Девиз ларгов: Сердцу не прикажешь

Александр Викторович Крылов, 2021

Путешествуя по Этриусу, Макс знакомится с торговкой Кассандрой и влюбляется в нее. Она отвечает ему взаимностью, но кто-то в этом мире явно против их совместного счастья. Он вполне успешен, а девушке предстоит испытать ужас – ее обворуют, лишат работы, жилья, похитят и даже околдуют! Макс сделает все возможное, чтобы спасти Кассандру. Вот только сберегут ли они свои чувства, ведь не только ему придется побороться со своими конкурентами за любовь красавицы. От любви до ненависти один шаг. Макс тоже в опасности. Идея и эскиз обложки: А. Крылов, работал над обложкой: Д. Железняк

Введение. Легко ли быть отцом?

По речной глади скользили волны, взъерошенные ветром. Старый дуб, под которым расположился Сатир, дарил прохладу, а его сильная энергетика придавала силы. Птицы пели в густой зеленой кроне могучего дерева, как будто чувствуя, что сейчас бог находится в прекрасном расположении духа и ему приятны их трели. Здесь когда-то он сам и его сын Куззола часто предавались глубоким размышлениям о суровой вечности, которую им стойко предстоит коротать, и о насыщенных различными эмоциями мгновениях коротких жизней смертных созданий, которые ему во всем своем многообразии тоже хорошо известны. Все, что когда-то случалось на Этриусе или должно случиться в ближайшем будущем, не утаить от его создателя, разве только это не будет кознями других богов или богинь судеб. Даже тем, кто создает планеты и различные виды жизни на них, порой приходится не только наслаждаться вечностью, но и удивляться, разочаровываться, грустить и волноваться, как и простым смертным. Все, как обычно, жизнь — это счастье мгновений и вечности грусть. Стоит на миг заскучать — глядишь, прошла целая вечность, поэтому лучше не скучать вообще, а еще лучше — создавать счастье для себя и других.

Густая шевелюра рыжеватых кудрей, обрамляя острые рога на голове, покрывала часть лба, скрывая от чужих глаз глубокие морщины. По щеке прокатилась скупая слеза и быстро иссохла, словно ее и не было. И счастлив, и тоскливо — как так?

Вот так. Даже боги не властны над временем. Они могут его остановить, вернуться в прошлое, но что от этого прока. Всячески влиять на различные ситуации, для того чтобы изменить ход событий себе в угоду, не для Сатира. Впрочем, на его лице все оставалось прежним, и менять что-либо не имело смысла, просто порой счастливые мгновения жизни через годы становятся всего лишь печальными воспоминаниями оттого, что они давно в прошлом и их уже не вернуть.

В молодости он еще не осознавал всей величественной силы времени, терял его впустую на развлечения и пьянство. Когда же ему, наконец-то, захотелось совершить что-то важное, заслужить чьей-либо похвалы или любви, времени для него так же оставалось предостаточно. Теперь, когда он заслужил признание богов, любовь Габриэль и жителей Этриуса, а сын стал достойным помощником в созидании Этриуса, ему снова стало немного скучновато.

Все, что Сатир создавал долгие годы, он передал в надежные руки мудрому и властному Куззоле. Бог так спешил и тревожился за то, что время будет к нему благосклонно, что ситуация на Этриусе усугубится. Но нет. Сатир достиг всего, о чем мечтал, и наслаждается жизнью, как и в молодости, только несколько по-другому, по-настоящему. Никакие пьянящие кровь напитки и изысканные яства не сравнить со счастьем, которое дарует созидание Этриуса, никакие сладкоголосые песнопения обнаженных нимф не сравнить с милыми беседами отца с сыном.

Таинственно улыбаясь, Сатир устремил свой умиротворенный взгляд глаз куда-то вдаль. В его зрачках отражался яркий солнечный блеск, которые в одном из своих стихотворений Александр из Бардрена, являющийся в последнее время самым популярным поэтом Ларгиндии, сравнил с двумя маленькими солнцами, сияющими посреди молочно-белых небес. Под глазами опушки заросших щек Сатира, были залиты багряным румянцем, но даже Александр из Бардрена не осмелился бы представить, какой палящий жар бушевал в груди у погрузившегося в свои счастливые воспоминания бога.

— Прости, мой друг. Они вечно вопрошают, — за спиной послышался приятный манерный мужской голос. Когда-то такое приветствие предпочитал использовать суровый бог смерти Анубис, но от его появления обычно происходило кратковременное похолодание, во всяком случае, в ощущениях кожного покрова у большинства смертных.

