Краеугольный камень

Александр Донских, 2022

Драматические события в новом романе Александра Донских «Краеугольный камень» разворачиваются на фоне великих свершений в недавней истории России. Бригада «химиков»-пожогщиков уничтожает, неукоснительно придерживаясь строгого плана и графика, одно из сёл, на месте которого должно появиться водохранилище ГЭС. Но неожиданно план и график разрушаются, и люди, бывшие жители села, а также пожогщики и один высокий чин, начинают совершать нечто необычное и отчасти невероятное. Через весь роман проходит тревожная мысль о том, что «дом, избу поставить без краеугольного камня, конечно же, можно, но – надолго ли дело сделается…»

Глава 7

Как ни изловчался, ни торопился Афанасий, а на ногах пальцы прихватило.

— Ничего, ничего, разотрём — оживут.

Но знал — будут долго болеть и потом через годы напоминать о себе, ныть и зудить.

В Кузьмихе вяло и сонно чадили печные трубы — утренние хлопоты затеивались. На единственной улице ни души, даже собак нет. Мороз, по обычаю, покрепчал на заре, начал прижимать деревню нагущавшимся туманом; видать, никому неохота во двор даже нос высунуть. В мастерских тоже никого не оказалось, лишь на запечье сторож с тоненьким простуженным посвистом похрапывал, укутавшись в тулуп. Афанасий растолкал, порасспросил его, что и как. Оказывается, по случаю морозов мастер объявил дни на всю неделю актированными, то есть можно дома сидеть или в мастерской, ничего при этом не делая по работе, а к зарплате в бухгалтерии начислят по среднемесячной выработке.

— В помещении трудятся — и им актировать рабочий день? Ну уж дудки вам, ребята!

Заиграло, закипело в груди — про волка, даже про пальцы ног забыл, лишь только ещё не до конца ожившую одну из щёк с размашистой небрежностью натирал снегом. Нагрянул домой к щедрому мастеру — тот сонный, подпухший, с очевидного глубокого похмелья очумело пялился на Афанасия, который пихал в его смятые, будто кухонная тряпица, усы какую-то жёсткую, точно бы палка, бумагу, едва не карябал нос и губы и велел собираться в мастерские.

— На работу. Живее!

— Иди ты!.. — выругался мастер и завалился на кровать.

— Слушай и запоминай, волчара: я начинаю один, но если через час не приведёшь бригаду — снова явлюсь к тебе и наломаю бока. Смотри мне, морда! — подсунул к его носу кулак.

И уже когда своим широким шагом направлялся в мастерскую, удивлялся: «Этого худосочного, явно спивающегося мужичка я назвал волчарой? Неправильно! Волк дело, хотя своё волчье, но знает крепко и верно и потому достоин уважения. А этого размазню и пьяницу и псом дворовым, да даже подворотной шавкой назвать жалко!»

Кромсать металл, сваривать его, шлифовать, гнуть — многое что умел Афанасий: помнили руки заводские навыки и уроки. Труб, листового металла в мастерской оказалось в избытке, ещё ожидается завтра изрядная подвозка. Также в наличии станки и сварочные аппараты, газорезка с непочатыми кислородными баллонами, — всё в исправности, в полной готовности.

— Что ж, за дело!

Врубил дизель — и электричество, можно было подумать, наскучавшись взаперти и без дела, ярко до ярости вспыхнуло в лампочках, громыхающей весельцой отчихавшись густым дымом, затарахтело двигателем. Натащил на себя чью-то робу — стал резаком трубы пятисотки разрезывать. Из них должно будет получаться хотя и самое скоровыпеченное, но простое и надёжное обличье буржуек, на которых, конечно, не очень-то сподручно сварить покушать, но зато согреешься и обсушишься.

В приподнятой, но зловатой напевности Афанасий, сгибая зажатые в тисках арматурины, тянул:

— Актироваться, хитроманы, захотели, государство вздумали провести. Я вот вам, подлецы!..

Мужики поодиночке подходили — опухшие, заросшие таёжные бородачи. Один, второй, третий, — и уже пятеро-семеро медвежковато мялись у двери, покуривали самокрутки или беломорины, притворялись равнодушными и сердитыми, а самим явно жутко было интересно: чего тут такое творится? что за чужак раскомандовался?

