Сказки Белой Горы

Александр Глухов

Серия рассказов о жизни и быте осужденных, отбывающих наказание в ИК-4 г. Плавска, п. Белая Гора, не потерявших чувство юмора.

Наши будни

Второй год охмуряю Кучака записаться в четвёртый класс нашей зонно-приходской школы. Он отнекивается, считая зазорным ходить с тетрадками на учёбу на седьмом десятке лет, хотя выглядим мы относительно свеже. Образование у нас есть, но на школьном стенде висит объявление, что играть в настольный теннис разрешается только ученикам.

Плавская ИК-4 находится к югу от Тулы, близ дороги на Минск и Орёл. В своё время некий премудренно-циничный лицемер решил именовать лагеря и колонии исправительными. За версту пованивает фальшью. Впрочем, любое учреждение — дитя системы, а яблоко от яблони, как известно, падает недалеко.

Другие федеральные службы называются коротко и солидно (я имею в виду сходные) ФСБ, ФСО, а которая «опекает» нас, звучит как-то по собачьи — ФСИН. Одно время хотел было предложить властям убрать букву И — контора зазвучит гораздо солидней — ФСН. Во всяком случае это честнее и правильнее. Не может быть никакого исполнения наказаний, это чиновно-бюрократическая белибердень, наказание можно только нести, но видимо, подобные псевдогосударственные деятели не знакомы с правилами русского языка…

16 апреля наш юмористически-хулиганский коллектив понёс радостную и почти невосполнимую утрату — после подачи дерзкой апелляции, мгновенно, в тот же день освободили Сергея Михайловича Румянцева — главного генератора смеха и хохота. Я возвращался из бани и повстречал его около ларька. Серёга, он же Амфибрахий, выглядел абсолютно растерянным, каким я легенду не то, что нашего «проходняка» а целого крыла барака, никогда до сих пор не видел. Он ошеломлённо произнёс, ковыряя носком ботинка свежевысаженный цветочный газон:

— Меня отпускают домой. Сказали — собирай вещи и уходи…

В спешном порядке организовали импровизированное прощание с грандиозным пряничным чаепитием. Вот где пригодился склероз Кучака; он, минимум дважды сослужил замечательным образом. В первый раз, когда нас вызвал на беседу пучеглазый майор ущербно-высокомерного вида и пытаясь ошеломить нахрапом, заставлял пенсионеров, меня и Александра Васильевича выходить на работу. Я-то «смикитил», что старший офицер строит беседу по накатанному простенькому шаблону психического давления, а растерянный Кучак заохал, что, дескать у него возраст не тот и здоровье не ахти. На суровый вопрос: сколько ему лет? Кучак ответить не смог, мы с ним стали спорить о его годах так, что изумлённый нашей глупостью майор в сердцах вытолкал Александра Васильевича и меня из кабинета. А мы ломились обратно, заявляя о грешности старческого труда и довели грозного пучеглаза до состояния ступора. Второй раз, рассеянность и склероз, рукой некоего провидения, вовремя проявил себя в ларьке, когда Кучак ухитрился купить пряников на семь тысяч рублей. Дело было так. В прохладный час утренней апрельской проверки, я сжимал в руках свёрток с пакетами и сумками, торопясь после звонка в наш зачуханный магазин-ларёк. Пенсионеры проходят без очереди, но стоит слегка зазеваться, как вломятся на наше законное место молодые, беспардонные наглецы. В прошлом, мне доводилось заниматься спортом, кое-какие навыки сохранились, и я мчусь, если не первым, то вторым или третьим к заветной цели.