— Не имей причин для спешки. Ты же знаешь, сынок, где меня найти и что я готов ждать тебя хоть целую вечность, — усмехнулся Сатир и обернулся.

Позади него у дерева стоял Куззола, облаченный в темные одежды, которые обычно предпочитают носить боги смерти. Из-под расшитого золотыми нитями капюшона на бога Этриуса добродушно смотрели выразительные голубые глаза, а на лице, наделенном исключительной красотой появилась все та же коварная улыбка, по которой отец без труда узнал бы своего сына. Однако глядя в глаза Куззоле, больше не чувствовался холод и ненависть ко всему живому, лишь на мгновение показавшийся в приоткрытом рте ровный ряд белоснежных зубов напомнил Сатиру о том, что его сын на Этриусе непосредственно занимается той же деятельностью, что и его предшественник Анубис. Будучи судьями загробного мира, и тот, и другой, наделены правом определять дальнейшие судьбы душ всех смертных после того, как они завершают свои жизненные циклы.

Куззола непринужденно в знак приветствия поднял ухоженную руку с аккуратными изящными пальцами, на нескольких из которых имелись золотые кольца, инкрустированные драгоценными камнями.

— Да, уж лучше ты меня подождешь, чем души смертных, — согласился он с отцом, оставаясь на прежнем месте и не торопясь приближаться к нему.

— Я чувствовал, что ты ищешь со мной встречи, поэтому решил прогуляться к могучему дубу. Воспоминания нахлынули, — признался Сатир.

— Я тоже не сомневался, что найду тебя именно здесь, — ответил Куззола.

— Ничего удивительного. На Этриусе везде, где бы ты ни искал встреч со мной, то без труда найдешь меня. Я и есть — Этриус, — заверил отец, — Садись рядом. Расскажи же, что говорят обо мне смертные души.

— О тебе почти ничего. В основном вспоминают о своих родных.

— Так вот что! Ты просто соскучился. Тогда нужно было выбирать место для встречи не мне, а тебе или Габриэль. Не угадал, думал, что ты хочешь посекретничать.

— Меня вовсе не печалит, что мы находимся возле могилы моей мамы, жаль, что она не захотела сопроводить тебя, что также объясняется твоим весьма эгоистичным выбором для встречи. Однако в отличие от нее, мне приятно здесь находиться. Давненько я здесь не был. Это мило с твоей стороны, — обнадежил его Куззола.

— Что же ты не садишься рядом со мной?

— Сейчас. Я просто пытаюсь собраться с мыслями. Если бы ты пришел сюда с мамой, мне было бы легче сообщить причину, по которой я позвал вас.

— Нас? Так она знала, — рассмеялся Сатир, — Тогда мне все понятно.

— Что она сказала тебе? — заинтригованно спросил его сын.

— Она сказала, что мне нужно больше участвовать в твоей судьбе, и напомнила, что даже имя тебе давала она, не дожидаясь моего совета.

— А я все это время уверял себя, что это ты придумал мне такое замечательное уникальное имя!

— Нет, Габриэль, — подтвердил Сатир.

— О да, мама соригинальничала! Кузнец золота, — жестикулируя, как паяц, изрек сын, — Впрочем, я не капризничаю. Уже привык, но не смертные. Они нет.

— Вообще-то полностью твое имя звучит, как Кующий золотые латы, — согласно кивнул бог Этриуса, — А что ты так прицепился к своему имени? Не оно тебя делает, а ты его. Пусть другие думают, что хотят.

— Придумай мне новое, — не без доли иронии, выпалил сын.

— С дуба ты рухнул что ли? — не сразу нашелся отец, — Хорошо, что мама этого не слышит. Благо, что она теперь бессмертная.

— Имя замечательное, тем более после того, как мне стала известна его расшифровка, но я не намерен перед каждым смертным объясняться.

— А чего с тобой, поганок объелся в своих чертогах? Или плесени? Пойдем, я накормлю тебя нормальной едой, пир созовем в Рединфорте, там и поговорим все вместе! Мама быстро придумает тебе новое имя.

— Это ты белены объелся, — засмеялся Куззола, решительно подошел к отцу и сел рядом на траву, упираясь рукой о его плечо, — Вот скажи мне, почему ты так любишь свои рога? Разве ты никогда не боялся насмешек других богов или что они испугают мою маму, когда ты только намеревался начать ухаживать за ней?

