Пекло 3

Александр Верт, 2021

– Если вы хотите спасти свою женщину, у вас осталось семь дней, – предупредил Шефа Дориан. Успеет ли теперь Зена заполучить тело Карин, если мешать ей готовы не только Демоны, но и Земная Армия Правопорядка? А главное, где заканчивается правосудие и начинается беспредел? Внимание! Содержит ненормативную лексику!

Глава 7

Расходились они у озера, не дожидаясь темноты.

— К закату все доберутся до нормальной воды, — заключил Шеф и еще раз пошел говорить с техническим советом. — Парни, вы точно справитесь? — спрашивал он, осматривая четверых, собравшихся достроить корабль. Крикливого Камня, решившего идти с ними, Шеф в расчет не брал. Тот явно сразу же отколется. — Вам же тоже руки понадобятся.

— А Волки на что? — спросил Ирон.

— Думаешь, мы со своим старым кланом не договоримся? — со злой усмешкой спросил Виту. — Да одной моей рожи хватит, чтобы понять, что я не шутить пришел. Мы ж, блять, тоже людоеды.

— Иди ты, а, — простонал Мартин, которого передергивало всякий раз, когда об этом вспоминали.

Виту только плечами пожал, закусил жетон и умолк. Он был готов рисковать и ни о чем не думать. Здравый смысл был пока не с ним, потому Шеф не очень полагался на его суждения.

— Справимся, — уверял его Лотар. — Как-нибудь, но справимся, не думай об этом.

Он даже отмахнулся, а сам всерьез напрягся, осматривая две машины, которые у них были, и поправляя на руке перчатку с бластером, снятую с костюма. Она была его единственным козырем и методом устрашения.

— Ладно, парни, рассказывайте мне все про этих самых Волков, — попросил он, занимая свое место в машине.

Вести ее было поручено Виту, потому что он знал дорогу и, в отличие от остальных, хорошо слышал и видел. Глуховатый Ирон сидел с ним рядом с пистолетом наготове. Худющего Мартина в его дурацких желтых очках Лотар вместе с ворчливым громилой из Камней зажали на заднем сидении, только бы не брать еще одну машину.

Весь остальной транспорт больше пригодился бы другим, а у них был один автомат, три пистолета, бластер и самодельный реактор, который Виту упрямо таскал за собой.

— Кастер говорил, что я очень хуевый водитель, так что, если я разобью вас к хуям, это было не специально, — попытался пошутить Виту, но получалось это горько, зло и в некоторым смысле ядовито для окружающих, так что даже Лотар, пытавшийся отстраниться, поежился, а Ирон скривился, но церемониться не стал, хлопнув Виту по уху.

— Прекрати уже, лучше бы просто ныл, чем это, — сказал он раздраженно.

— Да иди ты, — шикнул Виту и дал по газам, поднимая клубы песка.

— Не надо, — просто попросил его Лотар, положив руку ему на плечо. — Мы оба знаем, что ты куда благоразумней.

— Да, — неожиданно горько согласился Виту, — только очень не хочется быть благоразумным.

— А придется.

Виту кивнул, сбрасывая скорость.

— Ладно, Ирон, рассказывай, а я если что дополню.

Ирон спорить не стал, а сразу взялся за рассказ в стиле настоящего инженера. Где находится логово, сколько у него входов-выходов, как организован быт, сколько было воинов и рабочих, когда они уходили, кто кому подчиняется и кто должен быть у власти.

— Короче, они говорят, что они стая, но на самом деле просто стадо, — подвел итог Витур, — и лично я с ними даже говорить не хочу.

— И мы меняем электричество на корабль? — уточнил Лотар. — Если честно, не вполне понимаю, зачем им это надо, неужели они без света не выживут?

— Без света будет плохо, ну хотя бы потому, что нихера не видно, и двери всех складов заблокированы. Без рабочего реактора там тьма путанных ходов; и дорога только к ручью, на которой можно нахер убиться.

— Слушай, а на пути к купальне тоже была дверь? — уточнил Виту, явно не уверенный в собственной памяти.

— Ага, — радостно сказал Ирон. — А еще перед складом с оружием, ну и строительным отсеком, в котором от меня прятали корабль. Придурки.

Ирон все еще не мог поверить, что его — инженера, человека, который должен строить эти самые корабли — даже в известность не поставили.

— Интересно, сколько народу подохло просто из-за этих дверей? — спросил Виту злорадно.

