Эмигрант. Его высокоблагородие

Александр Башибузук, 2019

Казалось бы – всё, жизненный путь определен и нет никакой возможности его изменить. Остается только смириться и жить дальше. Но как вскоре оказывается, провидение имеет на тебя свои планы, и простое желание начать все сначала совершенно неожиданно воплощается наяву. Правда, в несколько оригинальном виде. Авантюрист, мошенник и карточный катала, Александр Говоров волей случая оказывается в теле капитана российской лейб-гвардии, барона фон Нотбека, следующего в Константинополь с тайной миссией. На дворе смутное и страшное для России время, идет 1920 год, войска Белого движения под натиском Красной армии отступают на всех фронтах. Какой путь выберет для себя бывший криминальный авторитет? Постарается воспользоваться случаем и исправить ошибки прошлого, либо опять встанет на скользкую дорожку? Но не всё так однозначно…

Глава 4

Черное море. Нейтральные воды.

Пароход «Димитрий»

20 января по старому стилю. 1920 год. 10:00

Едва проснувшись, даже не открывая глаз, сразу понял, что чуда не произошло, и я все так же нахожусь в каюте парохода «Димитрий».

Вместо стука дверок «кормушек»^[8] и вечно недовольных голосов «попкарей»^[9] слышалось потрескивание и скрип переборок, сильно разбавленные шумом волн за бортом, а вместо дребезжания колес тележек баландеров, развозивших по камерам утреннюю пайку, где-то внизу мерно урчала и строптиво порыкивала паровая корабельная машина. В запарке вчерашнего дня я как-то до конца не понял, что нахожусь уже совсем в другой эпохе, и только сейчас эти звуки помогли мне наконец осознать реальную действительность.

Нет, страшно не было, совсем наоборот, замерев на кровати и закрыв глаза, я в буквальном смысле наслаждался этими новыми ощущениями.

Полежав немного, не глядя нашарил на табуретке часы и нажал на кнопку, открывая их крышку. Под звуки маленьких колокольчиков, исполнявших какую-то замысловатую, но приятную мелодию, фигурные стрелки показывали на циферблате ровно девять часов утра.

Несмотря на то что я проспал всего несколько часов, тело переполняла непривычная бодрость. Шишка на голове все еще слегка побаливала, но в целом ощущения были самыми положительными.

— Ага, когда тебе за полтинник, подобное скорей всего исключение, а не правило… — незлобно проворчал я, рывком встал и, поплескав в лицо холодной водичкой из тазика, уставился на свою новую физиономию, отражающуюся в зеркале. — Стоп… какие пятьдесят, дружище. Тридцать и точка. Пора бы и привыкнуть.

Есть хотелось уже просто невыносимо, потому я стал быстро приводить себя в порядок.

Зубная щетка оказалась с натуральной щетиной и костяной ручкой, но все равно довольно привычного вида, зубной порошок — тоже вполне обычный, поэтому с чисткой зубов удалось справиться быстро. Хуже пришлось с бритьем, потому что опасную бритву я никогда не использовал, к тому же теплой воды не было, но все равно результат оказался довольно положительным.

Закончив с туалетом, я собрался одеваться, разложил гардероб на кровати и слегка озадачился.

— Хм… Как бы какой-нибудь дресс-код не нарушить… — провел взглядом по одежде и решил особо не заморачиваться. Фланелевая рубашка, свитер под горло с рисунком в косую клетку, вельветовые свободные бриджи в крупный рубчик, застегивающиеся под коленом на манжеты, вязаные гетры в тон свитеру и высокие замшевые ботинки на толстой подошве. А, ну да, клетчатую кепку забыл, точь-в-точь как современные «хулиганки», только в крупную клетку. Вот как бы и все. Тепло, простенько, но элегантно. И к фигуре с мордой лица идет.

Черт его знает почему, но никакого отторжения к моде начала двадцатого века я не почувствовал. Тем более, с некоторой натяжкой, она вполне была бы уместна и в современное время. Да и нравится мне, честно говоря.

