Демократия, не оправдавшая надежд

Александр Быков, 2020

Действие книги разворачивается в Северной области – политическом образовании на Севере европейской России. Белое движение, поддерживаемое силами стран Антанты, захватывает власть, создает демократическое управление и организует вооруженную борьбу с красными. Но устоит ли Северная область перед всеми вызовами, которые бросает её судьба?

Глава 2

«Победа — это важно, но не любой ценой! — Сказал в кругу подчиненных британский генерал Фредерик Пуль, сразу же по прибытии в Архангельск назначенный Главнокомандующим воинскими частями. — Мы должны использовать фактор внезапности и отсутствие у противника регулярных войск, чтобы закрепиться на занятых позициях. После этого необходимо дождаться подкрепления и уж потом думать о наступлении».

Отогнав большевиков на максимальное расстояние от Архангельска, необходимо было подумать об обороне. Сил для дальнейшего наступления не было. Сил не было и для защиты уже отвоеванных у большевиков территорий, и генерал пережил немало неприятных минут, доказывая представителям дипломатического корпуса, что ворваться на плечах противника в Вологду, отстоящую от Архангельска почти на семьсот с лишним миль, имея под ружьем разномастное, далеко не первоклассное войско в количестве всего двух тысяч штыков — это совершенное безумие.

Взять людей было негде. Запись в Славяно-Британский Легион, которая началась сразу же после захвата города, сначала шла активно, но к концу августа почти прекратилась. Население, даже те, кто имел звания и чины, не спешило встать под союзные знамена. Это крайне раздражало британского генерала.

Главнокомандующий русскими добровольцами капитан второго ранга Чаплин имел с Пулем долгие беседы, пытался сказать ему, что русские долго запрягают, но быстро ездят, что большевики озлобили против себя население в тех местах, где уже побывали, что там надо набирать призывников для новой русской армии, которая покроет себя славой побед над большевиками. Англичанин слушал, вежливо улыбался и не верил.

Он всю жизнь прослужил в британских колониях и точно знал, что никакие вспомогательные части, а белогвардейцев он считал именно такими, не в состоянии обеспечить успех кампании. Британцев под его началом было явно недостаточно, французы тоже не внушали генералу доверия, как и другие национальные отряды.

Выход ему виделся один. Суровая дисциплина на подконтрольной территории. Подчинение гражданской администрации военному командованию, ограничение свободы прессы, митингов и демонстраций, полное единение вокруг главнокомандующего.

Чаплин разделял взгляды Пуля, но постоянно говорил:

— Дайте срок, господин генерал, и я создам боеспособную русскую армию. Первые победы заставят людей поверить белой идее и принять нашу сторону. Я имею в виду тех, кто сейчас выжидает. Таких очень много, особенно в Архангельске.

Пуль согласно кивал головой. Офицеры отлично понимали друг друга, ведь языкового барьера между ними не было.

На следующий день после помпезной встречи представителей дипкорпуса в новоиспеченном правительстве, названном Верховным Управлением Северной области, начались будни ежедневной работы, которая в отличие от красивых митинговых лозунгов выглядела совершенно по-иному.

Вместе с Чайковским в Архангельск прибыла когорта депутатов Всероссийского Учредительного собрания, получивших к удивлению местных жителей, ничего не знавших о новых политиках, министерские портфели в Верховном Управлении. Всех как активных сотрудников рекомендовал лично председатель Николай Васильевич Чайковский.

Своими главными помощниками он видел троих. Прежде всего, Сергея Семеновича Маслова, эсера, известного деятеля кооперативного движения, которого знал по совместной работе в исполкоме съезда крестьянских депутатов.

Молодой эсер Яков Дедусенко, нравился Чайковскому энергией и решимостью браться за любые самые сложные задачи.

Еще один министр нового правительства Михаил Лихач представлял военное крыло, так как воевал на фронтах Первой Мировой и после Февральской революции работал в советах солдатских депутатов.

Все трое членов правительства были вологжанами. Наплыв представителей соседней губернии в правительство Северной области для уроженцев Архангельска выглядел по меньшей мере странно.

Особняком в этом сообществе представителей Вологды стоял кадет Петр Юльевич Зубов, бывший присяжный поверенный, также оказавшийся в июле 1918 года в Архангельске.

Он был значительно старше остальных вологжан-министров, но в правительстве довольствовался скромной должностью секретаря. Она стала возможной благодаря знакомству с дипломатами в бытность представителей Антанты в Вологде, где Зубов бывал на посольских приемах.