— Сами виноваты, блять, — рыкнул Ирон.

— Ибо нехуй.

— Да.

Они переглянулись и заржали, пугая остальных.

— Да ладно вам, не шугайтесь, — смеялся Ирон, — мы просто любим свой бывший клан.

— Обожаем. Может, взорвем его в херам, когда будем улетать? — спросил Виту.

— Может и взорвем, — ответил спокойно Лотар, всерьез задумываясь, что это может быть необходимо, особенно если эти самые дикие Волки не станут их союзниками.

— Их можно купить побегом, — робко подал голос Мартин. — Всех можно купить побегом… наверно.

— Можно, — согласился Лотар и умолкал, пытаясь представить, что и как ему говорить, а впереди уже показывалась скала, и торчащий из песка переговорный камень, похожий на острый угол, упавший в песок каменной стены — почти гладкой и кривой одновременно. Ему предстояло подняться на этот камень и выстрелить, вызывая здешнего Вожака на переговоры, если, конечно, будет кого вызывать.

* * *

Капала вода. Медленно, капля за каплей она срывалась откуда-то и билась о что-то металлическое. Этот звук разбудил Карин.

Открыв глаза в полной темноте, она с большим трудом вспомнила, где должна находиться, и содрогнулась от страха. Почти полное отсутствие ощущений ее пугало.

«Есть ли я еще?» — взволнованно подумала она и с удивлением поняла, что может шевелиться. Не было никакого кресла и ремней на запястьях. Спустив ноги с какой-то мягкой скрипучей лежанки, она ступила босыми ногами на холодный пол. Он был деревянный, шершавый, словно сколоченный из совсем не обработанных досок. Ощущение было знакомым, и в то же время Карин никак не могла понять, откуда она может это помнить.

Вода продолжала капать. Каждый удар капли рассыпался в сознании, а Карин шагала к этому звуку, пока в босую ногу не впилась заноза.

«Вот же черт», — хотела сказать Карин, а сама только подумала и в то же время захныкала. Услышала свой собственный плач и растерялась, а потом поняла, что стоит на пороге своей старой комнаты: той, где она пряталась от всех в рабочих бараках. Эта комната, ее коморка, которую она, казалось, совсем забыла, мгновенно стала настоящим кошмаром.

Пятилетняя Карин, девочка, которую она сама давно хотела забыть и забыла, утирая набегающие слезы, выходила из комнаты, а там на полу у ведра сидела мать, уронив вниз голову.

Лил дождь, протекала крыша, заливала жестяное ведро, а она — худая, истощенная женщина — сидела с тряпкой без сил у лужи на полу и плакала — тихо, беззвучно и отчаянно.

Карин, нынешняя взрослая Карин, смотрела на нее и видела эти слезы, а та маленькая совсем не замечала. Она просто бросалась к маме, обнимала ее и жаловалась на ножку.

— Я опять поранилась. Мама, когда уже можно будет гулять по дому и не раниться? — спрашивала она.

— Чего же ты ботиночки не надела? — спрашивала у нее мама, вытирая свои слезы.

Перед дочерью женщина явно плакать не могла.

— Они большие, они с ноги сваливаются. Не могу в них ходить, — канючила маленькая Карин, а взрослая стояла, смотрела на это и тихо умирала от стыда.

— Других нет, Карюша, — говорила ей нежно мама. — Зато, когда ты подрастешь, они будут тебе в самый раз к школе, понимаешь? А теперь давай спать, хорошо?

— Не могу. Я ку-у-ушать хочу, — ныла та маленькая Карин, а у нынешней слезы наворачивались, потому что она помнила, что было дальше, и понимала, почему ей так сильно хотелось это забыть.

«Мама, не слушай меня, дуру!» — хотела закричать она. Тогда она что попало с голодом путала, и только потом узнала, что такое настоящий голод: такой, от которого все внутри к позвоночнику прилипает и дышать даже трудно. Кажется, что сделаешь вдох — и сразу умрешь, а на самом деле просто хочешь есть.

Но все это было потом, а сейчас та маленькая Карин понятия не имеет, что такое голод, но ее мама — тощая, как тень человека, все равно берет ее на руки — дочке ведь больно на раненую ножку ступать — и несет ее на кухню, сажает прямо на стол, а тот шатается, что девочку только веселит.

— Яблоко будешь? — спрашивает у нее мама.