Слегка освежился одеколоном, уже совсем собрался выходить из каюты, но вовремя спохватился и подвесил на поясной ремень кобуру с браунингом. Военного образца, массивная, неудобная, но ладно, пока и так сойдет. Потом у какого-нибудь кожевенного мастера оперативку себе закажу.

— Со стволом спокойней будет… — глянул на себя в зеркало последний раз, остался довольным и отправился завтракать.

В кают-компании пока еще никого не было. Никого, кроме второго помощника капитана, клевавшего носом над пустым чайным стаканом в подстаканнике.

Услышав скрип двери, он поднял воспаленные глаза, увидел меня, поспешно встал и вежливо поздоровался:

— Добро утро, Георгий Владимирович. Пользуясь случаем, хочу лично поблагодарить вас за вчерашнее…

— Пустое, Илья Ипполитович. Я спасал в том числе и себя, — я тактично перебил помощника и заглянул ему в глаза. — Вам бы поспать…

— Я справлюсь, — спокойно возразил Вебер и, слегка замявшись, продолжил: — У меня есть к вам одна просьба, Георгий Владимирович.

— Смелее.

— Для пассажиров будет срочное и важное объявление. Они уже извещены об этом и скоро здесь соберутся. Но Александра Николаевича Даценко нет в своей каюте. Мне сообщили, что он на верхней палубе. Увы, к сожалению, у меня не хватает команды даже для обслуживания машины, а для того, чтобы использовать матросов в качестве посыльных — тем более. К тому же никого из них нет под рукой. Не могли бы вы… — второй помощник опять замялся. — Право, мне неудобно…

— Сходить за Александром Николаевичем? — подсказал я ему. — Схожу, отчего бы нет. Только прихвачу чего-нибудь потеплее в каюте.

— Прошу, ради бога осторожней! — уже мне в спину крикнул Вебер. — Волнение моря пока еще умеренное, но ветер крепчает с каждой минутой…

— Не беспокойтесь…

Я быстро надел куртку, застегнул ее на все пуговицы, натянул вязаную шапку на голову и поднялся наверх. Постоял немного перед дверью и решительно повернул штурвал. В самом деле, почему бы не проветриться.

— Твою же мать!.. — Едва я шагнул за порог, сильный порыв ветра мгновенно отвесил мне хлесткую плюху, словно залепив по лицу мокрой тряпкой. — Ну ничего себе погодка…

С покрытого свинцовыми зловещими облаками неба срывался колючий мокрый снег, пронзительно завывая в оснастке, ветер яростно срывал с черной воды клочья пены и нес их дальше над бушующей поверхностью моря. Неспешно переваливавшийся на волнах пароход натужно скрипел всеми своими сочленениями, от того став очень похожим на старого умудренного жизнью великана, отправившегося на свою последнюю прогулку. Вся эта картина выглядела настолько мерзко и неуютно, что в буквальном смысле заставляла стыть кровь в венах.

— Мля… где ж я тебя искать буду? — я невольно вздрогнул, на мгновение представив себя очутившимся в воде, постоял немного на палубе, привыкая к пронизывающему холоду, поглазел на валившие из длинной трубы клубы иссиня-черного дыма и, судорожно цепляясь за леер, полез по трапу на надстройку, решив, что сверху быстрей обнаружу сумасшедшего любителя геологии.

Но мне повезло, искать долго не пришлось, поднявшись наверх, я сразу наткнулся на застывшую, словно каменная статуя, мощную фигуру в насквозь промокшем длинном драповом пальто. Александр Николаевич стоял, намертво вцепившись в поручни побелевшими от холода руками, его сбитая порывом ветра шапка валялась на палубе, чудом застряв в леерах, вода стекала ручейками по слипшимся волосам, но он этого не замечал и, словно заледенев взглядом, неотрывно смотрел на море.

