История без отрицательного героя

Александр Гринь

Детективная повесть о тонкой грани между добром и злом.«Из каждого человека можно сделать подлеца так, что он и сам этого не заметит…».«В истории нет отрицательных героев, есть – только уроки истории…».

Иван

Длинная бревенчатая казарма для офицеров располагалась недалеко от конторы. В комнатушке, куда отвёл Владимира дневальный, обнаружились две некрашеные тумбочки, наспех сколоченные каким-то местным умельцем, две узкие деревянные кровати того же происхождения и печка—буржуйка. Пустая койка располагалась слева от окна, а на той, что справа, скинув только сапоги, возлежал поверх одеяла долговязый офицер, с которым ему теперь, очевидно, предстояло делить незатейливый быт казарменного соседства. На взгляд был он постарше Владимира лет на десять.

Владимир с интересом разглядывал необычный антураж; на подоконнике и самодельной полке, прикреплённой к стене, толпились толстые и тонкие книжки. Некоторые неровной стопкой лежали на тумбочке.

Познакомились, и пока его новый знакомый возился с большим прокопченным чайником, Владимир рассматривал всё его книжное богатство. Странная это была смесь. Рядом с Пушкиным и Достоевским ютились труды по паталогоанатомии и математике, горному делу и астрономии, которые не просто так стояли рядом, а были заложены закладками из газетной бумаги на разных страницах.

Этот высокий человек, неловко гремевший чайником, сутулившийся не по-военному, совсем мало соответствовал представлениям Владимира о тюремной зоне. Они немного посидели за чаем, и Владимиру пришлось рассказать свою нехитрую биографию. Иван почему-то рассказал меньше; он здесь — уже два года, бывший студент.

Скоро прошла неловкость любого первого знакомства, и Владимир, соблюдя приличия, сказался усталым, оно и действительно так было, и повалился отдыхать. Нары, сколоченные из грубых досок, были жестковаты, матрас, набитый сеном, припахивал плесенью. Однако после утомительной тряски на грузовике счастьем было бы и на простую лавку повалиться.

— Свет не помешает? — вежливо испросил Иван.

Владимир в тон ему ответил, что про такую ерунду можно не спрашивать. Иван поставил коптилку у изголовья на табуретку и повалился на свою койку, прихватив какую-то книжонку.

Хороший мужик, точно подружимся, решил Владимир.

— У вас тут тоже стреляют? — поинтересовался Владимир, щурясь на огонёк коптилки, который в полумраке казался ослепительно ярким.

— Почему решил? — спросил лейтенант.

— Я когда в посёлок прибыл, так сразу на начальников попал. Еменгулов, как мне показалось в голову раненый.

— А! Третьего дня уголовники напали. Трахнули по башке дубиной.

— Это как?

— Собственно мало, что известно. Он их всех умудрился завалить. Кого ножом, кого — пулей. Больше ничего не рассказывают.

— И часто тут такое?

— Нет, не очень. Хотя и случается, всё-таки — зона. Уголовники, бывает, ссорятся с немцами иногда до крови.

— А другой начальник по госбезопасности всегда такой странный?

— Семёнов? — загадочно усмехнулся лейтенант, — так, значит, по душам успели поговорить? Присесть, наверное, предлагал?

Владимир начал думать, что бы это значило.

— Ты куда сел на диван или на табуретку? — ухмыляясь, прищурил глаз Иван.

Владимир не сразу догадался.

— Ну, табуретку приставил поближе к дивану и сел, — буркнул он растерянно.

— Правильно, — с довольным видом похвалил Иван.

— Правильно?! — возмущённо встрепенулся прозревший Владимир. Вот, значит в чём причина столь странного поведения подполковника, — у вас тут, стало быть — проверка на «вшивость». Это всех тут так «проверяют»?

— Да, ладно, не кипятись, не всех одинаково, но — похоже. Тебе ещё повезло, — самый простой вариант попался…

— Что это всё значит?

— Не мучайся особенно, всё — просто. У Семёнова это вроде экзамена души. Рядом сядешь, значит, дурак, далеко сядешь, значит, — трус и мелочь. Человека сразу видно по тому, как он сидит и как здоровается. И первое впечатление часто оказывается самым верным, хотя и не всегда. Если в том встречаются редкие особенности, то они, как правило, чем-то весьма интересны. Ты, стало быть, всё правильно сделал, а по сему — не беспокойся. Теперь ты, так сказать, первое время будешь на хорошем счету, а это — важно. Но будь с ним поосторожней, он милость на гнев меняет моментально, а гнев на милость — никогда.

— Зачем ему моя душа?

Иван поглядел на него, приподняв голову над подушкой.

— М-да, действительно, — сказал он, — ладно, спать давай, — и отвернулся.

Завтра же напишу рапорт, чтобы на фронт отправили, зло решил Владимир.