Буря в Па-де-Кале

Александр Арсаньев

I

Дмитрий Михайлович Готвальд, столичный этнограф, оторвался от занимательного чтения и взглянул на часы, которые показывали половину второго. Сегодня он был приглашен на прием к тобольскому губернатору. Готвальд недовольно поморщился. Ему не хотелось отвлекаться от чтения, но в то же время портить отношения с губернатором Дмитрию Михайловичу так же возможным не представлялось. Он неохотно закрыл бархатную тетрадь, одну из тех, что продал ему на днях бродяга Гурам. Это были записки масона Якова Андреевича Кольцова, отставного поручика Преображенского полка, раненого в битве под Лейпцигом. Кольцов писал, что Мастер разрешил его от силанума — священного обета молчания. Судя по всему, на Якова Андреевича Кольцова братья вольные каменщики возложили обязанности масонского следователя, которые он ревностно исполнял, с тех пор, как вступил, будучи девятнадцати лет от роду, в тайное общество «Золотого скипетра».

Наставником Кольцова являлся член орденского капитула Иван Сергеевич Кутузов, который оказывал Якову Андреевичу всяческую материальную и моральную поддержку. Он открыл ему «истинный свет и тайную природу вещей», не забывая при этом курировать его «полицейскую» деятельность. В одной из тетрадей Кольцова Готвальд прочел, что Яков Андреевич дослужился в Ордене до одной из рыцарских степеней.

Однако после событий 1825 года, в которых Кольцов оказался замешан, чем скомпрометировал себя в глазах Государя, отставной поручик был сослан на поселение в город Тобольск. «Устав вольных каменщиков» требовал полной покорности масонов высшим руководителям Ордена. Масонская присяга для вольного каменщика всегда была выше даже присяги воинской…

В тетради, которую Готвальд все еще держал у себя в руках, красными чернилами была выведена выдержка из Устава:

«ВОЛЯ ТВОЯ ПОКОРНА ВОЛЕ ЗАКОНОВ И ВЫСШИХ. ПАЧЕ ВСЕГО ЕСТЬ ОДИН ЗАКОН, КОЕГО НАБЛЮДЕНИЕ ТЫ ОБЕЩАЛ ПЕРЕД ЛИЦОМ НЕБЕС, Т. Е. ЗАКОН НЕРУШИМОЙ ТАЙНЫ В РАССУЖДЕНИИ НАШИХ ОБРЯДОВ, ЦЕРЕМОНИЙ, ЗНАКОВ И ОБРАЗА ПРИНЯТИЯ. СТРАШНО ПОДУМАТЬ, ЧТО СИЯ КЛЯТВА МЕНЕЕ СВЯЩЕННА ДАВАЕМЫХ ТОБОЮ В ГРАЖДАНСКОМ ОБЩЕСТВЕ. ТЫ БЫЛ СВОБОДЕН, КОГДА ОНУЮ ПРОИЗНОСИЛ, НО УЖЕ НЕ СВОБОДЕН НАРУШИТЬ КЛЯТВУ, ТЕБЯ СВЯЗУЮЩУЮ!»

Дмитрию Михайловичу начинало казаться, что Кольцов сам себе постоянно напоминал о нерушимости этой клятвы и о страшных последствиях, которые могут постигнуть того, кто клятву эту нарушит. Он то и дело пояснял что пишет только о тех вещах, которые не смогут повредить его братству и только с целью исповедания, как было заповедано в прежние времена Иоанном Масоном.

Готвальд снова перевернул страницу и нервно бросил взгляд на часы. В этой тетради речь, кажется, шла о Балканском вопросе. По крайней мере так исследователю показалось на первый взгляд.

«Эх, куда его занесло!» — искренне подивился он. Сначала Дмитрию Михайловичу казалось, что масон Кольцов особенно не вникал в политические вопросы! А впрочем… Как тогда его угораздило оказаться в Тобольске на поселении?

Готвальд считал, что ему самому было еще над чем поломать голову, прежде чем представить записки на суд общественности. Но делиться ли своей тайной с покровительствующим ему губернатором?! Дмитрий Михайлович вновь закрыл дневник Якова Кольцова и отложил его в сторону.

Он поднялся со стула и стал медленно переодеваться. Новенький светло-серый фрак отменно на нем сидел. Говорили, что губернаторская дочка была красавицей… А впрочем, что ему до какой-то девицы?! Одна наука ему — сестра, любовница и жена!

* * *

Прием у губернатора на славу удался, даром, что провинция… Готвальд душой отдохнул и все не сводил глаз с черноглазой губернаторской дочки. Такой Дмитрий Михайлович мыслил себе Миру, индианку Кольцова, привезенную масоном откуда-то из Калькутты и спасенную им от неминуемой смерти.

— Анна Николаевна, — шепнул кто-то Готвальду на ухо. Дмитрий Михайлович невольно отвел глаза. Неужели его поведение было так откровенно до неприличия?!

— Дмитрий Михайлович! — губернаторская дочка направилась прямиком к оторопевшему Готвальду. — Позвольте мне с вами перекинуться парой фраз, — любезно улыбнулась она. — Ходят слухи, что вам удалось обнаружить какой-то сундук… Это правда, что и в наших краях побывали масоны?!

Готвальд развел руками, не зная, что и ответить.

— Значит, правда, — заключила красавица. Она невольно усмехнулась и возвела глаза к потолку, словно прикидывая что-то в уме. — И почему они не берут к себе женщин? Можно подумать, что тайное общество — это какой-нибудь мужской клуб!

— Да о чем это вы, Анна Николаевна? Полноте! — испугался Дмитрий Михайлович, невольно озираясь по сторонам.

— И вы туда же! — отмахнулась девица. — А я-то надеялась найти в вас понимание… Разве вы не знаете, что в Париже в ноябре этого года открылась Русская Высшая школа общественных наук? А я, между прочим, собираюсь во Францию!

— И что из того? — Готвальд сглотнул ком в горле. Черные глаза с поволокой смотрели на него очень внимательно. Дмитрий Михайлович старательно отводил свой взгляд в сторону, который упрямо скользил по полуобнаженным плечам девушки.

— А я думала, что вы знаете, — разочарованно протянула красавица. — Говорят, что многие тамошние преподаватели как русские, так и французы — масоны…

— И что же из этого следует? — Дмитрий Михайлович часто захлопал ресницами. — И вообще, откуда все эти слухи? Какие еще масоны? В наше-то время… Вы бредите! — Готвальд совсем позабыл о приличиях. Вот ему бы, действительно, следовало съездить в Париж со своими тетрадями!

