Штамповка 2067

Александр Андронин (2023)

«Главный герой просыпается…» Самое затёртое начало, не правда ли? Но, может, он и не главный герой? И действительно ли он — именно тот, кто проснулся?2067 год. Популярный блогер соглашается помочь найти пропавшего человека. Вместе со знакомой они проникают в тайны корпорации, исследующей механику работы человеческой памяти. Играя в детектива, он не подозревает, что его направляет чуткая и недобрая рука.Юноша приходит в себя после катастрофы. Он ничего не помнит. Ему предстоит узнать себя заново… и не раз удивиться.Мститель, мрачный и суровый, начинает свою вендетту. Его история написана широкими кровавыми мазками. Его цель — убить человека, обладающего безграничной властью. Но день гнева близится, и кто сможет устоять? Сможет ли выстоять он сам?Каждый считает себя единственным и неповторимым. Кто-то прав. Кто-то ошибается.Многое в этой истории — не то, чем кажется. И даже эта аннотация недоговаривает.

В странных глубинах

— Залатай, — говорю я в неподвижное лицо моего врача. — Но даже не вздумай что-нибудь у меня вырезать и украсть. Я замечу.

Лицо ускользает в темноту, сверкнув зеленоватыми окулярами на месте глаз. Сутулый силуэт начинает перебирать что-то на грязном столе, расставив локти так, что его тень на стене делается похожей на огромного паука. Стены комнатки, которой предстоит стать для меня операционной, облупились и потрескались, здесь грязновато, и свет тусклый и какой-то гнойный — остаётся только надеяться, что его достаточно для модулей зрения, которыми мой будущий врач заменил себе глаза. В другой ситуации я ни за что не обратился бы к нему. Но сейчас никого лучше мне не найти.

— Начнём, — он подкатывает столик, громыхающий железом, и склоняется надо мной.

Подвешенная надо мной лампа высвечивает борозды рубцовой ткани там, где кожа его головы сходится с ферропластовыми пластинами, заменяющими ему верхнюю часть лица и лоб; свет серебрит тонкие, но заметные швы в тех местах, где его собственная землистая кожа срощена с лоскутами низкокачественной искусственной ткани, делающей его лицо ещё более отталкивающим и неживым. Я не знаю, почему он так выглядит — травмы, увечья, или собственный выбор? Что мне точно известно — среди тех, к кому можно прийти с простреленным брюхом, у него исключительно дурная репутация.

Труповед — так он сам себя называет. Остальные зовут его немного иначе — Трупоед. Ходят слухи, что он ест оставшиеся после операций ткани. И самих пациентов, если им не повезло.

Именно общее мнение о нём сделало его подходящим кандидатом на роль моего хирурга — с ним почти никто не хочет работать. Ему просто некому будет настучать о том, что я у него побывал.

Револьвер я держу под рукой. Заметив мою осторожность, он усмехается, демонстрируя заточенные металлические зубы, и принимается за работу.

Я отказался от общего наркоза — вряд ли кому-то на моём месте захотелось бы доверять своё беспомощное тело такому неприятному субъекту. Местная анестезия почти не спасает, и я чувствую всё, что он со мной делает.

— Ты мне мешаешь, — говорит Трупоед. — Я не могу так работать.

Видимо, я всё-таки дёргаюсь. Тело действует само по себе, как бы я ни пытался им управлять.

— Штопай давай, — я постукиваю пальцем по револьверу. — Буду лежать смирно.

Он вздыхает и снова принимается копаться у меня в боку, время от времени ругаясь, когда я всё же вздрагиваю. Пытаясь отвлечься, я смотрю на лампу над собой. Слёзы наворачиваются от света, и боль постепенно отступает. А потом я перестаю чувствовать собственное тело. Жёлтый свет становится багровым.

…Я плыву в реке. Тело лёгкое как поплавок, руки и ноги тонкие и быстрые — так и должно быть, ведь мне всего двенадцать. Светло, свободно и беззаботно, как бывает только в детстве. Ладони чистые и белые от холодной воды, она попадает раскрытый в рот, и от этого ещё веселее.

Кто-то следит за мной из-под воды. Кто-то плывёт подо мной, не отставая и не обгоняя. Кажется, краем глаза я даже вижу тёмный силуэт в глубине.

Брызги в солнечном свете. Шум воды в ушах, переливчатый смех с берега. Серебряные капли разлетаются от рук — таких вольных, таких чистых…

Что-то хватает меня и утаскивает вниз. Я не понимаю, что это, и вижу лишь яркое солнце сквозь толщу воды. Глядя наверх, я быстро погружаюсь на дно.

Вода темнеет, становится красной и густой. Я плаваю в липкой крови. Река крови надо мной, в ней плывёт двенадцатилетний мальчишка. Солнца я больше не вижу. Мне снова тридцать четыре, и руки мои большие, тяжёлые и грязные.

Меня утягивает в кровавый водоворот, несёт по ржавой трубе, сварные швы срывают с меня кожу. Меня сливает в комнату с больным светом. Я втекаю в своё тело, отягощённое сотней мерзких дел и гнусных мыслей, и я просыпаюсь.

Лицо мокрое и липкое. Мне плохо как с жестокого похмелья. И хуже всего это чувство там, за тошнотой, за слабостью — щемящая грусть оттого, что я утратил что-то важное.

Плывущий мальчик был чист и светел. Очень хорошо было быть таким. Я вырос и сам утащил его на дно, стал таким, какой я есть. Схватил его, словно крокодил…

…Дурацкие мысли. Я думаю иначе — проще, конкретнее. Мне есть, что делать, есть цель. А это всё последствия наркоза, который мне всё-таки впрыснул клятый Трупоед.

Страшное предположение обжигает огнём, и я ощупываю и оглядываю себя: я голый выше пояса, как и до операции, на коже кроме татуировок и старых шрамов всего один новый — грубовато заживлённый шов на боку. Ничего необычного я не чувствую. Проверить, все ли внутренние органы при мне, я не могу, и только надеюсь, что не заметить такую пропажу нельзя.

Одеваясь, я вспоминаю, как вроде бы слышал, что люди могут жить без селезёнки и даже не замечают её отсутствия. Так или иначе, мне придётся принять всё как есть и положиться на удачу — мне это не в новинку. Под скомканным плащом я обнаруживаю свой револьвер, и это вселяет надежду в честность моего врача.

Когда пускаешься во все тяжкие, приходится довериться и Трупоеду.

Я нахожу его в соседней комнате, заменяющей ему приёмную. Когда я вхожу, он что-то жуёт.

— Скотина, — говорю я.

— Пожалуйста, — он пожимает костлявыми плечами.

— Ещё увидимся, — я бросаю на стол горсть купюр, и он сгребает их в выдвижной ящик.

— Вряд ли, — я слышу его ответ, уже выходя.

Меня осеняет, пока я ещё не закрыл дверь.

— Эй, любитель мертвечины, — я возвращаюсь к страшному пауку. — А менее везучие клиенты, такие, которые покидают твой кабинет вперёд ногами — куда ты деваешь их тела?

Он перестаёт жевать, уставившись на меня. По живой нижней половине его лица видно, что вопрос сбил его с толку. Сейчас он сомневается, сказать мне правду или солгать.

— Я с тобой расплачусь, — я лезу в карман, постаравшись при этом продемонстрировать револьвер. — Ответишь — получишь деньги. Не ответишь или соврёшь…

Трупоед всё понимает верно. Он не пытается прикинуться дураком и рассказывает мне именно то, что я хочу узнать.

С каждым его словом мой следующий шаг вырисовывается всё чётче.