Мы с Амфибрахием оторвались за считанные минуты и, забыв о Кучаке (лопухи!), уселись на тёплую батарею, сыпя анекдотами и срамными стишками. Потом, по топоту и сердитому перешептыванию, поняли, что — то у окошка выдачи нечисто. Оказалось, что на Александра Васильевича Кучака (на свободе — Глагольева) навалилась забывчивость. Он уже три раза подряд купил пряники, стоял в столбнячном параличе, а по ту сторону окна кипела продавщица Иосифовна, красная от негодования: — Ну, а ещё что будете покупать? Вот конфеты, халва, печенье, вафли, сгущённое молоко… — Теперь — пряников мне.

Иосифовна, крупная дама, когда-то брюнетка, лет шестидесяти, закатила глаза: — Сколько? — Пакетиков пять.

Она швыряла упаковки с откровенной злостью. Кучак просунул в окошко голову и спросил:

— Сколько у меня денег осталось? — Три тысячи четыреста рублей. — Тогда на остальные — пряников. Хохот тридцати человек потряс помещение магазинчика.

Втроём еле допёрли наши покупки, под шутки, приколы и хохмы «сидельцев», а трокнутый лысиной, добрый майор Миняев, широко распахнул удивлённые глаза, когда наша троица пропыхтела с перегрузом мимо него.

Зато как пригодились эти пряники на проводах Серёги на волю…

В ремонтируемом крыле накрыли стол, и возбуждённые невольники давали скоропалительные советы освобожденному, а кроме того, интересовались, как он станет добираться до дома. Амфибрахий нервно отшучивался — Могу как в армии, марш — бросок и я в квартире. Мне-то недалеко, меньше ста вёрст, за один раз, как у Скобелева не получится, а в два перехода — одолею.

— А ты что, правда в армии служил

— Недоверчиво спросил худой бывший наркоман с полупустым взглядом («Небритый Тузик).

— Ещё как!

— И награды имеешь?

— Как дважды рыцарь женской бани, я был серьёзно награждён….

Вот и август пришёл. Сегодня четвёртое число — день рождения «Сопатого Хряка», точнее юбилей, ему сегодня 60 лет. Нет-нет, он не осужденный и не «Сопатый», и не «Хряк», он Сергеев Анатолий Анатольевич, честный труженик польского предприятия «Белла», а прозвище осталось с давних времён Хрущёва и начинающего Брежнева. В те несытые времена у всех уличных ребят рёбра торчали, а сын шеф повара рос неповоротливым толстячком, к тому же страдал избытком соплей и, нередко жаловался: «что-то я осопател».

Позвонил ему, хотел преподнести сюрприз — поздравить, но к телефону никто не подошёл. А позавчера, 2 августа, день Ильи пророка и ВДВ, тоже прошёл без моего поздравления с днём рождения брата Михаила, в просторечии — Мишки. Толи сестра дала неправильный номер, толи я записал неверно. Ошибка в одну цифру испортила весь праздник. Созвонились мы с опозданием, когда выяснилась ошибка, но лучше поздно, чем никогда.

Мишка с плевательной благодарностью отзывался о правительстве и желал ему всяческих успехов в продолжении курса недальновидного государственного кретинизма, считая, что тяжесть глупости сама раздавит вороватую систему. Ему давно уже работать тяжко, можно сказать, на пределе. Он дежурный электрик-аварийщик в бывшем Мосэнерго, в Восточных сетях. Ему шестидесятый год, а старше срока на подобном месте не держат — нагрузки непосильные. Днём и ночью приходится выезжать на обрыв сети, как правило на фидерах — электролиниях напряжением 10 тысяч вольт. Зимой, по сугробам шагать через леса в одиночку (машина с водителем может подбросить только по дорогам) не ахти какое приятное занятие, да ещё с полной выкладкой — инструментами и когтями — лазами. Чуть проще в жилых постройках, там линии низкого напряжения 380 и 220 вольт и более-менее удовлетворительная доступность. И везде надо торопиться, ибо низкомудрые законодатели с популистским апломбом ввели норму — на любой ремонт, на исправление любой поломки — не более 2 часов. На все предложения регламентировать работы, согласно здравому смыслу, «верхи» отписываются, что работа на свежем воздухе приятна и полезна и отойти от ими обозначенных нормативов никак нельзя. Видимо, работа на «тухлом» воздухе высоких кабинетов сильно изменяет их мыслительные способности…