— Умоляю вас, дайте мне что-нибудь прочесть из ваших тетрадей, — проговорила в ответ девица с таким видом, что Готвальд явственно понял, что отступать губернаторская дочка не собирается.

В ужасе Дмитрий Михайлович почувствовал, что его состояние становится близким к истерике.

— Я обязательно над этим подумаю, — пообещал этнограф и заторопился в гостиницу.

Когда он вновь взялся за дневники Кольцова, его руки дрожали.

* * *

Эту историю я начинаю писать с особенным трепетом, ибо в ней замешаны персоны весьма влиятельные и известные, имен которых лучше было бы всуе не упоминать. Но, как говорится, назвался груздем… И чего мне только в самый ответственный момент лезут в голову все эти пословицы и поговорки? Нет, я просто обязан описать инцидент, который случился со мною в Кале, накануне конгресса в Вероне! Его последствия имели огромное значение как для Императора и его фаворитки, так и для всего государства! И у вашего покорного слуги они оставили на сердце незаживающую рану…

Поздним пасмурным вечером я вернулся из своего греческого вояжа под покровом тайны и тьмы. Дождь лил как из ведра. Кучер бросился распрягать мои цуги. Я же опрометью юркнул под своды античного портика. В этот раз меня даже не сопровождал мой преданный японец Кинрю, которого я любил как родного брата. Он спас меня на своей родине от тюрьмы, покинул вместе со мной Японию и числил себя в России моим верным хранителем.

Не успел я шагнуть в гостиную, как мне на шею бросилась Мира.

— Яков! Ну, наконец-то, — простонала она. — А то мы уж и не чаяли увидеть тебя живым! Это нечестно — оставлять нас так надолго одних, в неведении, в страхе…

— Все хорошо, что хорошо заканчивается, — заметил немногословный Кинрю, откладывая в сторону скомканную газету.

— Ты мог хотя бы предупредить, что уедешь надолго, — Мира склонила свою черноволосую голову мне на плечо. От ее волос удивительно пахло какими-то экзотическими маслами, кружившими голову. — Нет, я не упрекаю тебя. Но, если бы ты только знал, что я пережила!

— Твои карты должны были подсказать тебе, что со мной все в порядке, — в ответ улыбнулся я, позволяя лакею снять плащ с моих плеч. Мира слыла у себя на родине пророчицей и гадалкой. Иногда я сам верил в ее сверхъестественные способности…

— Так где же вы были, Яков Андреевич? — поинтересовался мой Золотой дракон. Так переводилось имя Кинрю на русский язык. Порой мне казалось, что Юкио Хацуми и сам позабыл свое настоящее имя.

— Масонская тайна, — кратко пояснил я, чтобы избежать дальнейших расспросов.

В ответ Кинрю обиженно надул губы, а Мира отвернулась к камину. Тень от огня легла ей на лицо. Мне как никому другому было известно, что этим двум иноземцам можно доверить любой секрет, и этот секрет никогда и никому не будет раскрыт…

— Вот, значит, оно как, — Мира поджала губы и присела на оттоманку. Она утопала в разноцветных подушках, словно турецкая султанша.

— Ну, хорошо, хорошо, — отозвался я примирительно, — вам я могу сказать! Я был в Греции…

После моих слов в комнате воцарилась гнетущая тишина.

— То есть… И что? — наконец осмелилась подать голос индианка.

Она подняла на меня встревоженные глаза, в которых любовь, страх, волнение, нежность и ревность соседствовали друг с другом на равных правах и читались, будто черным по белому.

— Я встречался с Ипсиланти, — важно ответил я.

У меня от усталости смыкались глаза, и мне не терпелось отправиться спать. Но я должен был поделиться с Мирой и моим самураем известием, которое распирало меня. В этот момент я даже не думал о данной мной Ордену самой священной и страшной клятве…

— С кем? С кем? — переспросила моя индианка. — Кто такой этот Ипсиланти? Он грек?

— Да, — отозвался я. — Александр Ипсиланти, офицер русской армии! Я имел к нему тайное поручение от нашего Ордена…

— И в чем же оно заключалось? — вкрадчиво поинтересовался Кинрю. Ему-то как человеку восточному очень хорошо было известно, что политика — вещь исключительно тонкая! А о том, что творилось на Балканах, многие были наслышаны.

— Этого я сказать не могу, — в этот раз мне пришлось его разочаровать. Я и так позволил себе сболтнуть немного лишнего.

— Тогда лучше скажите, что последует за вашим визитом в Грецию? — осведомился в ответ Кинрю.

— Я думаю, что восстание против турецкого ига, — развел я руками. — Турецкий султан берет на себя слишком много! Взять, к примеру, его требование вернуть туркам Сухум и ряд крепостей на Кавказе! А что говорить о нежелании Турции предоставить самоуправление Сербии?

— Все-таки ты проговорился, — невесело улыбнулась моя индианка. — Ну, а как же ваш Император? Мне кажется, что некоторая двойственность…

— Он оказался в довольно трудном положении, — мрачно перебил ее я. — Но, так или иначе, масонская присяга превыше любой другой присяги и даже воинской! Я выполнил поручение своего братства, которое, кстати говоря, вполне согласно с моими собственными устремлениями!

Мне хотелось добавить, что Император Александр Благословенный и сам был масоном, но я во время прикусил язык.

— Ну, да, — усмехнувшись, кивнул Кинрю. — Великий архитектор Вселенной согласно своим планам и чертежам вновь перестраивает сложившийся миропорядок!

Я хотел было напомнить японцу, что не пристало судить самураю о братьях наших христианах, но снова промолчал. По выражению лица Золотого дракона и так было понятно, что он без особого труда прочел мои нехитрые мысли на расстоянии. Но внешне Кинрю, по крайней мере, старался выглядеть невозмутимым. Это была одна из добродетелей его самурайского Кодекса чести!

— Но если этот твой Александр Ипсиланти и в самом деле возглавит восстание против Турции на Балканах, в каком же тогда положении окажется ваш Император? — продолжала рассуждать вслух индианка. — Вы подумали о том, как ему придется лавировать между общественным мнением в России и планами своих союзников? Вряд ли Англия и Австрия поддержат это восстание…

— Мира, ты слишком умна для женщины, — шутливо упрекнул я ее.

— А разве я не права? — вкрадчиво осведомилась она, взяв в руки пяльцы.