— Буу-уду, — радуется маленькая Карин.

«Не надо», — просит у нее нынешняя, пытается броситься к матери, поймать ее за руку, остановить, но ничего не может изменить, только внимательнее рассмотреть подгнившее яблоко, которое разрезает мать пополам, вычищая с обеих половин всю гнилую дрянь.

— Держи, — говорит она, отдавая одну половину дочери, а вторую откладывает в мисочку к корке хлеба. — Давай мне свою ножку, — просит она, стараясь улыбаться.

Веселая Карин, посасывающая кусок яблока, дает ей ногу и улыбается почти беззубым ртом. Одни зубы у нее так и не прорезались, другие начали выпадать слишком рано, но Карин понятия не имела, что было в этом что-то не так. Она наивно радовалась куску яблока, хоть оно и было кислым и твердым, что так просто не раскусить, а потом ухала, когда мама показывала ей большую занозу.

— Ты же моя смелая, сильная девочка, — говорила маленькой Карин мама, обнимала и целовала в макушку.

«В тебя, мама, — думала Карин, глядя на это, и даже не пыталась сдержать слез. — Такой сильной, как была ты, я никогда не смогу стать».

Мама целовала ее, кутала в свою кофту и нежно улыбалась, когда возвращался отец.

— Денег опять нет? — спрашивала она с надеждой, обнимая его.

— Прости. Они обещали, но…

— Я понимаю. Это тебе, — говорила мама, отдавая отцу миску с половинкой яблока и коркой хлеба — единственной едой в доме.

— А ты? Ты ела сегодня хоть что-нибудь?

— Да, конечно, ела, не волнуйся. Я ведь теперь не работаю, мне много не надо, вам с Карюшей нужнее. Не смотри на меня так, я ела, Карин подтвердит, правда?

— Ага, — бездумно отвечала маленькая Карин, хотя не видела, чтобы мать в рот хоть крошку положила.

«Мама! Мамочка!» — отчаянно кричала Карин, снова бросалась к ней и неожиданно понимала, что она стоит в солнечный день у двери в барак.

— Мама? — кричит она, забегая в дом, не той маленькой девочкой, а худенькой школьницей девяти лет. — Мама, я смогла забор починить там за рекой! Мама, мне за это кофту дали, почти целую, а еще булочку… Мама?

Сначала она не понимала, что происходит, и почему ее тоненькая, бледная мать лежит на полу. Подходила к ней, прикасалась и чувствовала, что рука у нее совсем холодная и губы приоткрыты, но их не трогает дыхание.

— Мама? — окликнула она ее в последний раз и заорала, что было сил, бросая все, цепляясь в женское плечо и рыдая в голос в прошлом и настоящем.

Все это так приятно было забыть и так страшно было вспомнить, а еще страшнее было вздрагивать от холодного компьютерного голоса.

— Ты ее убила, — сообщал ей голос. — Это ты во всем виновата. Разве так любят свою мать? Если бы я могла, я бы для своей сделала все…

— Я делала все! — вскрикивала Карин, вытирая слезы, оборачиваясь и видя ту самую полупрозрачную робота-женщину с белыми, сияющими глазами.

— Ничего ты не делала. Ты объедала ее и радовалась! — говорила ей робот, шагая к ней.

— Я была маленькая, я не понимала, — дрожащим голосом отвечала Карин и спотыкалась о синие замшевые туфли, мамины туфли, которые она когда-то мечтала надеть хоть раз, а к школьному выпускному обнаружила, что их погрызли крысы, и рыдала в кладовке, прижимая к груди то, что от этих туфлей осталось. Теперь она просто упала рядом с ними, притянула их к себе и тихо скулила, потому что когда-то эти туфли были единственным, что она помнила.

Женские ноги в синих туфлях и край голубого платья…

— Нет уж, тебе от этой правды никуда не скрыться, — говорил ей робот и отбирал туфли с неистовой злостью. — Ты никчемная дочь, и теперь я еще больше хочу тебя уничтожить — слабую, жалкую и бессердечную!

Она стояла над ней и чеканила эти слова, а Карин, задыхаясь, хватала воздух, пытаясь вернуть туфли, которые давно уже выкинул отец, говоря, что мать надо отпустить; туфли, которых здесь и сейчас не существовало. Просто Карин не понимала, что застряла в собственном сознании с безумной Зеной наедине.