Да, август. Пора снова тащить Кучака в школу. Когда я в прошлом году попытался прилепиться к учёбе, меня с позором изгнали сдуру ответил на все тестовые вопросы) и заявили, что, судя по ответам, у меня три академии за плечами. Александр Васильевич в таком деле незаменим. Я буду молчать, изображая двоечника, а ответы Кучака должны удовлетворить педагогов. Санёк заядлый рыболов, почище, пожалуй «Бубнового Короля Степана», в «зоне» он вяжет рыболовные сети, нелегально, конечно, доплетает второй гектар. Интересно, какой процент ниток из швейки идёт на его прихоть?..

На вечерней проверке меня «осенило». Наше построение напоминает треугольник. Впереди, на левом фланге, маяком торчит длинный Серёга Зуб, а по диагонали, на правом фланге, сзади, высится Виталик Барецевич. Где-то в середине диагонали пристроился рослый Володя Летунов, который спит над Кучаком. И тут мне в голову залетела мысль о трёх мемориальных досках, или табличках. Так как Александр Васильевич является героем уже шестого моего произведения, я простецки озвучил уверенность, что когда-нибудь будут повешены мемориальные доски на дом, в котором он зарегистрирован, на наш барак и разумеется на кровать — место его отсидки; давно уже известно, что сидеть лучше лёжа. Мне нетрудно было обрисовать герою аккуратно заправленную кровать с табличкой, надпись на которой гласит, что он навечно зачислен в списки заключенных, как легендарный герой…

Если подняться на третий этаж нового корпуса, то во всей красе представится вид кратера Белой Горы. Когда-то, судя по всему, давно, на месте колонии шли разработки известняка.

Если смотреть на размеры карьера, то легко прикинуть в уме, сколько миллионов тонн белого камня добыто. Известняк широко используется во многих отраслях, от строительства, до производства сахара. Эта ценная карбонатная горная порода хорошо годится для щебня цемента и извести. А, возможно, это вообще доломитовые разработки. Эти камни близкородственные, издалека их не отличишь.

Поверхность «зоны» имеет значительный уклон к западу. Климат здесь чуть суше и чуть теплее Московского, всё-таки 53 градуса северной широты, это не 56 градусов Москвы, но зона почти степная. Редкие заросли березняка кое-где виднеются в северном направлении, у воды — ветлы с ивняком, а самом посёлке тополя, да местами липы. Ещё недавно работал на полную мощность вентиляторный завод. Его остатки, скорее останки, образуют промзону с жалкими крохами не вывезенного и не сданного в чермет оборудования. В колонии более тысячи двухсот заключенных, но работы хватает едва на каждого шестого. Виной тому не столько бледная немочь руководства, а скорее устраивающее тотально всех положение. То, что осужденные не хотят работать, не секрет, да и какой дуралей добровольно пойдёт на тяжелый, бездарно организованный труд с месячной зарплатой, которой хватит на две пачки сигарет, или пару бутылок подсолнечного масла. Колонийное начальство тоже довольно — никто с него не требует грамотной организации процесса производства, на которое оно не способно по определению. Вышестоящему руководству тоже абсолютно не нужны грамотные и инициативные подчинённые. Без них спокойнее, а строчить липовые радужные отчёты на самый верх они давно навострились…

Мой путь в Плавск отличался зигзагообразностью. Дважды побывал в СИЗО-7 Егорьевска, по разу в Бутырке, в институте Сербского, в психбольнице №5, в СИЗО 5 Коломны, в СИЗО-11 Ногинска, в СИЗО-1 и 2 Нижнего Новгорода и Нижегородской ИК-5. Отправленный из ИК-5 этапом, проколесил по восьми областям, в том числе северным и северо-западным. Едва не добравшись до Санкт-Петербурга, на третьи сутки очутился в Туле. Как говорится, весёлых дней несчётное мельканье.