— Ты всегда права, — согласился я, наблюдая за тем, как ловко орудовала моя Мира иголкой с ниткой. — В связи с греческим восстанием власти России окажутся в ужаснейшем положении. Общественность будет требовать помощи грекам, но принципы «Священного союза», заключенного Александром в 1815 году, исключают всякую поддержку мятежникам, даже если они восстали против не христианского, а мусульманского государя!

— Яков, иногда мне кажется, что я совсем не знаю тебя, — Мира убрала со лба тяжелую прядь непослушных волос. — Мне кажется, что Кутузов тобою бессовестно манипулирует!

— Ты полагаешь, что всему виною Кутузов? — усмехнулся я. — В нашем мире есть люди, увы, куда более могущественные и влиятельные, чем Иван Сергеевич… Слышала ли ты когда-нибудь об адмирале Грейге?

— Нет, — отвечала Мира, меняя нитку в иголке.

Она извлекала свои принадлежности для вышивки из малахитового ларца. Индианка обрезала нитку изящными ножницами из чистого серебра. Она испытывала слабость ко всем этим милым женскому сердцу вещицам.

— Ну так вот, — начал я, — в царствование Екатерины Великой военной присяге изменил масон Грейг во время военного сражения со шведским флотом у острова Готланда. Шведским флотом тогда командовал Гроссмейстер шведского ордена герцог Карл Зюдерманландский. Как масон шведского обряда, адмирал Грейг был у него в подчинении, поэтому он и бездействовал во время сражения…

— И к чему вы мне об это рассказали, Яков Андреевич? — осведомилась Мира. Она всегда, когда волновалась, начинала обращаться ко мне на «вы».

— Мне, по крайней мере, еще ни разу не приходилось нарушать военной присяги, — с горечью усмехнулся я. Иногда я сам сомневался в истинности того пути, который был мною однажды избран, не без участливой помощи Ивана Сергеевича.

— Слабое утешение, — парировала индианка, — учитывая, что вы интригуете против своего Государя.

— Тем не менее, правда на моей стороне, — отрезал я. — И на стороне Ордена! По крайней мере в данном конкретном случае…

— Возможно, — пожала плечами Мира. Моя индианка не любила возражать мне в открытую.

— Но, англичане и австрийцы никогда не выступят с Александром Благословенным в одном строю, — усмехнулся Кинрю, — особенно когда речь идет о восточных делах!

— В этом я с тобой абсолютно согласен, — кивнул я.

— Яков, ты выглядишь измученным, — заметила Мира и задула свечу. — Политические разговоры утомляют тебя. К тому же, ты так до сих пор и не отдохнул после своего долгого путешествия. Идем, я провожу тебя в спальню, — настойчиво проговорила она, взяла меня под руку и повела к лестнице.

Я, разумеется, сопротивляться не стал.

* * *

Утром, когда я вышел в гостиную, Кинрю положил передо мной на столик «Губернские ведомости» и «Вестник Европы».

— Вот, полюбуйтесь, — кивнул он в сторону утренней прессы, из которой еще не выветрился аромат типографской краски.

Я взял в руки журнал, но уже заранее подозревал о том, что в нем прочту. И я не ошибся, везде писали о восстании, вспыхнувшем на Балканах!

— Ваша работа, — усмехнулся Кинрю.

— Ну, не только моя, — в ответ отозвался я. — Мне только пришлось передать Александру Ипсиланти на словах некоторые инструкции…

— Готов поспорить, — проговорил мой Золотой дракон, — что визит вашего Кутузова долго себя ждать не заставит! Должны же вы перед ним отчитаться! — Он пытливо взглянул на меня.

Однако его слова должного действия не возымели: в случае с Иваном Кутузовым мне приходилось иногда забывать о собственном честолюбии…

— Как знать, — я пожал плечами. — Идем в столовую! Мира наверняка приготовила удивительный завтрак!

Индианка справлялась с хозяйскими хлопотами лучше самой проверенной экономки. Иногда мне думалось, что я недостаточно ценю то сокровище, которое в ее лице, незаслуженно попало мне в руки. Но Мира, казалось, безотчетно любила меня и только с радостью облегчала мне жизнь всеми возможными и невозможными способами.

В столовую вошел камердинер с серебряным подносом в руках. Я заметил, что на подносе лежала записка из бристольской бумаги. Я взял в руки письмо и узнал почерк Кутузова. Говоря откровенно, я был удивлен, что Иван Сергеевич сам не навестил меня этой же ночью. Хотя я думал, что он предоставит мне возможность выступить на ближайшем собрании Ложи.

— Письмо от Кутузова? — догадалась Мира, нахмурив соболиные брови.

Ее неприязнь к моему Мастеру, казалось, не имела конца. Она закуталась в кашмирскую шаль, словно ее бил жестокий озноб. Индианка была задрапирована в европейское платье цвета сирени.

— Да, моя дорогая, — заулыбался я. — Ты, как всегда, права!

Я распечатал конверт и прочел строки, которые настолько меня поразили, что я застыл словно истукан с запиской в руках.

— Что с тобой, Яков? — встревожилась Мира, полагавшая, что от Кутузова можно было ожидать все, что угодно.

— Сегодня ночью я должен быть в Царском селе, — развел я руками. — В Екатерининском дворце!

— Ничего себе! — воскликнул японец. — Это послание от самого Императора?

— Нет, — я покачал головой, усаживаясь в глубокое кресло, — всего лишь от Ивана Сергеевича. Но он намекает, что Его Императорское Величество тоже будет присутствовать…

— Так Александр в курсе событий?! — воскликнула Мира.

— Не знаю, — протянул я с сомнением в голосе. — Кутузов об этом ничего не сообщает, хотя, конечно, и такую возможность нельзя исключать. Но сдается мне, что речь в Царском селе пойдет совсем о другом…

— О чем же? — не удержался от вопроса японец.

— Кутузов намекает о каком-то императорском поручении, — проговорил я задумчиво. — Только непонятно, связано ли оно как-то с Балканским вопросом!

— Этим вечером вы обо всем узнаете, — утешил меня Кинрю.

— Не сомневаюсь, — ответил я. — Между прочим, в Китайской гостиной меня будет ждать Балашов!

— Что еще за Балашов? — снова заволновалась Мира.

— Александр Дмитриевич Балашов, сам министр полиции, — отозвался я.

— О, боги! — Воскликнула Мира и прижала ладони к разгоряченным щекам. — А если они собираются арестовать вас?!