Не решаясь завести разговор, я стал рядом с ним и вдруг понял, что купец смотрит в сторону уже скрытой за горизонтом Одессы.

— Я уже очень давно не пил, — неожиданно сказал он. — Софьюшка моя говорила, мол, буйный и шумный. Не нравилось ей, когда я такой. Вот я и старался не прикладываться к бутылке. Даже пообещал перед тем, как отправил ее с детишками в Европу, что завяжу начисто. Но не сдержал свое слово. А знаешь почему? — купец повернул ко мне мертвенно-бледное лицо. — Да потому что обидно мне… — он ненадолго замолчал и с надрывом выкрикнул, показывая рукой в сторону берега: — Там моя земля. Моя, понимаешь. Ее еще мой прадед у своего помещика выкупил. Жилы рвал, но из холопов в люди вышел. Ни дед, ни мой отец, ни я никогда никого не обманывали. Делали так, как завещано было. Сами недоедали, но работникам все до копеечки выплачивали. Всего своим потом достигли. Кто другим мешал точно так же? Почему тогда они хотят у нас все отнять? Разве так можно? Не по-людски это…

— Почему сразу со своими не уехал?

— Думал, что как-то все образуется… — опустил голову Александр Николаевич. — Да и родная земля не отпускала. Как представлю себе, что на чужбине мыкаюсь, словно ножом в сердце. Волком выть хочется. Тянул до последнего. Потом записался воевать с этими. Но еще хуже стало. Свои же они. Ледащие, юродивые, шаромыжники, но свои. На одном языке говорим. Одна кровь в жилах течет. Как можно родную кровь проливать? Может, когда-нибудь опомнятся они?

Я сразу не нашелся, что ему ответить. Да и что тут скажешь. Когда в твой дом приходят грабители, ты не интересуешься их национальностью, ты просто защищаешь себя и своих родных. И плевать, что бандиты — соотечественники. В свое время я так и не нашел слов для оправдания людей, бездарно прогадивших царскую Россию, как не смог понять и простить людей, в свою очередь профукавших Советский Союз. Хотя в симпатиях к царскому режиму, а тем более к коммунистам меня очень трудно заподозрить. Просто за державу обидно. Так что мне тебя искренне жаль, Александр Николаевич, действительно жаль, но только как человека, а ситуацию, в которой ты оказался, я просто не понимаю.

— Никогда, Саша, никогда они не опомнятся… — я взял купца под локоть и с силой дернул на себя, отрывая его руки от поручней. — Идем. Надо жить… Ради детей своих жить. Неважно где, но жить…

Думал, что он будет сопротивляться, но Александр Николаевич беспрекословно, словно маленький ребенок, пошел за мной.

Все пассажиры уже собрались в кают-компании. Надо сказать, выглядели они прескверно, сильно измученными и настороженными, если даже не сказать подозрительными. Видимо, Вебер до сих пор не объяснил им причины экстренного сбора. Впрочем, это не касалось княгини. Она, совсем наоборот, выглядела прекрасно и откровенно рассматривала меня.

Я помог снять пальто купцу, сориентировал его по направлению к столу, потом разделся сам и тоже присел. Вейсман тут же поставил передо мной тарелку со стопкой горячих пышных оладий, блюдца с вареньем и сметаной, пристроил к этому великолепию розетку с отблескивающим словно лед колотым сахаром, кувшинчик сливок, а сам в почтительной позе застыл рядом с исходящим парком кофейником в руках.

Остальные пассажиры тут же дружно наградили меня ревнивыми и недовольными взглядами, видимо, старый повар даже не подумал уделять им столько внимания.