Перечитывая «Архипелаг ГУЛАГ», уже с другого ракурса, убеждаюсь — за восемьдесят лет ничего, или практически ничего не изменилось, как минимум в транспортировке зеков. В судах положение ухудшилось, во времена Сталина, судьи были почестнее, хотя и бесправнее и, вдобавок, боялись владыку. Прокуратура же так и осталась конторой — недоразумением. Опера — нахрапистые садисты-незнайки и следователи, у которых в глазах только калькуляторы подсчёта денежных купюр, вообще недостойны упоминания.

В томительной неопределенности нижегородского бытия, вынырнул вдруг лысый, с лисьей физиономией лесопромышленный деятель, который «рулил» переработкой древесины в одной из местных ИК уже лет семь или восемь. Он с уверенной нахрапистостью обрисовал глупую, до убогости картину, где, с кем и как мне придётся вкалывать. Видимо, мои глаза были распахнуты от лёгкого ужаса, при описании феодально-рабовладельческого способа деревообработки. «Деревянный» руководитель, поощрительно, с оттенком лести втюхивал мне:

— Нам такие специалисты нужны. Если что не знаешь, мы тебя поднатаскаем (!). Только учти, просто так попасть ко мне сложно. Звони домой, пусть мне на карточку переведут тысяч пятнадцать рублей, а я всё устрою.

На мои возражения, что денег дома нет, он смягчился: — Ладно, хватит тысяч семи-восьми. Я перешёл в атаку: — Если моей семье перечислят похожую сумму, то и подумать можно.

— Что ты за деньги цепляешься? — вяло осерчал бревенчатый начальник — пусть займут, потом мы любую сумму «отобьём». Если ты наладишь производство тары, да мы только поддоны реализуем рублей по семьдесят, а то и все восемьдесят.

Глупая растерянность, которая расплылась по моему лицу, заставила его спросить:

— Что не так?

— Да всё не так! Я продавал бельгийцам по семьсот пятнадцать и не считал такую цену чрезмерно высокой. Как можно на такой дешевке что-то заработать? Да уж ладно про заработок, так эта цена даже затраты не окупит.

Физиономия опилко-брусового босса приобрела выражение снисходительно-поучительное, с оттенком тюремного снобизма:

— Молодой человек (а я старше на двадцать семь лет) вы ещё ничего не понимаете, ни в работе, ни в нашей экономике. Лес у нас — дармовой, рабочая сила не стоит ничего, или почти ничего. Задача простая — научить неумех делать поддоны, чтобы штук по тридцать в день у них получалось, а то больше десятка на рыло никак наколотить не могут.

— Что, правда десять поддонов за смену изготовляет один человек?

— Ну да! Таскать от пилорамы до цеха — двести сорок метров, потом по цеху сто десять, до торцовки и снова обратно, где тару сбивают. Доски-то носить легче, да и готовые поддоны складируют у выхода, для облегчения погрузки. Вот горбыля у нас…, его бы тоже в переработку, а то сжигать потихоньку приходится.

— Много горбыля то?

— Много, несколько тысяч кубов. Пожарники уже визжат.

— Но должны быть циркулярки?

— Есть две штуки. Одна не работает, а у другой выход пилы семь сантиметров. Да людишек надо пошустрее, а то возьмёт одну досочку и плетётся с ней, как в штаны «наложил». Бегом надо бегать, а у меня руки всё не доходят.

Голова моя пошла кругом. У меня едва хватило сил на вопрос:

— Ну, хорошо, от пилорамы до цеха далеко, но по цеху-то зачем ещё двести с лишним метров передвигаться. Можно, даже нужно, торцовку ставить близ «кондукторов», в которых поддоны собирают.

