Наш собственный конец света

Александр Игоревич Васильев

Хотите узнать, что станет с мальчиком, решившим сбежать из приюта? Возможно вам понравится заглянуть в закулисье реанимации или узнать, насколько наша жизнь близка к сказкам. А как вам война с неизвестным агрессором? А призраки, возвращающиеся из года в год чтобы… Чтобы что? Узнайте об этом в данном сборнике рассказов; прогуляйтесь в чужом сне, потрогайте демонов за рога и загляните в души обреченных…

Не могу забыть

Я учусь в медицинском колледже и подрабатываю санитаром в экстренной операционной, где, кроме самих операций, мы с дежурной медсестрой выполняем и другую работу. В нашем городе нет травмпункта, и потому всех пострадавших везут к нам: обработать рану, наложить гипс. На втором этаже находится реанимационное отделение.

Работаю я по вечерам после учебы, а в выходные дни иногда беру суточные дежурства.

В один из дней в седьмом часу вечера нас позвали в реанимацию. Зачем, и что случилось, мы узнали, лишь зайдя в отделение. Там царила небольшая суматоха. Вокруг одной из кроватей толпилась пятая часть всей хирургии: анестезиолог, медсестра реанимации и санитарка, травматолог, анестезистка из нашей бригады операционников, как нас все называют. Когда я подошел ближе, то мое дыхание на секунду остановилось, а на глаза чуть не навернулись слезы.

На кровати, совсем без движения лежал годовалый ребенок. Его одежда была мокрой и грязной, и кое-где проступали бурые пятна крови.

Травматолог сказал, что надо зашивать голову и дежурная медсестра побежала вниз за укладкой с инструментами. Я бросился следом за ней, только сейчас замечая яркие капли крови на полу. Они вились дорожкой от кровати с малышом до первого этажа перевязочной, куда ребенка, наверно, изначально доставили. Мы быстро схватили укладку, и бутылки с растворами, и бегом поднялись обратно в реанимацию.

Там уже была рентген-лаборант. Ей нужно было сделать снимок черепа ребенка. Но она, как и мы, так и не приступила к своим обязанностям.

Я взглянул на маленькую головку, и все мое тело похолодело, а по спине пробежал противный рой мурашек, затряслись руки, а дыхание сбилось. На скальпированной поверхности кожи лежало серое вещество.

— И как мы это будем шить? — с дрожью в голосе спросил я.

Анестезиолог качала через маску в легкие ребенка воздух, и, то и дело, поглядывала на его зрачки, раздвигая пальцами веки.

— Режьте же кто-нибудь на нем одежду! — сказала она.

Я взял со столика у кровати ножницы и попытался резать ими ткань, но тупые лезвия просто жевали края. Откинув их в сторону, попросил у своей медсестры нормальные ножницы из стерильной укладки, и начал разрезать кофту и майку на маленьком тельце. Полностью освободил торс, снял штаны и памперс.

Загудел аппарат для искусственной вентиляции легких, и анестезиолог вставила клинок ларингоскопа в рот малыша, и сразу провела в трахею интубационную трубку. Быстро подключила его к аппарату и набрала на нем необходимую частоту дыхания.

— Галя, — ищи у него вены, сказала она анестезистке.

Я глянул на его белые ручки, вены давно спались от низкого давления, и найти их практически невозможно. Но это надо было сделать.

Вены практически не прощупывались, и катетер упорно не желал попадать в русло.

— Черт, придется ставить ему подключичку, — выдохнула анестезиолог. — Всегда было сложно ставить ее детям.

Она вымыла руки, надела перчатки и начала обрабатывать кожу над правой ключицей.

— Я боюсь ставить подклюк, — Анестезиолог обработала поле и взяла шприц с длинной иглой. — Надо как Козлов, шутить шутки, когда сильно волнуешься. Но ничего в голову не лезет.

Помню, что-то хотело сорваться с моих губ, что-то вроде анекдота, но я его лишь проглотил.

— Господи, помоги нам, пожалуйста, — и она начала искать подключичную вену.

Нашла, отсоединила шприц и начала вводить проводник, но он не шел, все время во что-то упираясь.

— Господи, ты будешь нам помогать?!

— Нашли вену, — раздался чей-то голос.

Катетер был вставлен в вену на правой ступне.

— Есть Рео-поликглюкин? — спросила анестезиолог, все еще пытаясь ввести проводник.

Я сразу оказался возле шкафа с растворами и нужный там находился. Медсестра реанимации взяла двухсотграммовый флакон и наладила капельницу.

— Лена, дай мне другой проводник, только пластиковый, тонкий… где-то у нас должен быть.

Перерыли несколько тумбочек, нашли.

Наконец проводник вошел. Анестезиолог вытащила иглу и ввела по проводнику катетер. Сразу же наладили вторую капельницу. Рео-поликглюкин перевели на подключичный катетер, а в вену начали капать что-то другое.

