Продавец снов

Александр Журавлев, 2016

Действие романа происходит в 60-е годы в Москве. Юмор, мистика, исторические события недавнего прошлого России, – всё это собрано воедино под одной обложкой, погружая читателя в волшебный водоворот приключений, через которые автор ведёт своих героев. У судьбы нет любимчиков – она не выбирает, для кого сделать исключение, а подбрасывает героям разные ситуации, в которых им приходится балансировать между жизнью и смертью. Трусость и предательство, человечность и преданность – каждый несёт свой крест. Любовь и дружба проходят испытания, изменяя судьбы героев, открывая в них сущность человеческой души.

Глава 7

За окном зарождался день. Небо на востоке разгоралось, загоняя в подвалы Москвы ночь. Первые томные лучи солнца тронули позолотой крыши домов, скользнули в лабиринты улиц, забрезжили на окнах.

Проникнув через прокуренный желтоватый тюль в жилую комнату, служившей также и писательским кабинетом Сумелидию И. С., лучи коснулись пушистых ресниц литератора, и ласково лизнув его чело, окроплённое утренней испариной, отбросили греческий профиль на умопомрачительные обои в каштановую полоску, сплошь усаженную лавровым листом.

Ираклий Сократович мирно посапывал, развалившись в кресле-качалке, служившем ему в литературных потугах седлом Пегаса. Он причмокнул, слизнув с губ влагу пущенных во сне слюней и открыл воспалённые глаза. Затем Ираклий встал, судорожно зевнул и на цыпочках проследовал в угол комнаты, куда им были брошены домашние тапочки в попытке спугнуть серого грызуна, бесцеремонно явившегося после полуночи. Запихнув в них ревматические ноги, он зашаркал к письменному столу, зелёное сукно которого всё сплошь было изгажено чернильными кляксами. Сумелидий взял из сахарницы ложечку, аккуратно извлёк из фаянсовой чашки фамильным серебром изрядно насытившуюся вчерашним чаем разбухшую муху, и нисколько не смущаясь утопленницы, отхлебнул глоток.

В этот тихий ранний час, когда в открытую душной ночью форточку, ещё лениво потягиваясь, выползла на улицу утренняя сладкая дрёма, когда настенные ходики, мерно тикая маятником, ещё не разбудили ото сна кукушку, в дверь оглушительно забарабанили. Да так, будто в неё с треском ударил гром, и его раскаты дребезжащим эхом заметались по комнате, заухали в углах.

Ираклий похолодел. Ходики зажужжали пчелиным ульем, и стрелки часов рванули по кругу. Очумевшая кукушка вылетела, как ужаленная, из-под стрешни домика и зашлась в надрывном кряканье, будто контуженная взрывом гранаты утка.

— Тихий ужас! — проливая на стол остатки чая, прошептал слабеющий в ногах Ираклий Сократович.

Казалось, что этому кошмару не будет конца, но грохот всё же прекратился. Кукушка, оборвав крик, повисла на пружине, печально покачиваясь безжизненной тушкой.

— Это я, ваша соседка, Вихляева, — раздалось за дверью.

— Не спится?! — проскрипел зубами Сумелидий, но подумал отнюдь нецензурно. Зло сплюнул и добавил: — Прости Господи!

— Никак разбудила? — послышалось из коридора слабое извиняющееся мурлыкание.

— Разбудила, разбудила… Пожар, что ли? — раздражённо пробухтел Ираклий, вытирая со стола лужу подолом халата.

— Хуже! Гораздо хуже! — ответила соседка, будто расслышав его причитания. — И откройте, наконец, дверь, не томите женщину ожиданием!

Освежая лицо мокрым подолом, Сумелидий пошлёпал открывать входную дверь.

На лестничной площадке стояла унтер-офицерская вдова глубокого бальзаковского возраста. По молодости гражданка Вихляева работала заместителем администратора Большого театра, но будучи давно уже на пенсии, перешла на службу в Малый — билетёршей.

— Слышали вчерашние новости? — начала она с порога.

— Да я и сегодняшних-то ещё не слышал, — замотал больной головой Ираклий.

— Не мудрено, так всё на свете проспите. Вот и врагов под боком проспали!

— Каких врагов? — опешил Сумелидий.

— Вчера в нашем доме фальшивомонетчиков ловили. Правда, никого не поймали, они как сквозь землю провалились, но факт остаётся фактом. И сосед ваш по коммуналке, Андрей Кузьмич, куда-то тоже подевался. Он, случайно, не у себя дома? С самого утра ищу его, подлеца!