Афанасий, тем временем электросваркой присоединявший деталь к трубе, отбросил от своего лица маску, с наигранной отяжелённостью во взгляде поднял на них своё природно свежее, молодое, румяное лицо:

— Здоро́во, что ли, живёте, мужики. Понимаете, первопроходцы в тайге замерзают. Вы же знаете, что вами изготовленные печки по глупости были утоплены. Слушайте распоряжение начальника стройки и моё тоже: завтра нужно ребятам завезти первый пятидесяточек, а то и шестидесяточек буржуек.

— А где их возьмём, начальничек? — с отплёвкой под ноги осведомились.

— Где, где, — в Караганде! Или с неба к вам, христовеньким и пьяненьким, свалятся. Короче, вы все спецы и, вижу, толковые парни, а потому нечего лясы точить. По местам!

И откинул на лицо маску, зашипел электросваркой.

Бухтели, покряхтывали, напряжённо и учащённо дымили докурками, однако за работу мало-помалу принялись все. Каждому было понятно без лишних пояснений, что и как нужно делать. И быстро сама по себе устроилась цепочка — своего рода конвейер: кто варил, кто резал, кто гнул, кто подносил, кто размечал. Дела нехитрые, отточенные.

Вскоре явился и мастер, насупленный, красноглазый, тенью побродил по цеху, бровями подвигал, поотплёвывался, но тоже влился в общее дело.

Сутки отработали без сна.

— Оттрубили на трубах, как духовой оркестр, — подмигнув, пояснил Афанасий.

Бабы и ребятишки приносили покушать и тоже, чем могли, помогали. Первая партия буржуек в шестьдесят две штуки была готова и загружена в подоспевший с металлом и кислородными баллонами ЗиЛ. Мастер с Афанасием сопровождали к первопроходцам бесценный груз; бригада же взялась за изготовление квадратных буржуек — из листового металла, чтобы можно было и варить, и обогреваться.

Ангару пересекли удачно, хотя довелось побуксовать на мягких и склизких паводковых наледях и намоинах. Думали — пронесло, дальше будет полегче. Мастер (Силычем его все величали, — Иван Силыч Новодворский, на всю жизнь запомнил Афанасий его имя) в чувствах даже Бога помянул. Но нет, не легче стало. Уже на берегу едва не случилась беда — машина застопорилась в огромной, хлябистой, просто по-дождливому слякотной луже из супеси, воды и снежного льда, заёрзала и боком опасно покатилась в довольно обширную рытвину — промоину. Каким чудом — неведомо, но шофёру, молоденькому, малоопытному, однако решительному парню, удалось-таки притормозить неумолимое сползание огромного, с верхом гружённого ЗиЛа. Но вырваться на гравийку он всё же не смог. Буксовал, матерился, вылезал наружу и вгорячах пинал дымящие шины, снова давил на газ и остервенело выкручивал туда-сюда руль, — бесполезно, тщетно. Наконец, сказал, вяло и вкось усмехаясь:

— Приехали. Выгружаемся: с этакой тяжестью отсюда не выдеремся ни в какую. Вон на тот холм носим ваш, как вы говорите, бесценный груз. Там уже сушь, а далее — ровнота на полусотню кэмэ. Потом скатимся вниз — и погнали… наши городских, — горловым рыком засмеялся, как зарыдал, этот юный, потрясённый, но не сдавшийся столь коварным обстоятельствам шофёр.

Глянул Афанасий — а до холма того с полкилометра, не меньше, да мокрота, месиво, замерзающее корявыми клоками и буграми.

— По такой дороге идти, мужики, — всё равно что по штырям, по торчащим обрубкам стволов тонких деревьев, по битому стеклу и мелкому металлолому вместе взятыми.

— А вес каждой буржуйки — с доброго поросёнка, — уточнил Силыч, валко вылезая из тёплой кабины с мягким сиденьем.

К тому же, неумолимо сплотняясь, уже наступали ордой сумерки. Крепчавший мороз не в счёт был — обстоятельство для сибиряка привычное. Сколько времени сгружать, перетаскивать, потом снова загружать — неизвестно. Может быть, и до утра.