-то знают «аристократки». Снисходят к старости. Бывает такое и с продавщицами. А скорей всего тронул их чем-то старик. Видать радушием, расположением… Не играет в «достоинство» с этой стороны прилавка — поэтому не встречает высокомерие и грубость с другой стороны. С ним они — не «аристократки»… С ним они демократки, «осуществляют связь с народом».

— Пенсия ни причем. Она у меня не хуже других… Да и работаю я еще. Работа моя не прекращается пенсией. От звонка до звонка. То есть, пока не вынесут вперед ногами…

— Ну, что вы такое говорите, — пугается одна из продавщиц. И другая, по лицу видно — не одобряет в этом старика. Они женщины — они, стало быть, не союзницы смерти… — Это какая же у вас работа? Собак в енотов перекрашиваете. Сейчас это доходно!

— Обыкновенная… На пишущей машинке… Как бы на швейной — там есть конец! Получил пенсион — можно продать «Зингера». А писатель — до гробовой доски работает. Такая уж профессия. То есть, совсем не профессия… Вроде хронической болезни — да мы только и живем этой болезнью! Смешно, не правда ли?

«Аристократки» переглянулись, задумались. Писатель посмотрел на их опечалившиеся вдруг лица и рассмеялся. Он их понял.

— Вы один живете? Да? Трудно ведь одному?

— Ничего не трудно. И живу я хорошо. И чай с творогом на завтрак — прекрасно… Не жалейте меня — право, все хорошо!

— Приготовить, постирать, мало ли что… Без женщины… А говорите — «все хорошо»…

— Ну, если по правде — одно плохо. Такое «одно» — что из-за него — все плохо… Поздно я пришел в литературу, ну, издал кое-что, в союз приняли… А вот имени себе не успел сделать. Вот рукописи и лежат… Книжки, то есть рукописи, нужно пробивать… Таким как я, без имени. И пять, и десять лет… Где я возьму такие года? Да и такие силы?.. Вот писать — пишу! Даже больше, чем в молодости — а рукописей — законченных книг — уже с десяток дома лежит. Да и завещать некому! С голоду теперь писателю помереть не дадут, не гоголевские времена, а вот с издательствами — худо. Мало их! Другой голод ныне — типографский. Кому повем⁴ свою тоску?.. Рассказываю всем. Удивляюсь. Смешно? Видел как-то, старая кошка бездомная, время рожать подошло, ко всем прохожим льнет… Смешно?.. Может, и я так сослепу, из инстинкта? Может, после моей смерти кто-то издаст? Смешно. Мне-то там уж ничего не надо, ни имени, ни гонорара. Лишь бы к людям дошло мое слово. Лишь бы жили мои… котята!..

— Родных небось никого?

— Почитай что так. По мне война прошлась полной ступней…

Одна продавщица незаметно исчезла в подсобку, опять появилась, подала писателю квадратный сверточек в белой бумаге.

— Вот возьмите, себе две пачки оставила… Да, видать, вам нужнее! Для вашей хорошей-нехорошей жизни! Берите, берите — я обойдусь. А, может, к вечеру еще привезут… А интересно бы что-нибудь ваше почитать! О чем вы пишете? Про любовь — ха-ха?

И про любовь! Потому что — про жизнь! Это вы напрасно смеетесь. Старость, любовь… уже из тела ушла — зато острей в сердце живет! По-моему, лишь старики могут по-настоящему писать о любви, да-да… Не восторженная влюбленность, не натуралистическая плотскость; так сказать: любовь=жизнь, любовь=духовность… Однако — сколько выбить? Ах, сорок две копейки? Ну, спасибо вам! Моя хорошая=нехорошая жизнь будет чуть больше хорошей, чуть меньше нехорошей… Спасибо!

Примечания

4

Повем — поведать, рассказать. (Прим. ред.)