— Не думаю, — улыбнулся я. — Хотя… Неисповедимы пути господни!

— Я сейчас же составлю твой гороскоп, — пролепетала Мира и скрылась в своей комнате «демонов». Это была, как раз, та самая комната, где она хранила свои мистические атрибуты и древние книги, варила зелья и творила ведические ритуалы. Там же, в обклеенном разноцветной бумагой ящике, лежала ее старинная колода карт Таро, привезенная ей из Калькутты. В этой же комнате жил и старый индиец Сваруп, отливавший для Миры из расплавленного свинца охранительные пантакли с древнееврейскими буквами.

— Странно, что министр полиции будет присутствовать при вашем разговоре с Кутузовым, — заметил Кинрю. — Я бы хорошенько подумал, прежде, чем отправляться на это… свидание!

— Мне это тоже не нравится, — заметил я. — Но мне кажется, что у меня имеется одно объяснение…

Я встал со стула и стал размашистыми шагами мерить столовую.

— Что вы имеете в виду? — осведомился мой ангел-хранитель, отправляя в рот ложку с желеобразным десертом. Кинрю казался искренне заинтересованным.

— Балашов — масон, — ответил я. — И этим, мне кажется, уже все сказано. Он состоит в ложе «Соединенных друзей». Похоже, что для меня политическая игра еще не закончилась!

— Похоже, — согласился Кинрю. — Только куда бы они не отправили вас на этот раз, я тоже поеду с вами!

— Это уж как карты лягут, — шутливо проговорил я в ответ на его заверение.

Невольно перед мысленным взором моим появилась картинка, как Мира ловкими искусными пальчиками изящно раскладывает пасьянс.

— Или звезды, — развел руками Кинрю, кивнув в сторону Мириной комнаты.

* * *

Вечером Мира вышла в гостиную. Она была своя не своя. Было в ее внешности что-то инфернально-трагическое. Свечи отбрасывали какие-то замысловатые тени ей на лицо, от чего индианка, казалось, изменилась почти до неузнаваемости. Невольно и мне передалось ее тревожное состояние.

— Что-то стряслось? — осторожно осведомился я, привлекая Миру к себе. Ее дикая красота сводила меня с ума.

— Нет, — она отрицательно покачала головой, — но может случиться!

— И что же? — скептически поинтересовался я, притворившись до крайности равнодушным.

— Вас ждет дальняя дорога, Яков Андреевич, — промолвила Мира и подняла на меня печальные глаза. Я видел, как на ресницах ее задрожали слезы. — И на ней вас подстерегает много опасностей!

— Ну, милая моя, — я обхватил двумя пальцами ее подбородок, чуть-чуть приподнял лицо и поцеловал в черное кружево атласных ресниц. — Так не годится! Не плачь! Я еще не умер, чтобы бросить мне в гроб орошенную твоими горькими слезами перчатку! Ты словно старая гадалка на площади. Забыла только сказать про казенный дом.

— Что-то в этом роде и ожидает тебя, — проговорила моя индианка, немного отстранившись. — И опасность, связанная с водой! Тебе выпала карта смерти и перевернутая Луна. Опасности еще можно избежать, но…

— Ты столько раз предрекала мне смерть, — отмахнулся я. — Но, как видишь, я жив!

— Не искушай судьбу, — попросила меня индианка.

* * *

Под покровом ночи я отправился в Царское село в собственном экипаже. Меня сопровождал мой ангел-хранитель Кинрю. Я велел ему дожидаться в карете, а сам отправился вверх по мраморной лестнице. Человек в военном мундире, бряцая палашом и шпорами, проводил меня в Китайскую гостиную Екатерининского дворца.

Поднявшись по лестнице, я миновал парадную анфиладу комнат, прошел через большой зал, кавалерийскую столовую, через картинную, официантскую, через парадную голубую гостиную и очутился, наконец, в той комнате, стены которой были обиты китайским шелком. Здесь меня ждали Балашов и Кутузов.

Первым делом я огляделся по сторонам и отметил про себя, что Его Императорское Величество в данный момент здесь отсутствует. Из зеркала между окнами на меня взирало, словно бы свысока, мое собственное отражение.

Я приветствовал Балашова с Кутузовым по-французски.

— Вот, Яков Андреевич Кольцов, поручик в отставке, успешно справился с нашим поручением в Греции, — отрекомендовал меня Кутузов министру полиции.

— Очень рад знакомству, — отозвался в ответ Александр Дмитриевич.

Когда пола его сюртука нечаянно отвернулась, я заметил на ней масонский значок из чистого золота в виде треугольника с вписанными в него тремя буквами S. «Soleil, Science, Sagesse», — вспомнилось мне. Ритуал ложи, к которой принадлежал Балашов, заключался в своеобразном культе солнца и сил природы. Его Орден вознамерился объединить все человечество «узами любви и знания».

— Взаимно, — ответил я, с интересом рассматривая печи из гамбургских изразцов, десюдепорты резного золоченого дерева и любуясь брюлловскими «Флорой с Зефиром» на изящном плафоне.

— Кольцов, вы блестяще справились с нашим заданием, — заметил Кутузов, а мне редко доводилось слышать похвалу из его уст. — Вас ожидает награда…

— А как же Его Императорское Величество? — осведомился я.

— Пусть это вас не волнует, — любезно улыбнулся мне Балашов. Из его слов я заключил, что Александр Благословенный находится в курсе событий. Я в очередной раз вынужден был убедиться, что политика — это игра, и при том весьма тонкая!

— Но вы, Яков Андреевич, должны завершить начатое, — уклончиво проговорил Иван Сергеевич.

— То есть… — недоуменно вкинул брови я.

— Ну, вы же понимаете, какие сложности возникли у нашего Государя в связи с этим восстанием, — отозвался в ответ Балашов. — Ведь Англия и Австрия поддержала султана… Вы должны как-то уладить это недоразумение!

В этот момент через потайную дверь в гостиную вошел и сам Император.

— А… Наш герой! — Он похлопал меня по плечу, от чего я оторопел. Я ожидал чего угодно, даже ссылки в Сибирь, но только не этого!

Я впервые видел Императора Александра так близко. Он оказался высок ростом, белокур, и у него были очаровательные голубые глаза.

— Я рад, что…

— Ну, не надо слов, — протянул Государь в ответ. — Я думаю вам троим есть здесь о чем переговорить. Не буду вам мешать!

Царь исчез из китайской гостиной, где стены, обтянутые голубым шелком, были расписаны акварелью, так же неожиданно, как и появился.

