Древо прошлой жизни. Том IV. Часть 3. Эмблема Создателя

Александр Гельманов

Герою приключенческого романа, молодому историку Александру предстоит составить необычное генеалогическое дерево своей семьи.Длинная цепь загадочных событий приводит его к обнаружению доказательств прежнего воплощения на Земле, встрече с возлюбленной по прошлой жизни и обретению огромных сокровищ.

* * *

— По мнению некоторых, учение о перевоплощении разрушает семейные связи, возводя их за пределы настоящего существования?

«Оно расширяет их, но не разрушает. Так как родство основывается на предшествовавших привязанностях, то узы, связывающие членов одного семейства, существовали гораздо раньше. Оно увеличивает обязанности братства, потому что в вашем соседе или в вашем слуге заключается, может быть, Дух, который был некогда связан с вами узами крови».

— Оно уменьшает, однако, важность, приписываемую некоторыми своему роду, потому что Дух отца, например, мог принадлежать совсем к другому поколению, или иметь совсем иное положение?

«Это справедливо, но воображаемая важность рода основана только на гордости. Большинство людей ценят в своих предках их титулы, звание, богатство. Тот, кто гордится происхождением своим от развратного вельможи, стал бы краснеть, если бы имел предком своим честного и добродетельного сапожника. Но что бы люди ни говорили и ни делали, они не могут изменить естественного порядка вещей, потому что Бог основал законы природы, не соображаясь с их гордостью».

Книга Духов

* * *

НЕДОСТУПНОЕ ПРОШЛОЕ. Германия, замок Эльзы, 11 июня 1536 года

Густав задумчиво смотрел в окно на Эльзенбах, — туда, где русло реки скрывалось за высоким обрывистым берегом, уходя влево. Он привык стоять здесь в раздумьях с детства; иные окна выходили на склон лесистого холма и не давали любоваться лучами солнца на водной глади. В комнату тихо вошла жена, он обернулся.

— Ты занят?

— Очень, и всегда только одной тобой. Ты уже прочла эту книгу? Густав показал на книгу Лютера «О христианской свободе», лежащую на сундуке.

— До половины. Почему люди ненавидят зло больше, чем любят добро? Почему папа в Риме вместо того, чтобы прощать грехи из любви, берёт за это деньги?

— Рим боится, что Библия будет на немецком языке. Поэтому власти и сжигают его книги, он один пишет по-немецки. Говорят, Мартин Лютер — истинный проповедник Господа. Его называют «Виттенбергским папой», и народ не считает его дерзким еретиком. Пожалуйста, не оставляй её на виду. Я не потерплю, чтобы мою жену исповедовали грязные католические свиньи в том, что она выучилась читать, даже если к её ногам приползёт за исповедью папа римский.

— Хорошо, милый. Я знаю, отчего ты не в духе. Ты уже слышал про Матильду?

— Не всё. Я не был в городе несколько дней.

— Её приговорили к наложению эпитимии на пять лет и к шести ударам на рыночной площади. Приговор исполнили, когда собрался почти весь Мюнстермайфелд.

— За совокупление с сыном кузнеца в сарае?

— Но они любят друг друга.

— Прости, я ничего не мог сделать.

— А ещё Бутика рассказала, что священник вызвал Матильду после заката к себе и начал отвращать её от тяги к любимому.

— Это правда, что они хотят пожениться?

— Конечно. Сильвестриус сказал ей: «Представь, что он то, что есть под гниющей кожей, подумай, что он выглядит, как смердящий труп мертвенного цвета», а потом набросился на неё, повалил на пол и стал срывать с неё одежду, предлагая стать его любовницей.

— Он овладел ею?

— Нет, но сказал, что в противном случае, до того, как заживут ее раны на спине, наложит эпитимию на её сестру и заставит обеих ходить на исповедь после захода солнца через день. Матильда и её возлюбленный в отчаянии, — он дал ей на размышление несколько дней, до следующего церковного праздника. Знаешь, что она сказала Бутике? Нас защитит только Густав-Справедливый!