Петр Юльевич имел весьма умеренные политические взгляды. Помощник вологодского городского головы еще весной на приеме в посольстве понравился американцу Френсису, и тот спустя время сделал ему протекцию для будущей политической карьеры.

Впрочем, Зубов не был карьеристом, свою новую должность он воспринял спокойно, как нечто само собой разумеющееся, как очередное место службы.

Вскоре он сблизился с Чайковским и стал не только его секретарем, но и хорошим товарищем. На различие в партийной принадлежности никто из них внимания не обращал.

Вологодские эсеры, вошедшие в правительство Северной области принадлежали к поколению тридцатилетних, имели благодаря революции большие амбиции и страстно желали послужить новому демократическому государству.

В правительстве они заняли важные посты. Маслов возглавил Военный отдел, Дедусенко занялся продовольственным вопросом, Лихач вопросами труда и заработной платы.

Выбор политического лидера для нового правительства так же был очевиден. Никто из местных выдвиженцев и приезжих депутатов Учредительного собрания не имел такой известности и политического авторитета, как Чайковский.

Несмотря на солидный возраст Николай Васильевич сохранил свойственную юности тягу к решительным действиям и святую уверенность в собственной правоте. Он не был чужд тщеславия и как-то раз в кругу близких заявил:

«Такое имя, как мое, известное всякому образованному и читающему человеку из прошлого, чрезвычайно важно для внушения доверия к новой формации…»

Собеседники согласно кивали, ведь Николай Васильевич был близок со многими легендарными революционерами: Софьей Перовской, Андреем Желябовым, Петром Кропоткиным.

В свое время Чайковский руководил народническим кружком, членов которого назвали «чайковцами», а сам кружок за чистоту помыслов «рыцарским орденом». Но в итоге, лидер разошелся со своими единомышленниками, раскритиковал идею хождения в народ и вообще уверовал в богочеловека.

Оказавшись в Соединенных Штатах, в Канзасе, Чайковский два года строил общество будущего. Но община, на которую так надеялся Николай Васильевич, развалилась, и он уехал в Европу, где долгие годы провел в эмиграции. Видимо, американский эпизод его биографии пришелся по душе послу Френсису.

В 1917 году уже в революционном Петрограде бывший эмигрант развил бурную политическую деятельность. Он возлагал огромные надежды на Учредительное собрание, куда прошел от Вятской губернии.

Увы, большевики быстро справились с народными избранниками, разогнав Верховный орган власти. Собрание превратилось в «учредиловку» — повод для насмешек.

Однако в провинции авторитет депутатов Учредительного Собрания был еще велик, и Архангельск безропотно принял чужаков в качестве представителей органов власти.

— Господин посол, — слуга американца, чернокожий Филип Джордан, встал у открытой двери кабинета, — к Вам господин Чайковский.

Николай Васильевич прошел в комнату, протянул Френсису руку.

— Я обращаюсь к Вам, как к дуайену дипломатического корпуса, прошу вмешаться и прекратить произвол, которые творят военные власти.

— Что случилось?

— Много что случилось! По какому праву они подвергают цензуре демократические газеты? Почему они вмешиваются в дела управления и говорят, что я ничего без их согласия не могу предпринять? Это произвол и беззаконие!

— Успокойтесь, дорогой Николай Васильевич. Давайте выпьем чаю и все обсудим, — Френсис, имевший к Чайковскому большое расположение, не хотел огорчать гостя. Ему уже доложили, что британский генерал Фредерик Пуль, назначенный главнокомандующим союзными силами, по существу присвоил себе функции генерал-губернатора Северной области и пытается поставить любую деятельность русских властей под свой личный контроль.

Френсис не разделял точку зрения британского генерала, он был видным членом демократической партии США и верил в народовластие.

Филип принес чайник и две кружки, одну большую с блюдцем для гостя, другую маленькую кофейную для посла.

— Почему Вы не пьете чай?

— Я в последнее время ограничиваю себя в приеме жидкости, трудности с испусканием. Понимаете ли, такой деликатный вопрос.

— Что говорят врачи?

— Врачи говорят, что нужна операция, они опорожняют меня дважды в сутки, но это не может продолжаться бесконечно.

— Я обратил внимание, Вы сильно похудели.

— Это с весны, я серьезно болел в Вологде, подозревали отравление трупным ядом, и вот теперь снова чувствую себя неважно. Но это не имеет отношения к делу, я готов работать столько, сколько нужно. Я сегодня же поговорю с поверенным в делах Великобритании Линдлеем, надеюсь, он найдет решение и обуздает своего генерала.