Я, наконец-то, смог перевести дух. Слишком много событий обрушилось на меня в последние дни. Поведение Императора только убедило меня в том, что он хорошо осведомлен в Балканском вопросе.

— Ничему не удивляйтесь, Яков Андреевич, — попросил меня Балашов, словно мое недоумение было отчетливыми буквами написано у меня на лице. Он несколько раз хлопнул в ладоши, и вышколенный лакей в парадной ливрее принес мне бокал вина на подносе.

— Вы что-то говорили о деле, которое я должен закончить, — напомнил я, осушив бокал, но так и не утолив мучившей меня жажды.

— Да, — кивнул Кутузов, — мы надеемся, что вам удастся уладить некоторые недоразумения с нашими союзниками…

— Мне?! — не поверил я своим ушам.

— Вам известно имя герцога Артура Уэлси Веллингтона, английского фельдмаршала? — осведомился у меня Александр Дмитриевич Балашов.

— Разумеется, я слышал о нем, — ответил я. Как мне, участнику Отечественной войны было не знать об одном из самых известных английских главнокомандующих?!

— Так вот, он — масон, посвященный в одну из лож, придерживающихся Шведской системы «строгого послушания», — продолжил министр полиции.

Я понемногу начинал понимать, к чему он клонит.

— Ваша миссия будет заключаться в том, — вступил в разговор Кутузов, — что вы передадите ему письмо от нашего Государя.

— И только-то? — усмехнулся я, чувствуя, что мои нервы потихоньку начинали сдавать. Обычно я не позволял себе с Мастером столь вольного обращения.

— Не только, — сурово ответил Иван Сергеевич и переглянулся с Балашовым. — Вы должны на словах убедить Веллингтона повлиять на своих сограждан! Но прежде вы, Яков Андреевич, должны потребовать для себя опознавательной ложи! Не мне вам объяснять, что это такое. Артур Веллингтон — особа весьма законспирированная! К тому же о вашем приезде он заранее не будет предупрежден. В противном случае, фельдмаршал даже и слушать вас не станет.

— Я понимаю причины такой предосторожности, — ответил я. — Думаю, что с опознавательной ложей все пройдет более или менее гладко!

— Ну вот и отлично, — в кои-то веки улыбнулся Иван Сергеевич.

— И где же я найду герцога Веллингтона? — осведомился я.

— В Кале, — развел руками Александр Дмитриевич, — по крайней мере, по нашим сведениям в данный момент Артур Веллингтон должен находиться именно там!

— В Кале? — вновь удивился я. — Вот уж никак не думал, что искать английского фельдмаршала мне придется во Франции!

— Фрегат уже ждет вас в порту, — сообщил Кутузов. — Вы должны будете отправиться в путь завтра же ночью!

«Вот тебе, Яков Андреевич, и дальняя дорога, — мелькнуло у меня в голове. — А что там Мира говорила об опасности, подстерегающей меня на воде?!»

В гостиную снова вошел Император в парадном мундире. В этот момент царь Александр выглядел как-то особенно торжественно, словно он присутствовал на параде войск в его честь.

— В письме речь идет о том, чтобы склонить европейских союзников к борьбе с мусульманской Турцией, в крайнем случае добиться одобрения разрыва с ней дипломатических отношений, — проговорил Александр Благословенный. — Священный союз мыслился мной не только как объединение европейских монархов для борьбы с революцией, но и как союз христианских государей для защиты христианских народов Балканского полуострова от мусульманского ига!

Царь протянул мне это письмо.

— Я полагаюсь на вас, — добавил он. — Прошу вас, не обманите оказанного вам доверия!

Я механически принял из его рук письмо, запечатанное сургучом. Оно показалось мне очень гладким на ощупь. Цена доверия, оказанного мне, и впрямь была слишком велика. Я держал в своих слегка похолодевших руках судьбы целых народов.

— Самое главное, — сказал Балашов, — чтобы это письмо не попало в руки австрийского канцлера, который смог бы обвинить Россию и Александра в пособничестве мятежникам, пусть и восставшим против мусульманского ига! Я уверен, что за этим письмом будут охотиться. У меня есть сведения, что канцлер Меттерних уже в курсе наших приготовлений. А в России приверженцев у него достаточно… Уж поверьте мне на слово, ваша поездка будет не из самых приятных!

У меня не было оснований не доверять Балашову. К тому же я слышал, что в Санкт-Петербурге существует даже «Австрийская партия» да и сам министр иностранных дел Нессельроде чрезмерно привержен австрийцам. Я не сомневался, что кто-нибудь обязательно попытается воткнуть мне палки в колеса. Вряд ли мне удастся отправиться в Кале никем незамеченным. Иллюзий на этот счет я особенно не питал.

— Итак, вы согласны? — осведомился Его Императорское Величество.

Я кивнул:

— Разумеется, да!

И разве я мог ослушаться Его Высочайшего повеления?!

— Ну, вот и прекрасно, — царь улыбнулся мне своей лучезарной улыбкой. — Будем надеяться, что с божьей помощью все пройдет гладко!

Невольно я подумал о том, что мне стоит записать в своем дневнике выдержку из речи князя М. П. Баратаева, которую я как то сам слышал из его уст на одном из собраний:

«Ныне, когда феникс масонничества под благотворным скипетродержанием благословеннейшего из монархов получил новое бытие свое, мы видим ежедневно наш Восток озаряющимся новым блеском славы и добродетелей первейших мужей в государстве…»

Мог ли я знать тогда, что легально существовать масонству в нашем государстве оставалось не более года?!

— О чем вы задумались, Яков Андреевич? — осведомился Кутузов.

— О том, как успешнее выполнить мою новую миссию, — ответил я.

— Похвально, — одобрил Иван Сергеевич.

* * *

— Подите сюда! Скорее! — услышал я у себя за спиной женский шепот, как раз когда проходил через Овальную Переднюю, ведущую на чугунную лестницу, которая соединяла личные апартаменты Императора Александра I с интерьерами Парадной анфилады дворца.

Я вздрогнул, заметив в одной из зеркальных дверей отражение женщины в черном креповом платье.

— Скорее! — настойчиво повторила она.

Я обернулся. В комнате, в которой я сейчас находился, окна отсутствовали, а стены почти полностью занимали четыре двери, две из которых были зеркальными. Одна из этих зеркальных дверей, как раз, и выходила на винтовую чугунную лестницу, по которой меня должен был проводить офицер из личной охраны Александра Благословенного. Освещалось это помещение четырьмя бра из золоченой бронзы. Но в Овальной комнате все же царил полумрак.