Пришел невропатолог, но врач сказала, что ему здесь нечего делать, у ребенка полная атония, и проверять какие-либо рефлексы просто бесполезно.

Мы стояли в стороне, совершенно не зная, что делать и чем мы можем помочь.

Анестезиолог отдавала команды медсестре, и она быстро набирала в шприцы указанные лекарства и вводила их по катетеру в подключичную вену. Уже были налажены датчики мониторинга кровяного давления, пульса и кислорода в крови.

Давление было низким — 60 на 40.

В ход пошли сильнодействующие препараты: атропин, кордиамин и бог знает, что еще.

— Что же мне это не нравиться? — говорила анестезиолог. — Лена, нужны электроды и провода. Где они лежат?

По каким-то немыслимым законам, очень долго искали разрозненные по всему отделению провода и электроды. Второпях, почему-то запомнил, оторвали дверцу одного из шкафчиков.

Нашли. Тут же наклеили электроды на четыре основные точки на груди малыша и подсоединили провода. Пошел мониторинг сердечных импульсов, но линия была уже практически прямой.

Анестезиолог начала делать тремя пальцами (чтобы не поломать ребра) искусственный массаж сердца. Линия на мониторе начала дергаться и пошла зубчиками, число сердечных сокращений стало 100.

— Ноль-два миллилитра адреналина и атропина, — скомандовала врач. — И понажимай на грудь, пока я налажу дифибрилятор.

Когда медсестра заменила ее, она побежала к шкафчику с сорванной дверцей и вытащила оттуда чемодан. Подбежала с ним к кровати, открыла, достала провод, что-то выдернула из розетки и подключила вилку дифибрилятора.

— Господи, какие же они большие, — проговорила она, глядя на два круглых «утюжка» в своих руках. Раздался писк о накопившемся заряде. — Отключите монитор.

Лена нажала на кнопку, пропала снова выпрямившаяся линия, и погас экран.

— Отойдите все! — скомандовала доктор и приставила электроды к груди ребенка. Последовал разряд.

Я впервые видел проводимую реанимацию дифибрилятором, и поэтому ждал, что, как и в фильмах, тело ребенка подскочит на кровати. Но этого не произошло. Если он и дернулся, то это было почти незаметно.

Анестезиолог снова начала ритмично надавливать на грудную клетку малыша. Включили монитор. Линия ничуть не менялась.

— Черт! Еще по ноль-два адреналина и атропина.

Лена набрала лекарства, развела физраствором и ввела в подключичную вену.

— Понажимай, пожалуйста, на грудную клетку, — сказала ей доктор, заряжая дифибрилятор, — Можно чаще, не бойся, — проговорила она, глядя на медсестру. — Так, выключай монитор. И все отходите!

Еще один разряд. И снова та же линия.

— Я опоздала, — выдавила врач. — Если бы я начала пораньше. Лена, еще адреналин. Кто-нибудь, делайте ему массаж.

Рядом стоял я. Не колеблясь, подошел и начал ритмично надавливать на грудную клетку.

— Осторожно, тремя пальчиками, — сказала мне анестезиолог.

— Атропин надо? — спросила Лена.

— Нет. Уже достаточно.

Ввели лекарственное вещество. Вновь отключили монитор. Все отошли.

Разряд.

Снова массаж, и линия на экране, дающая зазубрины только при надавливании на грудь.

Тяжелый вздох, и так сокрушающее:

— Все… — Анестезиолог перестала нажимать на грудь малыша и отсоединила аппарат ИВЛ от эндо-трахеальной трубки, подержала ладонь над трубкой, проверяя, задышит он сам или нет. — Что ж, пускай полежит по правилам два часа. — И трясясь, вышла из палаты.

В реанимационном отделении воцарилось молчание. Гнетущая и вязкая тишина, продираемая одним лишь писком датчиков.

А я все смотрел на монитор, надеясь, что прямая линия вот-вот пойдет зубцами. Молил бога. Надеялся. Меня всего трясло. Хотелось сказать: Еще раз, давайте еще адреналин и еще один разряд. Хотелось снова начать делать ему искусственный массаж сердца.

Хотелось плакать.

Я ощущал свое бессилие, свою вину, которой не должно было быть, ведь я все равно ничего не мог поделать. Меня трясло, сердце, казалось, отбивало ритм за двоих: меня, и уже биологически мертвого ребенка. Ноги были ватными, а дыхание задерживалось тихими рыданиями, которым я не мог позволить вырваться наружу. Пробирал озноб, в глазах стояла влага.

Заглох писк датчиков. И я, дрожащими руками, помогал снимать с маленького тельца электроды. Его ручки и ножки были белы, как бумага. Но я не мог поверить, что все уже кончено, что он мертв.

Хотелось обнять его, хоть как-то вдохнуть в него жизнь.

Хотелось кричать: Господи, почему?!

Жутко хотелось курить…

День, который я не могу забыть. День, когда я впервые увидел смерть, и проиграл ей. Хотя, не мне было решать, и я ничего не мог сделать…