— Какие ещё кондукторы, не в трамвае небось. Торцовку тоже не переставишь, там рейсмус мешает, а у другой стены скамейка.

Раньше мне не приходилось сталкиваться с подобными «дубовыми пнями», но как говорится у глупости нет предела. Доконал он меня вопросом:

— Кстати, расскажи, что такое рейсмус?

— Калибровально-копировальный строгальный станок. Он повторяет противоположную поверхность и калибрует по заданному размеру.

Хвойно-лиственный барин осерчал:

— Ты мне ясно скажи, на нашем языке, а не бормочи муть непонятную.

Тут же выяснилось, что я распинаюсь в красноречии перед пустоголовым «не пущателем» который, понимает в деревообработке не больше, чем дятел в искусстве кватроченто. Каюсь, сгоряча наговорил этому системному ублюдку, много «лестных» слов, не страдая излишней дипломатичностью, послал куда подальше.

Неизбежная реакция златоуста — неумейки сказалась на нашей камере не самым добрым образом. В хате №93 подобрали постояльцев с более чем сомнительной виной. Вся четвёрка уже имела срок, то есть осуждена. Ждали апелляционного суда. Проще всех виделось дело Генки — еврея, нелепое до глупости, циничное, до утраты здравого смысла. Его обвинили в проникновении на собственную дачу и краже из холодильника четырёх банок. Причём две банки тушенки он съел, а две другие, оказавшиеся мясной кашей «завтрак туриста», выбросил в мусорное ведро.

Его отец, после кончины супруги — матери Генки, женился на своей секретарше. Отношения с мачехой не заладились, тем более что та была младше пасынка. Отец вскоре свалился с жестоким инсультом и стал напоминать овощ. Генка, к тому времени в квартире не проживал. Ушлая дама, какими-то зигзагами оформила имущество на себя. Спустя неделю после «набега» пасынка на дачу, «наследница», войдя в помещение, чуть не задохнулась от вони из мусорного ведра (банки то он вскрыл). Недолго думая, накатала заявление на «сынка». Срок дали смешной, но ведь дали!

Из камеры забрали Сашку «Боксёра», реального мастера спорта в весовой категории до 91 кг, а на его место вперли «подсадную мразь» Вову, которого мы быстро разоблачили и выкинули из хаты вон. С тех пор мне неизвестно ничего о Генке и о «Винте», с его вызывающим саркастическую усмешку обвинением в умышленном убийстве, где трупа нет, но есть справка косметологической клиники, в которой написано, что он мог (!) задеть артерию. Приговор неоригинален — 10 лет.

Узников камеры №93 разбросали по разным хатам. Не знаю, как остальных, а меня маленько «подрихтовали» и отправили этапом в ИК-5, с липовым документиком, что я, де страдаю припадками и покалечился сам.

В Нижегородской ИК-5 моим соседом вновь оказался Сашка «Боксёр». Срок у него несолидный, дело ещё не солиднее. Два мастера спорта, тяжелого и полутяжелого веса, повздорили на загородной даче из-за девицы. Сашка сумел нокаутировать визави и, вместе с молодой дамой уехал к ней домой, забрав мобильник поверженного, чтобы сдуру, или сгоряча не вызывал тот полицию. Утром, часов в семь, парочка вернулась вместе с телефоном, однако было поздно — оскорблённый тяжеловес заявление уже написал в местное отделение полиции. В итоге — 3 года срока, по статье 162…

Первые сутки этапа пришлось потерпеть, нас утрамбовали, как селёдок в бочку, даже шевельнуться было проблематично. Зато, после Рыбинска, началось приятное путешествие — более половины (значительно более) попутчиков ссадили и оставшиеся смогли разместиться на трёх ярусах жёстких полок…

Карл Маркс рассуждал об идиотизме деревенской жизни, опасаясь, вероятно, тяжёлого труда. Интересно, что написал об этом бы этот философ-белоручка о «великой» осмысленности бытия тюремного, а самое главное, кого бы он определил на место потенциального гегемона.