— Еще важный вопрос, — продолжил Чайковский. — Правительство крайне нуждается в деньгах, большевики вывезли все запасы Госбанка — более сорока миллионов рублей. Последние четыре миллиона украл этот негодяй, ротмистр Берс со своими головорезами.

Мы намерены были судить их за хищение, но генерал Пуль взял преступников под свою опеку. Он говорит, что они герои, деньги эти — их боевой трофей! Генерал считает, и это совершенно возмутительно, что согласно праву, завоеванный город отдается победителям на три дня, и поэтому поступок Берса неподсуден.

Я не понимаю, о каком завоеванном городе идет речь? Я вообще не понимаю роли генерала Пуля в создавшейся обстановке! У нас демократическая форма правления, свободное государство, а не очередная британская колония. Я протестую!

— Я задам и этот вопрос господину Линдлею, он постарается помочь в его решении.

Чайковский, довольный поддержкой посольства Америки, вернулся к своим делам. Смысл работы на Севере он видел не столько в практическом налаживании управления краем, сколько в развитии демократии.

Над зданием канцелярии дипломатического корпуса, расположившейся в бывшей резиденции губернатора, развевались три союзных флага. Американский штандарт по какой-то причине оказался за главного, посредине. Видимо, авторитет американского посла как старшины дипломатического корпуса сделал свое дело.

В офисе с видом на Двину посол Френсис принял английского представителя Линдлея. Вопросы, которые недавно задавал ему Чайковский, были в точности доведены до британского дипломата.

— Я неоднократно разговаривал с генералом Пулем, — выслушав Френсиса, сказал Линдлей, — и целиком поддерживаю Вашу позицию. Если мы действительно хотим установления в области демократической власти, то мы должны её всеми силами поддерживать, если нет, то нам, дипломатам, надо срочно уезжать отсюда.

Генерал Пуль опьянен успехом предприятия и не понимает очевидных вещей. Он считает Архангельск очередной позицией в завоёванной стране и в связи с этим каждый вопрос, касающийся жизни города, военным и, следовательно, относящимся к его, генерала, компетенции. Мне рассказывали, что он публично называет Чайковского старым дураком, который может быть вышвырнут в любой момент.

— Неужели так сказал? — Изумился Френсис.

— Вот именно. Я хорошо знаю Пуля, он мягкий и добрый человек, слишком мягкий, чтобы управлять войсками в таком месте, как Северная область.

— Поясните, — не понял Френсис.

— Считаю, что генерал Пуль находится под влиянием кого-то из своего окружения и не принимает собственных решений.

— Вы подозреваете господина Чаплина? — Спросил американец, которому так же сообщали о дружбе двух военачальников.

Чаплин, как руководитель восстания, пользовался у союзников авторитетом. Под его началом собирались те, кто искренне хотел принять участие в борьбе с большевиками. К сожалению, таких людей было немного. Русские вооруженные силы насчитывали в августе 1918 года около 500 человек, большая часть их, наспех собранная в отряды под командованием офицеров, сразу же отбыла на юг губернии вместе с союзными ротами и батальонами для несения службы в районах соприкосновения с большевистскими силами.

Союзное командование очень ценило русских добровольцев, не только как хорошо мотивированную на борьбу с большевиками силу, но и как буфер между населением и иностранцами. Белые отряды демонстрировали крестьянам, что союзные силы — это не вражеская оккупация, а помощь в освобождении родины от большевиков.

— Я немного знаю господина Чаплина, — ответил американцу Линдлей. — Я представляю его по письмам капитана Кроми, он дает Чаплину великолепную характеристику. Но реальные дела этого капитана, к сожалению, показывают совершенно другую картину.

Чаплин — сторонник монархии и, разумеется, против демократического правительства. Он крайне недоволен тем, что среди руководства областью преобладают социалисты. Он будет отрицать способность эсеров к созидательной деятельности и ставить палки в колеса любым начинаниям этой власти, не понимая, что этим он только ослабляет общее дело.

— Русские все таковы, — продолжил Френсис, — особенно это касается интеллигенции, здесь пять человек представляют минимум три оппозиционных партии и два тайных общества, которые испытывают неприязнь друг к другу большую, чем к большевикам. Я беседовал с многими оппозиционерами. Последний раз во время моей поездки в Петроград в июне, — Френсис задумался.

— Они ненавидят большевизм, но ничего не хотят сделать, чтобы против него объединиться! То же самое и здесь.

