Из судового журнала

Александр Иличевский, 2023

«На той фотографии я один, не считая моего дяди с той стороны объектива. Это тысяча девятьсот восьмидесятый год, войны все так же шли – на хоккейных полях, шли в космосе, шли в классных комнатах, начиняя нас временем-местом. Сколько прошло с тех пор! Наступило море, залив, мой пляж, мои скалы, на которых я вырос. Я и солнце». В прозаических и поэтических текстах, собранных в этой книге, Александру Иличевскому удается то, к чему так давно стремится физика – соединить бесконечно большое и бесконечно малое. На фотопленку, состоящую из воспоминаний о детских впечатлениях, влюбленностях и прочих счастливых минутах, наслаивается сначала боль коллективного прошлого, а затем – вечность, явленная в природе и библейских образах. И тогда в пространстве одной отдельно взятой книги ход истории вдруг обнаруживает внутреннюю логику и рифмы, а осколки разрушенного мира склеиваются в цельную мозаику. Александр Иличевский – поэт, прозаик и эссеист, лауреат премий «Русский Букер» и «Большая книга».

Геодезия

Всю жизнь ты искал точки, в которых зрение становилось бы видением. Ты разнимал их, точно бретельки на ослепительной наготе, веря в то, что раздеваешь вечность. Ты стоял на утесе терпения, перебирая в горле по молекуле, добиваясь точности.

Затем стремился в город, похожий на летающий улей, особенно на закате. По нему ты скатывался в недра пустыни. Ты путешествовал над ней на аэростате, спускался в дичайшую впадину мира и ныне продолжаешь поиск глубин, поиск горы Искушения, вывернутой наизнанку, может быть места, где спрятал лампу Аладдин, где при обезвоживании слышатся пронзительные слова, ведь только слова дороже всех сокровищ: словами был создан мир.

И ты слышишь, что ты один. Ибо кто ты такой? Лишь путешественник в мир иной.

Этот город, будь он женщиной, назвался бы Марией. Он похож на разбитое вдребезги зеркало, в каждом его осколке встает свое солнце. В каждый осколок ты погляделся, как в оконце.

В этом городе не разобраться без теодолитов, секстантов, отвесов и телескопов, увеличивающих предметы, которые лучше бы позабыть. В нем все дороги ведут на край света, отрешенный от себя самого невесомым морем. В конце концов, этот город похож на книгу, которую читает спятивший археолог. Он бормочет: «Твоя нагота — почти кровь. Я сосчитал лепестки твоей розы».

Этот город, подобно батискафным глубинам, требует много света и его получает. Он глотает тебя целиком, как пружину алмазных полей, и разворачивает внутри сетью проулков, чтобы в горле выросли базилик и мята, чтобы твой зевок стал кустом розмарина, а сердце — обклеванной булкой, оставленной на приступке.

Твои мысли — каменным сором, окурками под ногами. Или спешащими вечно людьми в шапках всех сортов. Твои тайные голоса — воплями дроздов. Твой шаг обут теперь в одинаковые башмаки, в которых идут по делам и женщины, и мужчины. Облака здесь похожи на чепчики и тюрбаны или зимой на белые рубахи, на ветхую простынь.

Твои веки — жаберные жалюзи. Твои пальцы — ржавые держатели ставен. Твоя походка напоминает милонгу, которую танцуешь со слепой девушкой. Твой мозг похож на собрание писем, которые пишутся этим городом миру, позабывшему о нем тысячелетья назад.

Твой торс вливается в стволы эвкалиптов, кипарисов, волосы вспархивают воробьями. Твое лицо живет внутри камней, проступает на неряшливых стенах, внимая гудению горлиц, запаху олеандров, шалфея, цоканью цикад на горячих соснах, стрекоту саранчи в сожженной солнцем сияющей траве, аромату пыли и скользкой хвои.

Этот город давно существует лишь в воображении его жителей, стремившихся в него в поколеньях, понемногу свыкшихся с его нестерпимым невидимым золотом, с его камнями, раскаленными добела Богом.