«В задницу… — я про себя ухмыльнулся и подвинул свою чашку к Самуилу Эныковичу. — Все идите в задницу. Вам до этого старого мудрого человека, как до Пекина в известной позиции. Научитесь сначала правильно расставлять приоритеты…»

Лампы с узорчатыми абажурами, покачивающиеся под потолком на витых цепочках и отбрасывающие мягкие причудливые тени на немного выцветшую обивку стен, накрахмаленная белоснежная скатерть, изящная посуда, божественные ароматы еды — все это, особенно на фоне бесчинствующего снаружи шторма, причиняло мне настоящее наслаждение, и я даже забыл, для чего нас пригласил второй помощник. Но он не преминул напомнить.

— С великим сожалением, — твердо отчеканил Вебер. — Я вынужден вам сообщить, что Алексей Иванович Мальцев сегодня утром скончался.

Сразу же после последнего его слова Дора Ипатьевна всхлипнула, но тут же прикрыла рот платочком. В кают-компании повисло тягостная тишина. Замолчали даже дети, еще мгновение назад ссорившиеся по каким-то пустякам.

Второй помощник обвел пассажиров пристальным взглядом и продолжил:

— В связи с этим прискорбным событием, обязанности капитана я принимаю на себя. Мои полномочия подтверждены владельцем судна. Он сам занял пост первого помощника и сейчас находится в рубке вместе со своей супругой.

— Я извиняюсь… — неожиданно высказался Малевич. — Но позвольте поинтересоваться, какое это имеет к нам отношение? Меня интересует итоговый результат, а не то, кто будет крутить штурвал вашей посудины. Будьте любезны, избавьте нас от подробностей и доложите, когда мы прибудем в Константинополь…

— Я не договорил! — резко прервал адвоката Илья Ипполитович. — И с вашего разрешения все-таки продолжу. Так вот, в связи со вчерашними событиями, некомплект экипажа стал совсем критичным. Пятеро матросов — это всего лишь одна, да и то сильно урезанная смена в машинном отделении, чего явно недостаточно, так как нам идти до крайней точки маршрута еще почти двое суток. Мало того, я буду вынужден постоянно отвлекать кого-нибудь из них на охрану бунтовщиков, так как они наотрез отказались работать… — Вебер вдруг посмотрел на меня. — Георгий Владимирович, пленные утверждают, что вы обещали их сегодня отпустить. Это так?

Взгляды пассажиров снова дружно скрестились на мне. Ну-ну, смотрите сколько влезет. Я своего слова нарушать не буду. Ни при каких обстоятельствах.

— Это так… — спокойно подтвердил я и невозмутимо отпил глоток из чашки.

— Что?! — в буквальном смысле взвыл адвокат. — Отпустить этих мерзавцев? Да по ним петля плачет!

Остальные промолчали, но их лица явно нельзя было назвать особо приязненными.

— Помнится мне, — вдруг очень спокойно сказал Вейсман. Голос повара был полон невообразимого ехидства. — Некого Семку Упыря, загремевшего на цугундер за очень похожие художества, вы, Казимир Карлович, называли в суде заблудшим отроком, вышедшим на большую дорогу из-за тяжелого детства. Не так ли?

— Но это… — адвокат запнулся и проблеял: — Это… совсем другой случай.

— Не переживайте, Илья Ипполитович, — я наконец решил, что пора немного разрядить ситуацию. — Вопрос с бунтовщиками будет урегулирован немедля. К всеобщему удовлетворению. В первую очередь, к нашему удовлетворению. Можете продолжать.

— Не смею сомневаться в ваших словах, Георгий Владимирович, — вежливо кивнул Вебер. — Значит, перейдем к следующему вопросу. Увы, я буду вынужден освободить Самуила Эныковича от обязанностей судового кока и перевести его на должность рулевого. Уверяю, с его-то морским опытом, он справится без особого труда. Думаю, оставшиеся пару суток мы вполне протянем и на сухом пайке. Продуктовый склад я прикажу открыть для общего доступа.

— Слушаюсь! — немедленно отчеканил Вейсман и вытянулся во фрунт. — Разрешите приступать, господин капитан!

На лице старого еврея появилось гордое и торжественное выражение. Мне показалось, что он даже стал выше ростом.