— Кто вы? — Я сделал шаг в сторону женщины, а офицер словно растворился за одной из зеркальных дверей.

— Вы не узнаете меня? — шепотом спросила она. Я только сейчас начал понимать, что эта странная женщина могла слышать весь наш разговор в Китайской гостиной.

— Кто вы? — повторил я. Мне уже повсюду мерещились австрийские шпионы и приверженцы министра иностранных дел Нессельроде.

Таинственная незнакомка убрала с лица газовую вуаль. Темные глаза пристально всматривались в мое лицо.

— Мария Антоновна?! — ошеломленно воскликнул я.

— Тсс, — царская фаворитка прижала палец к губам, сверкнув брильянтами на массивном перстне червонного золота.

— Ничего не понимаю, — тихо проговорил я. — Вы подслушивали? Вы, хотя бы, понимаете, какую угрозу на себя навлекаете?! Это же… — Я не находил слов. — Это же, по меньшей мере, государственная тайна!

— Из того, что я слышала, — задумчиво проговорила Нарышкина, — я поняла только то, что вы отправляетесь завтра во Францию, вы принадлежите к масонам и исполняете функции сыщика…

— Это не вполне так, — сухо заметил я.

— Ну, не скромничайте, — протянула фрейлина. — Да и кто ныне не масон?!

— Тогда почему же вы решили обратиться ко мне? — Я догадывался, что у Марии Антоновны имеется ко мне какой-то свой интерес, как-то связанный с моими занятиями.

— Потому что вы отправляетесь во Францию, — императорская фаворитка прищурилась, от чего паутинка в углах ее глаз стала заметнее. Она была уже не так молода, как казалось на первый взгляд. Однако Император Александр, по слухам, баловал ее своим постоянством. — В Кале. Если я не ошибаюсь…

— Да, вы не ошибаетесь, — мрачным тоном отозвался. Мне все время казалось, что из-за какой-нибудь двери появится Кутузов, Балашов или сам Александр. — Мария Антоновна, вы ставите меня в ужасное положение!

— Я прошу вас о помощи! — взмолилась она. — И если у вас есть сердце, вы не можете не отклинуться!

Этого-то мне сейчас только и не хватало!

— Что вы имеете в виду? — устало осведомился я.

Мне не хотелось отказывать первой фрейлине в государстве, тем более, что она подслушала важный разговор и могла поставить под удар наше дело… Как-то я имел несчастие испробовать на себе, что из себя представляет месть оскорбленной женщины.

— Моя дочь, — Мария Антоновна всхлипнула, — моя дочь сбежала во Францию! Вслед за каким-то голодранцем! Я даже не знаю имени этого мерзавца! Спасите! Верните ее! Камеристка Ольги утверждает, что она собиралась в Кале! Но я даже не знаю: покинула ли Ольга Санкт-Петербург или со дня на день покинет его!

— У вас есть дочь?! — ахнул я. Одно время злые языки утверждали, что у Александра I родился незаконный ребенок.

— Есть, — устало проговорила Нарышкина и присела на стул. Мария Антоновна сняла у себя с груди цепочку с дорогим медальоном протянула его мне. — Оленька, — ласково проворковала она.

Я приоткрыл крышку и едва не задохнулся от удивления. На меня смотрели зеленоватые глаза графини Александровой, в которую я когда-то был смертельно влюблен. По крайней мере, в дни моей незабвенной юности мне так казалось… Это было первое чувство, оставившее в моей душе заметный след.

— Вы узнали ее? — улыбнулась Нарышкина. — Я вижу, что узнали!

Я еще учился в кадетском корпусе, когда впервые увидел графиню на одном из приемов. На ней было светло-зеленое платье, схваченное под грудью перламутровой пряжкой и парижская шляпка из золотистой соломки. Ее медовые волосы лучились на солнце, рассыпавшись по полуобнаженным плечам. Тогда я еще не знал, что этой юной прелестнице суждено блистать при дворе. Впрочем, я до сих пор не знал, как и многие, что она незаконная дочь Александра… Мы виделись с Ольгой наедине лишь однажды, но тогда мне удалось-таки сорвать с ее губ обжигающий поцелуй. Однако графиня дала мне понять, что это свидание первое и единственное, и нам никогда не суждено с ней быть вместе. Графине Ольге в ту пору было чуть более пятнадцати…

— Да, эти черты мне, кажется, знакомы, — ответил я. Хотя с портрета на меня смотрели надменные глаза обворожительной взрослой женщины, вполне осознающей всю свою красоту.

— Что-то мне подсказывает, что вы… — Нарышкина бросила пытливый взгляд в мою сторону. — Хотя, нет! Это маловеротяно… Так вы беретесь вернуть ее? Я не постою за вознаграждением!

— Не сомневаюсь, — откликнулся я. — Но вряд ли мне удастся вернуть Ольгу силой!

— Поступайте, как знаете! Но она должна быть во дворце! — продолжала настаивать Мария Антоновна. — В этом дворце!

— Но в ней же течет царская кровь, — заметил я.

— Именно поэтому я не позволю ей позорить данное ей при рождении знатное имя! — заявила Нарышкина. — К счастью, сам Государь еще ни о чем не догадывается.

* * *

Таким образом я за одну ночь получил два поручения особой важности, которые мне предстояло обязательно выполнить. Домой я вернулся перед рассветом. По дороге я немного ввел в курс дела моего Золотого дракона, потому что решил взять его с собой на фрегат. Царское поручение казалось мне слишком серьезным и опасным, чтобы выполнять его одному. На карту была поставлена судьба России, Балкан да и всей Европы, не говоря о уже о графине, в которую я когда-то был тайно влюблен.

— Ну, наконец-то! — Взволнованная Мира встречала меня в гостиной. Она всю ночь не сомкнула глаз, опасаясь, что меня отправят в сопровождении каких-нибудь казаков в Алексеевский равелин или крепость. — Что? Как?

Я невольно дотронулся до письма, спрятанного за пазухой и выронил медальон.

— Что это? — Мой индианка наклонилась и подняла его.

Кинрю схватился за голову, послав мне сочувственный взгляд из-под насупленных черных бровей.

Мира щелкнула крышечкой.

— А она красивая, — заметила индианка вскользь. Я чувствовал, что ее ревность рвется наружу, но она всеми силами души сдерживает ее. — Как ее имя? Кто она?

