Продавец снов

Александр Журавлев, 2016

Действие романа происходит в 60-е годы в Москве. Юмор, мистика, исторические события недавнего прошлого России, – всё это собрано воедино под одной обложкой, погружая читателя в волшебный водоворот приключений, через которые автор ведёт своих героев. У судьбы нет любимчиков – она не выбирает, для кого сделать исключение, а подбрасывает героям разные ситуации, в которых им приходится балансировать между жизнью и смертью. Трусость и предательство, человечность и преданность – каждый несёт свой крест. Любовь и дружба проходят испытания, изменяя судьбы героев, открывая в них сущность человеческой души.

Глава 3

Дверь за ними закрылась и исчезла, будто её не было вовсе. Они прошли по коридору и оказались в сумерках слабо освещённого помещения. Кроме одиноко пустующей вешалки, стоящей в углу, и белой двери с позолоченной ручкой, здесь не имелось ничего. Над дверью светилось засиженное мухами зелёное пятно с ядовито-оранжевой надписью: «Служебный вход».

— Мухи! — нарушил тишину Кузьмич.

— При чём тут мухи? — переспросил Погодин.

— Как при чём?! Это же означает две вещи. Одна из них радует: здесь есть жизнь! Вторая же менее приятна, — продолжил истолковывать сомнительную примету Кузьмич, — теперь мы точно влипли!

— Послушаешь вас — и умом можно тронуться, куда ни кинься — кругом одни враги, — сказал Стародубцев.

Он подошёл к двери и подёргал за ручку. Дверь была заперта.

— Соблюдайте конспирацию, — хмурясь, предостерёг Кузьмич.

— Что за глупость? Может, мне ещё прикажете ветошью прикинуться и тухнуть в этом склепе? — возмутился Иван. — Нет уж, с меня хватит! — и он стал что есть силы стучать кулаком в дверь.

— Бога ради, успокойте своего друга, — обратился к Погодину Кузьмич.

— Как вы себе это представляете? — поинтересовался Семён.

Кузьмич, негодуя, показал на вешалку.

— Да вот, хоть бы ею. И раза так два-три успокойте.

Стародубцев резко повернулся и, сверля пальцем воздух в сторону слесаря, зашипел сквозь зубы:

— Вот! Вот она, классовая неприязнь. Мне надоели ваши дурацкие советы, меня тошнит от вашего идиотского толкования надуманных примет. И, более того, мне надоели вы сами.

— Третьим будешь? — вдруг раздался чей-то голос из тёмного угла.

— Что за чепуха? Каким это третьим? — в недоумении пробормотал Стародубцев, с тревогой всматриваясь в говорящую из угла темноту.

— Ну, если не хочешь быть третьим, будь тогда первым, — сказал тот же голос.

Недоумение художника было недолгим. Догадка занозой кольнула в сердце.

— Засада! — цепенея от страха, промолвил он.

Могильный холод пробрал Ивана до костей. В голове всё помутилось. Земля качнулась под ногами. Подоспевший Погодин едва успел подхватить его под руки.

— Прислоните его к стенке, — заботливо посоветовал тот же голос.

— Окружили, гады! — с горечью в голосе бросил Кузьмич.

Заслонив собой живописцев, он с криком «Но пасаран! Стреляй, сволочь!» — рванул на себе рубашку, и явил на свет, вытатуированных на груди, трёх синебородых отцов мирового пролетариата: Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Ленина.

И под косые взгляды столпов материализма в мрачный угол пушечным ядром просвистела бутылка «Столичной».

Из темноты не раздалось ни выстрела, сотрясающего стены, ни крика, разрывающего воздух, лишь в сторону запасного выхода, по стене, скользнула тень. Но, налетев на застывшую глыбу силуэта, впечатанную в стену тенью Кузьмича, она отвалилась куском отсыревшей штукатурки и шлёпнулась на пол.

В происходящее невозможно было поверить. Этого просто не могло быть, но это было. Казалось, ещё мгновение и для них откроется какая-то великая тайна.

— Креста на вас нет, — рассеивая надежды, пробулькала жидкая кучка извести, источая запах «Столичной».

— Вот тебе и «Диалектика», вот тебе и «Исторический материализм», — прошептал Кузьмич, осенив себя крестным знамением.

Вдруг распластанная субстанция оторвалась от пола и повисла в воздухе. Затем она стала вращаться всё быстрее и быстрее. Бешеный волчок заструился ярким светом, забрезжил всполохами огненных искр. И прямо на глазах у заворожённых беглецов из него, как чёрт из табакерки, появился вполне приличный гражданин приятной наружности, ростом выше среднего, с копной седых волос и с хитрым прищуром голубых глаз.