— Пустое, — высказалась Дора Ипатьевна. — Я займусь готовкой. — Она в очередной раз пихнула локтем своего мужа, опять собравшегося влезть в разговор, и обратилась к многодетной мамаше: — Милочка, вы не поможете мне? В последнее время я на ноги немного ослабла. Да и вашим девицам полезно будет поучиться.

«Девицы» немедленно радостно запрыгали и принялись яростно спорить, кто из них быстрей научится готовить.

— Да-да, конечно, помогу… — поспешно согласилась Вера и окинула неприязненным взглядом княгиню, откровенно забавляющуюся сложившейся ситуацией.

Княгиня вернула ей взгляд, добавив изрядную толику надменности, и воскликнула:

— Место повара уже занято, но я тоже хочу быть полезной. Могу… могу, к примеру, разносить кофе и еду мужчинам. Или что-нибудь в этом роде.

— Дожились… — вдруг язвительно проворчал действительный статский советник. — Преступников отпускают на волю, жиды рулят кораблем, а княгини подвизаются официантками. Мир окончательно сошел с ума. Тогда и я не вижу оснований оставаться нормальным. Уголь кидать в топку, увы, я уже не смогу, но не откажусь от любой другой посильной работы. С этим… — он презрительно указал своей бородой на адвоката, — на пару.

Я все эти разговоры слышал краем уха, потому что сосредоточился на оладьях и кофе. А еще потому, что мне было глубоко плевать. Буду — не буду… Как говорил капитан Николаенко, мой командир взвода в училище: хиба хочешь — мусишь. А я прослежу, чтобы каждый на этой лоханке приносил максимальную пользу. То бишь находился на своем месте. И не важно, будет ли это место судовой парашей или кочегаркой. Тьфу ты, развели бодягу лишенцы. Сука…

Кстати, купец тоже начисто проигнорировал прения, слопал поднос выпечки, о чем-то коротко справился у Вейсмана и куда-то опять ушел.

— Очень рад, что все образовалось… — облегченно выдохнул Вебер. — Корабль недавно вышел из ремонта, угля достаточно, а шторм вряд ли продлится долго, так что все у нас получится… — он почти искренне улыбнулся пассажирам и подошел ко мне. — Георгий Владимирович, можно полюбопытствовать, каким образом…

— Сейчас узнаете, — я с сожалением мазнул взглядом по пустому блюду, смахнул салфеткой крошки с брюк и встал. — Вынужден буду позаимствовать немного вашего драгоценного времени. Проводите меня к пленным. Револьвер при вас?

— Да… — кивнул Вебер. — Он теперь всегда при мне. А зачем? Неужели вы собрались… — Глаза новоиспеченного капитана округлились. — Но это… это…

— Что это? — не сдержавшись, резко и зло поинтересовался я у него. — Что вам мешает расстрелять бунтовщиков? Убеждения? Страх? Смею вас уверить, подобных чувств в вашем отношении у них не возникло бы. Ведите уже…

— Этим и отличается порядочный человек от бандита! — гордо, но немного неуверенно ответил Вебер. — Нам сюда, Георгий Владимирович.

— Порядочность — понятие довольно относительное… — пробурчал я, но не стал продолжать, чтобы не шокировать капитана окончательно. — Успокойтесь, Илья Ипполитович, не буду я никого расстреливать. Разве я похож на убийцу?

— Нет, нет, конечно… — поспешил ответить Вебер. Но прозвучало это очень ненатурально.

«М-да… Значит, похож. Ну и ладно…» — хмыкнул я про себя и вдруг спохватился:

— Да, совсем забыл. Распорядитесь задраить все люки на верхнюю палубу и заклинить их изнутри. Кроме того, через который мы выведем преступников. И еще. Хоть какая-нибудь мастерская на корабле есть? Отлично. Прикажите срочно изготовить кандалы. Самые примитивные, но с цепью достаточной для передвижения и работы. Возле топки, к примеру. Замки не нужны, будет достаточно заклепать их наглухо.