— Я никогда не ел белены, а вот чем питался ты, когда жил на болоте, я даже боюсь спросить. Ну да ладно! — колко отшутился Сатир, хотя даже и не думал сердиться на едкие выпады сына, — К твоему сведению, в давние времена, часто бывая на планете Земля, я носил на голове золотую тиару, которую мне вплетали в волосы нимфы. Над ушами с обеих сторон головы она образовывала что-то похожее на крупные спирали раковин улиток, но среди смертных кто-то пустил слухи, что у меня выросли золотые бараньи рога. Меня в шутку стали называть Агнцем, однако мое поведение и нравственность на то время оставляли желать лучшего, что послужило причиной для более глупых и вовсе недостойных отзывов в мой адрес. То были карикатуры, театральные пародии и даже злостное подражательство в индивидуальном поведении смертных. Меня порядком это оскорбляло и сердило.

— Что же ты сделал?

— Больше никогда не надевал эту тиару. Вообще утратил всякий интерес к украшениям. Жестокость и тирания вызвали бы ко мне лишь ненависть, так что приходилось терпеть.

— Так откуда у тебя появились рога?

— Несмотря на то, что у меня не было больше украшений на голове, люди продолжали придумывать мне новые прозвища и всячески потешаться надо мной. Особенно этим увлекались веселые завсегдатаи трактиров, которые с трудом могли понять, что имеется у меня на голове, тем более моя густая рыжая шевелюра украшает ее гораздо лучше всяких тиар и корон. Золото на ней трудно разглядеть.

— Ясно. И ты решил, что раз людям пригрезилось, что у тебя на голове рога, ты отрастил себе рога! Гениально.

— Как-то так, почему бы и нет. Львиная грива и бараньи рога — это мило и довольно-таки концептуально, — констатировал Сатир с серьезным выражением лица.

— Не обижайся, но это был не львиный, а действительно бараний поступок. Не все ли тебе было равно, что про тебя говорили смертные?

— Вот поэтому я и ношу рога. Боги ко мне всегда относились с пониманием и уважением, а до этих обнаглевших шутников мне вовсе дела не было. Закончим на этом обсуждать их, — грубовато потребовал Сатир, — Раз уж я разоткровенничался, пришел твой черед. Уверен, что речь пойдет о женщине. Кого ты хочешь удивить сменой имени? Кто она?

— Еще не знаю, — развел руками Куззола, — Мне следовало бы поначалу осмотреться, как-то с детства сразу много дел навалилось на меня, не до общения с девушками было, а если и было, то весьма неудачные воспоминания в памяти остались. И вообще одного моего желания мало, ведь если даже над самим Сатиром потешались смертные, что уж там говорить обо мне, ненавистном ими боге смерти. Когда мне с живыми девушками знакомится, если я только с мертвецами вынужден общаться? Впрочем, я совсем недавно стал красавцем, а тех, кто был ранее со мной знаком, уже не стало, так что вряд ли кто-то соизволит придумывать про меня гадости.

Намерение сына Сатира уравнять себя со смертными и побродить среди них — затея очень рискованная и может обернуться не только карикатурами и насмешками, но и кровавым финалом. В данном случае, вступая в контакт со смертными с целью установления личных взаимоотношений, использовать свои божественные силы себе в угоду будет безграничной глупостью и совершенно бесчестным проявлением слабости, а прибегать к помощи отца — тем более ничтожно. Если Куззола действительно понимает, что хочет осуществить, то ему придется рассчитывать только свои естественные способности, обретенные при рождении и в течение смертной жизни, а не на духовные силы и божественное влияние, развитые в процессе его становления и полученные после смерти. Насколько помнится, при жизни он был нелюдимым и жестоким палачом. О чем он только думает? Неужели он хочет взяться за старое и снова устроить беспорядок на планете отца, где все народы живут мирно?

Сатир замешкал с ответом, а Куззола не спешил торопить его, с интересом наблюдая за тем, как мимика на лице отца начала резко, но последовательно меняться, словно он обязался на спор изобразить различные эмоции за максимально короткое время. Поначалу слова сына повергли Сатира в ужас и смущение фактически одновременно. Далее, не минуя стадии потрясения, смущения, печали и настороженности, он погрузился в глубокую задумчивость, а уже после этого испытал надежду, уверенность, спокойствие и восторг, через некоторое время оживился и восторженно посмотрел на своего сына, поделившегося с ним замечательной новостью. Через мгновение лицо Сатира выглядело счастливым, что не могло не рассмешить Куззолу, который теперь наглядно убедился в том, что отцом быть отнюдь нелегко, что собственно тоже заставило его задуматься и вызвало массу эмоций, но он сдержался, чтобы не выставлять их напоказ перед отцом, находящихся под сильным впечатлением. Судя по всему, Сатир уже и не ждал, что когда-нибудь услышит от сына весть о том, что тот намерен жениться.