— Так вот оно что! То-то со вчерашнего дня в его комнате тихо было, никаких признаков жизни и завываний про «Паровоз» и «Смело, товарищи, в ногу» не доносилось. Это наводит на мысли…

— Значит, отпелся голубь, — с горечью в голосе вздохнула Вихляева. — А у меня холодильник сломался.

— А при чём тут холодильник? — изумился Ираклий.

— Так Кузьмич починить его обещал. Я даже ему авансом четверть литра чистейшего первача дала.

— Сочувствую!

— Позвольте спросить, над чем вы сейчас работаете, или, фигурально выражаясь, червячка литературного чем заморить решили? — поинтересовалась соседка.

— Да так, ерунда, всякое разное. Себя бы прокормить, не то, что червячка.

Вихляева заглянула в глаза Ираклия Сократовича.

— Кстати, вы завтракали? — И, не услышав утвердительного ответа, продолжила: — Вижу, что нет! Я знаю, вы редьку любите, так вот, я могу вам предложить сыр с очень пикантным душком, ни в чём не уступающим редьке.

Ираклий скривился:

— Благодарю, знаете ли…

— Так я не поняла: «да» или «нет»? Что Вы всё как-то не договариваете?

— Скорее «нет-с», чем «да». Я, видите ли, с утра только яйца сырые пью.

— Фу-у-у-у! Гадость какая! Терпеть не могу! Б-р-р-р… — на сей раз скривилась Вихляева. — Кстати, о яйцах. На днях у нас в театре забавный казус приключился.

— Спасибо, но в другой раз расскажете, меня, понимаете ли, дела ждут.

Показывая, что разговор окончен, литератор двинулся на неугомонную соседку грудью.

— Ну что вы, что вы, послушайте, исключительно занятная история. Только представьте себе: осветитель сцены Горбатых, просто душечка, что за прелесть, сердобольный такой мальчишечка, ну лапочка-лапочкой, — чмокнула воздух Вихляева. — Когда напакостит, всегда краснеет, как невинная роза. Так вот, он был подкуплен Анджиевским, тем самым, который с треском провалился на премьере. Бездарность! Поганец из поганцев! Естественно, его роль отдали другому, а он в отместку за это, на второй показ, яйца тухлые принёс, и Горбатых подавил их за сценой. И по мере распространения запаха зрители стали выбегать из театра, а актёры потребовали прибавку к зарплате за работу во вредных условиях. Искали инженера по гражданской обороне, но не нашли. Назревал скандал. Дело приобретало скверный характер.

— Закрыли театр? — участливо поинтересовался Ираклий.

— Нет! — рубанула Вихляева.

— Х…м…м… Разогнали труппу? — предположил Ираклий.

— Нет! Нет! И ещё раз нет! — Она встала на мыски, сравнявшись ростом с литератором, ткнула его пальцем в лоб, отчего бессонные глаза Ираклия скользнули к переносице. — Думайте! — прошептала она. — Работайте мозгами.

— Ума не приложу… — развёл руками Сумелидий.

— Всё гораздо проще, любезный. Вы явно переспали. У вас леность воображения. Представьте себе, позвали меня, и я всех научила пользоваться противогазом. Меня ещё в Первую мировую войну мой покойный муж, Василий Данилович, этому обучал. Вот так-то.

— Что вы говорите? — артистично изумился литератор.

— Да, да. И тот час все вопросы были сняты, а меня премировали билетом в зоопарк.

— Поздравляю! — выдавил некое подобие улыбки Ираклий. — И как же вы после всего этого добрались домой?

— О-о-о, не волнуйтесь. Я, будучи юной, когда расцветала, как душистая фиалка, брала уроки борьбы у самого Ивана Поддубного. Так что за себя постоять я смогу. Хотите, что-нибудь покажу?

— Нет, нет, — шарахнулся в сторону Ираклий, — как-нибудь в другой раз.

— Так вы точно сыру не хотите, а то я принесу?

— Нет, нет! Мне работать надо, — замахал руками Сумелидий.

— Да бросьте, знаю я вас, скромнягу! Вы всё с душком любите.

— Боже упаси! Я понимаю вашу заботу, но каждому — своё. Я сыра, пардон, терпеть не могу, любезная вы наша! У меня от него изжога. А за новость — спасибо! Приму к сведению.

— Не то что примите, а запишите себе вот здесь, писака, — сказала Вихляева и опять ткнула его пальцем в лоб.

— Что вы всё в меня тыкаете, как хлебный мякиш на свежесть проверяете, — возмутился писатель.

— Не льстите себе, вы непробиваемый толстокожий сухарь, — сказала соседка и, гордо подняв голову, удалилась к себе домой.