— Сделаем. Но всю ответственность я с себя снимаю… — огрызнулся Вебер, но перечить мне не стал. И это правильно.

Вот что за человек? Ага, типичный представитель «кровавого» режима. Нет, конечно же жизнь из многих таких дурь уже повыбила, но этот до сих пор трахнутый на голову. Но ладно, мне по большому счету плевать. Главное, в Царьград меня довези, а там хоть по деснам лупись со своими блудными матросиками.

Бунтовщиков содержали на баке, в какой-то каморке, которая, по словам Вебера, называется шкиперская кладовая. У ее двери флегматично пускал дым из трубки пожилой матрос с берданкой.

Увидев нас, он неторопливо поднялся и отрапортовал:

— Господин капитан, происшествий не произошло. Но смущают ироды всячески. Агитирують, значиться. И лаются поносно. Старший матрос Жмудь.

— Молодец, Иван Ильич! — горячо поблагодарил Вебер матроса. — Я знаю, голубчик, что на тебя можно положиться.

«Голубчик? Сука, если он меня так назовет, выбью зубы на хрен…» — про себя пообещал я и приказал:

— Открывайте. Илья Ипполитович, отойдите на пару шагов и возьмите на прицел дверной проем. И взведите курок на револьвере, прости господи… Ильич, ты тоже будь готов палить из своей фузеи.

Как только открылась дверь, пленные дружно подались вперед, но увидев направленное на них оружие, сразу же отшатнулись обратно.

— В чем дело? Почему отказались от работы?

— А кто нас обещал сегодня отпустить? — нервно выкрикнул Мирон, шепелявя распухшими разбитыми губами, и обернулся к товарищам, словно ища у них одобрения.

— Отпустить?.. — переспросил я. — Хорошо.

Шторм все продолжать крепчать: палуба уже ходила ходуном, а корпус звонко гудел от ударов волн. Даже я, полный профан в морском деле, прекрасно понимал, что уходить сейчас на шлюпке — это верная смерть. А они — тем более должны это понимать. Идиоты? Вряд ли. Значит, просто качают права. Ну-ну…

— Прямо сейчас и отпущу. По одному выходим наружу и становимся на колени, мордой к переборке, держа руки на затылке. Живо!

— Зачем? — осторожно поинтересовался Мирон.

— Как зачем? Опускать буду… — я хмыкнул и поправился: — Вернее, отпускать. Сейчас выведем вас на верхнюю палубу — и до свиданья. Шлюпку сами спустите, но учтите, стопорить ход из-за вас никто не будет. Я свое слово держу.

— Но… — промямлил Мирон. — Там же…

— Э, нет, господин хороший… — вдруг выступил вперед один из матросов. — Так не выйдет. Потопнем же. Лучше стреляй на месте.

— Отказываетесь, значит?

— Отказываемся! — дружно и охотно согласились пленные. — Чай, не умалишенные.

— Ладно, будем считать, что я свое слово сдержал, — я старался говорить спокойно и безразлично. — Вы понимаете, если пароход будет тонуть, никто вашу камеру открывать не будет? Просто не успеем. Вижу, что понимаете, значит, слушайте мое следующее предложение…

Вопрос удалось уладить очень быстро. Не окончательно, но работать они будут. И без кандалов. А потом посмотрим. Может, и отпущу в Константинополе. Или отдам на расправу Шмуклеровичу. Как настроение будет. А Мирон все-таки остался в камере. Знаю я таких людишек, так что пусть посидит. Надо только приказать замуровать дверь намертво, чтобы постового не выставлять.

Что дальше?

А дальше началось такое…

Примечания

8

Попкарь (жаргонизм) — постовой, коридорный надзиратель.

9

Кормушка (жаргонизм) — специальное отверстие в двери камеры для передачи еды заключенным.