— Эйнштейн! — крякнул изумлённый Кузьмич.

— Вы кто? — осведомился у седовласого явления, усомнившийся в домыслах слесаря Погодин.

— Ангел! — ответил гражданин белозубой улыбкой.

— А где перья? — недоверчиво спросил Кузьмич.

— Крылья, — уточнил Семён, имевший более точное представление о библейской тематике.

— Крылья — это атавизм. И не святым духом я питаюсь, а пью и ем, нужду справляю. В общем, ничто мирское мне не чуждо. Ещё вопросы будут?

— Так что же, значит, мы уже того? — спросил полуживой Стародубцев.

— Не того… — Ангел закатил глаза, — а этого, — он покрутил пальцем у виска, — от страха совсем голову потеряли. Я тут было с предложением к вашей троице: не ломать дверь, а по очереди пройти в зал. А вы сразу «сволочь», да и бутылкой зачем швырять?

— Извиняемся, но вы тоже хороши. Ваше предложение прозвучало как построение на эшафот, — отпарировал Погодин.

— Что же делать, если у вас, у людей, всё по очереди, да по записи на каждом шагу. Да и в традициях всё на троих. — Ангел покосился на осколки «Столичной».

— Где мы, милейший? Растолкуйте нам, грешным, — взмолился Стародубцев.

— В галерее изобразительных искусств. Картина вашего коллеги стала тысячным пополнением коллекции. Её автор, — Ангел указал на Погодина, — и все вы являетесь почётными гостями выставки.

— Выходит, исчезнувший портрет — дело ваших рук? Тогда как же насчёт восьмой заповеди — «Не укради», или в вашем департаменте её не чтут? — спросил Семён.

— Не делайте поспешных выводов. Тот человек, посетивший вашу мастерскую и заказавший свой портрет, как и собиратель коллекции, одно лицо — это граф Сен-Жермен. Картина была им оплачена, все условия выполнены. С обеих сторон должников нет.

— Как? Не может этого быть. Неужели это был сам граф Сен-Жермен? Сюрприз за сюрпризом! — Погодин развёл руками. — Удивили так удивили. Я уж, признаться, был уверен, что этого мистика давно упокоила земля.

— Отнюдь нет. До тех пор, пока она вертится, он будет встречать на ней рассвет за рассветом. Так что сюрпризы только начинаются, — заверил Ангел.

— Коль всё так славно складывается, то скажите, уважаемый, в вашей галерее буфет имеется? — осведомился Кузьмич.

Ангел невозмутимо посмотрел на слесаря:

— Низко летаете! У нас трапезная, а не общепит.

— А водка у вас в разлив или в таре подаётся? — не унимался Кузьмич.

— Как пожелаете! Наливайте и пейте. Своя рука — владыка, — развеял сомнения Ангел.

— Что же вы раньше-то молчали, товарищ?! — с облегчением вздохнул слесарь. — Собственно, что мы здесь топчемся? По коням!

— Нет! И ещё раз нет! С меня хватит! — возразил Стародубцев. — Вы уж как знаете, а я домой и только домой. Незамедлительно! Снотворного, в постель — и забыться.

— Что ж, пусть будет по-вашему, — сказал Ангел. — Ну а вы, Семён Данилович, что решили?

— Извольте удивлять дальше, — ответил художник.

— Тогда вначале откушать в трапезной, или сразу в картинный зал променад совершить?

— Пожалуй, второе, — пожелал Семён.

— Это правильный выбор, — согласился Ангел и, посмотрев на Стародубцева, добавил: — Каждый выбирает дорогу себе сам.

— Вот и чудненько, правильно мыслите, как реалист, — вмешался Кузьмич, обращаясь к Ивану. — Вам лучше пить капли и соблюдать постельный режим. С вашей впечатлительностью даже третьим быть чревато, не то что первым. Да-с!

— А-а-ап! — скомандовал Ангел и щёлкнул пальцами. Стародубцев перевернулся в воздухе и в мгновение ока исчез.

— Класс! — с восхищением бросил Кузьмич. — Разрешите пожать вам руку, товарищ.

— За что такая честь? — удивился Ангел.

— Такого кульбита я ещё не видел, цирк просто отдыхает.

— Пустяки, займёмся более приятными делами. — Ангел открыл служебный вход. — Милости прошу или как говорят — добро пожаловать!