— Генерала Пуля настраивают против Чайковского в его собственном штабе, — сказал Линдлей. — Он же воевал с бурами в Южной Африке и поэтому не примет никакие местные правительства, кроме британского оккупационного. Для него они все — сепаратисты. Но я доложу об этой ситуации в Лондон, поскольку тоже считаю, что Пуль превысил свои полномочия. Он не политик, всего лишь армейский генерал, который должен воевать до победы и не мешать нам в становлении свободной России.

— Второй вопрос, финансовый, — начал Френсис, — для восстановления свободной торговли нужны средства, которые могут быть получены путем налогов на торговые операции, но этого мало, необходимо финансировать общие расходы по управлению. Какие-то средства, около пяти миллионов в рублях, взаймы, конечно, передал русскому правительству наш французский коллега месье Нуланс. Представляете, он потерял их во время переезда из Вологды и очень обрадовался, когда деньги нашлись в одном из чемоданов, все это время путешествовавших без охраны. Пять миллионов — это капля в море, расходы предстоят огромные. Чайковский уже подготовил к выпуску ценные бумаги в виде пятипроцентных краткосрочных обязательств. Но я опасаюсь, что они не решат проблемы.

— Я в курсе всех финансовых дел правительства, — ответил Линдлей. — Мне сообщили, что на этих билетах будет изображение чайки, и в народе их уже назвали чайковками.

— Удивительный народ, русские, все-то им надо переиначить, мне показывали местные деньги — моржовки, на очереди чайковки, а что потом? — Улыбнулся Френсис.

— У нас есть проект финансовой реформы, — деловито сказал Линдлей, — думаю, она будет успешна. Русский рубль сейчас стоит не более 6 пенсов по курсу, следовательно, на фунт стерлингов приходится 40 рублей. Мы фиксируем этот курс и выпускаем под гарантии Британского казначейства специальные рубли, которые могут свободно обмениваться на русские рубли и фунты стерлингов. Эмитируя эти «северные рубли», мы получим деньги для оплаты массы необходимых нам товаров, которые лежат на складах в Архангельске. Вырученные в казну русские рубли могут быть аккумулированы и переправлены потом в другие области в качестве финансовой поддержки. Я уже подготовил проект выпуска новых денег и согласовал его с нашим Казначейством.

— Без нашего ведома и участия?

— Отнюдь, я же ввожу Вас в курс всех деталей операции, а вот французы пока пусть побудут в неведении. Господин Нуланс как бывший министр финансов начнет давать советы и только испортит дело.

— Он будет недоволен.

— Что поделать, это уже бизнес, а не политика, в бизнесе другие законы. Французским негоциантам никто не мешает также торговать на северные рубли. Это будет конвертируемая валюта. Здесь скопилась много необходимого нашим странам сырья, и дел хватит всем. Скоро из Лондона прибудет первая партия новых банкнот. Вместе с ней приедет мистер Харви, билль-брокер, он знает, как оздоровить финансовую ситуацию.

В кабинет вежливо постучал личный секретарь Джонсон.

— Господина посла ожидает доктор.

— Ах да, извините, мистер Линдлей, мне необходимо сделать процедуру.

— Разумеется. Я составил записку для правительства о роли генерала Пуля в последних событиях, надеюсь, ему дадут отпуск и заслуженную награду.

В другом крыле официальной резиденции дипкорпуса в канцелярии французского посольства тоже шла работа. Посол Нуланс беседовал с только что назначенным комендантом Архангельска французским полковником Донопом.

— Я полагаю, господин посол, что вышеизложенное мною позволяет утверждать, что гражданская власть в городе должна быть поставлена под строгий военный контроль. Без этого невозможно вести никакие боевые действия с противником. В городе полно большевистских агентов, газеты ежедневно публикуют массу всякого рода разоблачений, касающихся отношений власти и союзников. Устраиваются недопустимые в условиях военного времени дискуссии.

Соратники Чайковского никак не могут понять, что сейчас не время для внутрипартийных распрей, надо забыть внутренние разногласия и сосредоточиться на борьбе с врагом.

У нас нет четкой позиции по отношению к пленным и арестованным большевикам. Я не понимаю, что с ними надо делать: отпустить под подписку, перевербовать на свою сторону или содержать в концентрационном лагере? Ежедневно на этой почве возникают конфликты, в результате которых страдает дело.

— В свое время по причине внутренних конфликтов пало Временное правительство Керенского, — философски заметил Нуланс.