Я возблагодарил бога, что Мира не может читать мои мысли.

— Графиня Ольга Александрова, — ответил я. — Она исчезла, и я должен ее найти в Кале!

— Для этого тебя ночью вызвали в Царское село? — недоверчиво осведомилась она.

— Не только для этого, — устало произнес я в ответ, — но мне бы не хотелось вдаваться в подробности.

— Ты едешь в Кале? — как-то отрешенно спросила Мира.

— Да, завтра вечером, — отозвался я. — Кинрю поедет со мной.

— А я?

— Я не могу взять тебя с собой, — начал оправдываться я. — Дорога может оказаться опасной! И в конце-концов, это связано с Орденом, с политическими интригами, с войной, наконец! Le sang coulera!^[1]

— С чего это вы стали так красноречивы, Яков Андреевич? — ехидно спросила Мира, не отрывая глаз от портрета.

— Я боюсь за тебя, — отозвался я как ни в чем не бывало. Меня взволновала предстоящая встреча с графиней.

— У тебя покраснели глаза, — устало вздохнула индианка. — Отправляйся лучше спать!

Я решил последовать совету Миры, тем более, что на другой день мне предстояло отправиться в море. Но вскоре Мира оказалась в моей постели, и я любил ее с той страстностью, которой был наделен с юношеских лет. Я уповал на то, что моя милая Мира не догадается, что весь этот пыл разжег во мне портрет Ольги Александровой. Я закрывал глаза, и перед моим мысленным взором вставали ее черты. Кого сейчас любила она? И вслед за кем отправилась в чужую страну? Письмо к английскому герцогу отошло как-то на задний план.

— Я люблю тебя, Яков, — засыпая, сказала Мира.

— Спи, жизнь моя, — я поцеловал ее в лоб, прежде чем сомкнуть свои воспаленные веки.

Едва проснувшись, я спрятал императорское письмо в своем тайнике за картиной Гвидо Ренни.

* * *

Утром я велел Мире позаботиться о моем гардеробе, а сам привел себя в лучший вид: оделся в новенький фрак, брюки со штрипками, повязал галстук, пристегнул бриллиантовые запонки к рукавам белоснежной сорочки, привел в порядок ногти с помощью английской пилки и приказал кучеру запрягать экипаж.

— Куда это ты собрался, Яков? — подозрительно осведомилась моя индианка. Я вынужден был констатировать с горечью, что она не забыла про портрет зеленоглазой графини.

— Уладить кое-какие дела, — туманно ответил я. Мне хотелось напоследок перекинуться парой фраз с моей несравненной Боженой Феликсовной, царицей светского Петербурга и моей двоюродной сестрой.

Она, как впрочем и всегда, обворожительно выглядела и сияла своими сапфировыми глазами.

— Яков! Ну, наконец-то, милейший братец, соблаговолили пожаловать! — усмехнулась она.

Двери ее дома всегда были открыты для меня в какое угодно время суток, не смотря на ее своеобразный нрав, склонный к экзальтированности, сумасбродству и ажитации! Однако я ценил ее за острый ум всегдашнюю осведомленность. Не стану упоминать о братских чувствах… Божена Зизевская обязана была что-то знать о любовных похождениях Ольги Александровой, или бы она не была Боженой!

— Как я могу забыть о своей прелестной кузине, — поклонился я, с интересом рассматривая ее элегантное платье со шлейфом. Глубокое декольте было прикрыто короткой пелеринкой с лебяжьим пухом. Золотистые волосы Божены были стянуты в «греческий» узел.

— Тебе снова от меня что-то понадобилось, — предположила она, послав мне одну из своих очаровательнейших улыбок.

— Ну, в некотором роде, — замялся я. Мне было неприятно, что моя сестрица столь скоро меня раскусила.

— Ну, что ж, — присаживайся, — о на указала мне на глубокое кресло, обитое темно-вишневым бархатом. — Итак, что ты хочешь знать? — поинтересовалась она. — Это снова связано с твоим… масонством?

— В некотором роде, — коротко бросил я.

— Заладил одно и то же, — вздохнула Божена Феликсовна. — До чего же ты скушен, братец! Лучше скажи, что ты думаешь о восстании на Балканах? Мне кажется, что наш Император оказался в положении не из легких.

— Политика, — развел я руками.

— Ах, ну, да. — Зизевская уселась напротив меня на канапе. — О чем же ты хотел говорить со мной, если не о политике?

В ее салоне всегда обсуждались последние новости.

— О светских сплетнях, — ответил я.

— Ну, — Божена нахмурилась, — об этом мы и в другой раз сможем переговорить. Я бы лучше обсудила с тобой положение в Греции…

— Я сегодня вечером отправляюсь в Кале, — отозвался я. — Так что мне непременно нужно именно сейчас обсудить с вами кое-какие вопросы!

— А ты умеешь быть убедительным, — проговорила в ответ кузина. — Кале… С чего бы это?

— Надо уладить некоторые дела, — сказал я уклончиво.

Однако мой ответ кузину не удовлетворил.

— Дела тебе надо в Кольцовке улаживать, — усмехнулась она. — А то управляющий, поди, и вовсе проворовался! Снова твой Кутузов тебя обхаживает, — погрозила Божена изящным пальчиком. — Поездка-то хоть не опасная?

Я заметил, что кузина всерьез встревожилась за меня.

— Морская прогулка, — весело усмехнулся я. — Хочется сменить обстановку! Волны, ветер, паруса, шторм, наконец. Палуба скрепит под ногами, мачты гнутся…

— А я слышала, братец, что ты уже в Греции побывал… — Божена Феликсовна в упор уставилась на меня ярко-голубыми глазами. — А все острых ощущений ищешь… Неужели тоже со скуки чахнешь?

Божена рассмеялась громким заливистым смехом.

— И откуда только у тебя столь ценная информация? — искренне удивился я. Меня не на шутку заинтересовало: кто еще знает о моем, как я полагал до селе, секретном вояже?!

— Ну, у меня свои источники информации, — кокетливо протянула Божена Феликсовна. — Ты не единственный масон в моем окружении…

— Час от часу не легче! — воскликнул я. Мне невольно вспомнилась та страшная клятва, которую давали масоны при вступлении в Ложу. Но, если священный обет потеряет всякую цену, то что же тогда случится с братством свободных каменщиков?! О таком мне страшно было даже подумать!

— Да не пугайся ты так, Яков Андреевич, — снова рассмеялась Божена. — Никто мне о твоей поездке балканской не говорил! Я сама догадалась, что в этом деле без вашего участия не обошлось. И кому как ни тебе они могли это поручить?!