В карантине ИК-4, нас собрали, и повели в воспитательный отдел. Это заведение ещё ждёт своих сатириков, юмористов и горькописцев. Там встретил новичков суровый пучеглаз майор с компанией и две профессионально доброжелательные дамы — психологини, абсолютно бесправные, присутствующие вроде необязательного пейзажа на картине инструктажа конвоя. Майор имел уничтожающе — испепеляющий взгляд, но ответного заряда ненависти моего взора не выдержал и опустил свои очи, бормотнув при этом:

— Работать пойдёшь!

Человек я, по сути, добрый и, если мягко относится, из меня верёвки вить можно, но любую немотивированную карательную жестокость воспринимаю в штыки. Пришлось сдерзить:

— Да, только портянки засучу.

Потом мы перепирались на повышенных тонах. Я его изводил каверзными вопросами и технической терминологией, от которых он очень искусно увёртывался и через пару — тройку минут начал «сдуваться»!

Понятное дело — на полукаторжный труд, моего согласия администрация не получила.

Ещё перед карантином нас, двенадцать этапников, завели в отдел приёма, с баней, стрижкой наголо, отбором личных вещей и выдачей невольничьей одежды. Краснорожий капитан классически-алкоголичного вида (каким он и оказался) из двух новеньких пар носков сотворил одну — разъединил, порвав связывающие нитки и по одному носку вернул мне, два других зашвырнул под стол. На мой робко возражающий писк, поклонник Вакха презрительно ворчнул:

— А ты как думал? Не будешь преступления совершать. По другому с вами нельзя.

У меня отобрали адидасовский спортивный костюм с эмблемами профессиональной спортивной команды, куртку, джинсы, футболки и рубашку, две пары чёрных ботинок, оценив все вещи без исключения в 10 рублей, то есть меньше стоимости полбатона хлеба. Потом заставили расписаться, что в случае пропажи или порчи вещей, мне вернут эту «громадную» сумму денег.

Первым из аборигенов колонии которого я встретил, оказался Кучак. Нашу вновь прибывшую орду повели в медсанчасть, а он сидел перед входом на скамеечке и старательно растирал ноги, как оказалось — больные…

Кстати, о Александре Васильевиче, опять он подвёл. Когда пришёл после обеда директор, записывать на учёбу, Кучак, с несвойственной ему прытью исчез из поля зрения за секунду. На моё бурчание он резонно возразил, что в настольный теннис играть не умеет. Вот уж не ведал не гадал, ладно, придумаем нечто другое.

Зоновская больница, узкое длинное здание в один этаж скромной прошловековой архитектуры поселкового и мелкоуездного типа. Старенькая лекарисса (за семьдесят лет) явно взволновалась, померя давление у меня и что-то шепнула завхозу карантина. Тот каждое утро отправлял меня за таблетками, причитая:

— Ты только не помри в карантине, у тебя давление больше двухсот сорока, продержись уж до распределения в отряд.

В больницу я, конечно, попал. Не по своей воле, а будучи доставлен туда в бессознательном состоянии. Впечатление от карательной медицины крайне далеки от лестных.

Заведующая медицинской частью Ольга Ветлянских, дама средних лет и такой же фигуры, нормальной симпатичности, с претензией на холеность, подполковник внутренней (!) службы. Не знаю какой она доктор, во всяком случае, я в ней врача не заметил. Сомневаюсь, что она местная, манера разговора и речь слегка отдают русско-закавказским снобизмом. Так и хочется ей предложить рябчиков с ананасами под ведро браги, изысканный веер и перо павлина в причёску. Принцип лечебного процесса способен разгадать разве что великий Блез Паскаль со своим треугольником, да Ньютон с Лейбницем — отцы интегрального исчисления.

Конец ознакомительного фрагмента.