— Праздник через неделю?

— Да.

— Скажи Бутике, чтобы избегала его и не встречалась глазами в церкви. И пусть держится поодаль от Матильды и её сестры. Я поговорю с этим святым животным на его языке, и он станет смиреннее августинца.³

— Я пойду к Арнольду.

— Я сейчас приду, — он ласково поцеловал жену и отвернулся к окну.

Флора ушла. Густав выждал минуту и запер дверь. Затем он встал на колени в левом углу комнаты, откинул край гобелена и нажал сверху на один из камней стены. Он ухватился за нижний выступ камня, вынул его и достал из углубления небольшой кожаный чехол. Последним спрятанным в него документом был список недругов, переданный ему отцом Флоры. Теперь там же был укрыт точный план места, где Карл Коддль хранил свою тайную казну. Это были несметные сокровища в нескольких сундуках, наполненных до краёв. Никаких сомнений в ловкости Тидо быть не могло.

Густав проверил, не оставил ли следов проникновения в тайник, и направился в комнату, где находились его жена и сын. Он немного приоткрыл дверь и прислушался, как Флора вполголоса читает Арнольду «Притчи о мирских делах», книгу Иоганнеса Паули 1522 года, но вслушивался не столько в содержание сказки, сколько в её голос:

— Вот, давай эту, про дурака. Шли однажды на войну, с оружием и обозом, попался им на встречу дурак и спросил, чем это они промышляют. А ему ответили, мол, идут на войну. Тогда дурак и спрашивает: «Что такое война?» А ему отвечают: «Жжёшь деревни, берёшь приступом города, губишь вино и хлеб и убиваешь кого ни попадя. «А зачем?» — спрашивает дурак. «А затем, чтобы наступил мир». Дурак и говорит: «А ведь лучше было бы сразу наступить миру, а всем этим бедствиям не случиться вовсе. Выходит, я умней ваших вожаков, потому как, по мне, лучше заключить мир перед войной, а не после неё». Вот какой дурак оказался — умнее всех.

Флора обернулась и встала со стула.

— Он заснул, — прошептала она, взяла за руку мужа и увлекла его в спальню.

— По-твоему, Арнольд уже понимает, кто дурак?

— Для этого я и рассказываю ему сказки. Дети понимают молча, совсем как мы друг друга, когда молчим.

— А какую сказку ты расскажешь мне?

— Ты сам моя сказка. Я хочу слушать её всю жизнь.

— Это я хочу слушать тебя всю жизнь. Я подумал, было бы не плохо вам с Арнольдом погостить в Аугсбурге у наших друзей. Ты и так не выезжала никуда больше года. Посмотри, какая погода.

— Но зачем нам ехать туда?

— У меня накопилось много дел, и я не смогу быть с вами вместе и врозь. К тому же, вероятно, мне тоже придётся уехать на какое-то время.

— Мне помогают Альфред и старая Берта.

— Твой брат не может всё время быть в замке, а старую Берту мы возьмём с собой. Тидо будет только рад тому, что его мать вырвется на время из нашей глуши. Месяц вдалеке от дома пойдёт на пользу, и, говорят, в этом городе правит только духовная власть.

— Я буду скучать.

— А если ты не поедешь в Аугсбург, не научишься скучать, и я никогда не отведаю сладость долгожданной встречи.

— Для меня каждый день с тобой слаще патоки.

— А по этому случаю, ты наденешь моё любимое платье, в котором мы танцевали менуэт, — то, с вышитыми по нижнему краю цветами чертополоха, и пусть все видят, как я носил тебя на руках весь день.

— Ты хитрец.

— Совсем маленький хитрец, но я буду брать у тебя уроки. Сколько возьмёт с меня за них моя госпожа?

— Всего одну ночь любви за каждый, мой господин.