У меня немного отлегло от сердца. А то я уж и впрямь подумал, что кто-то шпионит за мной, а потом направо и налево рассказывает о моих, с позволения сказать, подвигах…

— Меня с вами, Божена Феликсовна, так и удар хватит, — заметил я.

— Что-то ты, братец, стал слишком чувствителен, — усмехнулась кузина. — Итак, о чем же ты хотел узнать от меня?

— Не о чем, а о ком, — поправил я Божену.

— Не мог бы ты изъясняться конкретнее? — попросила она. — Я, конечно, понимаю, что язык ваш иносказательный…

— Меня интересует графиня Ольга Александрова, — ответил я.

В гостиной Божены Феликсовны повисло гробовое молчание.

— С чего бы это? — наконец, через несколько минут осведомилась Божена.

Улыбка сбежала с лица моей кузины, словно ее и не было. Божена Феликсовна нахмурилась, что случалось с ней до крайности редко, по причине живости ее изумительного характера.

«Искрометная женщина!» — шептались столичные франты о ней в кулуарах салонных гостиных.

— Ну… — протянул я, — одна величественная особа обратилась ко мне с просьбой разыскать ее во Франции и вернуть в родительские объятия… Под своды Екатерининского дворца.

— Неужели?! — Божена изумленно подняла брови. — Мне казалось, что… Неужели дело зашло так далеко?!

— Как далеко? — отозвался я. — Вы не могли бы, дорогая Божена Феликсовна, изъясняться понятнее?

Я во все глаза смотрел на нее, но перед моим мысленным взором по-прежнему стояли черты моей первой возлюбленной. Я рассматривал золотистый узел волос Божены, а видел медовые локоны графини Ольги, которая когда-то ответила мне решительным «нет». Мне очень хотелось познакомиться с человеком, за которым она устремилась в Кале.

— Я так поняла, что теперь тебе, Яков, известно происхождение графини, о которой ты меня спрашиваешь, — кузина в упор посмотрела на меня.

— Известно, — ответил я. — Но мне неизвестно имя человека, с которым сбежала графиня! Увы…

— Я, к сожалению, ничем не могу тебя порадовать, Яков Андреевич, — развела руками Божена. — Имя этого человека и мне неизвестно. Я знаю только, что родители графини были категорически против ее связи с ним! Кажется, это какой-то офицер…

— Божена! Я не верю, что вы столь мало осведомлены, — проговорил я с сомнением. — Почему вы не желаете мне помочь? Ведь раньше…

Божена Феликсовна, и впрямь, по мере возможности оказывала мне посильную помощь, тем более, что всегда была в курсе всех светских событий. Поэтому теперь я не вполне ее понимал.

Зизевская встала со своего места и грациозно прошлась по комнате, шелестя юбками.

— Не подумай, что я намеренно что-то пытаюсь скрыть от тебя, — проговорила она задумчиво. — Графиня Ольга никогда не числилась у меня в подругах. Она всегда вела довольно замкнутый образ жизни. К тому же она чересчур молода… Некоторое время назад, когда Мария Антоновна приболела, злые языки утверждали что… Ну, в общем ты понимаешь… Впрочем, это было давно! Потом слухи стихли, а несколько лет назад при дворе появилась новая фрейлина графиня Ольга Александрова. Это почти все что я знаю о дочери… Впрочем, ты, милый братец, вероятно осведомлен, что сама Нарышкина не испытывает ко мне особой симпатии, так что мне особенно не хотелось бы вникать в это дело!

Божена намекала на сплетни, касающиеся ее близкой связи с Императором Александром. Для меня до сих пор так и осталось загадкой: была ли в них хоть доля какой-то правды!

— Я вполне понимаю вас, Божена Феликсовна, — ответил я, усмехнувшись, — но Мария Антоновна поставила меня в несколько затруднительное положение, поручив мне столь ответственное и деликатное дело!

— В этом ты прав, Яша, — усмехнулась в ответ Божена, сверкнув своими сине-голубыми глазами, — да видно у тебя на роду так написано! Ищешь все что-то, кружишься, странствуешь по свету как Агасфер… Тебе-то когда-нибудь отдых будет? — Она потрепала меня по волосам. Я почувствовал приторно-острый запах пачули, исходивший от ее ухоженных пальцев.

— Ну, я еще не настолько устал, — в ответ усмехнулся я, даже не подозревая о том, что за отдых в скором будущем уготовила мне судьба.

* * *

Дома меня, как всегда, дожидалась моя индианка. Я испытывал некоторую неловкость, когда ловил на себе ее встревоженно-влюбленные взгляды. Мои воспоминания об Ольге Александровой мне самому казались абсолютно бессмысленными, и тем не менее я чувствовал что-то вроде уколов совести. Я готов был благодарить Всевышнего, что Мира не видела меня насквозь.

— Тебе удалось что-то выяснить? — спросила она.

— Нет, практически ничего, — я расстроено покачал головой.

— А я уложила все твои вещи, — смущенно улыбнулась мне индианка.

Я поблагодарил ее, но захватил с собой еще и тетрадку с записями прямо из своего тайника, вместе с письмом к англичанину, да пару заряженных французскими пулями пистолетов. Мне приходилось надеяться на то, что парижане отлили их с особенной точностью. В конце концов, я отправлялся не на увеселительную прогулку.

— Экипаж запрягли, — сообщил мне Кинрю, вынося свои вещи из комнаты. Его скарб был совсем небольшим, но мне не приходилось сомневаться в том, что мой Золотой дракон всегда брал с собой только самое необходимое. Он с важным видом понес свой погребец на крыльцо.

— Яков, обещай мне быть особенно осторожным! — неожиданно воскликнула Мира, когда за моим ангелом-хранителем захлопнулась дверь.

— Обещаю, — пожал я плечами. — Что с тобой, милая моя? Я никогда еще не видел тебя в таком состоянии!

Мира действительно была не в себе. В ее глазах была такая мучительная тоска, что на какое-то мгновение я едва не передумал отправляться в Кале.

— Мне страшно, — прошептала индианка, прижавшись щекой к моему плечу. — Как называется твой фрегат? — поинтересовалась она.

— «Стрела», — отозвался я, целуя ее с особенной нежностью.

Мне хотелось успокоить Миру, но я понимал, что это выше всяких человеческих сил.

Примечания

1

Прольется кровь! — (фр.)