— Мы совершаем очередной виток по этой бесконечной спирали непонимания, — негромко произнес составлявший протокол встречи третий секретарь посольства граф де Робиен.

— Я полагаю, что правильнее было бы всё-таки опираться на правительство, — раздумывая, заявил Нуланс, — это выбор народа, и этот выбор сделан. Необходимо, чтобы население поняло, Чайковский представляет власть, какую бы ни было, но она лучше, чем власть Кедрова, и подчинилось ему.

— Я дополню, господин посол, — граф де Робиен встал из-за стола, — важно, чтобы произошло гражданское примирение и сословия вернулись к своим исконным занятиям.

— Боюсь, сделать это теперь будет очень сложно, — заявил Доноп, — ежедневно в некоторых газетах проводится социалистическая агитация, печатаются лозунги, ненавистные для большинства населения области.

Зачем здесь нам читать о том, что пролетарии всех стран должны соединится в борьбе с капиталом и в ней обрести свое право? Неужели нам не хватило прошлого года с аналогичными лозунгами? Статьи социалистической направленности подписывает сам председатель правительства. Их читает весь город, и такому правительству, извините, плюют в след.

— Эта неразбериха льет воду на мельницу правых, — сказал Нуланс, — господин Чаплин и те, кто его поддерживает, также использует прессу в своих целях, и эти газеты пользуются поддержкой британского командования.

— Как результат, после ничтожно малого промежутка времени мы здесь в Архангельске имеем ситуацию Петрограда лета прошлого года. Остается ждать местного Корнилова, — усмехнулся де Робиен.

— Я понимаю, о ком Вы думаете, господин граф, — криво усмехнулся Доноп.

— Попробуйте отвлечь население от политики, — сказал Нуланс, — показывайте людям полезные фильмы о промышленности развитых стран, о новейших достижениях сельского хозяйства, пусть они думают об этом.

— Фильмы привезли, но на первом же показе вышел казус, — сказал Доноп, — на экране почти полминуты маячила немецкая сеялка с надписью: сделано в Ландау. Публика фильм освистала, и её понять можно, нельзя понять французскую цензуру, которая пропустила фильм с рекламой немецкой промышленности.

— Безобразие!

— Я уже не говорю о том, что в деревнях ведется социалистическая пропаганда против мобилизации и союзников. Об этом есть надежные данные.

— Неужели это тоже Чайковский?

— Разумеется нет, он даже не знает об этом, он не вмешивается в военные дела. Но там есть Лихач, который имеет большой опыт подрывной работы в войсках. С другой стороны, распоряжения гражданского правительства союзные офицеры выполнять не спешат. В лучшем случае советуются с Чаплиным.

— Опять этот Чаплин! Не слишком ли много разговоров о человеке, за которым не стоит никаких политических сил? Монархическая идея мертва, царь расстрелян большевиками.

— Только что мы получили ужасное известие из Екатеринбурга, что его семья скорее всего разделила участь императора. Большевики скрывают это, но найдены доказательства. На пепелище обнаружены личные вещи царицы и детей. Эти язычники сожгли их тела.

— Какой кошмар! — Воскликнул граф де Робиен. — Население еще не знает об этом факте свирепого вандализма. А когда узнает, ужаснется! Царя и семью обязательно объявят святыми невинно убиенными мучениками. Забудется, кем он был на самом деле, останется только символ невинной жертвы… Символы, как известно, идеальны, у них нет пороков, и вот тогда у таких лидеров, как Чаплин, появится шанс реставрировать монархию.

— Не думаю, — покачал головой Доноп, — самодержавие в России изжило себя, и делать ставку на людей, подобных капитану Чаплину, при всем моем к нему уважении как к боевому офицеру — совершеннейшее безумие.

— Франция — страна с устоявшимися либеральными традициями, — рассуждал Нуланс, — к тому же у нас Третья республика, и ей без малого полвека. Мы должны и будем поддерживать либеральную республиканскую власть, какой бы слабой на первых порах она не казалась. Полагаю, что американцы думают то же самое. Что касается англичан, то, как известно, они у нас лучшие в мире политики. Надеюсь, у господина Линдлея хватит сил обуздать собственных военных, которые, как мы знаем, друзья Чаплина.

— Получается, что наших больше, — сказал Доноп.

— Семеро одного не боятся, как говорят русские, — съязвил де Робиен.

— Демократия сильна множеством мнений, в борьбе которых и рождается истина. Будущее покажет, кто был прав в нашем споре, — закончил беседу Нуланс.