— А ты собираешься исповедоваться в этих уроках Сильвестриусу?

— Никогда!

— Боюсь, тогда мне суждено стать на свете самым большим хитрецом! — Густав привлёк Флору и нежно обнял её.

Их тела сплелись в страстных объятиях, и они упала на кровать, неистово покрывая, поцелуями друг друга.

— Ты слышишь? Кто-то стучит.

— Это Бутика. Я открою.

— Стук тревожный, это не она.

Густав поднялся и пошёл к дверям. На пороге стоял его оруженосец Фогель.

— Тс-с-с. Идём в другую комнату. Тидо, на тебе лица нет.

— Анхен! Анхен! Беда, — запыхавшийся Тидо махал руками.

— Где она? — Густав тряхнул его за плечо.

— Я её спрятал, — Ловкач всё никак не мог отдышаться. — Вчера она убиралась в покоях этого негодяя Коддля, пока её не сморил сон. А когда она открыла глаза, в соседней комнате громко разговаривали двое — Карл и его помощник Филипп Нойгаут. Она знала, что на днях карета с сыном герцога Роттердорфа — Лесчека, сорвалась с обрыва и разбилась о камни, когда он возвращался от гостей. Филипп говорил Коддлю, что следующим за сыном к праотцам отправится старый шут. Коддль пригрозил ему, что, если тот допустит ещё одну оплошность, он его убьёт.

— Я подозревал, что это дело их рук.

— Анхен обмерла со страху и, немного помешкав, выскользнула из покоев, но была замечена Нойгаутом снаружи, а Коддль куда-то исчез. Она бросилась вниз по лестнице и натолкнулась на меня.

— Они не могли знать, что герцог останется в гостях, и Лесчек будет возвращаться в замок один. Видимо, они устроили засаду. Я знаю это место, оно удобнее других.

— Это они! Видел бы ты их скорбные рожи, когда священник читал молитву. Они стояли возле герцога и ему сочувствовали.

— Готовь трёх лошадей, укроем её в Майнце. Она в твоём доме?

— Да.

— Поторопись. Охрана наверняка доложит Коддлю, что вы покинули замок вместе. Если что, встретимся в хижине дровосека, где всегда. Я буду перед рассветом. Успокой её и скажи, что мы отвезём её к надёжным людям. Мы ещё погуляем на вашей свадьбе. Иди, брат.

Густав несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, и вернулся назад.

— Что тебе сказал наш Тидо-Ловкий?

— Он попросил меня помочь в одном деле, но не хочет трубить о нём на весь мир, и будет ждать меня на исходе ночи в своём доме.

— У него что-то случилось?

— Что у него может случиться, кроме глупостей, которые они с Анхен наговорят друг другу? Наверное, я вернусь на следующий день. Какой красивый у тебя перстень! Раньше я не видел его.

— Обними меня, тогда я признаюсь, кто мне его подарил. О! А-а-а… Это кольцо с камнем моих предков, оно… а-а-а… досталось мне от матери… я… а-а-а… не надевала его потому, что дала себе зарок, что достану его из свадебного сундука только тогда, когда почувствую, что счастлива. Густ! Ты сведёшь меня с ума… мне надо было надеть его сто лет назад… любимый…

— И никогда не снимать. Флора, мне необходимо навестить матушку и повидать Лепольдта, если он ещё не умчался к своей Айрин.

— Возвращайся скорее.

— И свеча не успеет догореть. А ты пока поговори с Бертой, какие вещи собрать в Аугсбург, она будет рада. Когда я вернусь от Ловкача, мне предстоит охота, а сразу после неё мы отправимся в путь.

— Хорошо милый.

Густав вышел и притворил за собой дверь. Он был должен предупредить мать о своём отъезде в Аугсбург перед возвращением отца.

Примечания

3

Монахов-августинцев, с которыми Мартин Лютер сблизился в молодости.